Текст книги "Лагом к волнЪ"

– Пффф! Я уж подумал – мракобесие! Кстати говоря, волны на рисунке изображены не очень большие, но тяжелые – чугунные. Художник так старательно прорисовывал узор каждой волны – может, и сам того не ведая, изобразил яростный ревущий шторм. Три кита, то есть, как ты говоришь – три добродетели, которые держат Землю, идут – лагом к волне.

– Что означает – «лагом»? Плохо или хорошо?

– Когда волна бьет в борт корабля, говорят, что он идет лагом к волне. Для маленького корабля – опасность. Может произойти оверкиль – судно переворачивается. Опрокидывается вверх килем! Теперь я понимаю, почему иногда говорят о жизни, как о бушующем море житейском. Выходит, это все – из библии.

Илья был мал ростом, но любил размышлять на темы исключительно возвышенного характера. Его всегда интересовало высшее назначение человеческой личности. «Не может быть, – рассуждал он, – чтобы человек родился в мир только для престижной работы и банкетной сервировки стола с разнообразным рационом из жиров, белков, углеводов и витаминов в жилище с напольным ламинатом. А как работать на престижной и прибыльной работе, если она не нравится? Почему денежный знак решает все?»

И если Илья чувствовал в собеседнике родную душу, любил проговорить до утра.

– Ты начинаешь разбираться в моделях богословия, – сказал Марк.

– Я в этом не разбираюсь, – почему-то вдруг со льдом сарказма произнес Илья. – Я никогда не смогу понять, почему твой Всемогущий и Мудрый Бог, который держит Земной шар на Вере Надежде и Любви отправил в тюрьму моего друга Ромку Греховодова.

– Что случилось с твоим другом? – Заинтересованно спросил Марк.

– Он вытащил из петли самоубийцу. Откачал его. А этот неудавшийся висельник подал в суд за превышение полномочий!

– И суд вынес обвинительный приговор?

– Суд приговор не вынес, а оправдал его! Но, как только началось расследование, Ромку посадили в СИЗО. И пробыл он там два месяца! Если точно: месяц и два дня.

Марк с Ильей не спорил. Действительно: в следственном изоляторе нормальному человеку не захотелось бы и час находиться.

– Зачем твой Бог засунул в СИЗО врача высшей категории? Талантливого реаниматолога! Замечательного человека. Искреннего отзывчивого друга! Любящего мужа и отца! Даже мама этого несостоявшегося «висельника» на том первом судебном заседании целовала Ромке руки, за своего спасенного сына.

– У нас людей – слишком приземленный и ограниченный ум. Ты, как медик, должен знать о том, что человеческий мозг задействован процентов на шесть-восемь. Мы не можем точно сказать, для чего происходят с нами те или иные несчастья и наваливаются скорби. Бог знает, что нам полезней. Возможно, Господь в СИЗО от «кого-то или чего-то» спрятал твоего друга. Уберег его.

– Не прятал Он его! Наоборот! В СИЗО Ромка еще двоих человек с того света вернул. Теперь докторскую пишет.

– Илья! Теперь даже я понял: для чего твой друг попал в СИЗО! Для чего Господь его туда поместил – «засунул»! Чтобы спасти еще двух людей!

– Честно говоря, я об этом тоже думал. Оба случая попыток суицида произошли ночью. Тюремный врач работает на пятидневке. Надзиратели, как только увидели тех двух самоубийц, сразу вспомнили, что у них в камере врач сидит. Получается права народная мудрость: все что ни делается – к лучшему. А Ромка теперь – только с тяжелыми пациентами. Правда, в реанимации легких и не бывает. Тема его диссертации: «Как вернуть к жизни человека, который не хочет жить».

Не так давно какой-то злой пес порвал двух бомжей. Я в тот день был на дежурстве. Вызвали нашу бригаду. Мы их транспортировали. Их нашли экстремалы в заброшенном недострое. Одному из бомжей – двадцать девять, другому – тридцать один. Выходили их. Оказалось – совсем не бомжи. У обоих – квартира, прописка. Ромка этих «бомжиков» выходил еще и уму-разуму научил.

Спрашивает их: « – Почему пьянствуете? Бездельничаете»? Один сказал, что его мама обидела, другого – девушка. Тому, которого обидела мама, Роман Федорович напомнил об уважении детей к родителям…

Какое интересное открытие он сделал в СИЗО! Сказать?

– Скажи.

– Если родители не воспитывают ребенка, его в тюрьме будет воспитывать общество.

– Твой друг сидел там не один, а с Ангелом своим Хранителем. Эти слова – из библии². А второму бомжу, какое было вразумление?

– Второму – сказал: девушки мужиков не обижают, а дарят им детей…

Ты сам: работаешь или учишься?

– Я выучился в семинарии. Помогаю в храме – алтарник. Хотел рукополагаться через двенадцать дней, – грустно ответил Марк Илье, – но теперь…

– Теперь сомневаешься? Или не идет латынь? Могу натаскать по своей методике. У меня к языкам способности: я их просто «ем»! Так все говорят.

– Молодец! Но мне латынь не нужна, – Марк уже привык и давно не удивлялся, когда его светские собеседники путали церковнославянский с латынью. Поправлять ошибку Ильи он не стал, а лишь витиевато произнес: —Если только стану изучать углубленно какое-нибудь западное религиозное течение. Или для саморазвития… Скорее – сомневаюсь: соблазнов много и недоразумений.

– По-твоему рассуждаем так: чтобы я, например, взял и бросил свою медицину из-за соблазнов и недоразумений? Расхотел возиться с пациентами? – Спросил Илья, задорно рассыпая по комнате бусины жемчужинок своего смеха.

Он смеялся долго, и своей искренней веселостью, совершенно непредсказуемо, излечил Марка от гнета его болезни – сомнений и соблазнов. Внезапный перевод дорогого и любимого владыки Серафима не казался теперь Марку таким катастрофичным. А приспособленчество отцов – плодом ошибочного самомнения.

«Вот это врач!» – Подумал Марк об Илье. – «Такой не бросит «свою» медицину и пациентов»!

– Везде, где находится человек, везде и всегда будут – соблазны, конфликты, споры, недопонимания и недоразумения. Мы же не ангелы. Мы – люди, – сказал, отсмеявшись Илья. – Тебя соблазняют, а ты делай – по совести!

– Илья, делай по совести, – учили его родители: Мила Станиславовна и Андрей Олегович. – Делай по совести, несмотря на внешние неустройства в виде оптимизаций, сокращений и прочих «новаций». Они готовили своего сына не только к ношению стерильного белого халата, но к – профессиональному отношению к пациентам. А профессионализм зиждется на совести и управляем ею. И сами они по жизни следовали медицинскому правилу: что взять с пациента кроме анализа? Если пациент буянит, если пациент даже и грозится врачу карами небесными, врач если он – врач, должен сначала вылечить пациента, а потом уж начинать бояться. Угрюмые девяностые, когда месяцами задерживался девальвированный рубль, Мила и Андрей, оставляя Илюшку в ночную группу, шли в оперблок для спасения расстрелянных и кому-то неугодных полуживых конкурентов.

И сколько раз эти же самые слова, что говорил теперь Илья, говорили и повторяли Марку родители, молочная мама Татьяна и невеста? Миллионы!

Сколько раз говорил и повторял эти же слова отец Диомид? Миллиарды! Марк им не верил. Он их не слушал, а если слышал – считал слова их пустыми. Рассуждал так: они близкие люди, друзья. Они – успокаивают. Лгут, преподнося свой обман, как проявление любви. Когда то же самое повторил чужой человек, не зная при этом сути «соблазна и сомнений» – Марк сразу поверил. До него дошло. Всем, как говорится миром – достучались! Пробили стену своеволия и своеумия.

Слушая близких, Марк в ответ молчал. Избегал разговора. Убегал от себя, но убежать не мог. Очень старался. Рвался, но не убежал. Не умеет человек слушать Бога. Даже, когда Бог кричит ему через людей миллиарды и триллионы раз: «– Я твой Бог. Я все о тебе знаю. Так надо. Учись Мне доверять!»

И понял Марк: на кладбище Господь обличил его неразумие. Китайцы выросли в языческой стране, а уверовали настолько, что стали духовными братьями! И в обозримом будущем – служителями алтаря Господня! Блудные дети возвращаются к Отцу, а родные, как Марк – противятся Его святой воле.

– У тебя есть мечта? – Спросил Илья.

– Есть. Даже две. Одна исполнится через пять дней – я женюсь на Ольге. А вторая через двенадцать дней, когда рукоположусь, – Марк больше не сомневался, что его рукоположение состоится, аще жив буде. И был благодарен Господу – за то, что познакомил его с Ильей.

– У меня тоже, есть мечта. Иногда мне кажется, что это не досягаемо, а иногда…

– Какая мечта у тебя, Илья?

– Хочу быть военным моряком-подводником…

Марк догадался, почему Илья не договорил, а замолчал – с его ростом такая мечта – труднодостижимая.

– Буду лечить экипаж в боевой обстановке. Вырезать гнойники и аппендиксы. И все это – при одуряющей качке. При адской жаре. Мой знакомый начмед всегда присутствовал при швартовке своего надводного корабля и даже вел при этом вахтенный журнал.

– Ты разве хирург? – Удивился Марк.

– Хирург.

– Почему тогда работаешь на «скорой»? И приехал по гинекологическому вызову?

– У нас в медицине – оптимизация. Хирургов – много. Их настолько много, что они, хирурги, пашут в две-три смены. А врачей на «скорой помощи» совсем нет: от слова – «вообще»! Наша бригада приехала, потому что вызов был срочный: угроза выкидыша. Мы были не заняты.

«Его оптимизму и целеустремленности нужно учиться! Отыскать бы у самого себя кнопку с грехом уныния и застопорить ее на позиции «Выкл.» – подумал Марк, а Илья спокойно продолжал:

– Когда я служил в морской пехоте…

– Где ты служил? – Опешил Марк.

– В морской пехоте, – строго повторил Илья. – Я был фельдшером при санчасти и целых два раза ходил на БДК – большом десантном корабле. Качку переносил нормально, даже ел с аппетитом. Но мне больше нравится подлодка! Подводники – элита ВМФ!

– Подводники дышат тем, что выдыхают их товарищи. Ты знаешь об этом? – Спросил Марк.

– Знаю.

– Стало быть: ракетный подводный крейсер стратегического назначения?

– Так точно! Только пропустит ли медкомиссия? В военно-морскую академию я из-за роста не прошел, а в гражданский мед поступил.

– Возможно, дело не только в твоем росте, а тебе вежливо отказали по другой причине! – В самом деле: у Марка было множество приятелей военно-морских офицеров ниже среднего роста. Правда «ниже среднего» служили на берегу и в мичманских званиях. А флотские боевые офицеры все, как на подбор: видимо счастливец, отобранный инквизиционными комиссиями флотских учебных заведений, не может быть априори – не статным и не красивым. Но чтобы морально поддержать своего нового друга, ведь долг платежом красен, Марк пообещал: – Я попрошу за тебя молиться своего духовника отца Диомида. Ты крещен?

– Крещен. Дия – тоже верующая? В ее комнате много икон…

– Да. Она крещеная. В воскресной школе была вожатой скаутского отряда. На клиросе пела вторым голосом. Как руководитель – сопровождала в лагерь детей. У старших школьников до недавнего времени вела Закон Божий. А год назад, что-то с ней стало происходить. Думаю, у нее кто-то появился…

– И этот «кто-то», судя по всему, оказывает на нее губительное влияние.

– Она христианка, – печально напомнил Марк, – с нее и спрос строже.

– Она же – слабое создание. Доверчивое. У нее такое фантастическое имя – Дия. Или Диа?

– Конкордия, – протяжно произнес Марк.

– Конкордия! – Нараспев повторил за ним Илья, словно читая поэму. – Какая женщина! Безупречное тело. Груди, как две спелых дыньки. Я бы на такой и с тремя детьми женился. И своих бы троих завели. – Жесткими резкими движениями Илья принялся массировать себе лицо, словно пытаясь стянуть кожу с век. Потом он лег, свернувшись калачиком, и спросил, – Можно я у тебя останусь на ночь, если ты и твои родители не против?

– Оставайся, – ответил удивленно Марк. Он не ожидал от Ильи, таких натуралистических и смелых эпитетов для Конкордии. – Спелые дыньки со временем вянут и портятся…

– И я тоже со временем испорчусь. Мы будем «портиться» вместе.

– Ты влюбчивый?

– Нет, но девушкам со мной не скучно.

– Ты оказывается – бывалый ловелас?!

– Не бывалый. И почти не ловелас.

– Ого! Небывалый почти не ловелас!

– Марк, мне и самому не нравится, когда парень беспричинно меняет девушек.

У меня был школьный друг Эдик. Мы дружили с ним со второго класса, как он к нам пришел. После школы я приехал домой на первые свои студенческие каникулы, и мы пошли с ним на танцпол. А потом я ждал окончания каникул, чтобы уехать и не выслушивать от его девушек вопросы: «– Вы были вместе. Где Эдик?»

Девушки были всерьез взволнованы. Одна слышала в новостях, как перевернулся черный джип. «Врачи борются за жизнь водителя». А у Эдика – черный джип. Другая девушка узнала из других новостей – «сосулькой убило парня». Она сразу решила, что это – Эдик.

Он изменял не мне, но я постепенно прекратил с ним общаться. Потому что на вопрос его девушек: «– Где он?» я, конечно же, знал ответ – он у третьей, но вынужден был изображать на лице равнодушие – как предатель.

Хотя он и звонил и писал в сетях, что такой уж он есть от природы – любвеобильный. Я написал ему, что это не любвеобильность, а болезненное состояние. И не врожденное, а приобретаемое.

                                                                  6.

Родители у Марка тоже были верующими, венчанными в браке. В день воскресный, молились в храме, постами – старались чаще подходить к Святой Чаше – тому и сына учили.

К своим сорока восьми годам его мама, Анна Геннадьевна, так и не научилась красиво повязывать платок – «как это делают все порядошные христианки», а его отец – Михаил Иванович нежно подначивал супругу: «– Фарисеюшка».

Мать с отцом видели, как тревожился Марк – от разлада с самим собой. Знали, как он привязан к владыке Серафиму, но говорить на эту тему с кем-либо кроме духовника отца Диомида Марк не желал, а с родителями отшучивался.

– Пошел наниматься к отцу Нифонту, – сказал он им перед уходом на кладбище.

– Был у нас Марк-отступник, а теперь будет Марк-гробокопатель. Хоть праведный, хоть строптивый, но – родной сын, – ответила мама за себя и за мужа. Михаил Иванович поцеловал жену и ушел в ночную фабричную смену – дабы семью содержать, пока его домашние рассуждают о неземных материях.

Анна Геннадьевна поговорила по телефону с подругой Татьяной. Приготовила скоромных наваристых щей и три противня эклеров. Поместила эклеры в пакет и, направилась теперь уже на вечерние посиделки для продолжения телефонной беседы к подруге Татьяне Константиновне. Причин для посиделок на этот раз было целых две. Первая – долгожданная и радостная. Вторая – удручающая.

Аня и Таня жили в одном доме и дружили – сколько себя помнили. В школе сидели за одной партой. Иногда ссорились. Повзрослев – прекословили и препирались, но разменивая вот уже скоро пятый десяток, друг другу ничуть не надоели. После десятого класса подружки было расстались на несколько лет. За те несколько лет, обе они вышли замуж: сортировщица типографии Аня – за фабричного разнорабочего Мишаню, а Танюша окончила сначала ПТУ потом «выч-тех» и встретила Антошу.

Антон Вардоватов Татьянин муж – был военмор. Каплей. Черный костюм, золотые погоны. Золотая кокарда. В ножнах – кортик. В милого-милого Антошу не влюбиться было нельзя. Антоша – был Антошей и для Танюши и для экипажа.

После свадьбы молодые переехали в офицерскую малосемейку и счастливо зажили уже на своих – пятнадцати метрах. За полгода в офицерском общежитии Татьяна экстерном прошла факультатив «борьбы за живучесть» и усвоила привычку – бытовой крупногабарит «закреплять «по штормовому»…

… Через каких-то двадцать пять лет Татьяна Константиновна обладала ангельским терпением и непоколебимым упорством, а вернее сказать – упрямством в искушениях и скорбях.

Как христианка она хорошо знала и даже усвоила, что скорби необходимы для спасения души, для разнообразия и не скучности житейского круиза в штормовом переходе через устрашающие ревущие цунами.

Подружки сидели, пили Татьянин чай, ели Аннушкины пирожные, рассуждали о безработице, вариантах смежных должностей и важности профобучения в любом возрасте.

Татьяна Константиновна со дня на день готовилась к смене руководства. Прежний ее директор вышла замуж и уехала к супругу в другие веси, а новый – пришел с новой командой.

– Не стыдись рядовых должностей, Танечка. Христос ученикам своим ноги омывал,³ – поддерживала подругу Анна Геннадьевна. Но если уж и было катехизировать Анне, то явно не свою ближайшую подругу. Татьяна Константиновна когда-то давно саму Аню и ее мужа Мишу учила и церковно-славянскому языку и догматическому богословию.

– Я не стыжусь из руководящей должности уйти в подчинение. Захочет ли новый хозяин оставлять старых работников?

– Что у тебя за новости, о которых ты писала в sms и говорила по телефону? – Спросила Татьяна Константиновна.

– Мишку на фабрике руководитель опять премией поощрил, – захныкала от безысходности, как маленькая Анна Геннадьевна.

– Твой Мишка всегда был на доске почета. Теперь его премиями поощряют. Я не удивлена, – Татьяна Константиновна все еще не могла понять слёз огорчения подруги.

– Я тоже была бы не удивлена. Да только директор не просто так стал с Мишкой «дружить».

– Каждому бы из нас такую «дружбу» с начальством.

– Танюша! Все совсем не так! Директора выдвигают в депутаты, и он хочет моего Мишку с собой взять – в заместители или в напарники. Не знаю, как там это у них называется. Сказал ему, что Мишка серьезный, исполнительный. Без высшего образования, с десятью классами. Из рабочего сословия – им как раз такие нужны. Съедят они его там!

– Вот и отлично! – Успокоилась подруга и стала расписывать возможности Михаила в его будущей новой должности. – Не съедят они твоего Мишу! Будет в депутатском змеином клубке хоть один приличный человек. Верующий! И апостол повелел христианам нести друг друга тяготы.

– Мы с Мишкой будем родителями, – не удержалась Анна, забыв доплакать о дальнейшей депутатской судьбе мужа.

– Анечка! – Зацеловала подругу, Татьяна Константиновна. – Очень рада за тебя! За тебя и за Мишу! Мужу сказала?

– Сказала. У наших прихожан, Златохватовых, тоже через двадцать лет вторая беременность была. Помнишь? И Златохватова разродилась двойней. Все спрашивали «– У вас ЭКО?» У них не ЭКО. Вот так Господь управил. Может и у нас будет двойня?! Как думаешь?

– Не знаю, Анечка. Но лично я желаю тебе тройню! Как себе желаю! Если бы у меня был бы муж.

– Мне бы и четверню не помешало, – стала озвучивать свои мечты Анна Геннадьевна. – Сколько лет ждали после рождения Марка!

Почти двадцать пять лет прошло с тех пор, как Марк родился. Аня тогда и не знала, что при рождении сына с нею произошло чудо. Узнала о своём диагнозе уже после рождения сына. Узнала и подумала: «Чудеса повторяются!». Анна Геннадьевна терпеливо посещала болезненные гинекологические процедуры. Ходила уже, по привычке или – как на работу. Уже забывала, зачем она в женскую консультацию идет. Тысячи раз слышала от сменяющихся участковых гинекологов: «– Радуйтесь, что одного родили. С вашим диагнозом рождение ребенка – чудо!»

И вот у них с мужем снова повторяется чудо.

7.

Новый директор Татьяны Константиновны оказался активно-деловой. Самоотверженно-хозяйственный. Неутомимо-ответственный. Созидательно-требовательный.

Новая администрация. Новая команда. Новые «невозможности»…

– Молоко за вредность, – докладывает начальник отдела по персоналу Татьяна Константиновна новому шефу – Виктору Семеновичу, прежние бонусы их предприятия.

– Молоко купят сами, – распоряжается Виктор Семенович.

– Оплачиваемый день диспансеризации.

– Пусть берут за свой счет или в счет отпуска.

– Но диспансеризация раз в два года. Здоровый работник ударно работает – перспективное планирование, – замечает Татьяна Константиновна Виктору Семеновичу.

– Диспансеризация – личного дело каждого. Мы – не медики.

– У медиков не диспансеризация, а медкомиссия, – опять бесстрашно спорит Татьяна Константиновна. – Служебная сотовая связь?

– Будут ходить ногами вместо производственной гимнастики.

– Но сотрудник может быть в удалении от завода, – пытается разубедить Виктора Семеновича его подчиненная. – Подарки детям сотрудников на новый год?

– Никаких подарков. На подарки пусть работают и зарабатывают. Татьяна Константиновна, готовьте передачу дел Эвелине Петровне, – Виктор Семенович устал быть круглогодичным Дедом Морозом. Директор должен быть бережливым. – Эва, прими дела у Татьяны Константиновны.

Томная Эва, подтягивая чулки под столом, вяло уточнила у шефа:

– А может завтра? Я на фитнес опаздываю. – Слово «опаздываю» Эва произносит на пределе утраченных половиной рабочего дня сил и подавляя зевок – «опаздывау».

– Хорошо, Эвочка. Завтра примешь кадровые дела.

– Куда меня переводят без моего ведома? – Невозмутимо спросила Татьяна Константиновна.

– На пенсию! – С раздражением порекомендовал Виктор Семенович. – Жалуйтесь куда хотите, но сегодня у вас последний рабочий день.

– Мне еще пятидесяти нет. Я же не подводник, уходить так рано на пенсию, – говорила Татьяна Константиновна вслед сотрудникам и новому директору, которые уже спешили в свои кабинеты. Ее никто уже не слышал. Ее для них уже не существовало.

По поводу жизнеспособности трудового кодекса на ее славном и любимом когда-то заводе у Татьяны Константиновны теперь были большие сомнения. Она вспоминала статьи из него, лежа в кровати, с открытыми в темноту ночи глазами. «Драться или сдаться?» – думала она до утра, так и не уснув.

Когда ехала в транспорте утром на работу, думала, что будет «драться», а когда пришла в свой кабинет и увидела свои вещи, собранные кем-то в коробку, вспомнила Евангелие от Матфея: «Если гонят из одного города, идите в другой».

И Татьяна Константиновна ушла. Хоть и привыкла она к своей работе, как к собственному дому, ей пришлось «увольнять себя» – «по собственному желанию». Подписав трудовую у директора, на следующий же день, после благословения духовника, Татьяна пошла прямиком в «Бюро трудоустройства населения».

В «Бюро» инспектор Инна Николаевна прочитала два заполненных листика из ее трудовой. Два листика – пять записей за двадцать шесть лет. Первая – «принять». Пятая – «уволить». Вторая и третья – смена формы собственности предприятия. Четвертая запись – назначение из рядовых в начальствующие.

Вместе с инспектором поразглагольствовали. Покачались в разные стороны на офисных креслах, потому как не нужны сейчас кадровики, да с таким опытом и стажем.

– Нужны люди с авантажным фасадом, – сказала инспектор Инна Николаевна, лет двадцати трех, опытом уже умудренная, и покровительственно болтливая.

– Кажется, я очень авантажна. Хорошо одета и напомажена, – ответила Татьяна. Ее жиденькие волосята мелировало летом полярное солнышко, укладывая правильными рядами до плеч из аккуратно ровных прядей, а зимой поддерживала фасон сестра с прихода, парикмахер Галя. Из одежды Татьяна привыкла к деловым пиджакам и юбкам-карандашам, будто специально утянутым – для сдерживания ее начальственного ритмичного шага.

– До пенсии каких-то шесть-семь лет, а в таком «творческом» возрасте найти работу можно, только если выйти на Млечный Путь с протянутой рукой, – сказала в «утешение» Инна Николаевна. – Но мы сдаваться не будем. Можно подыскать, что-нибудь аналогичное, родственное тому, что вы умеете. Еще посмотрим: кто – кого! – Самоуверенно объявила она, пролистывая статистику вакансий.

Татьяна Константиновна сидела рядом в кресле и ждала, припоминая вчерашнее благословение духовника отца Диомида:

– Ярмо на свою шею всегда найдешь.

– У нас есть несколько вакансий, которые могут вас заинтересовать, – явно обрадованная итогом поиска, Инна Николаевна вытащила лист из принтера с вакансиями и адресами. – Гардеробщики в школу, менеджеры в салон канцелярских принадлежностей, мерчандайзеры в супермаркет.

– Что же: гардеробить так гардеробить, – ответила Татьяна Константиновна.

– Не расстраивайтесь. Это временно. Будет, чем за квартиру платить. Потом найдете себе постоянную должность, – успокоила ее Инна Николаевна. – Есть еще последняя вакансия – охранника. В охранном агентстве вас выучат. Выдадут свидетельство. Будете выбирать-перебирать – побогаче, почище. Банк или фирму! Если не понравится на новой работе «гардеробить» или «менеджерить» у вас будет запасная пристань – свидетельство охранника.

– Если «побогаче» да «почище»… давайте адрес охранного агентства, – сказала, взгрустнув Татьяна Константиновна. – Уж очень она – начальник отдела по персоналу, любила свое кадровое делопроизводство. Да и гордынька, ущипнув, напомнила о себе: в сорок восемь лет начинать всё сначала…

                                                                  8.

Через две недели Татьяне Константиновне вручили свидетельство охранника и назначили на охраняемый объект. Объект, вверенный в ее охрану, был действительно чистеньким. С евроремонтом, с фигурной черепичной крышей и тяжеленными дверями до потолков. Здание принадлежало церкви пятидесятников.

Надо сказать, что Татьяна с детства была такая мямля, каких свет и не видывал и о которых не слыхивал. Когда Татьяна Константиновна – Танюша была ребенком и с нею случалась неприятность она, будто выдавливала из последних сил свое проникновенно-писклявое – «Ви-и-и-и-и-и…»

В школе на экзамене четверку получит – «Ви-и-и-и-и-и…»

С подругой Аней поссорится – «Ви-и-и-и-и-и…»

С первого раза не поступила в институт – «Ви-и-и-и-и-и…»

Казалось, что только «Ввви-и-и-и-и-и-и-и» ее и спасало. Но теперь…

– Мне, батюшка?! Христианке! Православной! Секту охранять?! – Возмущенно рубила воздух речевыми конструкциями Татьяна Константиновна.

Отец Диомид молчал, молился и внимательно слушал горделивое свое чадо.

– Пойду! – Неожиданно успокоилась она. Духовник ее благословил, передал благословение Марку и Анне с Михаилом.

Татьяна собрала рабочий рюкзак для «ничего не делания», как назидала ей Инна Николаевна, и спанья на новой работе – с восьми утра до девяти вечера. Пять раз в неделю: со среды по воскресенье.

– У нас новый охранник? А не хотите ли поговорить о Боге? – Обрадовались пятидесятники.

– Что же давайте поговорим о Боге, – ответила Татьяна Константиновна двум сестрам-пятидесятницам, вызвавшимся провести ее с работы до троллейбусной остановки.

Поговорить сестрички даже воздуха в легкие не успели набрать. Татьяна Константиновна подробно рассказала им о христианском православном вероучении. Следом – о католическом. Затем – о протестантском. Почти дошла до пятидесятников, но как известно – урок для нормального восприятия учеников, должен длиться не более получаса, чтобы знания этим учеником усваивались – Татьяна предложила своим слушательницам сделать перерыв на сон грядущий.

– В православной церкви идолопоклонство! Вы покланяетесь иконам, как идолам! – Одна из провожатых Светлана Львовна попыталась заклеймить недалекость Татьяны Константиновны.

– Покажите, пожалуйста, свой кошелек, коллега, – попросила Татьяна Константиновна.

– Кошелек? – Переспросили сестрички-пятидесятницы, а подруга Светланы Львовны – Елена Алексеевна, на всякий случай пощупала дно своей сумки. – Зачем вам наши кошельки ?

– Хочу посмотреть на ваших внуков, на зятьев, на дочерей, – спокойно ответила Татьяна.

– Внуков?! – Расцвели сестры-пятидесятницы и стали показывать в кошельках и в паспортах своих пухлых младенцев с голыми ягодицами, дочерей в купальниках под пальмами, зятьев с дырками на растянутых трениках, но – за штурвалом катера и в капитанской фуражке, словом – всех и во всей красе.

– Поняла, – говорит вдруг Татьяна, – вам дороги эти фотографии потому, что сделаны на дорогой итальянской бумаге!

Сестры-пятидесятницы посмотрели сначала друг на друга, потом на нового охранника.

– Вы хотите сказать, что покланяются не краске, которой изображалась икона. Не доске, на которой написана, а тому лицу, которое? Которое? – Спросила Светлана Львовна у Татьяны.

– Которое? – Повторила за подругой Елена Алексеевна.

– Совершенно верно! Мы покланяемся Богу. А почитаем образ того святого, который изображен на иконе. Поклоняемся и почитаем личность, а не технику и способ изображения. Все очень просто!

Инспектор Инна Николаевна совсем не зря предупреждала безработную Татьяну Константиновну о том, что на новой работе ей «может не понравиться». Татьяна Константиновна самоотверженно выполняла свои функции охранника и – в соответствии с должностными обязанностями, но вела духовно-подрывную деятельность среди пятидесятников.

Ну, конечно, Татьяна делала это не умышленно. Пятидесятники шли к ней сами. Сами и предлагали поговорить о Боге. Татьяна честно предупреждала, что просвещать ее не надо – потому, как она давно просвещена князем Владимиром и апостолом Андреем Первозванным. А уж пророков, учителей и богословов: начиная с ветхозаветных времен, со времен апостольских, далее – с Иоанна Дамаскина и, заканчивая Игнатием Брянчаниновым – сядь и перечисляй от сотворения мира по век девятнадцатый. С восьми утра до девяти вечера. Пять дней в неделю.

Эту подрывную деятельность Татьяны заметил даже сам глава церкви пятидесятников, когда половина его адептов вдруг «заболела», а потом мимикрировала на православных приходах, поменяв телефонные номера. Заметил и расторг договор с охранным агентством. Агентство – с Татьяной.

                                                                  9.

Конкордия открыла шкаф и взялась перебирать вещи. Вся одежда понемногу стала теснить. Приходилось придумывать разные хитрости – из удлиненных футболок и рубашек-разлетаек со спортивными трикотажными брюками. Требовался специальный костюм для беременной. Конкордия отыскала куски материи и пошла к Татьяне Константиновне, которая была давним другом их семьи, а теперь молочная мама Марка – и подруга свекрови старшей сестры. Совсем родня.

Татьяна Константиновна обрадовалась приходу Конкордии – появился уместный повод побеседовать. Конкордия разговоров о себе избегала и на контакт с семьей не шла. Даже на свадьбе сестры и на хиротонии Марка ее не было.

Когда замеры были сняты, модель совместно утверждена, Татьяна Константиновна стала кроить костюм на полу, а Конкордия вызвалась приготовить ужин.

– Ты уже встала на учет по беременности? – Осторожно спросила Татьяна Константиновна.

– Еще нет.

– Давай вместе сходим?

– Давайте, – тяжко вздохнула Конкордия. Она боялась медицинских манипуляций. Хотела почитать в интернете советы роженицам во время родовой деятельности, но сразу попала на видео урок – и от страха закрыла вкладку. Отдавать себя на растерзание врачу все равно придется, а лучшей провожатой, чем Татьяна-Танюша Конкордии не сыскать.

– И мужа твоего возьмем, – произнесла Татьяна Константиновна совсем тихо, будто бы и не она произнесла, а влетевший в форточку, заблудившийся посторонний глас.