Текст книги "А я люблю военных…"

Глава 13

Видимо плохо уговаривала, потому что дверь подвала моему натиску не поддалась.

Я оказалась в западне и лихорадочно заметалась. Из подвала можно было выбраться и через окна, но окна выходили во двор, в котором уже топотала толпа эфэсбешников. Об этом я могла судить по нецензурным звукам, долетающим в подвал.

«А-а! Была не была,» – решилась я и бросила оставшиеся гранаты в одно из окон.

Бросила и, не расставаясь с бутылкой портвейна, следом полезла сама, сжимаясь от страха и плохих предчувствий.

Однако, предчувствия на этот раз меня обманули. Под прикрытием дыма я вылезла во двор и остановилась, не зная куда идти – ни дома ни двора не было видно.

Никто меня не хватал, и я пошла куда глаза глядят, точнее куда ноги несут.

Вообще-то я намеревалась через подвал попасть в другой подъезд, откуда вышла бы неспеша и вразвалочку, лениво прикладываясь к бутылке с портвейном и бодро исполняя анакреотические – застольные – песни.

Бомжи в районе Арбата явление привычное – едва ли не важная часть местного колорита, а потому на ряду с другими достопримечательностями они здравствуют и процветают, пользуясь равнодушием властей.

Само собой, мое дивное появление никого бы не удивило, на что я сильно рассчитывала, собираясь зайти с тыла. Теперь же, пребывая в дыму в самом эпицентре драмы, я понятия не имела что делать, а потому загундосила:

– Мужики! Мужики! Спасите! Дюже жить, блин, хочу! Мужики, в натуре!

Гундосила я вполне басовито, следовательно надежда была, что меня не примут за женщину – как тут не вспомнить о вреде курения? Выходит не один только от этого курения вред. Каким еще образом я приобрела бы такой очаровательный басок?

Басок этот меня и спас.

– Мужики, мужики, – я кричала недолго.

Чьи-то руки подхватили меня и потащили из дыма. Я же даром время не теряла, а настойчиво искала что-нибудь кроме рук и цеплялась за это изо всех сил. Так продолжалось до тех пор, пока в полурассеявшемся дыме не обнаружила я молодое симпатичное лицо – прелесть что за юноша!

Он, правда, не ответил мне симпатией и смотрел с нескрываемой брезгливостью да и было от чего.

Не знаю, чем Колька эти гранаты начинял, но дым от них пер атомный. И слезы и сопли из меня просто хлынули. К этому добавлялся поплывший грим, придавший мне то, хорошо известное «очарование», которого полно в переходах и на всех вокзалах Москвы – куда только смотрит милиция, почему не борется?

Несвежая одежда и запах портвейна «очарование» усиливали. В общем, картиночка еще та. И всем этим я настойчиво пыталась прижаться к своему спасителю, старательно дыша портвейном.

Бедный парень, явный поклонник здорового образа жизни, не знал как от меня отделаться и с торопливой озабоченностью бубнил:

– Иди, иди отсюда, отец.

Я же, видя, что меня не хватают и не тащат, осмелела, демонстративно глотнула портвейна, икнула и, пользуясь человечностью и добротой, пьяно поинтересовалась:

– Чё за кипешь, пацан?

– Иди, дед, иди! – рассердился парень и кому-то крикнул:

– Серый, убери отсюда посторонних!

Окончательно обнаглевшая я, попыталась честно признаться, что уж кем-кем, а посторонней меня никак здесь назвать нельзя. Очень вдохновленную речь попыталась толкнуть, но слушать меня не стали и пинками выпроводили со двора. Уходила я неохотно, часто останавливаясь, прикладываясь к бутылке и любуясь создавшейся паникой.

– Мужики, что здесь происходит? – вопрошала я у всех подряд.

А вопрошать, надо признаться, было у кого, столько невесть откуда там взялось народа. И прибывали еще и еще, но никому до меня не было дело.

«Бедный Андеграунд! – подумала я. – Интересно, успел он… Или его раньше мордой в пол положили.»

* * *

Я решила, что раз нет погони, значит ничем меня не пометили – прослушивать не решились, а потому неспеша удалялась от Колькиного двора и прикидывала, как скоро Владимир Владимирович даст команду разыскивать плешивого мужика. Пока они прошерстят весь район, пока допросят Артема…

Впрочем, Артем, учитывая его самурайский дух, может про плешь и не рассказать. Нет, врать он не станет, просто некоторые детали посчитает несущественными.

Тогда о плешивом мужике узнают из отчетов тех ребят, которые меня выгнали.

В том, что отчеты в самые кратчайшие сроки на стол Владимира Владимировича попадут, я не сомневалась. Он устроит разборку полетов серьезную: шутка ли, какая-то придурашная баба из-под самого носа крутых эфэсбеэшников ушла!

Ха-ха!!!

Вот она я!!!

Как тут не загордиться?

И еще меня в нескромности будут обвинять!

Впрочем, до этого опускаются только завистливые люди.

Но бедный Владимир Владимирович. Мне прямо его уже жалко. Хоть бери и обратно возвращайся, так теперь ему будет нехорошо. Да-аа, президент за меня по головке не погладит – такая потеря!

Я бы тоже не погладила, но вернемся к отчетам. Как только Владимир Владимирович узнает о плешивом мужике, тотчас пожелает знать кто он такой? Из какой квартиры? Или к кому в гости приблудился? Или с кем из бомжей кентуется? Уж бомжи-то должны его знать.

На это я ему отвела час, но, думаю, мало часа. Пока опросят всех соседей, пока подвалы осмотрят, пока с бомжами пообщаются…

Короче, установят, что роль мужика играла я, дальше что?

Объявят в розыск. Портрет мужика составят, доблестных работников милиции оповестят…

Еще час, но и здесь вряд ли уложатся. Следовательно в самом худшем случае я имею целых два часа.

«За это время неспеша успею до редакции добраться, избавлюсь от плешивого мужика в подъезде соседнего дома, в туалете редакции умоюсь, приведу себя в порядок и заберу свой гонорар,» – решила я и отправилась в редакцию в роли плешивого мужика, поскольку не было у меня сомнений в том, что мой натуральный портрет был мгновенно объявлен в розыск.

Относительно редакции были у меня некоторые опасения, но поразмыслив, я сочла свой поступок настолько диким, что вряд ли Владимир Владимирович его в число вероятных включал. К тому же не мог он знать, что я за своей хронической занятостью никогда не спешила за гонорарами, а потому невольно копила приличные суммы.

В общем, посетить редакцию я рискнула и не прогадала: гонорар мне выдали, а заодно я поняла, что о покушении на президента и не догадывается народ. А уж о том, что покушалась я и говорить нечего. Если в редакции и были удивлены моему появлению, то лишь по той причине, что пришла я без предупреждения и в очень мятом платье, чему сильно оказал содействие костюм плешивого мужика.

«Пока дела идут неплохо,» – бодро подумала я, выходя из редакции.

Однако, поймав на себе заинтересованный взгляд проходящего мимо сержанта милиции, мнение это я тут же переменила.

Более того, во мне обнаружилась паника. Я превратилась в один животрепещущий вопрос:

«Куда пойти? Куда податься?»

Только наивный человек может полагать, что милицию легко обмануть. Не говоря уже о прочих органах. Если где-то кого-то не нашли, значит не очень-то и хотели.

Надеяться на то, что не очень захотят найти и меня, я не могла, потому и запаниковала. Способствовали этому и некоторые мои знания, полученные в процессе бурной жизни. Знания говорили: к друзьям и знакомым лучше не соваться.

Я, ценой нечеловеческих мучений практически бросившая есть и курить, (вот какие чудеса творит с людьми гонка за здоровьем!) купила дюжину пирожных, бутылку воды и пачку сигарет. В первом попавшемся дворе отыскала приличную лавочку, где, напрочь забыв о фигуре, в один присест слопала пирожные, заполировала их газировкой и, обессиленная, отвалилась на хлипкую спинку, с удивлением глядя на свой рискованно раздувшийся живот.

«Как тяжело быть преступницей,» – подумала я и с наслаждением закурила.

Как только я закурила, во мне сразу появились два традиционных желания. О первом говорить не буду – его я кое-как подавила, о втором же скажу: захотелось мыслить.

«К подругам соваться нельзя, – начала мыслить я, – к знакомым тоже. Соседи тем более отпадают.»

Возникал вопрос: а куда можно?

Ответ потрясал своей трагичностью: никуда!

От такого ответа во мне восставало все: от пирожных до газировки.

Как это – никуда?!

Не могу же я ночевать на этой лавочке!

Да и опасно, вон уже какой-то незнакомый мужик смотрит на меня с неясной целью…

Вышедший из подъезда мужчина действительно смотрел на меня излишне пристально. Он был симпатичен и статен, новенький дорогой спортивный костюм удивительно органично сидел на нем и не вызывал недоумения, поскольку было очевидно, что хозяин костюма действительно дружит со спортом и костюм куплен не для того, чтобы выносить в нем мусор или ходить за хлебом…

В общем, мужчина заслуживал всяческого внимания, и я уже было собралась ему это внимание оказать, но в тот самый момент во двор въехал грузовой автомобиль с рекламной надписью на борту «Испанская мебель по безналичному и в рассрочку».

Мужчина мгновенно потерял ко мне интерес, оживился, замахал руками, – автомобиль затормозил прямо у лавочки, на которой я сидела. И глазом моргнуть не успела, как двое рабочих сняли с кузова симпатичный трехстворчатый шифоньер с зеркальными дверцами, украшенными резьбой.

«Испанская мебель! Какая прелесть!» – невольно восхитилась я.

Шкаф сняли и поставили напротив лавочки, на которой все еще сидела я. Мужчина заметался вокруг (увы! не меня, а шкафа) вскрикивая:

– Красота! Красота!

Я смотрела на него с осуждением, которого он не замечал.

– Куда? – флегматично поинтересовались рабочие.

– На девятый этаж! – оживился мужчина. – Осторожно! Не поцарапайте!

Шкаф медленно потащили мимо меня. Пользуясь предоставившейся возможностью, я глянула на себя в дверное испанское зеркало и не захотела верить глазам: мятая, усталая, и бог знает еще какая!

Я ужаснулась: «Неужели эта старая драная кошка я? Боже, на что же тогда смотрел мужчина?»

Впрочем, он уже смотрел только на шифоньер. Когда же шифоньер скрылся в недрах подъезда, с кузова был снят туалетный столик и абсолютно прелестное зеркало, украшенное резьбой.

«Если сейчас вытащат кровать, прямо на нее рухну и усну, такая навалилась на меня сонливость и усталость в связи с газировкой и пирожными,» – подумала я, но кровать не появилась.

Точнее появилась кровать в разобранном виде – мимо протащили длиннющие коробки.

Пока заносили мебель, мужчина без устали суетился, то исчезая в подъезде, то возвращаясь обратно. Время от времени он поглядывал и на меня, но я-то знала уже на кого похожа и от этого только расстраивалась.

Наконец, выгрузив мебель, рабочие закрыли кузов, мужчина отслюнявил им несколько купюр и, бросив на меня последний взгляд, скрылся в подъезде, а я осталась на лавочке, растеряно глядя на свои пыльные босоножки.

Из подвального окошка вылез потрясающе шелудивый организм: то ли кот, то ли крыса, то ли маленькая собачонка.

Меня передернуло от отвращения.

Организм уселся на крыльцо и начал яростно выкусывать блох, почесываясь и издавая страдальческие звуки. Покончив с этим делом, он облегченно вздохнул, устроился у моих ног и замуркал, не оставляя уже сомнений в своем происхождении.

«Кот, – подумала я. – Паршивый кот. Скоро и я буду такая же: без дома, без друзей, без здоровья, без внешности.»

Паршивый кот вдруг без всякой причины проникся ко мне нежной благодарностью и, не прекращая мурлыкать, принялся тереться о мои ноги. Он был так отвратителен, что у меня не хватило духу его прогнать. Кот ласкался о мои ноги, а я переполнялась горестными мыслями.

«Вот, повезло какой-то дурочке, – думала я. – Такой милый, такой спортивный мужчина… Ах, высокий и симпатичный! А заботливый какой! Он покупает спальный гарнитур, привозит его домой, на девятый этаж затаскивает, волнуется: „Не поцарапайте! Не поцарапайте!“

Наверняка все это делает не для себя, и наверняка дурочка не скажет ему спасибо – запилит еще: „Зеркало не то, кровать не та!“ Конечно, разве я ценила любовь своего мужа? А заботу его? А его доброту?

Казалось, вечно так будет. А теперь я никому не нужна. Даже кот, этот паршивый кот почуял во мне родственную душу. О чем это говорит? О том, что мне пришел конец!»

Мысль была так мучительна, что я зашлась от жалости к себе.

«Эта дурочка! Чем она лучше меня? Наверняка моложе, но если мы встанем рядом у зеркала, разница будет едва заметна – никто не заметит на мне наростов лет.

И все же обидно, что любая семнадцатилетняя свиристелка может считать меня ходячей древностью, антиквариатом, историей, а ведь я для нее опасней ровесницы: опыта накопилось столько, что и делиться уже пора бы.

Однако, не хочется еще делиться, пока еще хочется этим опытом пользоваться…

И не мне одной хочется пользоваться накопленным опытом. Вот Юлька, подружка моя, взяла и отбила у меня мужа, а ведь она меня не моложе.

А что это я тут сижу, горюю? Немытая, нечесаная? Почему не иду в салон?»

Перед глазами встало лицо Владимира Владимировича, и я сразу подумала: «Раздухарилась я что-то, а ведь сцапают меня в салоне. Да фиг там! Как же, сцапают! Они, бедные, сейчас рвутся на части, и салон последнее место где меня станут искать. Нет у них такого количества сотрудников, чтобы все места моего возможного появления перекрыть. Уж я постаралась, энергично жила. Все же хорошо, что у меня так много интересов, склонностей, привычек, увлечений, знакомых, друзей и соседей. Хватит работы на всю ФСБ.»

Глава 14

Я отправилась в салон. Мой стилист – Колька Косой, сын Маруськиной соседки, этой чокнутой Тайки костлявой из пятой квартиры со второго этажа, которая завела себе пса, хотя и самой-то жить негде, так квартира ее мала, а пес большущий – гадит в три раза больше, чем ест сама Тайка, и это в то время, когда…

Ой, как много скопилось во мне информации, и вся она жаждет выхода! Невозможно с этим бороться!

Короче, Колька Косой, сын Тайки, мой стилист, встретил меня с распростертыми объятиями. По его поведению я сразу поняла, что Владимир Владимирович пока еще не успел просветить мой салон какой я опасный преступник. Поняла и почувствовала себя значительно уверенней.

После сауны и массажа плохие мысли ушли так далеко, что я даже начала подумывать не позвонить ли моей заполошной Тамарке.

«Нет, из салона не стоит звонить, – поразмыслив решила я. – Сделаю макияж, прическу, переоденусь в костюмчик, купленный по пути в салон (ах, что за прелесть! Особенно юбка! Так выгодно обтягивает мои пока еще стройные бедра!), а потом, чтобы не рисковать, перед самым уходом, позвоню. Да, точно, звонить надо перед самым уходом. Тамарка наверняка уже на полной прослушке, – после нашего разговора Владимиру Владимировичу сразу станет ясно откуда звонок, очень оперативно ворвутся сюда бравые ребята, а я сижу вся в косметической маске и с бигуди на волосах.

Кошмар!!!

Полуодетая и беззащитная, даже достойного сопротивления оказать не смогу. Все, точно, решено, позвоню перед самым уходом, а еще лучше, раз уж плюнула я на фигуру, из салона сразу в ресторан заверну, что здесь рядом, в двух шагах – пообедаю и уж потом оттуда и позвоню.»

Мысль о сытном обеде грела все то время, пока Колька сооружал мне новую прическу – последний писк, квинтэссенция отвязности (боже, в мои-то годы! Впрочем Колька и по сей день не подозревает сколько мне лет).

«Да-аа, вот так взять и плюнуть на диету и есть все подряд! Все подряд!» – мечтала я. Очень грела эта мысль.

Мысль-то грела, но на задворках сознания притаилась-таки боль за мою фигуру – боже, как тяжело расставаться с ней!

Завидую тем женщинам, которые делают это легко. Как им удалось упустить, не заметить момент исчезновения талии? Взять хотя бы мою Марусю: исчезла талия с поверхности тела, такая важная и жизненно необходимая для женщины деталь, а ей хоть бы хны. Какими крепкими нервами нужно обладать, чтобы спокойно смотреть как заплывают жиром спина, бедра и (о, ужас!!!) живот?

Может потому Маруся так спокойно и смотрит на это, что не было у нее никогда фигуры?

И в этом завидую ей – лишних проблем лишилась подруга.

Да что там ей, порой я завидую даже узникам концлагеря. Как им было хорошо! Никакого выбора: хочешь – не хочешь, все равно голодай. Насколько же тяжелей и мучительней мне: приходится сохранять вес и фигуру тех самых узников, причем в то время, когда вокруг все объедаются жадно и беззастенчиво…

Не знаю до чего доразмышлялась бы я, если бы прическа не была готова.

– Сонна, – сказал Колька.

Он меня Сонной называет – сейчас модно бездумно загранице подражать. Старики злятся по этому поводу, но мое сердце сжимается от жалости: столько в этом подражании сирости и убогости – впрочем, как и в любом бездумном подражании. Сколько Колька загранице ни подражай, все равно он останется Колькой Косым сыном Тайки костлявой, а никак не Мажони с пляс Пигаль. Чтобы не быть смешным, этим бы ему и гордиться. Пока. А там жизнь покажет.

Однако, бедный мой Колька, не желая смириться с сиростью и тем самым ее усиливая, «блещет» стильностью и манерами, демонстрирует крутизну.

– Сонна, готов причесон, – с подъемом говорит он, я же, не желая быть белой вороной, ему вторю:

– Николя, ты просто бизон, теперь иду менять прикид!

И отправляюсь в раздевалку, которую здесь, в салоне, на заграничный манер называют…

Ну да бог с ними, раздевалка – она где угодно раздевалка, как ее ни назови.

Когда я, в новом костюме, со свежим макияжем и, как говорит Маруся, прямо вся в стильной прическе подошла к зеркалу, то едва не лишилась чувств.

– И вот такая красота пропадать должна? – горестно вопросила я. – Господи! Господи!!! Неужели ты это допустишь?!

Очень вовремя я обратилась к Богу. Бог всегда мне помогал, помог и на этот раз: не дал зазря пропасть моей красоте, послал случай ее удачно продемонстрировать. Когда я, вся из себя неотразимая, уже собралась покидать салон и вышла в холл, то неожиданно обнаружила там…

Мужчину в спортивном костюме, ну того, который у подъезда стоял, глазел на меня, а потом спальный гарнитур для своей курочки на девятый этаж затаскивал.

Правда теперь он был не в спортивном костюме, а в новенькой (с иголочки) сногшибательной тройке, которая сидела на его спортивной фигуре потрясно.

«Вот кому судьба от моей красоты пасть! Оч-чень удачный объект!» – обрадовалась я и устремилась к мужчине, благо, предлог был: он стоял между мной и зеркалом.

Объект, кстати, тоже меня заприметил и был явно удивлен и явно приятно.

«Интересно, узнал он что я – это я?» – гадала я, шествуя к зеркалу.

Я старалась не спешить и смотреть в другую сторону, чтобы не лишать его радости смело лицезреть мой фасад. Миновав же объект, я и вовсе замедлила шаг – пускай хорошенько оценит меня и с тылу – там есть на что посмотреть. Однако, как я ни замедляла шаг, но все же уперлась в зеркало у которого и застыла, одним глазом глядя на себя, вторым же косясь на объект.

«Боже, какой мэн! Как он мил в этой тройке – просто чудо! Сколько в нем истинной стильности, сколько лоска! Не на похороны ли он собрался?»

Признаться, уже трудно было сказать кто кого потряс. Чем больше я разглядывала его, тем большим проникалась интересом. Он тоже даром времени не терял и, наивно полагая что у зеркала я всецело поглощена прической, с удовольствием ел глазами мой зад.

События принимали неожиданный, но очень приятный поворот – Владимир Владимирович вместе с президентом мигом отошли на второй план. Я в зеркало косила на объект, он косил на мой зад, и на нас опускалась аура влечения, дуновение страсти, томная пелена ожидания, сладкий флёр надежд…

Я даже начала строить кое-какие планы, как вдруг на наши головы свалилась Нинка-массажистка – откуда ее только черти вынесли? Хотя, я-то уж знаю откуда: из банного комплекса.

Эта Нинка всецело завладела вниманием объекта и разрушила мне весь флёр. Так громко она уговаривала беднягу, что нельзя останавливаться на достигнутом и обязательно надо все повторить хотя бы раз двадцать, но предварительно записаться, чтобы она уделила ему исключительнейшее внимание и т. д и т. п., что объект мой растерялся, а потом спасовал и поплелся за вероломной Нинкой записываться на следующий вторник вторым.

Нужно ли передавать мое разочарование?

«До чего же, чертяка, хорош! – скорбно думала я, горестно глядя вслед объекту. – Почти так же хорош, как мой подлый Евгений, но чур меня! Чур! Уже знаю как связываться с красивыми мужчинами. Хватит. Теперь будем искать кого-нибудь понеказистей.»

И я отправилась в ресторан.

Шла по улице и радовалась обилию витрин. Как хорошо, что в Москве не скупятся с этим делом – такая экономия времени: куда надо идешь и одновременно любуешься собой. Настроение от этого поднимается даже в период обреченности.

Оч-чень полезная вещь витрины!

Так незаметно до ресторана и дошла, выбрала столик у окна, уселась, обласкала взглядом официанта и, собираясь сделать заказ, случайно глянула вглубь зала.

Глянула и обмерла: там сидел мой объект.

«Это судьба!» – подумала я.