Текст книги "Встреча по-английски"

– Лиля, – Маша даже расстроилась. – Не придумывай ты лишнего! Ладно, я у нас фантазерка, как известно. Но ты-то – человек рациональный, юрист, между прочим. Тебе-то уж совсем не пристало верить в сказки для двадцатилетних дурочек. Не будет у меня ни с кем никакого романа. Только с телевизором, в котором Джуда Лоу показывают. И никто из них мне не нравится.

– Ага, тебе Джуд Лоу нравится, это я уже поняла, – кивнула Лиля. – Мне он, кстати, тоже нравится. Но замужем я за Сергеем и ребенка от него родила. И в этом как раз разница между мечтами и реальностью. Впрочем, тебя, Листопад, учить – пустое дело. Ты у нас, как известно, неподдающаяся. Все, ликбез окончен, пошли к народу, мне пора Надюшку кормить.

Остаток вечера прошел без неприятных для Маши разговоров. Беседа была увлекательной, еда вкусной, чай горячим, дети умильными, Лавра и Сергей доброжелательными, а Лиля – просто Лилей, самой давней и верной Машиной подружкой, которая всегда хотела ей только добра.

Уходить из этого уютного дома Маше не хотелось. Она только сейчас поняла, как соскучилась по друзьям за время своего затворничества.

«Выздоравливаю, наверное, – думала она. – Может быть, все еще и наладится. Может быть, мне перестанет казаться, что жизнь моя лишена смысла, и что ничего хорошего в ней уже никогда не будет».

Пока Лиля с мужем купали перед сном дочку, Маша пообсуждала с Валерий Сергеевной рабочие вопросы. Потом снова пили чай, все с тортом, классическим «Наполеоном», который мастерски пекла Лавра, а Лиля с молоком. А потом Маша все-таки засобиралась домой. Ее подруга выглядела немного уставшей, да им с Лаврой завтра нужно было на работу.

– Всем хороша ваша загородная жизнь, – сказала Маша, усаживаясь в свою машину, – вот только до дома теперь полчаса добираться. Нет, Лилька, все-таки, когда ты жила в соседнем районе, было лучше.

– Когда-то я вообще жила в соседнем доме, – засмеялась Лиля с крыльца, кутаясь в шубку. – А мама моя и сейчас там живет. Листопад, смирись ты уже, что в жизни все меняется. Я знаю, что ты – жуткий консерватор, но открой дверь пошире, дай войти чему-то новому. – И, перестав смеяться, добавила: – Я серьезно, Маш!

– Да поняла я, поняла, – ответила Маша, села в машину, захлопнула дверцу, помахала всем рукой и лихо выехала в открытые для нее Сергеем Лавровым ворота.

На часах было начало десятого, дорога пустынна, да и трасса, на которую затем выехала Маша, тоже не загружена, так что до города удалось добраться минут за двадцать. По вечерним улицам, белым-белым от внезапно начавшегося снега, Маша доехала до своего двора, припарковалась на удачно оставленную кем-то дырку, поблагодарила бога за везение и побежала домой. До сна еще нужно было сделать контрольный звонок маме и запланированные на сегодня английские уроки. Если мама будет не склонна к длинным разговорам, то спать можно будет лечь часов в одиннадцать. Если же мама в том настроении, в котором она обычно рассуждает о Машином несовершенстве, то только в полночь. Что ж, за удовольствие провести вечер в компании Лавровых нужно платить. За все в этой жизни нужно платить.

С этой мыслью Маша вошла в подъезд дома, в котором прожила всю свою жизнь. В подъезде вкусно пахло домашними пирогами. В Машином детстве их пекла соседка, баба Валя, и всегда угощала бабушку и маленькую Машу. Бабушка, впрочем, тоже, когда пекла пироги, обязательно затевала один лишний, который потом разрезала и разносила по соседям. Когда бабушка умерла, печь пироги стало некому, потому что Маша эту хитрую науку так и не освоила. Состарившаяся баба Валя, которой сейчас было уже хорошо за восемьдесят, тесто замешивала нечасто, так что стоявший сейчас в подъезде запах свежей сдобы был редким, почти забытым. Маша, хоть и была сыта, повела носом и блаженно зажмурилась. Пироги она любила.

В этом пироговом духе было что-то хорошее. Они навевали мысли о семейном укладе, счастье и отчего-то безопасности. Так в детстве казалось, что бабушка и ее любовь к Маше, и вкусные пироги, и настоящая зима, и жаркое лето будут всегда. И дом всегда будет тем местом, в котором можно спрятаться от любых невзгод, уткнувшись пушистой, вечно растрепанной головой в бабушкины колени.

Гадая, кто в подъезде напек пироги, Маша повернула ключ в замке, толкнула дверь и не сразу поняла, отчего та не открывается. Маша толкала и толкала ее, но дверь, упершаяся в что-то большое и тяжелое, не поддавалась, с неохотой сдвигаясь лишь на сантиметр-другой. Наконец, между дверью и косяком образовалась щель, в которую худенькая Маша вполне могла пролезть.

Невозможность попасть в квартиру Машу не пугала. Ни о чем плохом она не думала. Отчего-то у нее вообще не возникало ни малейшего предположения о том, почему не открывается дверь. Она пролезла в щель, пристроила сумку на вешалку, нащупала рукой выключатель и нажала на клавишу. Прихожую, большую просторную прихожую сталинского дома, в котором она выросла, залил желтый свет двух лампочек под потолком, и в этом неровном, теплом свете Маша увидела лежащего на полу отчима.

Михалыч, ее Михалыч лежал у самого входа в квартиру, привалившись головой к металлу двери. Именно его тело, тяжелое, массивное, не давало открыть эту самую дверь.

– Михалыч, – отчего-то шепотом позвала Маша. – Михалыч, миленький, тебе чего, плохо?

Он не отвечал, ей стало жарко от нахлынувшего ужаса, и она скинула шубку, отбросив ее куда-то в сторону, присела на корточки, затеребила Михалыча за плечо.

– Михалыч, ну чего ты, приди в себя, родненький, давай я помогу тебе встать.

От движения ее рук, тело, лежащее на боку, перевернулось на спину, и на Машу уставились широко открытые мертвые глаза. Не в силах смотреть в них, Маша перевела взгляд и увидела валяющийся на полу рядом с телом бронзовый бюстик Льва Толстого. Это был бабушкин Толстой, из-за чего Маша его и не убирала с глаз долой, хотя украшением интерьера не считала.

Обычно Толстой стоял на стеллаже слева от входа, и под него Маша подсовывала всяческие квитанции и другие важные бумажки, чтобы не потерять. Как он оказался на полу, вот что интересно?

Маша снова перевела взгляд на Михалыча и внезапно увидела то, что не заметила сразу. На виске его зияла огромная рваная рана с запекшейся кровью по краям. Рана была нанесена Львом Толстым. Эта безумная мысль возникла в мозгу внезапно и теперь билась там, ища выхода.

Михалыч не потерял сознание и не просто упал у двери от того, что ему стало плохо. Он был убит ударом в висок, нанесенным бронзовым бюстом. Кто-то, войдя в Машину квартиру, схватил первый попавшийся под руку тяжелый предмет и ударил Михалыча по голове.

Осознание случившегося обрушилось на Машу, перебило дыхание. Она села на пол рядом с мертвым Михалычем и судорожно задышала открытым ртом, пытаясь протолкнуть в легкие застрявший воздух. Ей казалось, что она уже никогда не сможет начать дышать, как раньше, легко и не задумываясь.

Чувствуя себя выброшенной на берег рыбой, Маша непослушными пальцами нащупала сумку, достала телефон и, не глядя, потыкала в кнопки. Номер подруги детства, помощника начальника следственного управления Лилии Ветлицкой, ныне Лавровой, она могла набрать с закрытыми глазами.

– Машка, ты чего? Что случилось? Ты нормально доехала? – услышала она в трубке встревоженный голос Лили.

– Я доехала, – прошептала она. – Я доехала, Лиль. И нашла в квартире мертвого Михалыча. Он умер, Лиль, и я теперь не знаю, что мне делать.

– Дыши, – приказала Лиля. – Дыши давай. И коротко отвечай на мои вопросы. Ты уверена, что он умер? Может, без сознания просто? Ты «Скорую» вызвала?

– Я дышу, – ответила Маша и заплакала. – То есть я пытаюсь дышать, Лиль. А «Скорая» ему не нужна. Он не просто так умер, Лиль. Его убили.

* * *

Ужас не давал ему спать. Ужас был похож на огромного медведя, разлегшегося на груди и дышащего в лицо отвратительным смрадом. Стоило закрыть глаза и провалиться в забытье, как смрад усиливался, распластанная сверху туша становилась все тяжелее, вжималась в ребра, перекрывая кислород. Он начинал судорожно кашлять, стонать во сне и от собственного стона просыпался, взмахивая руками и ногами в неуклюжей попытке прогнать медведя прочь.

Он был один в темной комнате, освещаемой лишь неровным светом фонаря за окном. Фонарь раскачивался от ветра, скрипел, и в полусне-полубреду этот скрип казался то ли медвежьим рыком, то ли просто звуком, который остается, когда острые медвежьи когти сдирают до мягкого луба древесную кору.

Он в очередной раз проснулся и рывком сел на кровати, отгоняя навалившийся кошмар. Кстати, почему медведь? Он никогда в жизни не видел медведя, конечно, если не считать зоопарка, куда его, маленького, водила бабушка. В его родной стране медведи повывелись несколько столетий назад, и ими совершенно точно не пугали маленьких детей, так что засевший в нем глубинный ужас не был родом из детства.

Подумать только, сегодня, всего пару часов назад, ему казалось, что то, что он ищет, вот-вот будет у него в руках. Обстоятельства складывались самым лучшим образом. Он пробрался в квартиру, которая наконец-то оказалась пуста. После трех недель затворничества птичка наконец-то покинула клетку, и у него появился шанс, не влипая в длительные отношения, попробовать найти то, что ему было нужно. ЭТО точно хранилось в квартире, потому что девица свято блюла семейные традиции и никогда ничего не выбрасывала. Это была точная информация. Она поступила от человека, который девицу и ее семью знал хорошо. Отлично знал, можно сказать. Риска же не было никакого, потому что владелица квартиры была на работе.

Он пробрался в квартиру в районе двух часов дня, понимая, что у него точно есть часа три, а скорее всего даже больше. Обыск не должен был занять много времени, даже если то, что он ищет, и не лежало на видном месте. Натянув на всякий случай тонкие резиновые перчатки, он открыл замок имеющейся у него отмычкой и зашел внутрь. Постоял, оглядываясь, чтобы понять расположение комнат, немного подумал и начал с гостиной, где стоял большой сервант, явно оставшийся с советских времен.

Здесь вообще все было старинное, советское, основательное, за исключением большого ультрасовременного телевизора и мигающих коробочек проведенного в квартиру Интернета. Он чуть усмехнулся, шагнул к серванту, открыл стеклянные дверцы, огорченно выдохнул, потому что за ними не было ничего интересного. Лишь хрустальные бокалы богемского стекла и бело-синий сервиз в клеточку.

Он собирался присесть, чтобы открыть нижние дверцы серванта, как вдруг услышал звук отпирающейся двери. Испуганно шагнул в сторону, спрятался за штору, уместившись в углублении балконной двери, чертыхнулся про себя. Шаги, раздававшиеся из прихожей, не могли принадлежать хозяйке квартиры. Они были тяжелыми, уверенными, мужскими. Скорее всего это был ее отчим, иногда заявляющийся в квартиру, как к себе домой. Ничего, это не страшно. Побудет час-другой и уйдет. Скорее всего он просто решил побаловать падчерицу чем-то вкусненьким. Лишь бы в комнату не зашел, потому что попадаться ему на глаза нельзя. Никак нельзя. Так и до беды недалеко.

Мужчина перевел дыхание и мысленно прикинул, что будет лучше – дождаться, пока нежданный им гость уйдет, и закончить осмотр, или постараться сбежать из квартиры, пока тот будет занят делами на кухне? Если откроет воду, то шанс неслышно выскочить в подъезд есть.

Нет, он совершенно не был готов к тому, что произойдет дальше. Сейчас, сидя в кровати, он отчетливо слышал стоящий у него в ушах хруст проламывающейся височной кости, видел страшное кровяное месиво с торчащими из него осколками чего-то белого. При коротком взгляде, брошенном на эти осколки, его стало тошнить так сильно, что он испугался, что сейчас наследит здесь, прямо у трупа, и никто и никогда не сможет его спасти.

У него хватило силы духа уйти из квартиры, нигде не наследив. Нет, хорошо, что он заранее позаботился о перчатках. Хорошо, что не вступил в лужицу крови, быстро-быстро скапливающейся вокруг разбитой головы мужика, совсем недавно фальшиво напевавшего на кухне какую-то незамысловатую мелодию. Нет, этот мужик не заслуживал смерти, просто так получилось. И теперь главная задача – убраться отсюда подобру-поздорову так, чтобы о том, что он вообще сюда приходил, никто никогда не узнал. Это вопрос не только его безопасности, это, пожалуй, вопрос жизни и смерти.

Он снова откинулся на подушки, гадая, удастся ли ему выскочить из этой истории без потерь. Темно-бурый ужас, сидевший у него на груди в облике медведя, тут же удобно устроился на привычном месте, заставляя тело покрыться липким потом. Может, это сигнал, что надо отступиться? Может, ну ее к лешему, эту коллекцию, ради которой он вообще затеял все это гиблое дело?

Дрожа всем телом, он закрыл глаза. Подумать только, всего несколько дней назад он уговаривал себя, что он не вор, а взять свое – не значит украсть. Боже мой, сейчас ему требуется все его везение, чтобы избежать обвинения в убийстве. Но он не сдастся. Ни за что не сдастся. Теперь, после появившегося за его спиной трупа, особенно. Он дойдет до конца и найдет то, что ищет. Потому что это важно. Очень важно. Важнее всего на свете.

Глава 4

Похороны прошли, как в тумане. Организовывать их пришлось, конечно, Маше. Жил Михалыч бобылем, и после его смерти выяснилось, что близких, кроме нее, у него и не было. Мама на похороны не пошла, хотя Маша и уверяла, что это не по-человечески.

– Я с ним двадцать лет назад развелась, – раздраженно сказала мама в ответ на робкие упреки дочери. – То, что он никак меня забыть не мог и клинья подбивал по-прежнему – так это его проблема, не моя. Я после него еще три раза замужем была и, того и гляди, снова замуж выйду, так что, мне их всех теперь хоронить?

Мамин цинизм, наверное, наполнил бы душу Маши привычной тоской, потому что ужасаться по поводу маминой безнравственности она давно перестала, если бы ухо не зацепилось за новую для понимания информацию.

– Ты снова собираешься замуж? – уточнила Маша на всякий случай. Она была уверена, что все расслышала правильно. Во-первых, у мамы вообще было не очень хорошо с чувством юмора, а во-вторых, по поводу замужества она никогда не шутила.

– А почему бы мне не выйти замуж? – Мамины идеальной формы брови поползли вверх. – Я, в отличие от тебя, вызываю интерес у мужчин. И тот факт, что тебе скоро сорок, а мне пятьдесят, значения не имеет. Я – женщина и останусь ей даже в восемьдесят, а ты – ломовая лошадь, вечно скачущая в мыле и не обращающая на себя ни малейшего внимания. Ты же даже к косметологу ни разу в жизни не сходила, брови пинцетом не оформила, и на голове у тебя невразумительный хвостик, с которым нужно было расстаться еще в пятнадцать. Но ты же в пятнадцать лет слушала не меня, а мою полоумную мамашу, которая в конечном счете и отвадила от тебя всех потенциальных женихов.

Вообще-то Маше было тридцать шесть, а маме пятьдесят шесть, но указывать маме на некоторое демографическое заблуждение в ее умозаключениях Маша не стала. Зачем, если и к косметологу она действительно не ходит, и брови у нее такие, как мать-природа задумала, и хвостик на голове, потому что с подготовкой к похоронам о прическе ей было думать некогда.

– Бабушку не трогай, – сквозь зубы сказала Маша. – Тем более что она не только меня, уродину, воспитала, но и тебя, красавицу, тоже. Так что бабушка в моих бедах точно не виновата.

Мама всегда точно знала, когда отступить, отойти за безопасную черту. Конечно, Машу она подавляла всегда и во всем, но за бабку та вставала грудью, да так яростно, что могла, чего доброго, и взбрыкнуть, а этого Тамаре Александровне Листопад (фамилий своих многочисленных мужей мама никогда не брала, чтобы с каждым браком и разводом не переделывать документы) было совершенно не надо. Мужья приходили и уходили, а нескладеха-дочь, покупающая продукты и вносящая комфорт в повседневную жизнь, оставалась.

– В общем, на похороны я не пойду. – Тамара Александровна умело перевела тему. – Тем более что мой любимый человек может этого и не одобрить. Я не очень понимаю, зачем это и тебе нужно. – Она заметила гневную морщину, перерезавшую Машин лоб, и поспешила поправиться: – Но ты человек взрослый, сама решай. Хотя не могу не сказать, что влечение Алексея к тебе я всегда считала нездоровым.

Алексеем она называла Михалыча, которого Маша привыкла считать отцом, и который относился к ней именно как к дочери, уж коли так сложилось, что своей у него никогда не было. Но признать душевные качества бывшего мужа Тамара Листопад не могла ни при каких обстоятельствах, предпочитая видеть в его привязанности к Маше и тоске по несостоявшимся собственным детям порочный подтекст.

– Мам, Михалыча нет уже, мы его хороним завтра, – сказала Маша со слезами в голосе. – Ты женись, топись, делай, что хочешь, но оставь его в покое. Пожалуйста!

Очередной момент отступления на заранее подготовленные позиции мама почувствовала безошибочно.

– Прими, господи, душу раба твоего. – Она неумело перекрестилась и покосилась на Машу, оценила ли. – Хороший был человек. Душевный. И кому помешал, непонятно.

Ответ на последний вопрос сама Маша искала безостановочно и мучительно. Смерть Михалыча в ее квартире, да еще такая страшная, никак не укладывалась в голове. Кто мог убить человека, в жизни своей не сказавшего никому дурного слова? За что? Почему именно в ее прихожей? Маше казалось, что если найти ответы на эти мучающие ее вопросы, то и убийцу будет вычислить нетрудно. Подруга Лиля в ответ лишь качала головой. Мол, все не так просто.

Подруге нужно было отдать должное. Несмотря на новорожденную Надюшку, к Лиле она приехала сразу, как услышала о несчастье. Если бы не Лиля, то Маша, наверное, не пережила бы ни действий приехавшей по ее вызову оперативной бригады, ни вопросов следователя, ни обведенных мелом контуров тела на полу в прихожей, ни того, как свесилась с носилок рука Михалыча, когда его уже под утро выносили из Машиной квартиры. Увидев эту руку, Маша упала-таки в обморок, успев лишь удивиться, что сделала это только сейчас, а не тогда, когда увидела неподвижное тело единственного в ее жизни человека, который ее действительно любил. Не считая бабушки, конечно.

Лиля держала ее за руку практически все это время. Лиля обеспечила ватку с нашатырем, Лиля отпаивала зеленую Машу горячим чаем, Лиля по кругу отвечала на одни и те же вопросы, Лиля подключилась к организации похорон. Лиля и Лавра, конечно. Без них Маша бы совсем пропала. Но почему и за что убили Михалыча, Лиля не знала.

– Первый вариант, его действительно хотели убить, следили за ним и настигли именно тогда, когда он пришел к тебе. Кстати, ты знаешь, зачем он пришел? Тебя же дома не было, и после работы ты ко мне поехала? – невзначай спросила Лиля.

– Он всегда приходил, когда считал нужным. – Маша не плакала, но голос ее был тоскливым, как скулеж пса, потерявшего хозяина. – Ты же знаешь Михалыча. Он же тактичный до одури. Был… Он никогда не предупреждал меня о своих визитах, чтобы, не дай бог, не нарушить мои планы.

– А если бы он пришел, а ты не одна? – усомнилась Лиля. – На мой взгляд, тактичность как раз заключается в том, чтобы не сваливаться ко взрослой падчерице, как снег на голову.

– Лиль, ну кто у меня мог быть? – простонала Маша. – Ты же знаешь, что нет у меня никого. И он знал тоже. Он забегал, пока я на работе, чтобы принести какую-нибудь снедь, которую я люблю, но сама не покупаю. Или приготовить что-нибудь. Мог оладьи напечь или шарлотку с бананами, его фирменное блюдо, либо утку потушить, я не знаю. Он не очень часто так делал, но бывало.

– А мог он у тебя в квартире кому-нибудь встречу назначить?

Маша немного подумала, перед тем как ответить. Она вообще была человеком серьезным, а уж в такой ситуации – особенно.

– Теоретически мог, – наконец сказала она. – Я представления не имею, какие деловые встречи могли быть у Михалыча, да еще такие, чтобы их требовалось проводить не у него дома, а у меня, но возможность такая была, да. Он знал, что я никогда не прихожу домой днем.

– Когда ты видела его в последний раз?

– На прошлой неделе, – с досадой ответила Маша, которая уже отвечала на такой же точно вопрос, заданный следователем. – В среду, если точнее. Он сказал, что в четверг у него ночная смена, в пятницу он будет отсыпаться, а потом заскочит ко мне. Но в выходные его не было.

– Точно не было? Ты же в воскресенье своего англичанина по городу выгуливала чуть ли не полдня.

Маша снова хорошенько подумала.

– Точно не было. Он бы обязательно приготовил что-нибудь или оставил. Хотя бы банку черешневого компота. Я всегда знала, когда он приходил.

– Так, а когда вы виделись в последний раз, он не выглядел не так, как обычно? Его ничего не расстраивало?

Михалыча расстроило Машино знакомство с иностранцем, это она помнила точно. И еще ее желание увидеть Англию ему отчего-то очень не понравилось. Но это же не повод для убийства!

– Он говорил, что вокруг много непонятного, – вдруг вспомнила Маша. – Когда уходил, просил меня не влезать в неприятности, потому что их и так хватает.

– А поподробнее?

– Да не знаю я поподробнее, – Маша чуть не заплакала от собственной глупости и невнимательности. – Я же была вся в своих переживаниях, сволочь нечуткая, а он несколько раз что-то такое обронил, что ему бы со своими неприятностями разобраться. Я удивилась, но к словам не пристала. Знать бы, что все так выйдет, так тогда конечно. Но задним-то умом мы все крепки!

– Ладно-ладно, начала себя поедом есть, – примирительно сказала Лиля. – Зная Михалыча, можно не сомневаться, что он бы все равно тебе ничего не рассказал.

– Еще он подумывал работу сменить. Его Аббасов на завод позвал, потому что расширяет лабораторию в связи с иностранным проектом. Вот он и сомневался, бросать свою метеостанцию или нет.

– Ну, из-за метеостанции его убить вряд ли могли, – задумчиво сказала Лиля. – В конце концов, на синоптиков, конечно, всю жизнь все сердятся, но убивать их из-за неправильного прогноза погоды… Такого я не припомню. А вот нефтеперегонный завод – это уже серьезно. Там большие деньги крутятся. Мог и вляпаться куда-нибудь твой Михалыч!

– Лиль, да он там на проходной сидел. Ночным сторожем, – горько сказала Маша. – Ну, не мог он обладать никакой информацией, за которую могли бы убить. Смешно это! С тем же успехом можно нафантазировать, что его на бытовой почве убили. Например, из ревности.

– Тоже вариант, – задумчиво сказала Лиля и, заметив Машин протестующий жест, уточнила: – Нет, я знаю, что ему никто, кроме твоей мамы, не нужен был. Но ты уж не обижайся, твоя мать – ходячая катастрофа, так что вдруг это ее приревновал кто? Он же продолжал к ней таскаться?

– Продолжал, – мрачно сказала Лиля, – но маман эти визиты не поощряла, так что таскался он, как ты изволила выразиться, нечасто. Она, конечно, последнее время временно была бесхозной, так что совсем ему от дома не отказывала, но виделись они редко, это факт. Хотя постой!

– Да… – Лиля смотрела внимательно.

– Когда он был у меня в последний раз, то сказал, что от мамы узнал, что я болею. Это я ей соврала, чтобы из дома не выходить. Вам всем я сказала про Кипр, а ей про грипп. И вот Михалыч про это знал, а узнать про это по телефону не мог, потому что никогда ей не звонил. Приходил только, когда она пускала. Значит, в этот раз пустила.

Сейчас, выйдя от мамы, Маша отчего-то отчетливо вспомнила тот разговор с подругой. Мама сказала что-то важное, что вполне укладывалось в предложенную Лилей концепцию, которая Маше поначалу показалась бредовой. Понять бы еще, что именно. Она села в машину, завела мотор и задумалась. Что мама говорила? Гадости про бабушку и про Михалыча можно опустить, чтобы не заводиться еще больше. В гадостях как раз не могло быть ничего нового и важного.

Так… Вот оно. Мама обронила, что, возможно, снова выйдет замуж. Насколько знала Маша, после последнего развода она была одна, из-за чего страшно страдала. И вот сейчас, похоже, в маминой жизни появился новый мужчина. По большому счету ничего необычного в этом тоже не было, но Лиля говорила о ревности, а при наличии нового ухажера и потенциального мужа ревность как раз возникала.

Маша тронула машину с места и, не откладывая в долгий ящик, набрала номер Лили. Та выслушала новую информацию, не перебивая.

– Хорошо, я скажу ребятам, чтобы проверили, – сказала она, когда Маша закончила говорить. – Но вот еще какая мысль пришла мне в голову. А не кажется ли тебе, Листопад, что Алексея Михайловича вообще убили случайно?

– Что значит – случайно? – не поняла Маша.

– Да то и значит! В конце концов, злоумышленник влез в твою квартиру, причем в то время, когда тебя точно не могло быть дома. Возможно, он что-то искал, а не вовремя появившийся Михалыч ему просто помешал, застукал на месте. Преступник испугался и ударил его по голове.

– Лилька, – Маша даже засмеялась, хотя смешного было мало, – ну, что у меня можно искать, сама-то подумай! В моей квартире самая ценная вещь – это телевизор. Мы же всегда жили очень скромно. Мне от бабушки ни драгоценностей не осталось, ни картин, ни книг старинных. Один сервиз с кобальтовой сеткой, страшная ценность когда-то. Все, кто меня знают, прекрасно осведомлены, что ни золота, ни бриллиантов в моей квартире нет и быть не может. Деньги я дома не держу, они в банке лежат. Да и не те у меня деньги, чтобы из-за них убивать.

– И за три тысячи убивают, – философски заметила Лиля. – Версию, что к тебе залезли случайно, в надежде чем-то поживиться, тоже нельзя со счетов сбрасывать. Вот только в этом случае найти преступников будет непросто. Следов они не оставили, если только на другом похожем преступлении погорят. Ну, еще среди соседей по дому поискать надо будет. Кого-то типа неблагополучных подростков.

– Да нет у нас никаких неблагополучных подростков, – Маша начала сердиться. – У нас дом старый, в нем одни пенсионеры проживают. Я даже удивляюсь, что никто ничего не слышал и не видел, потому что все же дома.

– И тем не менее никто ничего не слышал и не видел, – подтвердила Лиля. – В общем, Листопад, следствие будет отрабатывать четыре рабочие версии. Согласно первой, Алексея Михайловича убили осознанно, потому что он знал что-то, причем связанное с его работой, одной или другой. По второй версии, убийство произошло на бытовой почве, например из-за ревности. По третьей, он оказался у тебя случайно и застукал воришек, забравшихся в дом наобум в поисках наживы. И, наконец, мы не будем сбрасывать со счетов версию о том, что в твоей квартире кто-то что-то искал. И вот это, Машка, мне уже не нравится!

– Почему? – спросила Маша, рассеянно, поскольку все ее внимание сейчас занимал автобус, который она старалась объехать.

– Да потому, что при таком раскладе этот кто-то обязательно вернется. А это значит, что тебе может грозить опасность.

* * *

Еще ни один март в жизни Маши Листопад не был таким суматошным. Он кубарем катился вниз и вперед с горы так быстро, как будто хотел побить все рекорды скорости. До предстоящего корпоративного праздника нефтеперегонного завода времени оставалось все меньше, а работы, наоборот, все больше. С определенной точки зрения это было даже хорошо, поскольку из-за отсутствия свободного времени Маше просто физически было некогда горевать по Михалычу или беспокоиться по поводу своего будущего.

Впрочем, за себя Маша не переживала вовсе. В то, что ей может угрожать опасность, она не верила, поскольку точно знала, что никаких ценностей в ее квартире не было, нет и быть не может. Версию убийства на почве ревности она тщательно обдумала и тоже отвергла, потому что вряд ли кто-то в здравом уме и твердой памяти пошел бы на такой риск из-за сомнительных прелестей ее мамаши, а кроме увядающих прелестей, Тамара Листопад никакими иными достоинствами не обладала. Ценностей, на которые бы мог покуситься какой-нибудь ловелас, у нее тоже не было. Так что кто бы ни убил Михалыча, мама тут была ни при чем.

Таким образом, убийство было связано либо со случайным налетом каких-то гопников на Машину квартиру, и в этом случае вероятность его повторения была равна нулю, либо с ненавистью, которую кто-то испытывал к ее отчиму. Расследованием занимались следственные органы, которым Маша, знакомая с Лилей и методами ее работы, всецело доверяла, а причин беспокоиться за себя у нее не было. Она и не беспокоилась, поменяв, правда, не только замок во входной двери, но и саму дверь на ультрасовременную, с пятью степенями защиты от взлома.

Работы было столько, что даже Джуд Лоу и все, связанное с ним, отошло на второй план. Нет, она по-прежнему вздрагивала, когда видела в социальных сетях новости, связанные с ее кумиром, его глаза, похожие на переменчивое море, то синее, то зеленое, в зависимости от погоды, его губы, похожие на диковинные цветы, вздрагивала, ловила ухающее куда-то в живот сердце и бежала дальше, по своим делам и своим заботам. Фильмы ей было смотреть катастрофически некогда, да и боялась она их смотреть, чтобы окончательно не сойти с ума.

Единственным «развлечением», которое она себе позволяла, оставался английский, которым она, неведомо для чего, продолжала заниматься с той же горячностью, выкраивая ежедневно по два часа на уроки, домашние задания, аудирование и чтение книг. Еще одной отдушиной были два иностранца, которых она уже привыкла считать «своими».

Барнз позвонил ей на следующий день после смерти Михалыча и напомнил о вчерашней договоренности показать город. Понятно, что в той ситуации ей было не до вежливого гостеприимства, поэтому от встречи она уклонилась, коротко сообщив, что в ее семье случилось несчастье. Он извинился, но не исчез с концами, как полагала Маша, а спустя дней десять подошел к ней на заводе, куда она в очередной раз приехала по делам. Подошел, напомнил о своей просьбе и не принял отказа.

Экскурсию по городу, пусть и более короткую, чем для Дэниела, Маша провела в ближайшие после этого выходные, правда, беседовали они больше не о ее родном городе и его красотах, а о семье, в основном Машиной.

Началось все с того, что она спросила Гордона, нравится ли ему его работа, а он ответил, что инженер – это скучно и обыденно.

– У меня дед был инженер, – пожала плечами Маша. – Я, правда, его не застала, он умер еще до моего рождения, но бабушка говорила о том, что он очень любил свою работу.

– А чем именно он занимался?

– Он строил электростанции. Ездил по всей стране. И, кстати, в Англии тоже был. В шестьдесят втором году. Тогда, после падения «железного занавеса», это стало возможно. Правда, бабушка рассказывала, что готовили их к этой поездке основательно.