Текст книги "Когда исчезнет эхо"

По-русски она говорила свободно, но немного «неправильно». Чуткое ухо легко выхватывало, что русский для нее не совсем родной и что говорит она на нем нечасто. Только с мамой.

– Так у нас выбор-то невелик, – усмехнулась пожилая женщина. Или не пожилая? Вероника впервые задумалась о том, сколько ей может быть лет. Дочка – студентка… По всему выходило, что примерно как маме, но Вероника даже рассмеялась тихонько от такого нелепого предположения. Ее мама выглядела лет на пятнадцать младше Анны Петровны.

– На учительшу она учится. Русский язык и литература. А кем работать доведется, так кто ж его знает? В школу идти не хочет, а уж куда возьмут, то только богу ведомо.

– Зачем же учиться по такой специальности, работать по которой не хочешь? – искренне удивилась Вероника, примериваясь ко второй оладушке. – Я, к примеру, изучаю историю искусств, специализируюсь на итальянском Средневековье и в будущем собираюсь работать в музее.

Теперь Анна Петровна смотрела на нее соболезнующе, как на убогую.

– Так в музеях совсем мало платят, – покачала головой она. – То ли дело консультант в магазине бытовой техники! Там процент с продаж. Если язык хорошо подвешен, то заработать можно. А учиться все равно надо, чтобы диплом был. Сейчас без высшего образования вообще не устроиться. Грамотные везде нужны. Даже за прилавком.

Говорила она по-русски, но Вероника из ее пламенной речи мало что поняла. Как-то диковинно в этой России все было устроено. Не так, как в Италии. Хотя во всем мире одинаково, что с деньгами хорошо, а без них плохо. Веронике повезло – у нее имелся состоятельный отец. Но она была полна решимости пробиваться в жизни самостоятельно и сделать карьеру, приносящую хороший доход. И с чего Анна Петровна думает, что искусствоведам мало платят?

Мама рассчиталась за принесенные продукты, проводила женщину до двери, вернулась, поставила перед Вероникой большую плошку с рассыпчатым свежим творогом. От него шел сытный сывороточный дух, и это было так вкусно, что Вероника потянула носом, втягивая в себя чуть терпковатый аромат. Обернулась к молочнику с медом, щедро полила творог, зачерпнула первую ложку, отправила в рот и снова зажмурилась. Ах, как вкусно было завтракать в Сазоново! Еще бы клубники…

– Анна сказала, что через пару дней поспеет, – ответила мама, потому что, оказывается, последние слова Вероника произнесла вслух, – она и принесет. Ты знаешь, здесь совсем другая клубника. Нигде больше я такой не ела.

– Где здесь, в Сазонове? – удивилась Вероника. – А когда ты ее тут ела?

– Да не в Сазонове, а в России, – засмеялась мама и погладила жующую дочь по голове. – Какая ты у меня смешная, доченька, медом перемазанная!

Доев, Вероника поднялась наверх, натянула шорты и топ и выбежала на зеленую, засаженную итальянской травой лужайку, плюхнулась в подвесное кресло с козырьком, надежно защищающим от солнца, блаженно закрыла глаза. Где-то жужжал шмель, едва слышно, немного сердито, на одной низкой, басовитой ноте. Словно выговаривал кому-то за провинность. Вероника пыталась представить, кто и как провинился перед шмелем, но не смогла. Не хватило фантазии. Она представила длинный-длинный, немного сонный, практически бесконечный предстоящий день и вдруг заскучала – впервые с приезда в Сазоново. Все-таки плохо, что у нее здесь нет ни одного друга. Скорее бы приехала эта самая дочка Анны Петровны, что ли. Хотя нет, та ведь сказала, что не приедет.

От ворот вдруг послышался заливистый лай, тут же сменившийся жалобным скулежом. Вероника вскочила, подбежала к забору, рванула надежные засовы калитки, глухо лязгнул металл. Увиденная снаружи картина заставила ее на минуту остолбенеть, но столбняк тут же прошел, так как ситуация явно требовала ее вмешательства. К забору жалась маленькая, похожая на лисичку кудлатая собачонка. Приседая на задние лапы, она скулила от ужаса, практически визжала, потому что напротив нее в стойке стоял готовый к броску соседский лабрадор Боня.

Вообще-то Боня был миролюбивый парень, и за две недели жизни в Сазонове Вероника успела с ним подружиться. Хозяин Бони по совместительству владел еще лесопромышленной ассоциацией, поэтому деньги имел немалые, вполне достаточные для того, чтобы отгрохать дом, по размерам превосходящий коттедж семьи Джентиле. Это обстоятельство неизменно вводило бизнесмена в благодушное настроение, поэтому на пляже, который по российскому законодательству нельзя было перегораживать глухим забором, он регулярно подходил к Веронике и ее маме пообщаться. А Боня прибегал и того чаще.

Пес он был хороший, ласковый. Вот только других собак страсть как не любил, особенно маленьких. Видимо, их несуразные размеры коробили чувствительного Боню, нарушали гармонию и оскорбляли чувство прекрасного. Вот и сейчас он твердо намеревался доказать маленькой рыжей собачке, что она ошибка природы. «Ошибка» была, похоже, согласна на все, кроме перспективы быть растерзанной. При виде Вероники она судорожно задергалась и завизжала еще громче.

– Да ладно тебе, не кричи. Он тебя не тронет. Боня, фу!

Она решительно выскочила на улицу, схватила собачку на руки, одним прыжком вернулась на свой участок и захлопнула калитку прямо перед носом не ожидавшего такого вероломства Бони. Тот сел на задние лапы и озадаченно гавкнул.

– Вот тебе и «гав»! – прокричала ему через забор Вероника и опустила собачку на траву. – Так, а с тобой нам теперь что делать?

Вопрос был не праздный. Мама страдала аллергией на собак, и именно по этой причине в семье Джентиле их никогда не держали. Отец собак обожал, но жену любил еще больше. Услышав суматоху, мама вышла на крыльцо, увидела собаку, всплеснула руками:

– Ниточка, ты что?!

Ниточка – это было домашнее, русское прозвище. Вероника, Ника, Ниточка. В этом имени начитанной Веронике чудилось что-то от Достоевского с его Неточкой Незвановой. Впрочем, Достоевский к их жизни никакого отношения не имел. Отец звал ее итальянской разновидностью имени – Берениче, а друзья – Вероник или просто Ник. Все варианты ее полностью устраивали. Как говорят в России? Называй хоть груздем, только в корзину не клади?

– Мам, я ее уведу, – поспешно заверила Вероника. – Я же все понимаю. Просто ее на улице Боня сожрет. Жалко. А я сейчас дождусь, пока он убежит, и ее выпущу.

– Она, наверное, из деревни прибежала. – В голосе матери звучало легкое беспокойство. Такая уж у нее была особенность – всех и всегда жалеть. – Выпустишь ее за калитку – вдруг заплутает. Или Боня опять прибежит. Ты бы лучше отвела ее сама до деревни, Ниточка.

Хитрый материнский план Вероника разгадала сразу. Маме смешон был детский страх дочери перед местными жителями, вот она и пыталась правдами и неправдами заставить ее вступить с ними в контакт. Если она отправится в деревню, то потребуется ходить по дворам, искать хозяев рыжего приблудыша. Ведь выхода-то все равно нет. Не бросать же собачонку на произвол судьбы. Вон глазенки какие испуганные.

– Мам, она, наверное, голодная, – заметила Вероника. – Можно я дам ей немного творога и молока, а потом уже отправлюсь на поиск хозяев? Ты не волнуйся, в дом я ее заводить не буду.

– Я и не волнуюсь. – Мама пожала своими безупречными плечами.

Несмотря на сорок семь лет, она все еще оставалась очень красивой и на свой возраст ни капельки не выглядела. Конечно, во многом это была заслуга синьоры Чезаре, маминого косметолога, мастерски владеющей искусством уколов красоты и гиалуроновых нитей, но и мама была молодец и просто прелесть – тоненькая, сохранившая высокую грудь и тонкую талию, со спины она походила на Вероникину ровесницу. Их часто принимали за сестер, а не за мать и дочь, и непонятно, кто этим гордился больше – сама мама или Вероника.

– Я не волнуюсь, – повторила мама, – и да, конечно, ты можешь покормить собаку. Только не творогом. Я сейчас заварю овсяной каши и порежу туда кусочки вчерашнего мяса.

Неожиданный сытный завтрак собака восприняла благосклонно и съела все до крошечки. Посмотрела умильно, снизу вверх, нету ли добавки, благодарно застучала хвостом.

– Больше не дам, тебе плохо станет, – сообщила собаке Вероника и, тяжело вздохнув, пошла за кедами. Хочешь не хочешь, а надо тащиться в деревню.

Собачка выходить за калитку категорически отказывалась. Видимо, ей отправляться в местное «общество» не хотелось так же сильно, как и Веронике.

– Я тебя на руках понесу, – пообещала ей девушка. – Не бойся, никто тебя не обидит. Найдем твоих хозяев.

Поцеловав маму, она подхватила собачку на руки, снова лязгнула тяжелым засовом на калитке и решительно шагнула на посыпанную мелким гравием дорогу, ведущую из коттеджного поселка в другую жизнь, которая начиналась сразу за шлагбаумом. Неподалеку бродил какой-то мужик, и Вероника было испугалась, но тут же передумала бояться. Мужик вовсе не выглядел угрожающе, да и в кармане шортов лежал мобильный телефон, и Вероника уговаривала себя, что мама обязательно придет ей на помощь, если что-то случится. Собственные страхи ей были немного смешны, но все-таки с телефоном и мамой она чувствовала себя увереннее.

* * *

Первый же завтрак на новом месте оказался совместным с совершенно незнакомым до этого мужчиной.

«Ну ты даешь, Юлия Валерьевна!» – в душе подтрунивала над собой Юлька, а еще удивлялась, отчего ей так спокойно с Николаем Дмитриевичем. В ее доме он сразу по-хозяйски обошел обе комнаты – кухню-гостиную и отделенную деревянной перегородкой спальню. Обследовал стоящие в сенях ведра, в которых, оказывается, была вода, вполне пригодная для мытья посуды и умывания, зря Юлька изводила свои с таким трудом затащенные в дом бутылки. Уселся за стол, с удовлетворением оглядел горку румяных, хотя уже остывших оладушек, отправил одну в рот, ловко подцепив пальцами.

– Сметаны дать? – спросила Юлька.

– Смета-а-ны? Покупная она у тебя небось? – уточнил он и помотал головой. – А меда нет?

– Есть. – Юлька метнулась к буфету, куда уже убрала баночку с янтарной жидкостью. – От старого хозяина остался. Вкусный. Вы не знаете, здесь можно такой купить?

– Отчего ж не знаю? Пасечник у нас на окраине деревни живет. Вот как по дороге пойдешь, не в сторону коттеджного поселка, а как раз наоборот, так последний дом его будет, а за ним – поле с ульями. Пасека, значит. Поле клеверное, очень уж его пчелы любят, оттого и мед такой получается, ароматный, озорной.

Про «озорной мед» Юлька до этого никогда не слышала, но название ей понравилось. От съеденной с утра ложки меда у нее немного чесалось в горле, как будто кто-то щекотал там колкой травинкой, озорничал. Она налила Николаю Дмитриевичу чаю, плеснула и себе в кружку, села напротив, по-старушечьи подперев ладонью щеку.

– Ты что, красавица, тут одна жить собираешься? – спросил Николай Дмитриевич. – Или приехать кто должен?

– Никто мне ничего не должен! – немного сердито ответила Юлька. – Что ж я, по-вашему, одна прожить не в состоянии? Я, между прочим, взрослый человек. Сама за себя отвечаю.

– Конечно, отвечаешь. Просто ты, как я погляжу, человек совсем не деревенский. Как же справляться собираешься?

– Научусь как-нибудь, – беспечно ответила Юлька, хотя никакой беспечности не чувствовала. Только сейчас она начала понимать, в какую авантюру ввязалась, купив этот деревенский дом. Спросила с надеждой: – Вы ведь мне поможете?

– Да помогу, – крякнул сосед.

Допив чай, он встал из-за стола, по-хозяйски подошел к печи.

– Для начала давай затопим, а то сыро у тебя в доме. Хоть и лето, а раз в два дня топить надо. Вот смотри, дрова у тебя в поленнице, которая в сенях.

Он толкнул входную дверь, и Юлька послушно шагнула за ним в сени, где находилась небольшая, аккуратно сложенная куча дров. На Юлькин взгляд, их здесь было маловато. До конца лета могло не хватить.

Николай Дмитриевич ловко и споро принес дрова, уложил их в печь шалашиком, показывая Юльке, как правильно, бросил кору для растопки, поискал глазами газету, нашел, чиркнул спичкой, кинул подпаленную газету на кору. Через минуту в печи уже бодро гудел огонь.

– Вот вьюшка, закроешь, когда все прогорит и угли станут серыми. Пока красные, не трогай, а то угоришь. Вот кочерга, угли пошебуршишь хорошенько. Поняла?

Юлька кивнула, как завороженная глядя в бушевавший в печи огонь. Как ни мало она понимала в деревенской жизни, ясно было, что тяга в печи хорошая.

– Ну готовить ты в печи вряд ли будешь, у тебя вон плита есть. Газовый баллон если кончится, скажи мне, я закажу, чтобы привезли. Так, теперь пойдем еще покажу, как в бане печь протопить и как насос включить, чтобы от соседского пруда воду накачать. Не ведрами же ее носить, в баню-то!

– А можно из соседского? – уточнила Юлька, свято почитавшая чужую собственность.

– А чего ж нельзя? Деньги на то, чтобы его вырыть, Кириллыч в свое время давал. Насос тоже его. Да и нет соседей-то. Старики умерли, а сын их старый дом снес, новый возводить начал, да то ли деньги кончились, то ли время. Стоит бельмом на глазу уже, почитай, третий год, а хозяева сюда и носу не кажут.

Дом на соседнем участке действительно стоял недостроенный. Огромный домина из светлого дерева в два этажа с возведенными стропилами, но без крыши. То есть с одной стороны участок Юльки граничил с владениями Ирины Сергеевны в желтых кудряшках и ее мужа Игоря Петровича, готового помогать только за водку, а с другой – вот с этим вот огромным пустым домом, из которого, казалось, кто-то подглядывал с высоты второго этажа за тем, как тут у Юльки что устроено. Впрочем, глупые мысли о подглядывании она тут же отмела. Кому она может тут понадобиться, в сазоновской глуши?

После накачивания воды и растопки бани Николай Дмитриевич сводил Юльку к деревенскому колодцу, который оказался недалеко, всего через три дома. Проходя мимо них, Юлька без устали вертела головой. Все ей было внове, как будто в тот день, когда приезжала смотреть дом и принимала решение о покупке, она находилась под наркозом.

У крайнего до колодца дома во дворе копошился какой-то молодой парень, лет двадцати трех – двадцати пяти. Был он без футболки, и Юлька по достоинству оценила накачанный торс, руки с ходящими туда-сюда буграми мышц. Парень явно занимался бодибилдингом. Результат выглядел красиво.

Заборы почти по всей деревне стояли не сплошные, новомодные, из металлического профиля, закрывающие участки от чужих взглядов, а сделанные по-старинке, деревянные, штакетные, через которые можно было наблюдать деревенскую жизнь как на ладони. И у Юлькиного дома был такой же забор, и если сначала это обстоятельство ее немного расстраивало, потому что жить на виду она не любила, то теперь ей вдруг стало на это наплевать. Все живут – ну и она будет.

Николай Дмитриевич набрал два ведра воды, показав, как прокручивать ворот колодца, помог донести их до дома и распрощался, сказав, что ему все-таки сегодня нужно съездить в областной центр на работу.

– Вернусь, приглашу в гости, – сообщил он. – Покажу, как я живу. Ну и ты в любой момент прибегай, как помощь понадобится. Если я на месте, то помогу.

После его ухода Юлька помыла оставшуюся от завтрака посуду, поставила на плиту жаркое из картошки с бараниной, чтобы вечером угостить вернувшегося с работы соседа, быстро протерла в доме пол, потому что вообще-то была чистюлей и считала, что распускаться нельзя ни при каких обстоятельствах, даже если живешь не в современной квартире, а в старом деревенском доме с рассохшимися полами, неловко ворочая тяжелой кочергой, пошевелила в печке угли, как велел Николай Дмитриевич, а потом с чувством выполненного долга уселась в стоящей посреди двора добротной круглой беседке, которую, впрочем, не мешало бы покрасить, открыла свой ноутбук и погрузилась в работу. Установленную на день норму – четыре часа – она намеревалась выполнить к обеду и снова сбегать искупаться.

Впрочем, поработать удалось не больше получаса, когда внимание ее было отвлечено звонким девичьим голосом из-за калитки:

– Здравствуйте! Могу ли я поинтересоваться, эта собака не принадлежит вам?

В построении фразы было что-то неправильное. Юлька не поняла, что именно, хотя чуткое ухо отметило некоторую странность речи. Она подняла голову и посмотрела на выглядывающую из-за забора девушку невообразимой красоты. Черные гладкие волосы, очень блестящие, струились по плечам, обнаженным благодаря чересчур открытому топу. Джинсовые шортики открывали безупречные ноги, практически не оставляя простора воображению. Лицо, узкое, благородное, очень красивое, привлекало внимание широкими, собольими, тоже очень черными бровями, огромными распахнутыми глазами, в которые словно кто-то налил густого вишневого сока, точеным носиком и высокими скулами. Девушка была очень красива. Юлька невольно залюбовалась, не понимая, откуда такое чудо взялось в деревенской глуши.

На руках у девушки сидела маленькая огненно-рыжая собачка с большими и отчего-то печальными глазами. Юльке, которая очень любила собак, тут же захотелось ее погладить.

– Нет, это не моя собака, – вежливо ответила она, подходя к калитке, чтобы осуществить свое намерение и погрузить пальцы в шелковистую шерстку.

– А вы не знаете, чья она может быть? Мне очень нужно найти ее хозяина.

– Нет, я тут живу только со вчерашнего дня, – покаянно сказала Юлька и распахнула калитку. – А что, этот замечательный пес потерялся? Это мальчик или девочка?

– Я не знаю, – растерянно отозвалась красавица и зашла во двор, пусть и с некоторым опасением. – Она забежала к нам на территорию, а моя мама имеет аллергию на собачью шерсть, поэтому мы не можем иметь возможность оставить ее у нас. И выпустить на улицу ее будет неправильно. Ее разорвут большие собаки, и она погибнет.

– Вы что, иностранка? – поинтересовалась Юлька, потому что говор девушки не давал ей покоя. – У вас акцент очень странный, извините меня за мое любопытство.

– Ничего. Нет, я не иностранка. То есть да, иностранка, конечно. Меня зовут Вероника Джентиле. Мой папа итальянец, а мама русская. Это лето мы проводим в нашем доме, вон там, за шлагбаумом. Хотя вообще-то мы живем в Италии. Просто у папы здесь дела.

– В Сазонове? – изумилась Юлька и даже рассмеялась от подобного предположения.

– Нет, в Москве. – Вероника тоже засмеялась, видимо, оценив всю нелепость сказанного. – О, я вижу, у вас макбук. Вы умеете пользоваться Интернетом. Вы тоже не местная?

– Я купила этот дом два дня назад, – зачем-то пустилась в объяснения Юлька. – Вообще-то я живу в областном центре, а сюда приехала… – она замялась, подбирая нужные слова, – тоже на лето. Правда, мой дом гораздо скромнее вашего.

– А вы были у нас в поселке? Откуда вы знаете, который дом наш?

– Нет-нет. Я просто знаю, что в той стороне, за деревней, расположен коттеджный поселок. Но на экскурсию туда я еще не ходила, хотя и собиралась. Меня зовут Юлия. Хотите, я угощу вас оладьями, да и собачке вашей что-нибудь найдется.

– В том-то и дело, что собачка не моя, – Вероника стала чрезвычайно серьезной. – Может быть, вы можете мне помочь? Я тоже в первый раз пришла в деревню, как вы выразились, на экскурсию. В том доме, – она махнула рукой в сторону огорода Ирины Сергеевны, – на меня накричали. И мне не очень ловко ходить по дворам, спрашивать про собаку. И бросить я ее не могу. Может быть, вы пойдете со мной? Пожалуйста!

Еще пару дней назад перспектива шататься по деревенской улице, заходить в чужие дома и пытаться пристроить собаку вряд ли прельстила бы Юльку, но жизнь в Сазонове отчего-то бесповоротно меняла ее характер. Бросить красавицу Веронику на произвол судьбы она не могла. И рыжую собачку с печальными глазами тоже.

– Ладно, пойдемте, – решительно сказала Юлька. – Подождите только немного, я унесу компьютер в дом. Не хочу оставлять без присмотра.

На улице было жарко и немного пыльно. На зеленой лужайке участка дышалось как-то легче, чем на деревенской улице, где проезжающие машины и велосипеды взбивали облака песка. Кучка юных велосипедистов, кстати, как раз проезжала мимо, в сторону узкой тропинки перед шлагбаумом, отделяющим деревню от коттеджного поселка. Там, как знала Юлька, располагался основной деревенский пляж. Не та тихая заводь, в которой купалась она сегодня утром, а настоящий насыпной пляж с мелким белым песком.

Один из мальчишек спешился аккурат у Юлькиной калитки, нагнулся, чтобы завязать шнурок на разбитых, очень заслуженных кроссовках, снизу бросил любопытный взгляд на Юльку и Веронику, попытался заглянуть внутрь двора, но заметил, что они на него смотрят, шмыгнул носом и с независимым видом полез обратно на велосипед.

– Гришка-а-а-а, ты идешь?! – окликнули его уехавшие вперед друзья.

– Да-а-а! – заорал он в ответ и уехал, подняв новое облако пыли.

– Так, – деловито сказала Юлька, проводив мальчишек глазами, – на моей стороне крайний дом – Игоря Петровича и Ирины Сергеевны, там ты уже была, и там тебя уже облаяли. Следующий дом мой, и со мной тоже все ясно. Вон тот дом, ближний к основному пляжу, принадлежит Николаю Дмитриевичу, но его сейчас нет. Он на работу уехал. Впрочем, я не думаю, что это его собака. Больше я тут никого не знаю, поэтому предлагаю начать вот с этого дома напротив моего. Пойдем?

– А если нас снова облают? – жалобно спросила Вероника.

– Переживем, в крайнем случае гавкнем в ответ. Не бойся.

* * *

Впрочем, особой уверенности в том, что говорила, Юлька не чувствовала. Ходить по чужим дворам ей было внове. Но не бросать же на произвол судьбы эту милую девочку с огромными глазищами и неправильным выговором! Да и собаку жалко. Пропадет ведь. Юлька решительно перешла дорогу и постучала в калитку.

– Входите, открыто, – послышался женский голос.

Этот дом был самым обыкновенным. Добротный одноэтажный деревенский дом с мезонином, очень похожий на тот, что купила Юлька, только более ухоженный: свежевыкрашенный в веселый желтый цвет, с сияющими белыми резными наличниками на окнах. Газон во дворе был аккуратно подстрижен, грядки ровные, словно вычерченные по линейке. К удивлению Юльки, они были присыпаны чем-то похожим на опилки. Чуть поодаль стояли детские деревянные качели, небольшая прямоугольная беседка с мангалом, а при ней – деревянный настил, на котором расположились два шезлонга. Было видно, что владения свои хозяева любят и заботятся о них старательно.

К ним уже спешила полная улыбчивая женщина лет шестидесяти, вытирала руки клетчатым фартуком, надетым поверх ситцевого платья в цветочек.

– Здравствуйте, я могу вам чем-то помочь?

– Даже и не знаю, – ответила Юлька и тоже улыбнулась. Женщина была приятная и с первого взгляда располагала к себе. – Мы ищем хозяев вот этой собаки. Не ваша?

– Нет, у нас Дик. Лайка. Муж с ним на охоту ходит, – пояснила женщина и, поймав обеспокоенный Вероникин взгляд, добавила успокаивающе: – Да вы не волнуйтесь, он в вольере заперт. Не тронет песика вашего.

– Да он не наш, – начала объяснять Вероника. – Забежал к нам на территорию просто.

Она махнула рукой в сторону своего дома.

– Ой, так вы из коттеджного поселка? – догадалась женщина. – То-то я смотрю, одеты чудно, не по-нашему. Не по-деревенски, то есть.

– Вероника из поселка, а я ваша новая соседка. – Юлька решила воспользоваться случаем, чтобы познакомиться. – Купила вон тот дом. Меня зовут Юлия. Юля.

– Лексей, что ли, дом продал? – женщина всплеснула полными руками и закричала куда-то в сторону: – Вася, Вась! Ты слышь, Кириллыч-то дом продал! Ну надо же, а не говорил ничего!

Из-за дома появился крепкий коренастый мужичок с седой проплешиной на голове, но гладко выбритый и подтянутый. Видимо, отставной военный.

– До-о-ом! – протянул он. – Ну так что ж с того? Владелец, имеет право. Вот же ж скрытный мужик! Всегда таким был.

– Он к детям уехал, – сочла нужным пояснить Юлька. – Я так поняла, что у него что-то случилось, потому что он за неделю собрался. Объявление в газете дал о продаже, а я увидела и купила.

– К каким детям? – Теперь женщина выглядела искренне удивленной. – Не было у него никаких детей. Один как перст жил, с тех пор как Женечка утонула.

– Женечка? Это его дочь? – Юлька даже вздрогнула, представив степень постигшего старика горя.

– Да нет, какая дочь? Он и женат никогда не был. Шальной в молодости мужик был, все его куда-то носило. Где только не работал. И матросом на трале, и шахтером был, и скалолазом – всего и не упомнишь. В восемнадцать лет, как в армию ушел, так только наездами домой и возвращался. Я-то почему знаю? Мамки наши дружили. Лексей-то меня старше был. Я родилась, он аккурат в армию ушел. Я-то у мамки последыш, а они с Клавдией Васильевной, царствие ей небесное, подруги были до самой смерти. Вот она про Лексея всегда все и рассказывала. Очень уж горевала, что не женится он никак.

– А Женя? – От обилия имен и ненужной, в общем-то, информации у Юльки голова начала идти кругом.

– Так я ж и говорю. Женя его племянница была. Дочка младшего брата. Володей его звали. Он-то как раз женился. Невеста у него городская была. И он к ней в город переехал. На заводе работал, на нефтеперегонном. Дитенок у них народился. А потом они с женой в Крым поехали, на машине. Ладно, малую с собой не взяли, у бабки с дедом оставили! И на машине разбились. Вот горе-то какое! Клавдия-то Васильевна за одну ночь поседела. Вот как по младшему убивалась! А Женечка сиротой осталась. В шесть-то лет! Ну бабка с дедом ее к себе забрали, конечно. А потом, когда уж они померли, старые были, больные, Лексей вернулся домой. Он им так-то помогал девку растить, деньги присылал, в отпуск приезжал, подарки привозил. А потом и вовсе тут осел, в деревне. И после смерти родителей стал Жене опекуном. Ну а потом, как она утопилась, так он один и остался. Так что нет у него семьи, не к кому ему уезжать было.

– Утопилась? – подала голос Вероника, которая до этого слушала молча и с легким недоумением на лице. Чужая семейная история, с бухты-барахты вываленная совсем незнакомыми людьми, казалась ей неуместной, но тут любопытство пересилило.

– Ну да, – женщина закивала, часто-часто, видимо, ей очень хотелось поговорить. А тут и случай представился в лице сразу двух собеседниц. – Это было ровно тридцать лет назад. Такое лето выдалось! Жаркое, грозное. Что ни день, то гроза. Старики еще судачили, что гром – это божья кара. Мол, сердится всевышний на нас за что-то. Не к добру это. И как накаркали. Сначала Митька утоп. И в ту же ночь Женечка утопилась. Сбросилась с обрыва – там, выше по течению, обрыв есть. И под ним омут.

– Кто такой Митька? – ошалело спросила Юлька.

– Да боже ж ты мой, мальчишка деревенский! Прокопьевны нашей младший брат. Юркий такой был, сорвиголова, вечно лез куда не просили. Вот он перед грозой на речку побежал купаться – и утоп.

– А Женя почему утопилась? – снова поинтересовалась Вероника. – Из-за этого мальчика, что ли?

– Да нет, Митька к ней был никаким боком. Ему двенадцать, ей семнадцать. Такая красавица была, лапочка просто! А утопилась – ведомо отчего: от несчастной любви. Знамо дело, со студентом своим поссорилась да и сиганула в реку с обрыва. А он-то, бедолага, не вынес вины-то такой – и в петлю. Вот прям назавтра и повесился. Вот какой ужас у нас тут был. Три загубленных души, почитай, за одну ночь!

– А студент тут откуда взялся? – Вероника не унималась, но ответить соседка не успела. Ее муж сделал шаг вперед и решительно отвел ее рукой, как воздух разрубил.

– Вот что, мать, хватит болтать-то уже, – сказал он. В добродушном, казалось бы, тоне звучали стальные нотки, и жена их расслышала, стушевалась. – Вот что за помело вместо языка! Стоит увидеть благодарного слушателя – и ну болтать, ну болтать! В общем, Юля, мы рады, что вы тут дом купили. Если помощь по-соседски будет нужна, то всегда заходите, если болтовни моей бабы не боитесь. Меня, кстати, Василий Васильевич зовут, а супругу мою – Светлана Капитоновна.

– Спасибо, – сказала Юлька и сделала спасительный шаг к калитке. От болтовни Светланы Капитоновны у нее даже голова заболела. – Раз собака не ваша, то мы пойдем. Нам еще много домов предстоит обойти.

– Странно, – пожилая женщина выглядела теперь задумчивой, – как псинка одна-то оказалась? Даже и не знаю. Вась, спросить бы надо у…

Муж зыркнул на нее глазами так сурово, что она тут же захлопнула рот.

– Ничего, мы поищем, – сказала Юлька и устремилась к выходу. За ней послушно шла Вероника, по-прежнему прижимающая к своему роскошному топу с надписью «Шанель», теперь Юлька отчетливо это рассмотрела, рыжую лохматую собачонку, сидящую на руках тихо-тихо.

Выскочив на улицу и захлопнув калитку, они обе, не сговариваясь, засмеялись.

– Вот ведь болтушка! – отдышавшись, воскликнула Юлька. – С таким жаром рассказывает про события тридцатилетней давности, как будто они случились вчера.

– А все-таки интересно, почему та девушка приняла решение броситься с обрыва, – задумчиво сказала Вероника. – И откуда взялся этот студент, который не смог без нее жить, тоже интересно. Вот я бы ни за что не покончила с собой. Никогда. Это же совершенно невозможно – сделать таким образом, чтобы твои родители плакали.

В ее речи опять проскользнула та легкая неправильность, которая манила к себе собеседника.

– Так не было у нее родителей, нам же рассказали, – ответила Юлька. – Хотя да. Я бы тоже не смогла покончить с собой, и именно по этой причине.

Ей вспомнились первые дни после измены мужа, когда казалось, что вокруг кончился воздух. При попытке вздохнуть в ноздри втягивалась какая-то железная масса, полная колких металлических опилок. Юлька вспоминала школьные опыты с магнитом, когда опилки создавали на белом листе бумаги затейливый рисунок, и думала, что именно такой кружевной металлический узор сейчас оседает в ее легких, разрывая их.

Она думала о смерти, которая могла бы подарить облегчение от той боли, которую она испытывала. Боль была невыносимой, и если бы Юлька могла, то сделала бы спасительный шаг с крыши или уснула бы в ванной, полоснув лезвием по венам, или напилась бы каких-нибудь таблеток. Но она не могла, потому что мама с папой этого точно не заслуживали. Боль была только ее и ничья больше, и перекладывать ее на самых близких и горячо любящих ее людей было бы неправильно. Точнее, невозможно.

Видимо, что-то изменилось в ее лице, потому что Вероника внезапно взяла ее за руку. Ладонь у нее была узкая, прохладная, очень красивая.

– Что-то случилось? – спросила девушка, и Юлька подышала открытым ртом, замотала головой, прогоняя внезапно напавшую на нее боль.

– Нет-нет, все хорошо, – сказала она фальшиво. – Пойдем дальше.

Следующие два дома по обе стороны улицы были нежилыми. Один – соседский – недостроенный. Второй, рядом с домом говорливой Светланы Капитоновны, – старый, облезлый, страшный, с провалившейся крышей и окнами, забитыми крест-накрест досками. Сквозь щели в заборе был виден и участок, заросший крапивой в человеческий рост. Еще на нем стояли яблони, замерзшие, черные, лишенные листвы, мертвые, рассохшиеся. Жутью от них веяло, и Юлька невольно ускорила шаги.