Текст книги "Кружевное убийство"

Отчего-то ей было очень страшно. Зажатый в ладони крест все сильнее жег пальцы, и она сунула его в карман, под варежку, которую так и не подумала надеть.

Оказавшись невдалеке от спорящих мужчин, девушки нерешительно застыли, не зная, что делать дальше. Не подойдешь же к двум ссорящимся незнакомцам, да еще и по такому щекотливому делу! Тата уже и сама была не рада, что ввязалась в столь сомнительное мероприятие. Как отдать крест, который они фактически стащили с комода в доме Брянцевых? Что сказать? Как объясниться?

Впрочем, расстроиться окончательно Тата не успела. На их глазах высокий мужчина толкнул своего собеседника на проезжую часть. Тот, нелепо взмахнув руками, не удержался на ногах и начал падать навзничь, прямо под копыта лошади проезжавшего мимо извозчика. Испуганная лошадь заржала, метнулась в сторону, попробовала встать на дыбы, в воздухе мелькнули две не очень новые, изрядно сточенные подковы. Тата, как завороженная смотрела, как они опускаются прямо на голову упавшему, а затем раздался омерзительный хруст и чей-то дикий, истошный визг. Дуся резко ударила Тату по щеке, и только тут до нее дошло, что визжит она сама.

Застывшая было картинка пришла в движение. Ржала лошадь, матерился извозчик, кричали женщины, двое мужчин подбежали, чтобы помочь бедняге, но было уже поздно.

Второй спорщик, внезапно ставший убийцей, попятился, не отрывая взгляда от кровавого месива на мостовой, повернулся и бросился бежать прочь. Его кинулись догонять, раздался полицейский свисток.

Улица кружилась у нее перед глазами, мелькали лица, невесть откуда взявшийся свет слепил глаза. Тата закрыла их, чтобы спрятаться от этого причиняющего боль света, и провалилась в глубокий обморок. Последним, что она увидела, стало белое испуганное лицо Дуси.

Глава третья

Если хочешь добиться успеха, будь готова потратить много времени. Этому правилу, много раз опробованному на собственной шкуре, Снежана следовала неукоснительно, и оно никогда ее не подводило. Вот и сейчас после полуторачасового разбора содержимого коробки она наконец нашла то, что искала, – образец винтажного кружева для коллекции домашнего текстиля, заказанной новой клиенткой. Да, вот это взыскательную Светлану Павловну точно обрадует.

Сколок, на котором была изображена сложная, искусно сочетаемая из разных узоров кружевная дорожка, состоящая из цветов и листьев, выплетенная классическим вологодским манером, но все-таки совершенно уникальная, тоже принадлежал Татьяне Макаровой. Наверху плотного листа бумаги стоял все тот же мастеровой знак Т.М., что означало – узор мастерица разработала еще до своей свадьбы.

Разложив его на свободной подушечке и оценив как следует, Снежана убедилась: это именно то, что нужно. На то, чтобы сплести необходимое количество метража для отделки, у нее, по прикидкам, должно было уйти около месяца. Что ж, за это время можно успеть выбрать и заказать ткани, дождаться, пока их доставят, настрочить нужное количество скатертей, штор и постельного белья, а потом умело украсить их готовым кружевом. В голове у Снежаны уже вспыхивали идеи, как именно это сделать, чтобы получилось красиво, необычно, но при этом удобно. Да, новый заказ действительно обещал быть интересным.

Рабочий стол был завален другими рисунками, каждый из которых Снежана внимательно рассмотрела перед тем, как отвергнуть. Все сколки тоже были классными, но подходили не для коллекции текстиля, а скорее, для платьев или жакетов. Один сколок заинтриговал ее больше других. Она понятия не имела, что именно на нем изображено – на узор для отделки рисунок не походил ни капельки. Скорее, для настенного панно, на котором угадывалось небо, земля, дорога и отчего-то кладбище с могилами и крестами. Да, точно, в детстве она даже попыталась сплести узор по этому рисунку, но быстро запуталась и бросила. На этом листе инициалов Т.М. не было, но по особому стилю рисунка Снежана даже не сомневалась, что сколок тоже выполнен ее далекой прапрабабкой. Просто, видимо, позже, когда она уже не была Макаровой и оставила привычку подписывать свои работы.

Нет, это ей точно не пригодится. А вот образец кружева для будущей коллекции Светланы Павловны нужно до конца недели сплести. Со сколка заказчица вряд ли прочитает рисунок, а значит, не сможет оценить всю красоту замысла. Ну, до назначенной встречи время еще есть, а пока нужно закончить узор на платье для Веры Михайловны. Новый заказ, каким бы интересным он ни был, не должен сказываться на других клиентах и репутации Снежаны Машковской.

Приняв решение, она повеселела. Сейчас, когда мучившая ее проблема была решена, она вдруг почувствовала острое чувство голода и вспомнила, что за ужином почти ничего не съела. Кажется, на сковородке оставалась картошка – ее можно подогреть и съесть. Глянув на часы, Снежана обомлела: они показывали десять вечера. Да уж, не самое подходящее время для жареной картошки! Ну почему у нее так всегда? Заработается, замечтается и не успеет поесть, набивает желудок на ночь, а потом плохо спит и вздыхает из-за несовершенства собственной фигуры. Нет, не будет она есть, потерпит до утра. Сама виновата, что не поела вовремя.

Мама уже спала. Она вообще ложилась рано и вставала на заре. Давно прошли те времена, когда она проводила в мастерской ночи. Всю жизнь считавшаяся совой, мама к старости превратилась в классического жаворонка. Снежане это было очень удобно, ведь поутру ее всегда ждал горячий завтрак со свежей выпечкой. Ну да, плюшки с корицей гости съели.

Урчащий живот и сосущее под ложечкой чувство голода не давали уснуть. Снежана ворочалась в постели, кляня себя за глупость. От мыслей о еде нужно было срочно отвлечься и подумать о чем-нибудь другом. Перед глазами тут же услужливо возник следователь Зимин, высокий, крупный, похожий на медведя. С медведем была связана какая-то тревожная ассоциация. Ах да, фильм «Обыкновенное чудо»: там героиня влюбляется в медведя, и это выливается в разные неприятности. То есть влюбляется она в человека, не зная, что он медведь. Вот и следователь Зимин тоже выглядит, как человек, но кажется медведем, при этом совершенно неподходящим объектом для внезапной влюбленности. Фу, какие только глупости с голодухи в голову не полезут!

Снежана вылезла из кровати и решительно прошлепала на кухню. Чистая сковородка сиротливо стояла на плите, но остатки жареной картошки нашлись в холодильнике, заботливо убранные мамой в пластиковый контейнер. Так, сейчас мы ее подогреем…

Минут через пятнадцать, доев картошку вместе с куском вареной колбасы и выпив чашку чаю с последней булочкой, Снежана вернулась в постель, привычно обозвала себя безвольной толстухой и тут же провалилась в сон, в котором не было ни кружев, ни медведей, ни тревоги.

* * *

Проснулась она от звонка будильника, который всегда заводила в будни, чтобы не позволять себе расслабляться. Работа есть работа, даже если работаешь на себя и над твоей головой не стоит начальник с кнутом. С кухни тянуло приятными запахами. Так, омлет и круассаны с шоколадом. Ох, мама-мама!

Позавтракав и умывшись, Снежана уселась перед пяльцами, дав самой себе зарок за сегодня закончить жар-птицу. За ровным мелодичным звоном коклюшек время летело незаметно. Да и для посторонних мыслей места в голове совсем не оставалось. Впрочем, прерваться все-таки пришлось. Позвонила Лида, запыхавшись сказала, что пришла новая клиентка, «о-о-очень дама», и заинтригованная Снежана, переодевшись, спустилась в ателье.

Там действительно сидела «о-очень дама», не ошиблась Лида. На первый взгляд ей было лет шестьдесят, но второй, более внимательный, выдавал, что ей гораздо больше. Дама была точно не моложе мамы, просто выглядела прекрасно. И дорого.

– Здравствуйте, я владелица этого ателье, – доброжелательно поздоровалась Снежана. – Вы хотите что-то у нас заказать?

– Нет, – голос дамы звучал мелодично и очень молодо, и в нем было что-то неправильное. – Заказывать я ничего не хочу, а пришла для того, чтобы с вами познакомиться. Позвольте представиться – Татьяна Алексеевна Елисеева.

Да, точно, дама говорила с ощутимым иностранным акцентом, словно русский не был ее родным языком. Но при этом имя-отчество и фамилия все-таки были русскими, причем смутно знакомыми.

– Очень приятно, Снежана Машковская. – В голос пришлось подпустить вопросительную интонацию. Для чего с ней знакомиться, если не для заказа какого-нибудь наряда?

– И мне очень приятно. Наконец-то я вас нашла. Дело в том, что я – ваша родственница. Дальняя, разумеется.

Снежана смотрела на нее, не понимая, словно вдруг очутилась в театре абсурда. Родственница? Какая родственница, если они с мамой – единственные дети в семье. Как, она сказала, ее зовут? Татьяна Алексеевна Елисеева? Татьяна Елисеева, в девичестве Макарова – бабушка маминой бабули, та самая мастерица, чьи инициалы стоят на злополучных сколках. То есть гостья – тоже ее потомок? Но откуда она взялась и почему именно сейчас? Снежана почувствовала, что у нее начала кружиться голова.

– О-о-о, я вижу ваше недоумение, детка. Понимаю, вы не были готовы к моему появлению. Но я так долго искала свою родню, так терпеливо ждала, когда смогу приехать в вашу страну, и так немолода, чтобы ждать еще… Я отправилась в путешествие, несмотря на закрытые границы, чтобы все-таки увидеть вас.

Снежана молчала, чувствуя, как бешено колотится сердце. Несмотря на внешнюю приятность дамы, она просто кожей чувствовала исходящую от нее опасность. Или возможные неприятности? Она и сама не знала. А вдруг дама имеет отношение к найденному в лесу трупу? Но как и почему?

– Детка, что же вы молчите? – прабабкина тезка всплеснула руками. – Я вас напугала? Расстроила? Давайте же присядем, и я вам все объясню.

Снежана вдруг обратила внимание на застывшую рядом Лиду, которая жадно ловила каждое слово. Вот еще не хватало устраивать спектакль перед посторонними!

– Татьяна Алексеевна, – решительно сказала она, – давайте поднимемся к нам домой. Мы с мамой живем в этом же доме, и я уверена, что ей тоже будет очень интересно вас послушать. Девочки, работайте, я спущусь позже.

– Я знаю, где вы живете, – сообщила дама. – Я вообще все про вас знаю. Просто решила сначала встретиться с вами, деточка, как с представителем более молодого поколения. Ваша мама, как и я, немолода. Я хотела убедиться, что лишние волнения, связанные с моим появлением, ей по силам.

* * *

Дома Снежана в очередной раз убедилась, что ее мама слеплена из гораздо более крутого теста, чем она сама. По крайней мере, у мамы появление дальней родственницы никакого ступора не вызвало, только чистую и незамутненную радость.

– Боже мой, Таточка… Можно я буду вас звать именно так? Какое же счастье, что вы приехали! Мы только вчера вспоминали нашу с вами бабушку, и тут вы – счастливое совпадение.

Снежана нахмурилась – в отличие от мамы, счастливым совпадение она вовсе не считала.

– Проходите, сейчас будем пить чай и разговаривать. Кто же вы? Как нас нашли? Где живете?

– О, Ирочка, я тоже очень рада нашему знакомству, – отвечала гостья, все с тем же едва уловимым акцентом, который придавал ее речи легкую странность и в то же время шарм. – Конечно же, я все вам расскажу, я же для этого и приехала. Как хорошо, что открыли прямой рейс из Женевы в Москву! Как только я смогла купить билет, сразу отправилась в путь.

– Время для перелетов и путешествий сейчас не самое благоприятное, – сухо сказала Снежана.

– О, детка, если бы я ждала благоприятного времени, то могла и не успеть вас повидать! Мне семьдесят девять, а это тот возраст, когда уже можно перестать считаться с внешними обстоятельствами. И еще я, слава богу, могу позволить себе такую роскошь, как перестать бояться смерти. Гораздо страшнее – умереть, не успев выполнить запланированное.

С удобством расположившись на кухне, гостья принялась рассказывать, не забывая прихлебывать чай и хвалить мамину выпечку. Как уже знала Снежана со слов мамы, у знаменитой плетеи Татьяны Елисеевой родилось семеро детей. Старшая дочь Наталья появилась на свет в 1864 году, внучкой ей приходилась мать Ирины Григорьевны. Затем в течение десяти лет Тата родила шесть сыновей, младшим из которых был Георгий Елисеев, дед нежданной гостьи. Таким образом, степень родства была установлена. Седьмая вода на киселе, иначе и не скажешь.

Мама, тем не менее, сияла от радости.

– Я всегда так страдала от того, что у нас небольшая семья, – говорила она, хлопоча на кухне и подливая Татьяне Елисеевой чаю. – Моя мама была единственной дочкой в семье – дед рано погиб. Она тоже родила только меня, потому что годы были тяжелые, работать приходилось много, да и поздним я оказалась ребенком. И Снежинка у меня появилась уже в зрелые годы, о втором ребенке мы с мужем думали, но не успели. В общем, я всегда завидовала дружным большим семьям, а у самой не сбылось. Так уж сложилось, что мы со Снежинкой одни на всем белом свете, а сейчас получается, что нет. Пусть и дальняя, а все-таки родная кровь. Не водица.

– Татьяна Алексеевна, а расскажите о себе, – попросила Снежана, настороженность которой все не проходила. Нет, не к добру появилась эта родная кровь, не к добру! – Вы из-за границы прилетели, значит, там живете?

– Да. Дед мой, Георгий Елисеев, Таточкин сын, у Колчака служил, потом во Владивостоке оказался, затем в Харбине. К счастью, к нему семья успела приехать – жена и сын, мой отец Алексей Елисеев. Ему тогда четырнадцать лет было. Потом они оказались в Париже: вполне понятная для тех лет история. Жили трудно, разумеется, но папе образование смогли дать. Потом он в Америку уехал и там сумел на ноги встать. Он предприимчивый очень человек был. Не женился долго, но это, как я с ваших слов поняла, в нашей семье дело обычное. Я родилась, когда ему уже тридцать семь лет было. Зато мамочке моей восемнадцать. Она из очень богатой семьи – не Ротшильды, конечно, но фамильное состояние веками делалось. Так что я нужды в детстве не знала, да и дальше тоже. Муж у меня тоже был человеком состоятельным – владельцем одного из банков в Женеве, так что из Америки я переехала в Европу.

Снежана слушала открыв рот. Происходящее ей нравилось все меньше. То, что рассказывала гостья, казалось похожим на сказку. Ну, не бывает так в жизни!

– В родительской семье всегда был культ папиной бабушки или, как ее звали, Таточки. Дед ее боготворил, да и папа любил очень, хотя не видел с тех пор, как ему восемь лет исполнилось. Именно поэтому меня назвали в ее честь, и фамилию я, когда замуж выходила, девичью оставила. Точнее, она у меня двойная – Елисеева-Лейзен.

– А нас вы как нашли? – спросила Снежана.

– Я с детства хотела найти своих русских родственников. Папа очень хотел, чтобы я знала русский язык: он со мной говорил только по-русски, и няню мне наняли тоже русскую. Папа очень меня любил, всегда сам укладывал спать, рассказывая сказки и истории из своего детства. Он же не дворянских кровей был, они всегда небогато жили. Поэтому его отец и в армию пошел – там хоть и небольшая, но постоянная зарплата была. В общем, всю жизнь папа мечтал в Россию вернуться: хотя бы одним глазком на родину посмотреть, найти могилу бабушки Таты, но не сложилось. Когда папа умер, мне около тридцати было: молодая жена, молодая мать. Но я на его похоронах слово дала, что обязательно сюда приеду и родственников найду.

– Железный занавес не дал? – с легкой издевкой спросила Снежана.

Не верила она гостье. Ни единому словечку.

– Зря смеешься, деточка. Сначала да, железный занавес. А потом… Сама знаешь, как жизнь устроена: то дети, то внуки, то болезни близких. Все время более важные дела возникали, тут я виновата, правда. А уж когда мне семьдесят исполнилось, пришло время вспомнить, что одно из самых важных обещаний в своей жизни я не выполнила. И тогда я наняла в России частного детектива, который специализируется на поиске давно утерянных родственников, и он мне через архивы путь всех моих родных и проследил. На это несколько лет ушло.

– И что же, вы их всех уже объехали? Мы напоследок остались?

– Я понимаю твое недоверие, деточка. Я бы в подобной ситуации тоже в такой рассказ, наверное, не поверила бы, – покачала головой гостья. – Но я говорю чистую правду. А объезжать мне некого. Никого, кроме вас и меня, нет в роду Елисеевых. Семеро детей было у Таточки, и только у двоих потомки остались – у старшей дочери, твоей прапрабабки Натальи и у младшего сына – моего деда Георгия. Остальные погибли или умерли бездетными. Так что мы с вами – единственные ныне живущие потомки Татьяны Елисеевой. И вот наконец-то мы встретились!

– Таточка. – Мама кинулась на шею родственнице и обняла ее, украдкой вытирая слезы. – Не слушай ты Снежинку мою и не обижайся на нее! Молодым важности кровных уз не понять. Это с возрастом приходит, когда только и остается, что вспоминать тех, кого больше нет. Она поймет все, обязательно поймет! А я очень-очень рада, что ты нас нашла.

– Но как вы могли сразу приехать? Почему не написали нам? Не позвонили, в конце концов, – продолжала допытываться Снежана.

– Ну, вот так, поддалась порыву. Хотела устроить сюрприз. Никак не думала, что он окажется для тебя, деточка, неприятным. Мне, конечно, говорили, что в России люди очень недоверчивы, но я даже не думала, что настолько. Мне же ничего не надо. Живу я в гостинице – сняла себе люкс с видом на городской Кремль. Вас повидаю, город посмотрю, если получится, старым могилам поклонюсь и поеду себе обратно.

– Снежана, прекрати, – повысила голос мама. Официальным именем она называла дочь, только когда всерьез сердилась. – Тата – наша родственница и может гостить столько, сколько сочтет нужным. И, конечно, мы покажем ей город. Вот только с могилами… Конечно, где похоронены мои родители и бабуля, я знаю, а вот дальше? Показать могилу Татьяны Елисеевой мы тебе не сможем, мы вообще мало о ней знаем – только то, что мне моя бабуля рассказывала, а это не так и много.

– Ну, ничего, времени для разговоров у нас будет достаточно, – успокоила маму гостья. – Я вам расскажу все, что знаю, вы – мне. Глядишь, связная история получится. А ты, Снежинка, не расстраивайся! Все хорошо будет, я тебе обещаю. Ты ведь мне внучка, хоть и троюродная. И, поверь, я очень рада, что у меня теперь одной внучкой больше. Тебе надо прилететь к нам в Швейцарию, познакомиться с моими детьми и внуками. Они у меня неплохие ребята. В это путешествие отпустили меня, правда, со скандалом. Требовали, чтобы я сопровождающего с собой взяла, но я им так и сказала: «Ваша мать и бабка пока еще из ума не выжила, в пространстве ориентируется, тремя языками владеет. А язык, как известно, до Киева доведет, хоть в Киев мне и не надо».

– Ну и правильно. Таточка, а может, ты у нас останешься? Зачем тебе гостиница? Место чужое, холодное. Ни уюта, ни поесть вкусно. Снежана тебе может свою комнату освободить, она и в мастерской пока переночует. Не думай, ты нас не стеснишь, места хватит.

Снежана вдруг захохотала, не в силах сдержаться. Какая же мама все-таки наивная! Зато ее наивность сейчас поможет вывести незнакомку на чистую воду. Неужто миллиардерша из Женевы согласится спать на девичьей Снежаниной кровати? Но старушка оказалась не так проста.

– Ну что ты, Ирочка, я уж останусь в своем люксе. Поверь, он со всеми удобствами и вполне уютный. И машину мне тут уже наняли. Не «Роллс-Ройс», конечно, но вполне комфортный автомобиль. Так что ночевать я буду уезжать к себе, а день проводить с вами. Если вы не против, конечно.

– О чем ты говоришь, Тата! Конечно, мы не против. У Снежинки, правда, много работы, она не сможет уделять двум старухам много времени, но обещаю, что нам и вдвоем не придется скучать. Я покажу тебе наш город. Раз у тебя есть машина, это будет совсем не утомительно. А пока давайте устроим семейный обед. У нас есть борщ с пампушками, и я как раз собиралась запекать кабачки. Ты такое ешь, Таточка?

– Настоящий борщ? – оживилась гостья. – Папа всегда рассказывал, что в его детстве этот суп был очень вкусным, он никогда и нигде больше его не ел, только в России. Говорил, что его нужно подавать с салом, розовым и тонко нарезанным.

– Есть, есть у меня сало. – Мама оживилась, забегала по кухне, быстро и споро накрывая на стол. – Боже мой! Довелось на старости лет увидеться. Бабулечкина кровь! Родственница! Тата Елисеева! Счастье какое! Прямо не верится.

Снежана повернулась, молча вышла из кухни и вернулась в мастерскую, где ее ждала жар-птица. Щелканье коклюшек всегда ее успокаивало, позволяя хорошенько подумать. Сейчас же это было просто необходимо.

* * *

Дело о найденном в Фетинино трупе превращалось в птицу под названием глухарь. Уже две недели прошло с того момента, как семейная пара обнаружила в лесу чемодан с полуразложившимися останками неизвестной пожилой женщины, а ни единой зацепки, кем могла быть потерпевшая, у следствия так и не появилось. Если чемодан доставили в лес из другого региона, то поиск «потеряшки» обречен на провал, но почему все-таки в Фетинино? Этот вопрос не давал следователю Зимину покоя. Уж больно место глухое, мало кому известное – кроме местных, разумеется.

Деревня была довольно большой, в триста дворов, но задача обойти их не представлялась непосильной. Взяв оперативника поглазастее, Зимин отправился в обход, выделив на это целый день и начав с самого утра. Население деревни, к счастью, в массе своей пожилое, а потому можно застать большинство жителей дома, несмотря на разгар рабочего дня.

То, что жертва в Фетинино не жила, само собой разумелось. Здесь внезапную пропажу человека заприметили бы сразу. Но убийца вполне мог оказаться из местных, только как это понять?

Зимин всегда придерживался правила: перед тем, как сдаться, нужно испробовать все возможные варианты действий, а также их сочетания. Сдаваться он не любил, и сегодняшний визит в деревню был последней, предпринятой от безысходности попыткой. Если ничего не получится, значит, придется смириться с глухарем. Первым в его карьере.

В том, чтобы признать неудачу, тоже не было ничего особенного. К примеру, с разводом же он смирился. Видя пример собственных родителей, Зимин был уверен, что люди женятся раз и на всю жизнь, и он тоже женился для того, чтобы и в горе, и в радости дожить до того дня, когда смерть разъединит и прочие подобные глупости. Их действительно разъединила смерть – в какой-то момент вдруг оказалось, что умерла любовь. По крайней мере, жена объяснила все именно в таких выражениях.

А еще предъявила претензии, что он, Зимин, – тюфяк и тряпка, а не мужик. Он даже изменить не может, как это делают все нормальные люди, и от этого с ним так скучно, что просто скулы сводит.

– Подожди, я не понял, – сказал он тогда, чувствуя себя как человек, которому что-то эмоционально объясняют на языке, которым он не владеет. Слова, вылетающие из красиво накрашенного рта стоящей напротив женщины, не имели смысла, и ему было очень важно понять. – Я не понял, Маша, ты упрекаешь меня в том, что за пятнадцать лет я тебе ни разу не изменил?

– Вот именно! – закричала жена. Она была в такой истерике, как будто он, наоборот, только что признался ей в своих постоянных изменах. – Это же ненормально: пятнадцать лет прожить с одной бабой и даже не повернуть головы в сторону никого другого! Ты ненормальный, Зимин! Для тебя нет ничего, кроме твоей гребаной работы! Ты просто моральный импотент, понял?

Он по-прежнему ничего не понимал – с потенцией у него все совершенно нормально, и, когда не было дежурств или каменной усталости после них, он с завидной регулярностью доказывал это жене. А на других женщин Зимин действительно никогда не смотрел, потому что любил жену и ему ее вполне хватало. Да и работы действительно было много, и на все конфеты-букеты и прочие ухаживания, которые хотя бы в минимальном количестве, но все равно являются обязательным этапом любой измены, времени категорически не оставалось. И выискивать, выкраивать это время, отрывать его от жены и дочери было жалко, потому что ничего нового эти отношения все равно бы не несли. А если нет ничего нового, то зачем?

– То есть ты уходишь от меня, потому что я тебе не изменяю? – на всякий случай еще раз уточнил Зимин, чувствуя себя полным идиотом. – А если бы изменял, ты бы сейчас не уходила, да?

– Если бы я хоть раз заподозрила, что ты мне неверен, это заставило бы меня за тебя бороться, – устало сказала Маша. Она в последнее время всегда уставала в его присутствии. Он и раньше это замечал, просто не формулировал для себя так четко и безвозвратно. – Но ведь тебе все равно, что на мне надето, в какой цвет выкрашены мои волосы, делаю я эпиляцию или нет. С тобой я не чувствую себя женщиной, Зимин. Так, ходящей функцией, которой утром говорят «доброе утро», съедают поставленную под нос тарелку еды и вечером, возвращаясь со службы, дежурно благодарят за ужин, а потом ложатся в постель. Ты по утрам делаешь зарядку, а по вечерам занимаешься любовью. И все это для тебя такая же рутина, как чистка зубов. Нет в тебе полета, Зимин! А мне надоело жить без полета. Ты понимаешь, я попробовала полетать, и мне понравилось.

– Очень много слов, Маша, – поморщился он. От постоянных попыток связать слова в связный текст у него начала муторно болеть голова. – Если я правильно понял, дело не в том, что я тебе никогда не изменял, а как раз в том, что ты мне изменила?

– Боже, какая пошлость! Какая невыразимая пошлость, что ты все пытаешься свести к казенным формулировкам, которые ты заносишь в протокол, когда допрашиваешь свидетеля! Но я не свидетель, Зимин. Точнее, мне надоело им быть.

– А кто же ты, жертва?

– Ты еще скажи, что я – преступница. – Жена вздохнула. – Давай закончим этот разговор. Мы с тобой были женаты пятнадцать лет. У нас растет дочь, в жизни которой, разумеется, должны остаться оба родителя. Но с меня вполне достаточно. Я подаю на развод, ухожу от тебя и вообще уезжаю.

– Куда? – не понял он.

– Если тебе это действительно интересно, то в Германию.

– Почему именно туда?

Жена смотрела с подозрением, как будто думала, что он издевается.

– Мой друг живет в Германии. Он – бизнесмен, регулярно приезжает в командировки – у немцев с нами крупное совместное производство оптических приборов. Ты хотя бы это знаешь?

О крупном заводе, после приватизации и долгих мытарств вошедшем в состав одного из немецких концернов, Зимин, разумеется, знал, просто не думал, что этот факт может иметь отношение к его жизни. Оказывается, мог! Туман, поселившийся в голове, понемногу рассеивался.

– Погоди, то есть ты сопровождала немецких бизнесменов, познакомилась с одним из них, он показал тебе, что значит летать, и теперь ты переезжаешь к нему?

– Браво, ты не зря считаешься хорошим следователем, – с издевкой проговорила жена. Или ему казалось, что, обращаясь к нему, она всегда говорит с издевкой? – Да, я познакомилась с Паулем, когда занималась оформлением кое-каких документов, а заодно переводила. Он заставил меня потерять голову. Я сама не знаю, как согласилась поехать к нему в гостиницу, и…

– Бога ради, огради меня от подробностей, – уныло попросил Зимин. – Я уже понял, что ты полетела. И как долго ты уже летаешь?

– Восемь месяцев. Мы встречались здесь, потом он вернулся домой, но несколько раз прилетал в Москву, а я ездила туда. Сейчас Пауль опять здесь, он сделал мне предложение, поэтому я подала на развод, Зимин. И думаю, через два месяца мы улетаем в Берлин.

– Мы? Ты и этот твой Пауль?

– Мы, это я и Ксюшка.

Ксюшкой звали их четырнадцатилетнюю дочь, и открытие, что жена, оказывается, решила все и за нее тоже, отозвалось болезненной пульсацией внутри черепной коробки.

Конечно, он пытался спорить и возражать, но по словам жены выходило, что ребенку лучше жить с родной матерью и довольно обеспеченным отчимом в Европе, где она сможет получить хорошее образование, чем оставаться с отцом-следователем в глухой провинции.

– Я это делаю в том числе и ради Ксюши, – горячо говорила жена, – чтобы у нее был шанс на нормальную человеческую жизнь, а не эти бесконечные разбитые тротуары, темные улицы, непрекращающийся дождь, лица со следами полной деградации и безнадега. Во всем безнадега!

– Я работаю как раз для того, чтобы безнадеги было поменьше, – возразил Зимин, но это, разумеется, ни к чему не привело.

Его жена всегда твердо знала, чего именно хочет. Когда-то его привлекло в ней именно это качество, и с годами она отточила умение добиваться своего до небывалых высот. И он отступил, сдался: согласился на развод и подписал разрешение на вывоз ребенка за границу. С тех пор прошло, кажется, месяцев десять. Да точно, десять. Маша и Ксюша улетели двадцатого декабря, чтобы успеть встретить в Германии Рождество, а Зимин остался один, и на это проклятое Рождество, и на Новый год. Он глушил тоску работой, заполняя ею образовавшуюся пустоту до отказа.

С дочерью он общался по скайпу. Он знал, что Ксюшка скучает: она любила отца, – но новая жизнь и друзья были ей интересны, и потому она не выглядела страдающей, скорее, наоборот. Ксюшка утешала отца, что прилетит в Москву на весенние каникулы и они обязательно повидаются. Но случился проклятый вирус, заперший границы, и теперь Зимин был отделен от своей девочки занавесом покруче железного. И видел, что она от этого не страдает. А он? Что он? Кому интересны страдания сорокалетнего мужика, особенно если он под два метра ростом и под сто килограммов весом? Как медведь в клетке. Страдающий медведь выглядит смешно, а позволить себе быть смешным Зимин категорически не мог. Он страдал глубоко внутри, не подавая виду, что медведь ранен.

Алкоголь облегчения не приносил, от случайных женщин, которых с тех пор, как он развелся, вокруг неожиданно стало много, он уставал: все они сразу начинали предъявлять права, если не на квартиру, то на него самого, его внимание и свободное время. Времени после работы практически не оставалось, внимания они не стоили – нужны были лишь для удовлетворения нормальных потребностей здорового медвежьего организма. Те же, кого не нужно было завоевывать, потому что они были согласны на все сразу и без лишних условностей, вызывали у Зимина брезгливость. Он всегда был чистоплотен, и эти случайные связи вызывали у него острое желание отмыться под тугой струей кипятка.

– Михаил Евгеньевич, на этой улице все. Дальше куда?

Зимин вздрогнул от вопроса сопровождающего его оперативника и вынырнул из тяжелых дум, в которых почему-то то и дело возникала ладная фигурка с русой головой. Завитки на ней вызывали ассоциацию с кружевом. Сне-жа-на. Фу-ты, какое претенциозное имя! Вот уж эта дама точно из разряда тех, с кем хлопот не оберешься. Своенравная дамочка! Впервые увидела и сразу спросила, почему его жена не кормит. Жареной картошки пожалела, что ли?