Текст книги "Легко ли быть человеком. Сказки для взрослых"

Позднее женщина говорила подругам, что вдруг ее потянуло в парк так, что все вокруг потеряло смысл и важно было одно – скорее увидеть своего давнего зеленого друга. Что из этого вышло, наверное, все могут догадаться: женщина развелась с предавшим ее человеком и осталась одна. И опять же дерево могло бы напомнить ей, как предупреждало ее о пустоте и ничтожестве обманщика, как старалось отгородить ее от него, но все усилия были напрасны. Что ж, каждый идет своей дорогой, и даже любовь близких не в силах изменить ход событий.

Время шло, потихоньку подрастала малышка, по-прежнему она с матерью каждый день приходила в парк, и это было такое счастье для дерева, что оно снова помолодело, сбросило груз годов, и окружающие опять любовались его мощью, красотой и необыкновенностью. Незаметно девчушка превратилась в юную девушку, вот и для нее пришла пора устраиваться в жизни, вот и она вылетела из родного гнезда и уехала в другой город учиться.

Женщина осталась одна. Конечно же, она старела, грустнела, и даже бесконечная любовь и преданность старого друга не в силах были уберечь ее от болезней и старости, хотя ее одиночество очень тревожило и огорчало дерево. Не такую судьбу желало оно своей любимице.

Дерево тоже не избежало бремени лет. Где-то внутри что-то стало его беспокоить, порой, особенно в холода и под порывами ветра, оно скрипело натужно, и если женщина была рядом, она испуганно и тревожно гладила его ствол. У нее самой появились серебряные нити в волосах, и дерево, пока она не надевала шляпку, также в порыве грустной нежности гладило их своими скрюченными ветвями. Оба пытались проникнуть в самое сердце друг друга, пугаясь малейшей перемены в худшую сторону. По сути, оба были бесконечно одиноки, и если бы не какая-то метафизическая привязанность друг к другу, жизнь была бы для них очень тяжела и малоинтересна. Каждый из них поверял друг другу все, чем жил от встречи до встречи, и это согревало душу и вносило радостные нотки в повседневность текущих дней и превращало будни в небольшие праздники в момент общения.

Бывший муж бесследно исчез, скорее всего уехал из города и не подавал о себе вестей. Был только один человек в этом мире, о котором втайне постоянно думали два одиноких существа, но вслух женщина никогда не произносила его имя. И все-таки невозможное произошло. В один из первых дней осени на аллее парка показался мужчина средних лет в форме полковника, кого-то напоминающий дереву. Женщина, в это время сидевшая на скамейке возле своего зеленого друга, как-то странно замерла, а потом прислонилась головой к стволу.

– Так я и знал, что найду тебя здесь, – прозвучал такой знакомый и женщине, и дереву голос.

– Где же еще мне быть на старости лет? – улыбнулась женщина.

Она встала и протянула мужчине обе руки, которые тот бережно прижал к груди.

– Ну, так уж и на старости? Всего-то сорок пять, а уже старость. Не рановато ли? – мужчина нежно поцеловал сначала одну, а потом другую руку радостно смотревшей на него женщине.

– Какое рано, я вот-вот бабушкой стану.

– Неужели Даша уже замуж вышла? Сколько ей теперь? Если не ошибаюсь, лет двадцать пять.

– Не ошибаешься, действительно двадцать пять. И замуж вышла, ждем малыша. Жизнь продолжается.

Оба сели на скамейку, но мужчина так и не выпустил рук женщины, чего та не замечала, пытаясь скрыть волнение, охватившее ее с такой силой, что она вынуждена была прислониться головой к дереву, ища у него поддержки. Дерево и само было настолько взволновано, что не сразу заметило проседь в волосах, полноту тела и морщинки вокруг глаз, на лбу и у уголков рта того, кого помнило с копной вьющихся волос, стройного, с угловатыми порывистыми движениями молодости. И тем не менее это был он – их общая первая любовь.

– Расскажи, как ты живешь? Есть ли детки, жена? – затеребила его женщина.

– Есть, не скрою, и двое детей, и жена, а вот семьи нет. Не получилось семейное счастье. И такое бывает.

– Бывает, – эхом отозвалась женщина. – Я вот уже двадцать лет в разводе.

Мужчина долго и серьезно смотрел на нее.

– А знаешь, я ведь за тобой приехал. Да, да, за тобой, – он ласково погладил недоумевающее лицо женщины. – Вот тут как-то сел и подумал – ведь так и вся жизнь пройти может, а тебя рядом не будет. Это же просто катастрофа, зря прожитая жизнь. Страшнее ничего не придумать. Сел я в поезд и, пока сутки ехал, только одного боялся: вдруг тебя не найду. Сразу в парк побежал, думаю, если ты не уехала из города, только здесь тебя и встречу, день и ночь караулить буду, на лавке спать, но поймаю свое неуловимое счастье. А еще боялся – ты не поверишь, – что дерево наше спилили, где тогда тебя искать? Ужасно страшно было.

Они о чем-то долго говорили, держась за руки, перебивая друг друга, но дерево уже не слушало. Гордое и счастливое тем, что оно играет такую важную роль в жизни этих двоих людей, таких дорогих ему, оно напрочь забыло, что на дворе осень, что впереди зима, а внутри что-то болит. К действительности его вернул голос его любимицы, горячие ее слова жгли дерево, как огонь.

– Я не поеду с тобой. Я растила дочь одна и знаю, что это такое. Не хочу, чтобы твои дети прошли через подобное и твоя жена по моей вине осталась одна, как когда-то я по вине другой женщины. Ни за что не повторю ее подлость, и не уговаривай.

– О каких малых детях ты говоришь? Дочери двадцать три года, я уж два года дед. А сыну двадцать два, он закончил, как и я, военный институт и сейчас за границей с молодой женой.

– Ну и что, – упрямо повторила женщина, – пусть дети выросли, тем более нельзя оставлять жену. Может, ты ей сейчас больше всех нужен? На чужом горе свое счастье не построишь.

– О чем ты говоришь? Моя жена никогда мной не дорожила, мы рядом друг с другом жили так, как порой и соседи не живут. Разные, чужие друг другу люди.

– Это ты так говоришь, а что она считает, нам не известно. Не уговаривай, сказала нет, значит, нет. В юности сделала ошибку, надо до конца самой за нее расплачиваться.

– Хорошо, но почему я страдаю? Разве сейчас ты делаешь не меньшую ошибку, прогоняя меня? Разве можем мы жить друг без друга оставшиеся годы? И сколько их осталось, этих лет, нам отпущенных Богом? Мы должны быть вместе, только это сейчас самое главное.

– Нет, нет и нет, – опять покачала головой женщина, – я семью разрушать не стану. Что бы ты ни говорил, мое решение неизменно. Семья – это святое, и тот, кто разрушает ее, преступник.

Она еще что-то говорила, слезы катились по ее лицу, но она их не замечала. Дерево уже не вникало в суть ее слов, оно поняло одно: сейчас произойдет второй раз самое страшное, то, что уже никто и никогда не сможет исправить, но ни защитить, ни заслонить, ни подсказать женщине, совершавшей на его глазах чудовищную ошибку, оно не сможет, как не смогло в свое время помочь им понять друг друга. Знало оно и еще одно – нельзя допустить, чтобы полковник ушел один, это был бы страшный конец и крах сразу двух жизней. Надо было срочно что-то делать, но что? Ах, как часто дерево страдало от того, что оно не умеет говорить!

Внутри уже привычно заныла какая-то болячка. Дерево задрожало листьями от приступа боли. Но вдруг его пронзила молнией догадка, как помочь тем двоим, с любовью глядевшим друг на друга, но готовым пойти по разным жизненным дорогам.

Долго оно гладило дорогие ему головы мужчины и женщины, нежно целовало ветвями и листьями их лица и ждало. Ждало порыва ветра. А когда ветер набежал и рванул его крону, натужилось стволом и повернулось против ветра. Раза два-три набегал сильный ветер, и дерево в этот момент подставляло ему то место ствола, где терзала его страшная боль. Оно скрипело, качалось и грозно трещало внутри, но не прекращало своих усилий.

На миг погрузившиеся в свой мир, в судьбоносную для себя минуту, мужчина и женщина забыли о зеленом друге. Поглощенные трагичностью расставания, они глядели друг на друга, как только могут глядеть люди, расстающиеся на всю оставшуюся жизнь. Казалось, режь их на куски – они не заметят этого.

И снова налетел ветер, дерево примерилось, поднатужилось, и вдруг страшный треск огласил парк – дерево надломилось и рухнуло на дорожку, но одновременно точно рассчитанным ударом отбросило мужчину, несильно, но отбросило. Мужчина упал, женщина бросилась к нему. Гуляющие в саду тут же вызвали «скорую помощь», и она увезла обоих – одного с легкой травмой, как выяснилось потом, другую в страшной тревоге за него.

Городские службы приехали в парк, долго ходили вокруг рухнувшего великана, удивлялись и его размерам, и его необычной живучести – все нутро у него было совершенно гнилое.

«Просто удивительно, как оно могло жить, такое трухлявое», – говорили прохожие.

Остатки дерева спилили под корень, остался один пень. Через неделю сюда пришли двое – мужчина в форме полковника и женщина средних лет, державшая его под руку. Они сели на скамейку и долго молчали. Женщина тихо плакала, мужчина осторожно гладил, успокаивая, ее плечи:

– Теперь нас здесь уже ничего не держит, – сказал он.

– Да, теперь уже ничего не держит, – подтвердила она. – Наш друг жизнью заплатил за это мгновение, так будем же всегда помнить об этом и будем достойны его и нашего, так нелегко доставшегося нам счастья.

О душе

В одной деревне в очень давние времена жила девочка, и звали ее Тильда. Была она умна, работяща, доброжелательна и очень красива. И чем становилась старше, тем делалась умнее и красивее. Как любовались ее красотой люди, как охотно бежали за советом подружки, как прислушивались к ее словам ребята и как задумывались над ее рассуждениями взрослые! И рукодельница она была отменная, все в ее руках горело и спорилось, всякое дело ей было по плечу. И казалось, все дается ей легко и просто.

Шло время, девочка взрослела, взрослели и ее подружки и друзья. Вот уже и гуляющие над рекой парочки появились, вот уже стали краснеть, смущаться и жарко о чем-то перешептываться соседские девчонки, а Тильда все еще смотрела вокруг безмятежными глазами. Дальше больше. Появились у сверстников секреты, но подружки почему-то перестали делиться ими с Тильдой. Она спокойно воспринимала это, не обижалась, была всегда ровна и доброжелательна. А весна бушевала вовсю, и молодежь совсем потеряла не только покой, но и голову. И вот уже закружились в белых платьях невесты на свадьбах, на улицах с колясками появились молодые мамы. И все это были ее ровесницы и подруги, а Тильда – одна и одна.

И вот что удивительно: из всех девушек самая красивая, умная и ловкая была именно она. А уж рассудительна – никогда оплошности не допустит, а хозяйственна – все в руках горит, кипит и спорится, из воздуха вмиг обед сделает (семья-то бедновато жила). И притом ровная, вежливая, доброжелательная в общении, никогда не нагрубит, не сорвется на крик, не пройдет мимо букой. Сидят соседи в палисадниках своих домов – Тильда остановится, поздоровается. А вот парни как-то странно себя ведут. Не то что они ее не замечают, нет, каждый из них тенью за ней ходил и под окнами вечерами стоял, а потом, глядишь, он уже с ее соседкой над рекой зарю встречает. А Тильде хоть бы что. Никто и ничто не смущало ее сердца. Так же спокойно и безмятежно проводила она свои дни, совершенствовалась в рукоделье, была незаменимым помощником своим родителям. И все-то у нее получалось, все ладилось. Ловко и быстро управлялась она по хозяйству, и в доме во всей округе лучше нее никто не вышивал покрывала и накидки, а таких ковриков и дорожек, какие делала она, и вовсе никто вязать не умел. Стали ей заказывать и покупать ее рукоделье даже из дальних областей, и заказы все множились. Хорошо, богато зажила Тильда с родителями, дом построили новый, не дом, а целое подворье с огромным цветущим садом, урожайным огородом, а уж коровы, свинья, куры да гуси были самыми тучными, дающими больше всех в деревне молока и яиц!

Удачлива была Тильда во всем, и, когда шла по деревне – высокая, статная, красивая, богато одетая (глаз не отвести!), шептались сидящие на лавочках кумушки, что нет ей достойной пары ни в их селе, ни во всей округе. А в соседних домах по вечерам весело зажигались огни и звонко и нетерпеливо хлопали весной, летом, осенью и зимой калитки ее подруг. То их молодые мужья спешили после работы домой, к своим семьям. И только Тильда была одна, тишина и покой воцарились на ее подворье, все реже и реже хлопала ее калитка: какая-то пока одинокая подружка нет-нет да и забежит к ней по старой привычке. Но одиноких подружек становилось все меньше, а потому вскоре калитка и вовсе перестала хлопать.

И вот как-то появился в их селе пришлый паренек: откуда-то издалека приехал он к своей родне, что жила в этих местах, да и остался здесь насовсем. Был он, как и Тильда, высоким, статным и очень красивым, а уж таким ловким и спорым во всякой работе, что и не передать. И удачливым был сверх всякой меры. И дом себе быстро поставил, и хозяйство справное завел, и ремесло имел хлебное – был отличным кузнецом. А уж как горело все в его руках, всякое дело ладилось, мастером был на все руки – что и говорить, самый завидный жених и самая пара Тильде.

Она одна почти что и осталась в девках, да еще девчушка – подружка, ее ровесница, так, серая мышка, невзрачная, некрасивая, тихая и незаметная. И если все удивлялись, что красавица Тильда никак не найдет себе пару, то уж о той-то сразу говорили, что пропадать ей в девках и век вековать одной. Вот она одна и забегала последнее время к Тильде, жаль только, что редко и мало бывала у нее, вечно спешила. То ей к соседке надо было помочь по хозяйству, то за больным поухаживать, то за детишками присмотреть, когда родители в отлучке. Да мало ли бед и нужды вокруг, вот подружка Тильды и заскакивала к ней лишь на минутку. Но, казалось, Тильда не замечала своего одиночества и не тяготило оно ее совсем. Иногда только кольнет что-то внутри, остановится Тильда, задумается, а потом опять за дела. Так время и шло.

А тут приезжий парень взбаламутил всю округу. Прочили его все дружно в женихи Тильде, и то правда, под стать ей, самая пара. Деревенские кумушки заметили, что он, как увидел однажды девушку на улице, так и остался стоять с открытым ртом. А Тильда ничего, скользнула по нему взглядом, поздоровалась да и пошла себе спокойно дальше. Стал он ей почему-то часто на пути попадаться, говорить ничего не говорил, но смотрел во все глаза, а уж в глазах-то…

Соседи перешептывались:

– Ну, так и есть, влюбился парень. Знать, свадьба скоро.

Доходили и до Тильды все эти разговоры. Стала она все чаще задумываться, стала к нему присматриваться и спрашивать себя, что делать. Никогда никто из парней не смутил и не встревожил ее сердца, никогда она не стремилась вечерами после молодежной гулянки остаться с кем-то наедине, ни с кем не хотелось ей в обнимку (как ее подружки) встречать рассвет над рекой. И красавец парень тоже не запал ей в сердце, не забилось оно ни сильнее, ни жарче. Оценила его Тильда, отметила, а вот полюбить… нет, не влюбилась и на сей раз.

А вот серенькая мышка-подружка совсем пропала: так к парню душой прикипела, что всем на удивление. Да куда ей! Жалко деревенским некрасивую и незаметную, но куда ей против Тильды? И самой Тильде огорчительно за подружку, и сама понимала – не тягаться с ней девушке. Хоть и не любила Тильда парня, а замуж идти надо, сама себя спросила – и решила (посватает ведь вот-вот): «Пойду». Не оставаться же вековухой, уже и к двадцати годам дело идет, по местным меркам вовсе перестарок получается. Пора семью заводить, детишек, а любовь? Ну, что любовь, Бог с ней, с этой любовью. Парень ей под стать – красивый, видный, богатый, до всякой работы жадный, руки у него самые что ни на есть золотые, и в обращении приветливый да и улыбчивый, все с шуткой веселой, с прибауткой. И ко всем сельчанам уважительный. Чем не жених, лучше-то некуда. Да и не бывает, наверное. «Пойду», – твердо решила Тильда, а он взял да и женился на серенькой мышке-подружке.

Деревня так и ахнула, так ходуном и заходила. Что же это такое? Да где же это видано, чтоб эдак-то было: красавицу и рукодельницу не взяли, а на вовсе не приметной, ничем не выдающейся – женились. Ну и ну, вот удивил так удивил. А парень с серенькой мышкой-женой, ни на кого не обращая внимания, зажили весело да дружно, душа в душу. Вот тут-то Тильда и дрогнула, замкнулась в себе, стала сторониться окружающих, не потому что страдала и убивалась с горя, нет, горя никакого не было, одно только великое ошеломление и удивление.

Она вроде уже совсем свыклась с мыслью о замужестве, уже и приготовилась, всего-то и осталось из своего дома в его дом шагнуть, а тут на тебе такое! Но и не это ее мучило, грыз Тильду всего один вопрос: «Чем я хуже своих ровесниц?» А видно, и деревню этот же вопрос в тупик поставил. Но время шло, шла своим чередом деревенская жизнь, все забылось и наладилось, только вот Тильда так и ходила теперь задумчивая и еще больше сторонилась людей. И они теперь тоже как-то странно на нее поглядывали. Хотя, может, ей это просто казалось? Сколько с того случая весен прошло, Тильда не считала, но вот вопрос этот так и остался грызть ее изнутри: «Чем я-то хуже?»

А тут она прослышала, что живет по соседству с их деревней мудрая женщина, которой все ведомо. Думала Тильда, думала да и решилась. Как-то собралась с самого раннего утра и, никому ничего не сказав, отправилась в то село, где жил человек, который на мучивший ее вопрос ответ мог дать. Солнце только-только встало, когда Тильда стукнула в калитку маленького опрятного домика, самого крайнего на улице.

На порог вышла немолодая, но красивая и хорошо одетая даже в этот ранний час женщина в строгом темном платке, повязанном по самые глаза. Глянула она теми огромными глазами на стоящую у калитки Тильду и вдруг сказала сильным, звучным голосом:

– Что тебя привело ко мне, девушка, не имеющая души?

Удивилась Тильда:

– О чем говоришь ты, мудрая женщина? Кого ты назвала девушкой, не имеющей души?

– Ты и есть та самая девушка, – спокойно ответила женщина.

– Как же так, – опять удивилась Тильда. – Я такая же, как все, а ты говоришь такие непонятные слова.

– Заходи, поговорим, – устало махнула рукой женщина, а когда Тильда приблизилась, спустилась к ней, села на ступеньки и девушку усадила рядом.

– Где твои родители? – спросила неожиданно.

– Недавно умерли.

– А ты горюешь, поминаешь, добрые слова говоришь, ходишь к ним на могилу?

– Конечно, хожу. Всегда в день их смерти несу им цветы, а горевать, поминать да добрые слова говорить – времени нет, едва-едва с делами управляюсь, одна ведь я совсем на свете, помочь некому.

– А помогаешь ли ты кому-нибудь?

– Я же говорю тебе, едва-едва сама с делами справляюсь. У сельчан моих тоже руки есть, сами и справляться должны.

– А вот я знаю, в твоей деревне много семей многодетных, может, им денежку даешь?

– Ну вот, опять удивила. Если они столько детей завели, я-то тут при чем? Коль не могут их прокормить, то и рожать нечего, только нищету плодить.

– А к старикам заходишь присмотреть, все ли в порядке?

– И это незачем. У них свои дети есть, должны за старыми родителями доглядывать.

– Кто заболеет в селе, заходишь ли проведать да поделать что-то по дому, чтоб человеку облегчение сделать?

– Я же говорила тебе, может, ты недослышала? Я сама едва-едва со своим хозяйством справляюсь, некогда мне по чужим дворам бегать.

Мудрая женщина вздохнула, помолчала, а потом опять спросила:

– Ну, а вот коли радость в доме твоих ровесников – ты радуешься за них, идешь с поздравлениями?

– Мне-то что в том хорошего, – пожала плечами Тильда, – в чужом доме радость – чужая радость, мне от нее ни жарко ни холодно. – Потом подумала и добавила: – Хотя это все-таки лучше, чем пришли бы к ним горе или беда. Вообще-то мне надо о себе самой думать, у меня никого нет, кто бы за меня думал да обо мне заботился.

И снова вздохнула мудрая женщина, и снова надолго замолчала.

– А любила ли ты когда-нибудь? – спросила она отчужденно и даже вроде как-то нехотя.

Тильда задумалась:

– Да я вроде всех люблю.

– А что такое, по-твоему, любовь? – заглянула ей в глаза мудрая женщина.

– Ну, это когда тебя привечают, останавливаются поговорить, заходят в гости. А еще того лучше, разные там подарки дарят.

Покачала головой женщина:

– Вот я и говорю, всем взяла ты: и умом, и красотой, и ловкостью, а души в тебе нет. Холодно с тобой рядом, вот люди холода и сторонятся.

Они надолго замолчали, а потом Тильда тихо спросила:

– Мудрая женщина, не скажешь ли теперь мне ты, что такое любовь?

– Любовь? Кто же из живущих на земле может точно сказать, что это? Она у каждого своя, и сколько людей, столько и любви, вот что я тебе только сказать могу.

– Значит, и ты не знаешь?

– И я, – мудрая женщина подняла голову и долго смотрела вдаль. – И еще одно лишь скажу. Когда есть душа, есть любовь к земле, к родителям, к друзьям и к тому, кого Господь определил твоей половиной.

– Может, и я любила кого-нибудь?

– А билось ли твое сердце в груди так, что казалось, это биение слышит весь мир, когда ты видела человека, которого любишь?

– Нет, – покачала головой Тильда.

– А может быть, пело в тебе все, и весь мир сиял нестерпимым светом, когда шел к тебе твой человек навстречу?

– Нет, – снова ответила Тильда.

– А может, вселилось в тебя сто человеческих сил, все было тебе по плечу, все могла ты сделать и даже не заметить, что ночь сменяет день, если он рядом?

– Нет, я не знаю, о чем ты говоришь.

– Значит, ты не знаешь, что такое любовь, – спокойно и твердо сказала мудрая женщина.

Низко-низко опустила голову Тильда и еле слышно спросила:

– Ты говорила о душе, мудрая женщина. Что же такое душа, скажи мне?

– Душа дана нам Богом, она всю нашу земную жизнь слышит Божий голос и учит нас истинной любви, истинной вере и истинному смирению и благочестию. Она же помогает нам жить в согласии с Господом, с окружающим миром, с нашими близкими и с самими собой. Ею мы любим, страдаем, очищаемся. Душа связывает нас с Богом и обещает земным людям спасение, если они благочестивы.

– Что же теперь делать мне, если ее у меня нет?

– Заслужить, – коротко ответила мудрая женщина.

– А как?

– Трудно это, но возможно. Вот тебе первое задание. Иди к больным, к калекам в приют и служи им. Через пять лет ко мне придешь, скажу, что дальше делать.

На том и расстались. Пошла Тильда домой, долго соседи видели, как поздно ночью все еще горел в ее окнах свет. А потом вдруг она куда-то пропала. Неожиданно для всех распродала хозяйство, заколотила дом и исчезла. И ни один человек в деревне не знал, куда она делась и что с ней.

И вот ровно через пять лет снова стукнула калитка, и на стук на крыльцо своего дома вышла мудрая женщина. У забора стояла Тильда, она чуть похудела и посерьезнела, что-то изменилось в ее лице, но по-прежнему девушка была очень и очень красива.

– Я выполнила твое задание, – сказала Тильда, – пять лет я прожила в доме престарелых, и не было из них ни одного человека, который бы ни благословил меня перед своей смертью.

– Знаю, – ответила мудрая женщина, – мне многое ведомо, я все пять лет видела тебя. Ты совершила человеческий подвиг.

Тильда на минуту задумалась. Можно ли назвать подвигом то, что она делала эти годы? Она вспомнила каждодневные ночные бдения у постелей больных и умирающих стариков, вспомнила, что все эти пять лет за сутки ей едва удавалось поспать больше четырех часов и иногда от усталости у нее подкашивались ноги, не было сил разлепить закрывающиеся глаза, и руки повисали, как плети, от бесконечной работы. Но она усилием воли преодолевала все и снова и снова мыла, убирала, стирала, готовила, сидела у постелей нуждающихся в уходе. И была всегда спокойна, доброжелательна, ровна, и хоть улыбка редко появлялась на ее лице, потому что и раньше Тильда была неулыбчива, глаза ее смотрели на окружающих внимательно, с ласковой приветливостью. Все это так, но подвиг ли это?

Мудрая женщина словно вместе с Тильдой тоже вспоминала прошедшие годы, в глазах ее вспыхивали порой какие-то искорки, она смотрела мимо Тильды с ласковой и нежной улыбкой в ей одной ведомую даль и иногда кивала головой тому, что видела. Но вот она вздохнула, перевела взгляд глубоких темных глаз на Тильду и сказала:

– А теперь иди в свою деревню, там твой дом стоит сиротой, оживи его, пусть снова весело загорятся его окна, захлопают двери и расцветет сирень у забора. Только вот все, что ты заработаешь, а надо много работать, ты отдашь тем, кому живется хуже, чем тебе. Ты должна будешь оставить себе только самое необходимое, а остальное раздать тем, кому плохо. И так снова целых пять лет.

Ничего не ответила ей Тильда, молча поклонилась и пошла со двора. А вскоре на деревенской улице повстречали удивленные соседи вернувшуюся в свой дом Тильду. Спокойно и уверенно открыла она родную калитку и поднялась на крыльцо. Закипело, завертелось все в ее ловких руках. Как по волшебству появилось снова большое хозяйство, молодцевато приосанился старый дом, обновленный и ухоженный, потянулись из окрестных деревень люди покупать удивительной красоты накидки и дорожки, сделанные золотыми руками мастерицы-искусницы. И все вроде стало по-прежнему. Но Тильда еще больше удивила соседей. Каждый день появлялась она в чьем-то бедном или нищем доме, и все сразу менялось на глазах. То деньгами, то продуктами своего большого хозяйства Тильда поставила на крепкие ноги не одну семью, поддержала и вывела в люди многих сирот и детей многодетных родителей. Достаток и уют вошли в дом всех одиноких людей в округе. Так что хоть и по-прежнему потекла жизнь Тильды, а все не так.

Бывало раньше идет она по улице – ну, поздороваются с ней сельчане, ну, кивнут головой, может, посмотрят вслед красивой девушке – да и пойдут себе спокойно дальше. А то и просто посторонятся, молча пропустят ее – то ли заметили, то ли и не видят вовсе. Тут же: не успеет Тильда выйти за порог дома, а уж ей со всех дворов весело и звонко кричит детвора:

– Добрый день, Тильда!

Идет ли Тильда по улице, окно каждого дома откроется:

– Здравствуй, Тильда, заходи, не проходи мимо.

Берет ли воду в колодце, сразу кто-то подбежит:

– Не помочь ли тебе, Тильда?

Если соседи работают во дворе, а девушка проходит мимо, тут же за калитку выскочат:

– Доброго здоровья, Тильда.

И со всех сторон улыбки, радостные возгласы:

– Как поживаешь, Тильда?

– Иди к нам, Тильда.

– Заходи попить чайку, Тильда!

– Приходи в гости, Тильда.

А кто-то нет-нет да и протянет ей застенчиво цветы из своего сада, или полевые, или из леса. И так все пять лет.

А через пять лет снова Тильда подошла к дому мудрой женщины. Та ждала ее, стоя на крыльце.

– Я сделала так, как ты сказала. Какое задание ты мне теперь дашь?

– А ты готова к нему?

– Да, – просто ответила Тильда, а потом взглянула на небо, и беспокойство мелькнуло в ее глазах: – Говори скорее, мудрая женщина, сейчас, видно, будет гроза, а соседка уехала в город, и малыши ее остались одни. Очень уж они грозы боятся. Надо бы мне бежать к ним, успокоить.

– А соседка попросила тебя присмотреть за детьми?

– Нет, не просила, откуда ж ей было знать, что будет гроза?

– Так чего же ты торопишься, если тебя ни о чем не просили?

– А зачем просить? Разве не видно, когда кто-то в беде или нуждается? Без их просьб все внутри разрывается от боли за них.

Мудрая женщина улыбнулась:

– Вот ты и закончила свой жизненный урок, девушка, имеющая душу. Ступай себе с Богом, твоя душа всегда теперь будет с тобой на земле, а когда ты эту землю покинешь, она уйдет к Господу, как и должно быть.

Радостно вернулась домой Тильда. И еще веселее и светлее стало ее красивое лицо, еще звонче голос и приветливей улыбка, с еще большей энергией стала она помогать окружающим. А повода к тому было много. Всегда найдется рядом тот, кому нужна помощь.

Тут вскорости геологи в их округе объявились, люди говорили, что они нефть ищут. Вот из этого-то геологоразведочного лагеря к Тильде и прибегали. То что-то из продуктов она им даст, то теплых вещей навяжет, то лекарственных трав соберет, насушит и им передаст: ведь за годы ее служения людям она овладела многими знаниями, могла и лечить травами да настоями, вот к ней и бежала вся округа, когда кто-то заболевал. Потому-то однажды и влетела к ней в дом вихрем испуганная повариха из лагеря:

– Помоги, Тильда, косит людей наших какая-то болезнь.

Побежала с ней девушка – и правда, почти в каждой палатке больной. Мечутся в жару и кашляют надрывно.

Больше десяти дней провела в лагере Тильда, всех выходила, а один геолог никак не поправляется. Думала девушка, думала и решила: «Заберу к себе домой, там сподручнее будет за ним ухаживать. И хозяйство не заброшу. Болезнь прочно в человека въелась, тут не одна неделя нужна, чтобы ее побороть». Как решила, так и сделала. Забрала геолога с собой и стала его выхаживать.

Долго и трудно боролась Тильда за жизнь этого человека, самоотверженно ухаживая за ним, и болезнь понемногу стала отступать, а потом и вовсе отступила под напором усилий Тильды. Геолог потихоньку стал ходить по комнате и уже встречал Тильду у дверей, помогал раздеться и даже пытался сделать что-то самостоятельно: накрыть стол к ужину, подмести в комнате, прибить что надо или починить сломавшуюся вещь. Они весело ужинали вместе, и в доме было так светло и уютно, как никогда прежде в ее жизни. И вообще, Тильда заметила, что все было в этот период необыкновенным и удивительным.

Ну, во-первых, поутру раньше никогда так радостно и звонко не пели птицы; во-вторых, небо никогда не было таким пронзительно голубым и чистым, а в-третьих, никогда еще цветы не пахли так одурманивающе и пряно, особенно ее любимые розы. Тильда недоумевала, отчего раньше она не замечала, что окружающий мир так прекрасен. Но самое большое чудо было в ней самой. Никогда прежде она не просыпалась с мгновенным ощущением беспричинной и беспредельной радости, никогда еще не пело и не ликовало все у нее внутри, не было такого прилива сил. Казалось, она забыта, что такое усталость, грусть и желание, чтобы скорее кончился день. Сейчас, наоборот, ей хотелось, чтобы ночь никогда не наступала, ведь так жалко было времени, отданного сну, так много дел можно было сделать, столько рассказать своему гостю и столько интересного услышать от него.

Дни летели незаметно, и Тильда не считала, сколько их прошло с тех пор, как она стала выхаживать геолога. Но вот в одно наступившее утро, пока Тильда готовила завтрак, он походил совсем уже бодро по комнате, а когда они сели за стол, спокойно и уверенно сказал: