Текст книги "Лагом к волнЪ"

– Он далеко.

– Как его зовут? Чем он занимается? – Осмелела Татьяна Константиновна после успешного предисловия и, решительно зажужжала машинкой, накручивая нить на шпульку, демонстрируя всем своим внешним спокойствием заурядность вопроса.

– Пьер Лататье. У него модельный бизнес.

– Модельный бизнес? А почему Пьер? Поняла, поняла! Пьер – звучит загадочней и романтичней. Оригинальный способ выйти на взыскательный европейский рынок, – быстро догадалась Татьяна Константиновна.

– Он француз!

– Француз?!

– Француз, – растерялась Конкордия от недоверчивой интонации Татьяны Константиновны. – Правда, русского происхождения – у него русская мама. Поэтому он хорошо говорит по-русски.

– А папу этого француза зовут Лататье-старший?

– Не знаю, – еще растерянней ответила Конкордия. – Почему вы спрашиваете о его имени? Вас должно было удивить, если уж удивляться, совсем не имя, а – фамилия. Почему вы иронизируете его именем, Татьяна Константиновна?

– Отнюдь не иронизирую. Просто не сразу догадалась, для чего Петр взял себе имя на французский лад. Теперь понимаю – для того чтобы закрепить в Европе свой модельный или торговый бренд.

– Но он же француз! Он – Лататье! Поэтому – Пьер!

– Лататье – водяной или озерный лапушник. Кувшинка, кубышка, купальница, желтоголовник. Южный диалект слова – «латать, ставить заплату», – Татьяна Константиновна протянула Конкордии «Толковый словарь».

Татьяна Константиновна очень сильно захотела этим Лататьям внести правки в их «бизнес-план». Сыну – за дело, чтобы не сочинял. Отцу – в качестве знакомства. А с их мамой – поговорить. Она, судя по всему, Лататьёнка своего одна растила, причем – от русского «француза».

– Родители Пьера живут в России или во Франции? Можно с ними увидеться реально или виртуально?

Конкордия не знала, что ответить, потому, что Пьер не говорил о своих родителях. Она знала о нем только то, что его сестра Мэй живет с мужем во Франции и тоже занимается модельным бизнесом. А сам Пьер по его же словам – «мотается на две страны». О маме он рассказывал, что она русская, но имени ее не называл. Об отце совсем не говорил, а Конкордия и не настаивала и не расспрашивала. В чем суть модельного бизнеса их семьи: реклама, показ, производство товара, что-либо еще – она не любопытствовала. Она была поглощена своей любовью, а для ее любви не имели значения ни семья возлюбленного, ни социальная ниша этой семьи.

При первом же знакомстве Пьер очаровал Конкордию восхищенными словами о ее специфичной нестандартной красоте-толстоте.

А она-то сама свою толстоту ненавидела лютой ненавистью. И избавиться от нее не могла никакими ухищрениями.

Пьер говорил, что у нее правильные черты лица. Брал линейку и замерял от уголка губ, до конца линии бровей. Восхищался идеальностью овала. Изяществом скул. Высотой лба. Даже изгибом шеи! Приглашал на французский подиум, обещая неслыханные гонорары. Он так и говорил: «– Гонорары у тебя будут сказочные. Ты никогда не держала в руках таких денег!» Рассказывал, что сейчас в Европе в моду стала входить полнота, и она – Конкордия, будет востребована со своими параметрами, своей белой, не смуглой кожей и славянской внешностью.

– Я с тобой сейчас буду спорить! – Сурово возразила Татьяна Константиновна. – И спорить буду безжалостно. Во-первых! Красота – понятие относительное. Обширное. Часто – субъективное. Не ограничивается только внешней оболочкой, но проявляется в гармоничном сочетании интеллекта, ума, характера, воспитания. Продолжать можно до бесконечности. У неандертальцев были одни стандарты красоты. В девятнадцатом веке другие. В двадцатом и двадцать первом – третьи и четвертые. Во-вторых! Кто тебя убедил, что ты – некрасивая и толстая?! У тебя всего-то – пятидесятый размер!

Конкордия протыкала воздушное пространство своими заостренными тушью, ресницами. Ругать или выговаривать Татьяна Константиновна не умела, а когда сердилась, начинала разговаривать голосом мультяшного хомяка. Её сердитость всегда смешила. От этих смешащих порицаний все опасения и беспокойства исчезали сами собой.

– Вы рассуждаете общими критериями, но в настоящей жизни все совершенно иначе. Настоящая жизнь любит успешных! А красота – путь к успеху. Я – знаю! – Для Конкордии путь к успеху означал – путь к любимому человеку, путь к замужеству.

– Что ты знаешь?! – Опять рассердился «мультяшный хомяк».

– Вы будете смеяться, если я скажу.

Пьер ухаживал за девушками, забрасывая их льстивыми и головокружительными обещаниями. Даже Конкордия, весьма критически относившаяся к софитам и тряпкам, избегавшая публичной огласки и многолюдья, была загипнотизирована уверениями в его безграничной любви. Ее не привлекала карьера модели, но ради любви Пьера, ради того, чтобы он был всегда рядом, Конкордия была готова попрыгать на подиуме и улыбнуться с обложки модного журнала.

До семнадцати лет все ее школьные учителя говорили:

«– Ты слишком серьезно ко всему относишься. Все хорошо в меру», – повторяли они. – «Девушке с глубокомысленными суждениями всегда нелегко найти мужа».

Советовали стать даже чуть легкомысленней. Школьные сочинения по литературе Конкордия писала на две тетради в восемнадцать листов, а когда родители купили дочерям второй компьютер, ее сочинения превратились в повести.

В приходской общине Конкордия посещала воскресную школу и богословские курсы. А потом по архиерейскому благословению и сама стала преподавать на курсах для детей. Умела объяснить новоначальным труднопонимаемые места в писании и любила петь в церковном хоре.

В одиннадцатом классе в ее жизни неожиданно появился Пьер. И утонула в «объятиях настоящей любви» Конкордия совсем не сразу, и даже не через месяцы. Пьер прилетал несколько лет подряд, говорил, что «его сердце рвалось только к ней». Привозил ей из просвещенной Европы постулаты свободы, равенства и независимости.

Как правило, девушки побывавшие его возлюбленными, после эмиграции из России отчисляли ему еще и процент от, своей уже, прибыли. Так что Конкордия еще не зная своего счастья, пребывала, по убеждению Пьера в глупой тоске.

Бизнес Пьера был успешным и востребованным. Кто-то из девушек соблазнялся деньгами, для поддержания своих же семей. Кому-то хотелось замуж за иностранца. Кому то – были интересны приключения в Европе. Конкордия была особенной девушкой, потому что девушкой была в полном смысле слова – она была девственница. Для своего волонтерского, как он говорил, бизнеса ему нужны были именно молодые женщины. Физически здоровые, крепкие и выносливые. Поэтому и подход у Пьера к его немногочисленным девственницам был особым. Для начала Пьер убедил Конкордию в том, что любит ее только он, а ее близкие, как только она перестанет ходить в храм – сразу же «открестятся» от нее, как от «позорной девки».

– Слова «откреститься» в природе нет. Его не существует, – ответила Конкордия Пьеру, но стала сильно сомневаться в своей семье и друзьях. Она поняла сказанное, в котором убеждал ее Пьер. Если она станет вести другой образ жизни, если будет курить, есть мясное в пост, жить «гражданским браком», то своей семье будет не нужна. А это означало, что любят ее за поступки, а не за то, что она есть – какая есть.

– Неужели Адаму и Еве выдавали свидетельство о браке? – Резонно спросил ее Пьер. Она сдалась.

Конкордия была студенткой факультета, выпускающего дизайнеров. Ей нравилось обучение, и она получала стипендию. На стипендию всегда покупала себе проездной, а в семью – печенье, конфеты и любимые тортики с кремом, для сестры-Олечки и мамы. Это был ее вклад в бюджет семьи, которая ее любила и вырастила. Мама отказывалась потреблять сладости, купленные дочерью – привыкла жить под девизом: «лучшее детям». Отец, наоборот, говорил: «– Дочь взрослеет. Понимает, что благодатней отдавать, чем брать».

В тот раз Конкордия печенье и конфеты покупать не стала. Купила двадцать шприцов и два бинта. Пришла домой. Заправила в шприцы яблочный и гранатовый сок, выдавила эту хитрую суспензию в мойку, но так, чтобы в них оставались следы «кровяной» жидкости и, разбросала по квартире использованные шприцы. Обвязала себе руки бинтами и легла читать книгу.

Когда ее домашние стали возвращаться с работы домой, Конкордия отложила книгу и легла, неестественно разбросав руки-ноги по кровати, будто находилась под наркотическим воздействием. Ее увидела старшая сестра. Тормошила за плечо. Кричала, чтобы разбудить, но Конкордия притворилась мастерски – лежала без движения, как мешок соломы. Ольга прошла по квартире, обнаружила разбросанные шприцы, тут же все прибрала. Родители не должны волноваться – отец тогда уже болел, но на работу ходил до последнего дня.

Олечка нянчилась с младшей сестрой со дня ее рождения. Нянчилась с нею не потому, что родители были заняты, а потому что дети любят быть ответственными. У всех детей в садике – собачки и кошки, а у Олечки были не только собачка, кошечка и рыбки в аквариуме, но и маленькая сестричка. Старшей было четыре, когда родилась Конкордия. Четыре года – это возраст бунтующей самостоятельности. Имя младшей сестре выбирала – старшая.

В современных приходских семьях выбор имени старшим братом или сестрой, можно сказать – традиция. Имя ребенку родители выбирают, конечно, по святцам, но дети иногда начинают обнаруживать пророческие задатки.

Когда старшая сестра уже стала взрослой, она слышала множество раз, как в других семьях какой-нибудь семилетний мальчик говорил своей маме: «У нас будет Катенька!». И мама рожала ему сестру, причем седьмого декабря – на Катерину.

Или в другой семье посторонние спрашивали старшую сестру восьми лет: «– Назвали братика?» Старшая сестра очень серьезно отвечала, что вообще-то у Бога она и просила Гришу. Гриша, к слову сказать, двенадцатого февраля родился – на трех Святителей.

Четырехлетняя Олечка стояла с папой в храме. Маму отвезли в роддом.

– Роддом – специальный домик для всех мам и самых маленьких деток, – объяснил папа.

Старшая сестра смотрела на шалящих детей, но играть с ними она не хотела. Она придумывала имя сестре, которая вот-вот должна была родиться. Священник благословил молящихся, перечисляя память святых того дня. Среди них была мученица Конкордия.

Олечка насобирала урожай из шприцев и пошла в медлабораторию на экспертизу к сестре с прихода Алле. Надо было узнать, что в них? Экстази? Героин? Олечка в этом мало что понимала. Но слышала, что героин – это самое смертоносное зелье!

Алла произвела исследования и следующим вечером позвонила Ольге:

– Конкордия хочет казаться хуже, чем есть. В шприцах – аква, фруктоза и пищевая химия.

Ольга родителям о Конкордии ничего не рассказывала, отнимая их щедрые скорби, чтобы папа занимался своим нездоровьем. С мамой Кокордия и сама старалась не говорить даже о болезни папы. Опускала глаза и стремительно пыталась ускользнуть, оставляя за собой удушливый «аромат» махорки. Этот «аромат» Конкордия изобрела сама. В свою сумочку она вкладывала двойной пакет с мокрыми окурками из институтской «пепельницы».

Вместо пепельницы на лестничных пролетах здания стояла литровая банка с водой, в которую страждущие курильщики и бросали свои выкуренные сигареты. Там же в «курилке» она подобрала забытую кем-то пачку сигарет и зажигалку, чтобы курить дома, исключительно при родных. Демонстративно пускать дым в лицо. О том, что от Конкордии разит махоркой, говорила ей даже замдекана ее факультета.

Хамить Ольге у неё получалось, но тоже не сразу. Для греха нужны привычка и навык.

Обманутой себя Конкордия почувствовала, лишь – когда Пьер узнал о ее беременности. Он внезапно сорвался и уехал во Францию. Она не знала, что его функции были им здесь исполнены, а вопрос об аборте с ее стороны, как у верующей – даже не промелькнет.

Конкордия увидела в таком его поступке – бегство. Раньше он говорил, что приехал в Россию на целых полгода – развивать новый интересный бизнес. Бизнес «мужской», поэтому рассказывать о нем Конкордии не имело смысла. Приехал не один. С огромным неаполитанским мастиффом по кличке Ньютон. Когда Пьер находился во Франции, они часто переписывались через интернет-приложения, но узнав о ее беременности, он словно забыл все свои обещания и ее саму.

И любила Конкордия Пьера. Но для чего была эта спешка в отношениях? Если любовь должна была остаться с ними на века! Но Пьер торопился сам. И ее торопил. Говорил об отсутствии доказательств ее любви. Его доказательствами служили его приезды в Россию. А ее доказательство – добрачное сожительство с ним.

Конкордия чувствовала себя не только обманутой, но и состарившейся в одночасье. Сразу – лет на сто. Она смотрела на себя, словно со стороны, и удивлялась, что до сих пор не видит всклокоченных седых волос, старческой шаркающей походки и землистого облика ведьмы.

Белое атласное платье больше ее не ждет. И шлейф ее фаты не будут нести три маленьких девочки, как было то у старшей сестры. И жених в церкви не откинет прозрачную гипюровую вуаль, чтобы обменяться с нею обручальными кольцами. Не взойдет она на белый плат вместе с женихом. А будет расписываться в ЗАГСе – без гостей и без свидетелей. Чтобы никто не увидел ее дитя, рожденное вне брака, которое, рядом находясь, обличит её своим присутствием. Все потеряно. Все утрачено. Конкордия будто бы чувствовала дыхание старости. Прежние намерения, надежды и перспективы были перечеркнуты вместе с потерянным целомудрием.

Для Пьера же все шло по его плану. В модельный ли бизнес, или в другое предприятие Конкордию теперь можно завлечь – без труда.

– Я не буду смеяться. Думаешь, Татьяна Константиновна в молодости не куролесила? – Спросила Конкордию Татьяна Константиновна и подвела ее к большому зеркалу на предварительную примерку. – Каждому поколению – своя война. Свой шторм. Свои соблазны.

Платье было наметано. Если выкройка составлена верно, через два часа Дия будет с новым нарядом.

10.

Став женой военного моряка-офицера, Татьяна Константиновна Вардоватова через два месяца узнала, что беременна. Она этому очень радовалась не только потому, что каждая женщина мечтает стать матерью, но и потому что надеялась – беременность успокоит Антошу, почему-то ставшего после свадьбы необычайно нервным.

За обедом Антоше вдруг попадалась котлета с волосинкой.

– Это не волосинка, Антоша, – жена рассматривала котлету, стоя на свету около окна, а потом, включив настольную лампу, – я не вижу никаких волосинок. Я всегда подбираю волосы, когда готовлю.

– Ты не видишь, а я вижу! – Пронзительно кричал Антоша. – И волосы подбирать не надо в косу. Не нужна мне в доме старушка с гулькой!

Татьяна тут же расплетала густые волосы и откидывала их назад, как нравилось мужу.

– Тарелку себе взяла большую. Мне – подсунула маленькую, – обижался он в следующий раз.

– Не сердись, Антоша. У меня тарелка большая, но старая и пощербленная, которую ты принес с корабля, а сегодня в «Военторге» давали тарелочки – беленькие с золотым. Я и купила ее тебе…

– Тарелочку мужу купила?! А сервиз для меня жалко?

– Что ты, Антоша! Что ты! Мне не жалко для тебя сервиз. Но моей зарплаты едва хватает на самое необходимое, а твою зарплату заморозили на неопределенное время. Ты же сам говорил.

– Так я и знал! – Кинул Антоша полотенцем об стол. – Ты вышла за меня из-за денег!

– Что ты, Антоша! Что ты! Я вышла замуж потому, что люблю тебя! Мне не нужны твои деньги! Но у меня не такая большая зарплата, чтобы делать большую покупку.

– Не надо считать мои деньги! Я их заслужил – каждую минуту рискуя жизнью, защищая Родину! В отличие от тебя и твоего овощного завода!

– Консервного завода, Антоша, – поправила его жена.

– Пусть овощного завода! Пусть консервного! Вы Родину не защищаете и жизнью не рискуете!

Антоша все же выбил однажды на базе и принес домой импортную суповую курицу. Курицу муж принес домой! Не синюшную отечественную – с местной птицефабрики, а – производство зарубежных ферм! Или фирм?

Зарплату военным морякам действительно заморозили и все они после боевого похода сидели на попечении жен. Зарплату заморозили, но продпаек выдавали исправно, как и положено – каждый месяц. Паек выдавали внушительный. Офицерам приходилось его не приносить, а привозить. Правда, проднабор этот был частично не всегда съедобным…

Кроме тушенки, рыбы и колбас, давали масло, сахар, бакалею, картошку. И даже сгущенное молоко! Начальство старалось поощрить комсостав из того малого, что было в то грозовое переломное время.

Но Антоша привык к холостяцкой жизни и, женатым признавать себя не спешил. Бакалею и картошку он не брал, а сгущенное молоко, колбасы и тушенку оставлял в своей каюте в холодильнике: сообразить многоэтажный компанейский бутерброд, если друг постучится или самому заунывно поесть после вечернего чая – тут продзапас и «на товсь». Антоше разрешали сход⁴ с корабля раз или два раза в неделю. Поэтому паек дома ему был не нужен. А корабельная служба у офицера – аппетиту и здоровому сну способствует: готовить корабль к ремонту, матросов учить уму разуму. Проверки-документы-оргпериоды, оргпериоды-документы-проверки…

Татьяна сварила суп из этой многострадальной курицы, а мужу, оказывается, хотелось «табака». Жена оправдывалась, что суповая курица жесткая и любимый ее не угрызет.

– Хочу куриного мяса! – Приказал Антоша.

Приказы мужа Татьяна всегда выполняла беспрекословно: вводная поступила поздно вечером и, уже к ночи, она окончила отделять отварное филе от кости. Какое мясное блюдо изобрести мужу из этого цыпленыша? Только на «табак» его и хватит. Жена перемолола филе на фарш и сделала тефтельки.

Когда мясо – предварительно отварить в соленой воде, процедить, еще раз отварить. Протомить в этом же бульоне вместе с этим мясом овощи, а потом отделить мякоть от кости. Протереть его через мясорубку. Потом тушить на медленном огне с другими овощами, то тефтели эти получаются более чем – вкусными! Но вышло их всего десять штук. Хозяйка для дегустации сделала и себе «горошинку» из фарша. Одиннадцатую.

Но Антоша опять обиделся. Такую маленькую аппетитную тефтельку жена взяла себе, а ему – «бакланов настрогала»!

В позапрошлый обед жена не так отбила говядину. Отбила ее слишком тонко! «Экономит на муже!» – Подумал муж.

Спасибо Антошиному другу-соседу по КБЧ-пять⁵ каплею Димке Носову: он схватил мисочку с отбивными и – бежать к себе в «каюту», в комнату, то есть, напротив. Жена у Димки медсестра, была на дежурстве, а он пришел домой в неурочное время. Жены разве себе готовят? Дома шаром покати, а в холодильнике «русалка хвостом бьет». Димка кричал своему другу:

– Зажрался ты, баклан! Мясо во рту тает! – Бедным бакланам в ту неделю, конечно, не везло, от стыда в залив падали стаями.

Антоша, не доедая ужина, всегда обижался и уходил спать. Посреди ночи он просыпался и стонал:

– Ты меня забиваешь в угол между стенкой и кроватью!

– Антоша, может нам у коменданта кровать пошире попросить? – Предложила ему сонная жена.

Они менялись местами. Татьяне лежалось удобно и под стенкой, и с краю. Антоша снова обижался, не находил себе места и не мог уснуть.

Потом он взял за обычай просыпаться чуть раньше и, сталкивать спавшую жену с кровати. Ему казалось это очень забавным.

Проснувшись однажды утром, он увидел, как Татьяна еще спит. Антоше не просто не понравилось лицо спавшей жены, оно показалось ему вовсе – гадким. Ее ресницы и веки чуть дрожали во сне, а на щеке Татьяны виднелся отпечаток от подушки.

«Это и есть то самое семейное счастье? А ведь бывают еще и запахи!» – Обескуражено подумал Антоша, разочаровываясь в семейной жизни. Согнув ногу в колене, муж спихнул жену с постели, а когда спящая жена упала на пол и, до конца не проснувшись, начала забираться на кровать Антоша разразился гомерическим хохотом:

– Иди, готовь мужу завтрак! – Скомандовал он. – И чтобы ходила перед мужем в вечернем платье с прической, а не в ситцевых халатах! Спать будешь теперь на раскладном кресле!

– Почему? – Сразу проснулась Татьяна.

– Потому! Впредь так и будет, а вопросы оставь для своей мамы!

Вопросов своей маме Татьяна задавать не собиралась. При чем тут ее мама? Если сама Татьяна, как ни старалась, не могла угодить мужу!

Она всегда ограждала Антошу от бытовых забот. Если его домой отпускают раз или два в неделю, у нее должно быть всегда и все – «на товсь»! После работы она стояла в очередях за продуктами. Тащила в общественном транспорте сумки из города в гарнизон. Пыталась на свои сэкономленные обесценивающиеся рубли сделать какой-то уют в их гнездышке. Еду готовила на общей кухне, а в своей – только разогревала. Чтобы любимого Антошу не беспокоил невыветрившийся чад.

Когда Антоша приглашал Татьяну к себе в кровать, она имела право прийти. Если жена сама себе решала, что может засыпать с мужем в одной постели, то ее, как постановил муж – спихивали. Жену ведь предупредили: спать на кресле, а если забыла, то – сама и виновата.

Татьяна чуть не плача шла на кухню, готовила мужу завтрак и вспоминала их встречи до свадьбы и первые дни семейной жизни после бракосочетания. Какими они были волшебными! Антоша возил жену в другой город, знакомиться к своим родителям. Татьяне Антошины родители очень понравились.

– М-м-мля, – сказала Галина Меркурьевна, свекровь, впервые увидев невестку. Развернулась и пошла икать по коридору. Завернула на кухню. Махнула рукой и пошла в спальню, грюкнув упавшим стулом. Посмотрела еще раз на сына, которого не видела два года и уронила свое бренное тело на тахту.

Невестка решила, что свекровь у нее – с юмором, и любит подчеркнуть свое млеющее состояние души. «Мля» Татьяна перевела, как – «млею». В ее семье никто не сквернословил и, даже не ругался словами-заменителями. Антоша тоже не сквернословил он же – ее муж, ее Антоша. Свекор Леонид Сергеевич, живший на даче и месяцами не появлявшийся дома, передал невестке через сына комнатные тапочки, чем очень ее обрадовал. Тапочки были самые обыкновенные, но они были подарены свекром!

– Майор-артиллерист. Зампотех в отставке с нищенской пенсией после ГДР, – жаловалась свекровь невестке, наливая себе из графина в кофейную чашку какую-то мутную жидкость с хлопьями и резким дрожжевым запахом.

Жена провела на родине мужа всего лишь неделю, но уезжала с чувством глубочайшей благодарности за гостеприимство родителей Антоши. Всю неделю она отчищала засохший жир от стен кухни и холодильника. Драила плиту. Скребла плинтуса, в которые въелась сажа с пылью.

Сажа на плинтусах появлялась от мопеда «Восход». Свекор – если бывал дома – часто перебирал его мотор. И летом, и зимой. Перебирал, как школьники собирают и разбирают кубик Рубика. Заводил мотор и оценивал мощность. Слушал, как он работает. Насколько громко тарахтит. Наблюдал, как дым стелился по коридору, закрашивая плинтуса. У свекра появилась четвертая невестка и, все четыре были с «пунктиком» – все они обожали отчищать сажу с плинтусов и жировые пятна с кухни. Свекор старался им в этом не мешать. Если ему не нравился звук от мотора и дым, он принимался за работу снова. Родители Антоши жили на первом этаже, и поэтому считали, что шум соседей не беспокоил. А едкий запах гари и бензина, который поднимался по щелям межпанельных швов дома до четырнадцатого этажа, хитрый вояка объяснял непонятливым соседям выхлопными газами от машин с улицы. Соседи очень старались быть понятливыми. Они знали, что если эти шум и гарь окажутся не с улицы, то Леонид Сергеевич, когда им понадобится перебрать мотор их «ВАЗов» и «ГАЗов», делать этого не будет.

В квартире свекор перебирал только мотор от мопеда, а на даче – мотор от «Волжаны», которую он пригнал из ГДР. Поэтому все было по-честному и все по справедливости: дома, куда съезжаются в отпуск четыре невестки, озабоченные дезинфекцией – возня с мопедом, а на даче – «парфюм» вокруг «Волги» и бесчисленное количество птичниц с колхоза, озабоченных Леонидом Сергеевичем.

– Пошли, – пригласила однажды Галина Меркурьевна Татьяну, когда кухня была уже оттерта и газовая плита блестела, переливаясь бликами. – Давай, – свекровь налила им обеим по кофейной чашке голландского спирта, который появился вместо продуктов во всех тогдашних магазинах и ларьках. Невестка стала морщить носик и отказываться. Свекровь научила ее, как дышать, в рот не набирать, а – сразу в горло. Татьяна, опять сморщившись, доверчиво набрала полный рот спирта и… моментом выплюнула его в кухонную мойку. Побежала в ванную – выполаскивать рот и смазывать обожженные губы детским кремом.

– М-м-мля-а-а, – сказала свекровь и резко опрокинула чашку себе в гортань. – Жена офицера должна пить спирт, как газировку! – Инструктировала она невестку.

Татьяна оторопело глянула на свекровь и подумала – и это шутка. Ну, конечно же! Такая же шутка, как и млеющая «мля»!

Она сочувствовала одинокой свекрови – их брак со свекром давно ограничивался краткосрочными его визитами. Свекор все чаще появлялся в квартире, только для того, чтобы отдать жене свою военную нищенскую пенсию, а себе оставить солдатский минимум. Обменять этот минимум на бонны и покупать в торгсине французский коньяк, сырокопченый сервелат и маленькие немецкие шоколадки. Он не любил пить неразбавленный спирт – без ничего, как любила пить спирт его жена. А жена не представляла, как можно «так низко пасть» – до сорока градусов.

                                                                        11.

Татьяна решила о беременности мужу ничего не говорить, а сделать так, чтобы он узнал сам, когда живот начнет расти. Она стояла перед зеркалом, смотрела на свой плоский, как стенка пресс и представляла, как обрадуется муж, узнав, что станет отцом. Её Антоша, конечно, обрадуется так же, как и она. Успокоится наконец и, перестанет обижаться на несуществующие волосинки в котлетах, маленькие тарелочки для вторых блюд, слишком тонко отбитую говядину, узкую кровать и, на ее – Татьянины нескончаемые провинности.

О том, что с женой что-то происходит, Антоша догадался раньше, чем вырос живот. У Татьяны – стала расти и наливаться грудь.

– Губы у тебя слишком толстые! Глаза большие, – сказал утомленный муж, вернувшись с корабельной вахты.

Татьяна сомкнула губы, утягивая их внутрь и, заузила глаза.

– Одеваться тебе надо поскромней, – сказал Антоша.

Татьяна не удивилась перепадам настроений мужа – от вечерних нарядов к маскировочным робам. Рассуждать и осмысливать просьбы мужа из-за хронического недосыпа не получалось – жила, как на автомате. Ей пришлось срочно шить вечернее платье, перешивая блузку и длинную расклешенную юбку, которую она одевала в храм. Покупать новую ткань на вечернее платье, в котором следовало находиться перед Антошей, было их семье не по карману. Татьяниной зарплаты хватало только на то, чтобы кормить любимого мужа вкусным и полезным. И жене было совсем не до рассуждений или новых вечерних платьев. Она не видела, как на нее поглядывают офицеры, когда она, не смея при муже надеть банный махровый халат, возвращалась из подвала, где были душевые кабины, в том же вечернем платье и,помывочным пакетом, но с головой, обернутой полотенцем. Антоша увидел и заревновал.

– Я одену все, что тебе нравится! – Прыгнула от радости ему на шею Татьяна. Ей очень хотелось носить мужа тяготы и исполнять закон Христов.⁶

Антоша порылся в кладовке и принес техническую робу, которую он взял на складе, чтобы валяться под машиной в гараже, когда будут машина и гараж. Теперь он тщательно прятал жену от чужих глаз.

Она облачилась в синий рабочий смесовый комбинезон и мужскую синюю байковую клетчатую рубаху. В двадцать четыре года молодой женщине скрыть себя под рабочей одеждой – невозможно. Под немодной одеждой. Под мятой одеждой. Под какой угодно одеждой – спрятать бушующую стихию молодости нельзя!

Антоша посмотрел на грудь, на жену и произнес:

– У тебя растолстела грудь. У тебя неприлично большая грудь!

– И скоро она будет еще больше! – Не замечая недовольства мужа, торжественно объявила жена. – У нас будет маленький!

Татьяна не могла сдержаться и хотела поцеловать мужа, но Антоша стоял – хмур, как туча.

– Ты у меня спросила разрешения? Что будем делать? – Сердито вопросил Антоша.

– Разрешения? Какого разрешения? Ты не рад?

– Ты пропустила сроки?! По срокам на «моточитку» уже нельзя! Что будем делать?! – Кричал Антоша.

Кричать Антоша любил с детства. Чуть что не так, как он хочет: валился на пол и колотил ногами. Как подрос, приучился кричать на матросов до паркинсоновой трясучки.

В дальних походах из радиорубки он с оказией заносил членам экипажа РДО от жен. А ему РДО приходили изредка, и – от родителей. Никто кроме родителей на берегу его не ждал. Антоша решил жениться незамедлительно! Пока корабль ждал постановки в ЗСРБ⁷, он успел познакомиться с Татьяной и связать себя брачными узами. Надо же когда-то начинать семейную жизнь! Ведь скоро Антоше исполнится тридцать.

Но ребенок! Антоша был очень красив и отцом себя не представлял! Не представлял, что его жена, его Танюша станет разменивать шикарные платья, которые он когда-нибудь купит ей в «Болтоне», на грязные детские подгузники.

– Ребенок! Пеленки! Слюни! Дети – самая большая пошлость, которую придумали люди! – Антоша завелся до пятого этажа, а Татьяна опять чувствовала себя виноватой.

– Я придумал, что можно с этим сделать. Ты станешь боком, а я ударю.

– Не-е-ет. Нет! – Татьяна, будто не находила других слов.

– Я буду ласков! – Антоша резко дернул жену на себя и попытался поставить ее боком. Татьяна стала вырываться, бороться и, мешать ему ударить в живот.

В пятнадцатиметровой комнате жена бегала, как спринтер через препятствия, прыгая с кровати на письменный стол. Перепрыгивая через журнальный столик, потому что он скользкий, а она – в носочках и может поскользнуться. С него даже легкая газета или толстый журнал слетали на пол. Пружинила на спинке собранного раскладного кресла, ухитрялась на четвереньках пробежать у Антоши между ног. Но комнатка маленькая. Татьяна загнала себя на кухню. А куда еще? Выбежать в общий коридор? Чтобы узнали соседи? Узнали, что ее в живот хочет ударить муж, чтобы убить беременность?

Нет! Это – не просто беременность. Это ребеночек! Живой человек!

– Ну, давай, бей! – Стараясь, быть смелой крикнула она мужу, выступая вперед, когда сбежать уже было некуда. Татьяна полагала обезоружить его такой открытой «смелостью».

Антоша всхохотнул. Перед её глазами словно сверкнула молния, и Татьяну сначала отбросило, а потом согнуло пополам. Очнулась она, вытягивая из себя какой-то тягучий кровавый студень. Она не понимала, что это тянется от ее лица, похожее на бежево-красный сгусток.