Текст книги "Любовники чертовой бабушки"
Автор книги: Людмила Милевская
Жанр: Иронические детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Глава 10
Мы выкатили «Оду» Гануси и понеслись.
И чем ближе подъезжали к моему дому, тем хуже становилось Ганусе. Она так откровенно дрейфила, так часто вытаскивала трясущимися пальцами сигареты из пачки и так безбожно дымила, что я невольно порадовалась расставанию с шубой.
Теперь только шуба спасала меня от трупа в квартире. Я хорошо изучила Ганусю: если ей чего-то захочется, она готова на все. Транспортировка голого трупа не есть подвиг в сравнении с тем, на что способна Гануся.
Как я и предполагала, у лифта она взяла себя в руки и категорично изрекла:
– Отдашь мне к шубе и сапоги.
– Какие? – насторожилась я.
– Французские.
Нет, это грабеж среди белого дня! Такое услышать от лучшей подруги! Кто она после этого?
Правильно вы подумали.
– Хорошо, – скрепя сердце ответила я, – но мои сапоги тебе на два размера малы.
– Не правда, как раз впору.
Я решила не злить Ганусю – в гневе она страшна.
– Бог тебе судья, – вздыхая, сказала я, – сапоги так сапоги, и хватит. Умерь аппетит, иначе будет два трупа.
– Не жадничай, – добродушно хихикнула Гануся, предоставляя мне возможность первой выйти из лифта. – К сапогам добавь и юбку.
– Какую?
– Из кожи. Иначе зачем сапоги?
Гануся права: во французских ботфортах, кожаной мини-юбке и лисьей шубе до пят (которая нараспашку) я выгляжу «офигенно».
Если хорошенько накрашусь.
Если нет на лице приличной косметки, ничего меня не спасет: бледная кареглазая поганка, «украшенная» легкой косинкой.
Все это ужасно даже в шубе с ботфортами!
Но вернемся к моей беде. Впрочем, в том, о чем шла речь перед этим, тоже радости мало.
Так вот, на этот раз я тщательно закрыла дверь, а потому на ходу достала ключ и только было собралась вставить его в замочную скважину, как обнаружила, что дверь снова открыта.
– Нет, пора снимать этот бесполезный замок! – возмущенно воскликнула я, влетая в квартиру.
– Зачем? – испугалась Гануся.
– Будто есть в нем смысл, если сам он себе хозяин: закроешь – открыт, оставишь открытым – закрыт.
Не слушая меня, Гануся метнулась в гостиную, в спальню, в зеленую комнату, в кухню и, пока я мучила дверь, успела вернуться обратно. Вид у нее был… Короче, малообещающий вид.
– Ну, е-мое! – гневно прогремела она. – Ты, куколка, вижу, решила поиздеваться над своей лучшей подругой! Ха, в шесть утра! Другого времени не нашла для шуток?
– Нет, а что произошло? – заискивающе пискнула я, почуяв неладное.
– Где твой труп?
Чтобы определить, что труп снова пропал, не было необходимости метаться по всей квартире: я оставила его в коридоре. И там трупа не было.
Я села, где стояла (то есть на пол), и схватилась за сердце рукой.
– Гануся, – выдавила я из себя, – на кухне в аптечке должно быть лекарство от нервов, оставшееся от мужа. Налей побольше в стакан и принеси.
Моя подруга педантично заметила:
– Там много его лекарств. Как называется? Я рассердилась:
– Понятия не имею. Можешь спросить у моего бывшего мужа.
Пока я пребывала в прострации, Гануся – вот она, финансистская жилка! – именно так и поступила: позвонила моему бывшему мужу, спросила, как называются все лекарства, которыми он спасал от меня свои нервы, после чего накапала необходимую дозу. И все это не спеша, с расстановкой, сосредоточенно.
Я все это время сидела на полу в коридоре напротив двери в гостиную и тупо смотрела на таджикский ковер, который Гануся доверчиво считала персидским.
– Не может быть, – сказала я, выпив нервных лекарств, – этого просто не может быть.
Видимо, мой муж знал толк в лекарствах, потому что капли подействовали. Я пришла в себя и полезла под антикварный диван. Никакой крови там не было, хотя дело так и не дошло до влажной уборки – труп помешал, он выпал из шкафа.
Я метнулась в прихожую и (не чудо ли!) обнаружила свои шлепанцы, о пропаже которых так подробно жаловалась Ганусе. Поход в ванную увенчался полным провалом. Мой халат, в отсутствие которого так долго не могла поверить Гануся, лежал на своем обычном месте: между стиральной машиной и полочкой для белья.
– Что все это значит? – добила меня резонным вопросом Гануся.
Она не смирилась с потерей моей лисьей шубы, кожаной юбки и французских сапог и кипела негодованием:
– Где твой труп, черт побери?! Или его мне найди, или тебя пришибу и потащу голой в парк на скамейку!
Угроза серьезная для любого, кто знает мою Ганусю.
– Сама ничего не пойму, – растерянно лепетала я. – Делает этот труп все что хочет, не считаясь ни с чьими интересами.
– Да-а, куколка, плохи твои дела, – прозрела Гануся, с болью вглядываясь в мое лицо. – Это все одиночество. От него у кого хочешь крыша поедет.
– Окстись, – подпрыгнула я, – только вчера развелась и, кабы не труп, была бы довольна. А может, и счастлива.
– Но труп появляется и исчезает, а это значит, что крыша твоя слегка съезжает. Надо решительно менять твою жизнь. Куколка, у тебя психическое расстройство, и я знаю причину.
– Ну? – содрогаясь, спросила я.
– У женщин так бывает от воздержания, – сокровенно поведала мне Гануся.
Я вздохнула, признаюсь, с большим облегчением, вздохнула и сообщила:
– Это не про меня. Вчера перед разводом имела прощание с мужем. Он так поразил меня, что я опять завела разговор о мире. Но он ни в какую.
– Почему?
– Сказал, что ему надоела моя нищенская зарплата. Он нашел приличную женщину, которая даст ему то, чего он достоин: бирюзовый «Майбах» и годовой абонемент в гольф-клуб на Канарах.
– Кошмар! – ужаснулась Гануся и давай мне внушать:
– У тебя счастья не будет до тех пор, пока ты кормишь альфонсов. Нельзя быть добрячкой такой. Ты буквально все всем раздаешь. Вот скажи, зачем ты, дурища, обещала мне шубу, юбку и сапоги? Я и без шубы обязана лучшей подруге помочь. А как ты одариваешь мужчин, просто тошно смотреть! И еще потом всех убеждаешь, что это они одарили тебя.
– Не правда, – пискнула я, но Гануся прикрикнула:
– Лучше молчи! Будто не знаю, что квартира тебе досталась от покойных родителей, картину ты намалевала сама и жутко себе польстила, а сделать ремонт помогала тебе бабуля на свои похоронные. И пашешь ты как толпа пап Карл за растрату, а потом еще врешь, что квартира – труд коллективный.
Я разрыдалась. Да, вру иногда от стыда и боли, но разве можно так безжалостно разоблачать меня, разнесчастную?
– Не реви, а лучше берись за ум! – приказала Гануся.
– Легко тебе говорить. Ты красивая, – сквозь слезы прохлопала я.
– Ты, куколка, тоже не хуже. Ну, е-мое! Ты же красавица! Могла бы мужчинами руководить, а не ползать перед ними на брюхе. Да еще и скрываешь это перед подругами. Как ты врешь! Иной раз как начнешь хвастать своими победами, я готова сгореть со стыда. Знаю, тебе Нинусик советует. Она как психолог уверена, что хвастовством ты повысишь самооценку. Но видела бы ты себя, когда врешь. У тебя же крупным шрифтом на лбу написано: НЕ ВЕРЬТЕ! Я ОТПЕТЫЙ УРОД!
– Не правда, – хлюпнула я. – Я никогда не хвастаю и не вру.
– Ну е-мое! – возмутилась Гануся. – Не ты ли хвалила свой труп?
– Вот именно, я лишь тогда хороша, когда уже труп, а живая похожа на серую мышь, пока не накрашусь. Мужья думают, что женятся на красавице, а утром находят в своей постели тусклую блеклую моль.
– Прекрати! – рассердилась Гануся. – Я тоже, когда умоюсь, не так хороша, как до этого, но мои мужчины мирятся с метаморфозой. И твои мириться должны. Все, пора ставить жизнь твою непутевую на колеса! Этим займусь я сама, а то трупы уже ей мерещатся! Ну, е-мое, до чего себя довела! Вот что, не хнычь, есть у меня на примете один милый парнишка…
Я не имела бы ничего против парнишки, когда бы не опыт, кстати, очень плачевный: как только Гануся начинает ставить мою жизнь на колеса, жизнь эта сразу слетает с колес. А у меня и без этого масса проблем. Хватит с меня быстрорастворимого трупа.
Если к трупу примкнет и милый парниша – боюсь, что не выдержу.
Все это в сдержанной форме я объяснила Ганусе, сладострастно охающей и ползающей по таджикскому ковру. Я-то объяснила, но ей было не до меня.
– Разве можно тебе верить? – проводя рукой по пышному ворсу, гневно вопросила она и без всякого перехода пришла в восторг:
– Ну е-мое! Боже, какой ковер! Словно новый! Ни пятнышка! А пахнет-то как! Зашибись! Фиалка? Нет, роза. Или лилия? – гадала она, поводя носом перед ковром.
Я наклонилась и тоже понюхала:
– Да, приятные запахи.
Гануся воспряла духом.
– Я бы на твоем месте, чтобы загладить свою вину, продала мне этот ковер, и дело с концом, – заключила она и спросила:
– Зря, что ли, я готова была с трупом связаться?
– Прости, но ковер я продать не могу. Он мне дорог как память о моей милой свекрови, – начала было я, но Гануся свирепо меня перебила:
– Ну е-мое, снова врешь! Не потому ли ты бледная, как поганка, что свекрови всю кровь сдала? Вурдалаки, е-мое, отдыхают там, где присосалась твоя свекровь! Ха, эта упыриха тебе подарила ковер! И ты эту дрянь, этот ее подарочек, пожалела для лучшей подруги? Которая, между прочим, за тебя и в воду, и даже в огонь! И трупы готова таскать!
Мне стало стыдно.
– Хорошо, – пискнула я. – Считай, что ковер уже твой.
– Ну, е-мое! – взревела Гануся. – Образец ты беспомощности! А все потому, что с головы до ног напичкана принципами и связана по рукам и ногам моралью. Не можешь и шагу без них ступить. Хуже всего, что ты и меня время от времени всем этим дерьмом заражаешь. Нельзя жить по совести, надо жить по уму.
– Я по уму и живу, – сообщила я шепотом.
– Значит, нет у тебя ума! Вот зачем ты хотела мне подарить дорогущий ковер?
Запнувшись, Гануся махнула рукой и простила меня:
– Ладно, я не сержусь. Ну, тогда пообещай: если опять появится труп, к шубе, юбочке и сапожкам приложится твой персидский ковер. За меньшее и не тревожь меня.
– Хорошо, пойдем выпьем кофе, – предложила я не из гостеприимства, а лишь затем, чтобы прекратить этот постыдный торг.
Гануся вскочила с ковра:
– Пойдем, заодно и жизни тебя поучу. Ох, болит у меня душа за таких недотеп. Вот ведь бог мне послал наказание!
Не буду рассказывать, чему учила меня Гануся, – я чуть со стыда не сгорела, и длилось это довольно долго. Ганусе по любому вопросу есть что сказать. Наконец она засобиралась домой. Я взяла с нее слово, что про труп никто не узнает.
– Ну что ты, куколка, как я могу? – стоя уже в дверях, долго укоряла меня Гануся. – Ты же любимейшая подруга, но покажись психиатру. И не стесняйся, это нормально, у одиноких женщин это бывает.
– Ни за что, – ответила я, демонстрируя твердость характера.
– Тогда рискни, Нинусе откройся. Она, конечно, ни то ни се и училась так-сяк, но все же психолог, – делая кислую мину, вздохнула Гануся.
Ради справедливости я решилась ей возразить:
– У Нинуси красный диплом, но довериться ей я тем более не могу. Не хочу Нинусю расстраивать.
– Ну не знаю, куколка, в любом случае надо что-то предпринимать. У тебя же в полный рост глюки.
Я рассердилась:
– Думаешь, что говоришь?
– Думаю.
– Нет, не думаешь.
– Я всегда думаю.
– Но не всегда это заметно, – отрезала я, давая понять, что имею границы терпения.
– Зря злишься, – царственно потрепала меня по щеке Гануся. – Если крыша съезжает, не надо стесняться, надо лечиться. Когда я последний раз разводилась, неделю стоя спала. И ничего, вылечилась. И счастлива.
Вдруг задумавшись, она направилась к лифту. Я поняла, что могу быть свободна, и осторожно прикрыла дверь.
Глава 11
Повернув ключ на три оборота, я облегченно привалилась к двери. Прикрыв глаза, замерла от блаженства. Трупа нет, Гануси нет, алиби мне не нужно, и Выдра пошла вон! Зато халат и тапочки на месте, ковер на полу, велюр без единого пятнышка, шуба и сапоги спасены.
Что это, если не рай? Сделаю влажную уборку, высплюсь, приму ванну, постираю волосы, побрею ноги и можно звонить Коле.
От этой мысли сладко заныло в груди. Представились зеркала в тусклом свечном пламени, шампанское в широких элегантных бокалах и я в длинном бархатном платье с открытой спиной. Сильные руки Коли на моих крутых бедрах, наши губы жадно ищут поцелуев…
Ох!!! Захотелось вновь потонуть в ласковом омуте его синих глаз!
«Интересно, как он смотрит на Выдру в редкие минуты вдохновения?» – ревниво подумала я.
Вспомнив, как выглядит Выдра, я пришла к выводу, что о таких минутах не может идти и речи. Он живет с ней из жалости к своей малометражной квартирке. Разве можно разменять такую берлогу? Вот бедняга и мается с нервной и затрапезной Выдрой, без волшебства, без вдохновения, без грез, без счастья, без любви.
«Ничего, когда он переедет ко мне, хлебнет всего этого с переизбытком. Ему еще надоест – мужики зажираются быстро».
С такой мыслью я схватила тряпку, швабру, ведро и приступила к влажной уборке. Ободренная мечтами о предстоящей встрече с Колей, я так носилась по квартире, словно всю ночь спала праведным сном, а не таскалась туда-сюда с трупом.
Начав по обыкновению с самой дальней точки квартиры (кухни), я двигалась по прихожей, тщательно моя все на своем пути. Мгновенно разделалась с туалетом (вот где у меня всегда стерильная чистота) и ванной, после чего занялась спальней.
Из четырех своих комнат живу я лишь в двух: в спальне и гостиной. Можно было бы продать эту дорогую квартиру, купить в два раза меньше и жить на проценты, но я не могу. Думаю, что от жадности. И теперь все время ломаю голову, как бы приспособить пустующие комнаты к делу. Стану умной, планирую я, и в зеленой комнате расположу библиотеку, а в зале – кабинет.
Но когда это будет? Если верить Ганусе, то умной я никогда не стану. А пока эти лишние комнаты нужны мне затем, чтобы иногда подвергать их влажной уборке.
Спальней я сделала комнату, расположенную в самом конце коридора. Это удобно, потому что входная дверь (с лифтом и прочим) остается в приятной дали, а кухня, ванная и туалет – в необходимой близости.
Гостиная оказалась жилой, как раз наоборот, из-за своей близости к входной двери. Очень удобно впускать всех в квартиру и сразу же направлять в дверь напротив. Минимум уборки. Сидят, смотрят или на мой дорогой портрет, или в дешевенький телевизор, и мне никаких хлопот. Если установятся более близкие отношения, тогда уж можно перейти в спальню, поближе к кухне, ванной и туалету.
Таким образом, из обращения выпадают целых две комнаты – зеленая и зал, находящиеся между гостиной и спальней. Они самые большие, а потому я не слишком стремлюсь пускать в них жизнь с гостями, мусором и пылью. Зеленая и зал связаны общим балконом, длинным и довольно широким.
Убравшись в спальне, я вылетела в коридор, открыла следующую дверь и жадно набросилась на зеленую комнату. Приятный буковый паркет (уложенный дощечка к дощечке и зеркально покрытый английским лаком) протирать одно удовольствие. Раз, два и порядок. Как хороша эта комната! Интересно, куда мог подеваться труп? А может, его и в самом деле не было?
Да нет, я не сошла с ума. И все же странно…
Я выпорхнула на балкон. Всей грудью вдыхая приятный утренний воздух и радостно обозревая простершийся подо мною Петербург, я вошла в субботнее настроение и подумала: «Какое счастье быть живой, красивой и молодой, жить одной в просторной квартире улучшенной планировки, набитой коврами, хрусталем и даже чуточку антиквариатом. Нужен ли мне новый муж? В такой квартире только прибраться и лежать на ковре в пеньюаре. А муж схватит газету и рухнет перед телевизором прямо на мой диван, и, конечно, в обуви. К тому же муж много ест, трудненько его прокормить.
Нет, хватит, натерпелась, довольно. Муж не нужен, ограничусь любовником. Коля, конечно, будет приходить, но иногда и ненадолго. В остальное время стану лежать на ковре в пеньюаре и слушать прекрасную музыку Баха или Бетховена».
Твердо решив обойтись без мужа, я с утроенным воодушевлением продолжила уборку. Смахнув пыль с кафельного пола балкона, остановилась перед дверью в зал. Это был мой обычный летний маршрут. Зимой я, исключая из уборки балкон, попадаю в зал через коридор прихожей, третья дверь от кухни. Летом же вхожу только с балкона. Так я поступила и в этот раз.
Зал – это настоящий шедевр моего третьего мужа. Он был директор завода, но голова и руки у него находились на месте. Причем делать он умел своими руками много чего не только в постели. Зал – это резьба по липе и зеркала, зал – это мозаичные полы каких-то невиданных пород дерева и хрустальный потолок с диковинной подсветкой…
Два года я была замужем за директором завода, и ровно столько он не вылезал из этого чертового зала. Все свободное время он проводил за работой во имя зала и для него. Я страдала, мучилась до тех пор, пока не встретила своего четвертого мужа. После этого неожиданно состоялся развод. Директор завода покидал мою квартиру с единственным сожалением – не успел бедняга доделать двустворчатые двери в так полюбившемся ему зале. Я, хоть убей меня, до сих пор понять не могу, что же он там недоделал. Однако директор завода время от времени звонит мне и справляется, доделал ли кто эти дурацкие двери. Я говорю: «Нет, стоят недоделанные». А сама смотрю на двери и думаю: «Двери как двери, широкие, красивые, с матовыми стеклами. И не надо их никому доделывать».
Мозаичные полы я протираю с особой осторожностью, любуясь их красотой. Зал вообще только для того, чтобы любоваться. Приду, полюбуюсь, протру полы, смахну пыль и закрываю двустворчатые двери. На душе покой, словно в церковь сходила.
Простите, я снова вру. Вру безбожно. Зал как зал, и третий муж был совсем не директор. Гануся меня за вранье постоянно ругает, но как жить, если совсем не мечтать? От той жизни, которой живу, можно только одно: удавиться. А так, немного приврешь одному, другому, и сама поверишь, что все так и есть. Ну почему так трудно живется нам, женщинам?
Проходя с этой мыслью мимо столика, я заметила пепельницу.
«Все же вовремя я развелась с неряхой последним мужем. Но когда он успел побывать здесь с пепельницей? Я давно знала, что он пристрастился курить в святая святых, но вчера с него глаз не спускала. И все же как-то он умудрился. Наверное, после прощания, когда я отправилась в душ. Да, он неряха! Вот что там валяется за креслом в углу? Что за мусор? И кто придвинул кресло вплотную к дивану, как в мебельном магазине?»
Я энергично отодвинула кресло и… тут же осела на пол. Жить опять не хотелось. Мой труп, в совершенно безвкусной кофте и абсолютно кошмарной юбке, задрав ноги (ужасная поза!), обутые в старушечьи туфли, преспокойно лежал на диване. Я не успела прийти в себя, как раздалось подряд три звонка.
«Черт возьми! Соседка! Пришла за своей кофемолкой. Ну почему бы мне вовремя не вернуть? Когда? Я же таскаюсь с трупом! Что делать? Не открывать!
Как же, она услышала запах кофе. Интересно, какой садист вентканалы придумал? Она вредная, не уйдет, будет трезвонить до посинения. Надо открыть, но что делать с трупом? Вдруг она вздумает в зал заглянуть? Эта соседка любит везде сунуть нос. Дернул меня черт взять вчера у нее кофемолку. Дорого придется за это платить: она сплетница и теперь не отвяжется. И ради кого я буду страдать? Ради подлого мужа! Ведь это ему приспичило выпить хорошего кофе!»
Все эти мысли в одно мгновение пронеслись в моей голове. Молнией я вылетела в кухню и вернулась в зал уже с сигаретами. Труп я оставила на диване, лишь придала ему приличную позу. Зажгла сигарету, жадно затянулась и воткнула ее между одеревеневшими пальцами покойной. (Бог мой, что я мелю?! Какой там покойной?! Ей-то как раз покоя и нет, как и мне!) Я придвинула к краю стола пепельницу бывшего мужа и врубила магнитофон на полную мощность. Получилось очень правдоподобно: девушка полулежит на диване, курит и, закрыв глаза, наслаждается музыкой.
Лишь после этого под громкие звуки «Та-ган-ка…» я пошла удовлетворять любопытство соседки. Двери в зал нарочно оставила нараспашку, мол, бояться мне нечего.
Соседка так заждалась, что я с трудом оторвала ее от кнопки звонка и сразу потащила на кухню.
По пути она заглянула в зал и вежливо поздоровалась с трупом.
– Спасибо большое, – сказала я, вручая ей кофемолку.
– Может, она вам еще нужна? – проявила любезность соседка.
Я поспешно воскликнула:
– Нет, нет, спасибо, муж уже починил мою. При слове «муж» брови соседки без труда пересекли узкий лоб и переместились к телячьей челке.
Нет, таких женщин надо заживо хоронить! Сама никогда не имела настоящего мужа, но зато болезненно интересуется нашими!
– Я слышала, Музочка, вы развелись, – процедила она со злорадной улыбкой.
– Такое со мной иногда случается, – беспечно бросила я, всем своим видом давая понять, что занята.
Из зала уже доносилась оптимистичная «Багама мама».
– Вам несладко придется без мужа, – взялась мне притворно сочувствовать добрячка соседка.
Она явно была расположена к беседе. Это совсем не входило в мои планы.
– Сейчас, дорогая, приду, только сварю нам по чашечке кофе, – крикнула я в зал курящему трупу, после чего бодро просветила соседку:
– Больше переживаю, как мужу придется. Ведь мужчины беспомощны.
– А мне он казался самостоятельным, – вставила новую шпильку соседка.
– Особенно его самостоятельность была заметна у двери лифта, ведь там вы встречались изредка, – ответила я.
Залихватски засыпав кофе в свою неисправную кофемолку, я свирепо нажала на кнопку. Грохот поднялся такой, что заглушил забойную «Багаму маму».
Соседка упрямо пыталась со мной говорить, но я улыбалась, пожимая плечами.
Потом я выключила кофемолку, повернулась к соседке спиной и принялась варить кофе: себе и трупу. Моя спина была красноречива: хватай кофемолку и уматывай, пока ветер в спину.
Из зала уже доносилось более русское «Жениха хотела, вот и залетела, ла-лала-лала».
Под эти шаловливые звуки соседка и удалилась, оскорбленно бросив моей спине: «Не буду мешать», – и вежливо попрощавшись с трупом.
Я крикнула вслед:
– Простите, не провожаю, боюсь, убежит мой кофе.
– Я дорогу найду, – пробубнила соседка и хлопнула дверью.
Проследив за шапочкой пены, я быстро выключила газ и разлила кофе по чашкам.
Поставив их на поднос, механически направилась в зал, но, увидев лежащий на диване труп с потухшей в руке сигаретой, выругалась и вернулась с подносом на кухню.
«Точно чокнулась, трупам кофе в постель подаю!»
Подзалетевшая девица закончилась и грянула снова «Багама». Муж любимые песни записывал одну за другой по кругу – все три.
Я решительно направилась в зал, но дверь прихожей медленно начала открываться.
Охваченная нехорошим предчувствием, я метнулась к стенному шкафу, тихонько его приоткрыла и просочилась внутрь, оставив в двери узкую щелку для наблюдения.
«Багама мама» гремела так, что я не слышала не только чужих шагов, но и своего сопения. Вдруг в поле зрения показался мужчина, молодой, высоченный, в джинсах и черной кожаной куртке. Я видела, как он крадется, как сунул руку за пазуху, как вошел в зал…
Меня охватила паника. Сейчас он обнаружит курящий труп! И мне конец! Через пять минут здесь будет милиция!
Какой-то глухой шлепок раздался из зала, парень стремительно пронесся мимо шкафа, и снова хлопнула входная дверь.
Я выбралась из шкафа и первым делом закрыла замок. Потом я метнулась в зал и выключила музыку.
Какой-то странный кисловатый запах витал возле трупа, то ли гарь, то ли дым. Я глянула на погасшую сигарету, подняла глаза выше и… чуть не рухнула на пол: на гладком белом лбу моего трупа появилась аккуратная дырочка.
Я прекрасно помнила, что дырочки раньше не было. Мерзавец выстрелил из пистолета с глушителем.
Я, любительница шпионских фильмов, сразу все поняла. Ко всему, казалось, была я готова, выясняется: не ко всему. Нелегкая судьба у моего несчастного трупа: мало того, что кто-то его по всей квартире таскает, так теперь еще этот мерзавец решил его расстрелять.
Я остолбенела, раздумывая: «В какую такую историю вляпалась?»
Телефонный звонок отвлек меня от горестных мыслей.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.