Текст книги "Цветущий бизнес"

Глава 5

Мы дружно погрузились в «Хонду». Я села за руль, Катерина рядом, Иванова и Ефим Борисович расположились сзади. Выехали за пределы мединститута и… хором загалдели. Речь каждого (по отдельности) была полна чувства и содержания, все вместе – табор. Каждый хотел высказаться и поделиться накопленной информацией. Я считала, что имею на это самые законные права, и потому галдела громче других. Даже бас Ивановой тонул в моем сопрано. Время от времени мы выдыхались, наступала короткая тишина, которую мы тут же взрывали дружным хором. Шуму – бездна, информации – ноль. Так продолжалось до самого Азовского моря. Лишь увидев Катерининого Витьку, рысью мечущегося по двору, мы умолкли.

– Костюмчик забыла снять, – вжалась в сиденье Катерина.

– Сиди уже, не убьет он тебя, – успокоила я ее и тут, вдруг, вспомнила про Масючкины герани. – Слушай, а цветочки на месте?

– Ой-ёй-ёй! – взвыла Катерина. – Мы же забыли продать герани! Рули к Масючке! – скомандовала она. – Будем врать!

Эту мысль совсем не одобрила Иванова.

– Выпустите нас сейчас же и рулите хоть к черту, врите ему до посинения, а мы с Ефим Борисычем идем накрывать стол.

Понятно, недопьянствовали еще.

Выпустив Иванову, Борисыча и портфель, мы помчались к Масючке. Только там отважились взглянуть на герани. Выяснилось, что герани в прекрасном состоянии, но не хватает одного экземпляра.

«Все ясно, вор есть вор: и здесь не удержался, стибрил-таки горшок,» – горестно подумала я, а вслух горделиво сообщила:

– Одну герань реализовала по самой высокой цене, деньги отдам завтра.

Пока Катерина меняла новый костюмчик на старое платье, Масючка рассыпалась в благодарностях и выудила, конечно, из меня обещание реализовывать ее герани и впредь. Бессовестная Катерина очень способствовала тому, пообещав для этого дела предоставить свою «Хонду».

На обратном пути я мучительно ломала голову над тем, как эта чертова «Хонда» вообще попала к Катерине. Выглядело это фантастично. Даже присутствие в багажнике гераней не убедило меня до конца, что это и есть та самая машина, которую угнал вор.

– Так ты говоришь, что «Хонда» стояла там, где мы с тобой расстались? – пытала я Катерину.

– Как раз напротив калитки портнихи, – подтвердила она.

– Чудеса. Если бы не изодранные руки и ноги, подумала бы что у меня бред. Какой благородный вор. И откуда он знает чья это «Хонда»?

– Может у него связи в ГАИ.

– Ты что, всю госавтоинспекцию держишь в курсе у какой портнихи шьешь свои костюмы?

– Нет, но другого объяснения не нахожу.

– А я нахожу, но не хочу тебя расстраивать, – с этими словами я вошла в дом.

Иванова и Ефим Борисович сидели за накрытым столом и выпивали. Витька покорно им прислуживал. Иванова учила его своим латинским глупостям, а Витька за это ее боготворил. Меня начинало раздражать то, что здесь все боготворят не меня, а Иванову, словно я, выражаясь ее латинским, какой-нибудь «пенис канина» – хрен собачий.

– Ха, явилась! – пьяно пробасила Иванова, вытряхивая из бутылки остатки водки, естественно в свой стакан. – Тарде венеэнтигус – оссе.

– Опоздавшему – кости, – сходу перевел Витька.

Катерина посмотрела на мужа с восхищением.

– Молоток, Витек, – оптимистично подтвердила Иванова и традиционно выругалась. Очень нецензурно.

«Хоть бы не стошнило меня от этой матершинницы и алкоголички,» – подумала я, брезгливо отворачиваясь.

– Не представила тебе нашего Ефим Борисыча! – с пьяным восторгом воскликнула Иванова, обращаясь исключительно ко мне. – Знакомьтесь, мой старый товарищ, добрейшей души человек, прекрасный специалист, интеллигент до мозга костей профессор Моргун Ефим Борисыч! – Она с огромной любовью хлопнула беднягу по спине и радостно прокричала: – Борисыч! Поприветствуй Соньку!

Моргун с добросовестностью дрессированной собаки отвесил мне поклон и промямлил:

– Весьма рад.

«Интеллигент до первой рюмки», – подумала я и смерила его неприветливым взглядом.

Он смутился и, виновато взглянув на Иванову, сказал умную вещь:

– Людочка, ваша подруга юна и красива.

Иванова с остервенением опрокинула рюмку в рот, достала из кармана очки, натянула их на нос и, пристально глядя на меня поверх стекол, сердито рявкнула:

– Рожу вымыть, платье поменять.

Я сотворила презрительный реверанс и хотела выйти, но Иванова сделал знак стоять.

– Приличное платье приличной длины, здесь не бардак, – добавила она и, покрутив пальцем у виска, пояснила окружающим: – Агеразия, очень запущенная форма.

– Что это? – насторожилась Катерина.

Моргун смущенно усмехнулся и вежливо просветил:

– Агеразия – чувство молодости, наступающее в старческом возрасте в связи с недостаточной критичностью к своему состоянию. Наблюдается вне клиники психического заболевания. – И конфузясь, добавил, глядя на меня: – Людмила Петровна шутит.

Иванова заржала, как конь, и, хлопнув Моргуна по спине, изрекла:

– Старый член!

При этом (должна пояснить) слово «член» заменял совершенно нецензурный синоним, столь любимый в русском народе.

На лице Моргуна отразился девичий испуг.

– Людмила Петровна шутит, – пролепетал он и полез под стол.

– Пусть она лучше лечит свою бласфемию, – с важным видом посоветовала я и, не дожидаясь вопроса Катерины, пояснила: – бласфемия – болезненное непреодолимое влечение к произношению без всякого повода циничных, бранных слов. Особой выраженности достигает при шизофрении, – в этом месте я жестом указала на Иванову.

– Вот п…! – заржала она, упомянув орган, противоположный члену.

– Об этом и говорилось? – подытожила я и с достоинством удалилась в ванную.

Там перед зеркалом, глядя на окровавленную себя, я мгновенно вошла в положение Ивановой. Судя по пятнам на теле и на платье, на мне не должно быть живого места. Однако кроме ушибов и царапин ничего серьезного я не обнаружила.

В голове возник вопрос: «Значит кровь не моя, но чья же? Видимо того организма, который душераздирающе вопил. Что вообще происходит в том подвале?» Ответ очень хотелось получить в ближайшее время. Я дала себе слово принять к тому все меры.

* * *

Когда я чистая и переодетая в скромное платье вошла в комнату, веселье было в самом разгаре. На столе стояла новая бутылка, а Иванова готовилась произнести тост.

– Вита брэвис, аква витэ лёнга! – торжественно произнесла она и лихо замахнула полный стакан.

Позорно пьяная Катерина вопросительно уставилась на своего Виктора.

– Жизнь коротка – водка вечна! – важно перевел он заплетающимся языком.

– Именно, – пропищал Моргун, после чего громко икнул и застенчиво молвил: – Простите.

Бедняжка очень косо сидел на стуле и жмурился от удовольствия, что было особенно противно.

Почему-то на него я разозлилась больше всего. «Посидел бы этот интеллигент с мое в подвале, понял бы чему в этой жизни следует радоваться, – с ненавистью подумала я. – И Иванова тоже хороша. Ей бы все пьянствовать. Знало бы министерство здравоохранения, зачем она ездит в командировки. И Катька тоже фрукт. Из-за ее причуд я вляпалась в такое дерьмо, а ей все пофигу. Даже толком не расспросила куда путешествовала ее „Хонда“. Пьют как ни в чем не бывало и никому до меня нет дела. Что за народ?»

– Чего смурная? – вывела меня из задумчивости Иванова.

– Не смурная, а трезвая, – напомнила я.

Иванова решила меня подбодрить.

– Тебе это идет, – пробасила она, наливая себе полный стакан.

Умеет она довести до бешенства.

– Слушай, – завопила я, – пора бы тебе меру знать, алкоголичка!

Иванова искренне удивилась:

– Что такое мера? Парс про тото?

– Часть вместо целого, – мгновенно перевел Витек.

Катерина разразилась бурными аплодисментами.

– Похвально, похвально, – запричитал Моргун. – За это надо выпить.

С быстротой молнии компания наполнила стаканы, Иванова рявкнула:

– Пэрикулюм ин мора! – и тут же подала пример.

– Промедление смерти подобно! – перевел Виктор, бесстрашно следуя за Ивановой.

Катерина и Моргун мгновенно поддержали почин, ловко «опрокидывая» свои стаканы. Когда все дружно выдохнули и потянулись за огурцом, сиротливо лежащим на тарелке, я пришла в себя.

– Вы что делаете, изверги! А я? Даже пустого стакана мне не поставили! Хотя бы каплю налили в качестве лекарства от стресса и простуды!

– Оптимум медикаментум – коитус эст, – заявила Иванова, с хрустом закусывая огурцом, отбитым у других претендентов.

Потрясенная Катерина с открытым ртом уставилась на Виктора.

– Лучшее лекарство – совокупление, – перевел он, нежно обнимая жену за необъятную талию.

Это возмутительно!

– Иванова, – закричала я, – учти, я весь вечер просидела в подвале и за себя не ручаюсь. Если не заткнешься со своей латынью, погибнешь от моей руки. Обещаю!

– Лингва латина нон пенис канина, – невозмутимо ответствовала Иванова.

– Латинский язык не хрен собачий, – услужливо пояснил Виктор.

Я схватила со стола последнюю бутылку и с ужасом обнаружила, что она пуста.

– Ты чего? – запаниковала Катерина. – Чего ты хочешь?

– Всего лишь выпить, – призналась я.

– Ты же пьешь только ликер, – напомнила мне Иванова, – а у нас одна водка.

– Иванова, ты когда-нибудь сидела в луже крови?

Что там ни говори, а Иванова настоящая подруга. Заметив мое отчаяние, она хлопнула по спине Моргуна и гаркнула:

– Ефим Борисыч!

Тот мигом полез под стол и вернулся уже с портфелем. Надо было видеть, как он его открывал: так, словно там полно тараканов или мышей.

– Вот, последняя, – смущенно пропищал он, с большим трудом протискивая бутылку «Смирновки» в узенькую щель едва приоткрытого портфеля.

Услышав это, Иванова с укором уставилась на меня, словно я повинна в том печальном факте.

– Тебе завтра на работу, – напомнила я, на всякий случай вырывая бутылку из рук Моргуна.

Лишь выпив, почувствовала я себя человеком. Захотелось поделиться переживаниями. Пользуясь своими ораторскими способностями, я надолго завладела вниманием публики и облегчила душу, не скупясь на подробности. Публика замерла, радуя своей реакцией. Рот Катерины от удивления не закрывался. Виктор то и дело чесал в затылке. «Что вы говорите, что вы говорите,» – озадаченно причитал Моргун. Одна Иванова сидела как изваяние и сильно портила весь пейзаж.

– Теперь вам понятно, почему я прибегла к спиртному? – вопросом заключила я свой подробный рассказ о зломытарствах этого вечера.

– Так и я поэтому, – пробасила Иванова, словно мне не известно чем обычно заканчивается ее рабочий день. – Когда Катерина в истерике примчалась на кафедру, – продолжила она, – мне сразу захотелось дернуть стаканчик.

– А мне захотелось дернуть стаканчик, когда я обнаружила свою «Хонду» у ворот портнихи, – пожаловалась Катерина. – «Хонда» есть, а Сони нет. Я час ждала, другой, третий… Помчалась в мединститут и дернула, не сердись, Витенька, только один стаканчик, – как кролика, погладила она мужа по голове.

Моргун, видимо, счел, что нельзя оставаться безучастным к этому разговору и сообщил:

– А мне захотелось дернуть, когда группа балбесов в обмен на тройки принесла портфель водки.

Пришлось признать, что я единственная в этой компании «дернула» без веских причин. Однако, Иванову эта тема уже не интересовала. Она пошла дальше и заявила:

– Завтра поедешь домой.

– И не подумаю, – возмутилась я. – Пока не отыщу тот дом, – никуда не поеду.

Катерина всплеснула руками.

– На твоих глазах грохнули человека, и ты снова хочешь туда?! – ужаснулась она.

– В том-то и дело, что не грохнули, – пропищал Моргун. – Человек исчез таинственным образом, что еще хуже. Удивительно, Сонечка, что вам удалось выбраться живой и невредимой. Не советую второй раз испытывать фортуну.

– Фортуна нон пенис, ин манус нон рецепе, – со знанием дела вставила Иванова.

Виктор хорошо знал свое дело толмача.

– Фортуна не член, в руки не возьмешь, – мигом перевел он.

Я поняла, что простодушием их не проймешь и пора прибегать к хитрости.

– В любом случае не могу уехать, не нарушив данного слова, – заявила я, уповая на принципиальность Ивановой.

– Кому дала? – тут же поставила она вопрос ребром.

Здесь я уже целиком могла положиться на словоохотливость Катерины.

– Масючка плачется, просит реализовать ее герани, – тут же выскочила с пояснениями она. – Сонька сдуру дала клятвенное обещание.

Иванова очень нецензурно выругалась, выразительно посмотрела на Моргуна, выругалась еще нецензурней и обратилась ко мне с «душевной» речью:

– Так продай их к чертовой бабушке и отправляйся в Москву. Не для того я брала тебя с собой, чтобы ты лазила по всяким «малинам» и подглядывала за тремя подонками, которые «валят» четвертого. На реализацию гераней – три дня, – заключила она и с чувством исполненного долга потянулась за бутылкой.

– Завтра дашь мне машину, – напомнила я Катерине.

– Дам, – нехотя ответила она.

– Вот и прекрасно, – подытожила Иванова и, озорно обведя компанию глазами, гаркнула во все горло:

– Ефим Борисыч! Запе-вай!

– Студент студента фибулей ударил по мандибуле! – жизнерадостно заблеял Ефим Борисыч.

«Боже! Что здесь твориться! – подумала я. – Просто вертеп какой-то, а в нем шабаш. Иванова самая главная ведьма. А Моргун…»

Признаться, не ожидала от него такого изощренного мата. Что такое мандибула я постеснялась спросить, а вот насчет фибули поинтересовалась у Ивановой, шепотом и с укором.

– Кретинка! – заржала она. – Фибуля – малая берцовая кость, а мандибула – нижняя челюсть, а совсем не то, что ты подумала.

Мне стало ясно, что на самом деле произошло между студентами.

Глава 6

Рано утром Иванова растолкала меня и сунула под нос чашку с блюдцем.

– Твой кофе, – сердито буркнула она, поправляя берет и одергивая тесный плащ, дореволюционного фасона.

– Ты куда? – сквозь сон спросила я, тараща глаза и пытаясь вернуть ясность мысли.

– На кафедру, – гаркнула Иванова и выбежала из комнаты.

Я выглянула в приоткрытое окно. Там Виктор уже выводил со двора свой фургон. Иванова, как козочка, прямо на ходу запрыгнула на переднее сиденье и громогласно рявкнула «трогай». Даже стекла в окнах задрожали.

Катерина, зябко кутаясь в пуховый платок, шла за ними и трогательно махала рукой. Когда машина скрылась из вида, она зевнула, лениво посмотрела на окна дома и, наконец, заметила меня.

– Холод собачий, – сообщила она, кивнув головой в сторону веранды. – Даже не верится, что вчера сидели в купальниках. Может не поедешь? Масючка не обидится. Глянь, небо опять заволокло.

– Лучше скажи куда вы дели этого старого козла? – вместо ответа спросила я.

– Какого козла? – изумилась Катерина.

– Да Моргуна, будь он не ладен.

– Моргун еще не проморгался, спит в столовой. Виктор заедет за ним позже.

– Могу и сама отвезти старикашку, – предложила я, думая, что такое положение вещей мне на руку.

Должна же я кого-то расспросить про дачи. Катерину вряд ли возможно. Она быстро смекнет что к чему и сразу доложит Ивановой, а Моргуну, как любому мужчине, гораздо проще запарить мозги.

– Вези, коли не лень, – почесываясь и зевая, согласилась Катерина. – Виктору меньше заботы.

Так и поступили. Наспех позавтракав на кухне, я выкатила из гаража «Хонду» и отправилась загружать в багажник Масючкины герани. Катерина тем временем должна была растолкать Моргуна, и придать ему вид, достойный его кафедры.

Пока Масючка грузила герани, я страдала. Мучительно хотелось расспросить ее про дачи, но образ вездесущей Катерины витал надо мной. Сознавая опасность, я держалась изо всех сил, уповая на Моргуна.

Моргун, когда я въехала во двор, уже стоял на веранде и, качаясь, держался за портфель. Он всеми силами пытался достичь благопристойности, но недостаток трезвости сильно мешал.

– Сонечка, вы только не быстро, – вместо приветствия промямлил он, усаживаясь на переднее сиденье, – мне что-то нехорошо.

Смущенно помолчал, подумал и виновато добавил: – Давление… и возраст.

«Давление! Возраст! – внутренне возмутилась я. – Дай Бог мне, в моем цветущем возрасте и с моим завидным давлением, так пить и остаться живой!»

Но ничего не поделаешь, пришлось ехать медленно, как ни хотелось мне быстрей отправиться на поиски вчерашнего дома. По дороге выяснилось, что Моргун не пригоден ни к чему, кроме как охать и стонать. На все мои вопросы он впадал в глубокую задумчивость, плавно переходящую в храп. Когда же мне удавалось его разбудить, несчастный тут же принимался охать и стонать. При этом его трясло мелкой дрожью. Просто алкоголик какой-то. Естественно, доверительного разговора о дачах не получилось, а без этого разговора Моргун был просто обуза.

Короче, не взирая на все регалии Моргуна, я не повезла этого абстинента в мединститут, а высадила его где Бог на душу положил: в трех шагах от Марусиной портнихи.

Именно оттуда еще вчера вознамерилась я начать свои поиски, но очень скоро была разочарована. Словно кто заколдовал меня: сколько бы раз не возвращалась в исходную точку, всегда следовала одним и тем же маршрутом, ведущим к напичканной злачными местами трассе. Перед глазами мелькали какие-то шашлычные, вещевые рынки, забегаловки, кафе, ресторанчики. Куда ни глянь, везде приглашают выпить. Там «У Миши», тут «У Ксюши», через три метра «У Максима». Просто Монмартр какой-то. На казачий лад.

Чуть дальше были и дачи, но совсем не те, которыми я любовалась накануне, а значительно проще и скромней. И что удивительно, с той «заговоренной» трассы я без всякого труда возвращалась к воротам портнихи, о чем вчера и мечтать не могла.

«Нет, так дело не пойдет, – подумала я после очередного „заезда“. – Какой смысл путешествовать по всем правилам дорожного движения? Эти маршруты теперь я знаю наизусть, и все они ведут на уже обрыднувшую трассу. Надо нарушать.»

И я начала нарушать. Не было на моем пути ни одного дорожного знака, которому бы я подчинилась. Где проезд запрещен, туда и направляла «Хонду», где одностороннее движение, там и пристраивалась вторым рядом против потока машин. Казалось, что я проехала через весь город и должна бы очутиться в стороне совершенно противоположной от той злополучной трассы, каково же было мое удивление, когда вновь замелькали знакомые забегаловки, кафе и ресторанчики. Просто рок какой-то.

Я едва не заплакала от досады. Пришлось остановиться и дотошно расспросить местное население. Мне объяснили, что город буквально окружен дачами и садовыми участками, а на мои описания только разводили руками:

– Такого здесь пруд пруди.

От ярости во мне проснулось чувство голода. Выбрав ресторанчик поприличней, я припарковала автомобиль и уже собралась зайти пообедать, но вдруг услышала за своей спиной:

– Соня! Соня!

Оглянувшись, обмерла: отпаднейшие высокие сапоги белого цвета стремительно двигали на меня кожаный белый плащ потрясной элегантности. Весь этот шик венчала белая широкополая шляпа с черной велюровой лентой. И все это не на мне. Вот так получают инфаркты!

Раздраженная пошлостью роскоши, я хотела удалиться со всем возможным достоинством, но не успела сделать и двух шагов.

– Соня! Ну Соня! – вновь раздалось у меня за спиной. В голосе уже слышалась нетерпеливая досада.

Оглянувшись вторично, я наткнулась на те же сапоги, шляпу и плащ, только на этот раз среди них я обнаружила свою давнюю подругу Власову Татьяну. Кто знал ее юной, тот поймет мое удивление.

– Тата, глаза видят, а разум не верит. Неужели это ты? – воскликнула я, вновь совершая взглядом «вояж» по сапогам, плащу и шляпе.

– Неужели я так изменилась, – с легкой обидой ответила Тата, подставляя щеку для традиционного поцелуя.

– Ты в прекрасной форме и не изменилась совсем. Такая же, как и двадцать лет назад!

Тата, видимо, сочла, что последние слова некстати. Ее наряд был юн и выглядел не старше двадцати пяти, и она всей душой желала ему соответствовать.

– Не так громко, – затравленно озираясь, прошептала она. – Нас могут услышать.

Действительно, мое высказывание как громом поразило трех молодых грузинов, направляющихся в ресторан закусить шашлыками. Они глаз оторвать не могли от моей Таты, старательно выражая взглядами мысль, что женщина без любви, как рыба без воды. Теперь же, после моей ностальгической фразы, в их глазах легко читалось, что они имели ввиду исключительно свежую рыбу.

Тата заметила метаморфозу, и тень досады опустилась на ее ухоженное личико.

– Пойдем отсюда, – пропела она капризным голоском, поспешно увлекая меня за собой. – Здесь неподалеку есть прекрасное местечко. Нам надо столько друг другу сказать.

«Ах ты старая кокетка, – подумала я. – Лучше скажи, как тебе удалось сохраниться лучше меня?»

Вслух, естественно, пришлось произнести совсем другое.

– Видишь эту «Хонду»? – спросила я, тыча пальцем в автомобиль Катерины. – Я уже раз теряла ее; не хотелось бы повторяться.

– Нет проблем, – махнула холеной ручкой Тата. – У меня водитель. Он поедет за нами, а я буду показывать тебе дорогу.

И она кому-то дала знак. Я оглянулась, и расстроилась окончательно: роскошный черный «Бентли» стоял у обочины. Не было никаких причин считать, что у него есть хозяева кроме Таты. Нет, я женщина с достатком и вовсе не позавидовала. Просто всегда хотелось быть оригинальной, а как тут будешь, когда все, кому не лень блещут достатком не хуже меня.

Мы поехали: я и Тата на «Хонде», «Бентли» за нами. Тата трещала без умолку. Мы не виделись почти двадцать лет, а теперь ей захотелось знать все сразу: и про меня, и про Нелли, и про Марусю…

В меру сил я, конечно, старалась удовлетворять ее любопытство, но было обидно, что в когда-то скромной и тихой девушке за каких-нибудь двадцать лет накопилось столько эгоизма. И кто только взрастил его? Неужели муж? Да нет, одному мужчине здесь не справиться. Видимо постарались многие.

– Тата, я тоже хочу кое-что знать! – в конце концов возмутилась я после очередного вопроса. – Куда ты пропала? Где живешь? И есть ли у тебя дети?

Про мужа я тактично упоминать не стала, поскольку трудно предположить, что Тата способна самостоятельно добиться таких успехов, как белый плащ и черный «Бентли».

– Живу в Ростове, – принялась загибать пальчики Тата. – Муж очень важная персона, а я здесь в числе первых дам. Очень хорошо, что мы встретились. Введу тебя в местное общество. Ох и развлечемся!

– Не надо, – воспротивилась я. – Вчера уже развлекалась в местном обществе, до сих пор протрезветь не могу.

Тата надула губки.

– Что за общество? – спросила она. – Я имею ввиду элиту.

– С ней, с элитой, и развлекалась. Если хочешь знать, меня спаивали сразу два профессора медицины. Небезуспешно.

– Два профессора? Не смеши. Тоже нашла элиту. Это рвань, обслуга. Я познакомлю тебя с достойными людьми.

– С ворами что ли? – спросила я, вспомнив, что нахожусь в Ростове.

– Почему с ворами? – обиделась Тата. – С друзьями мужа и моими друзьями. Кстати, нам сюда. Тормозни у первой колонны.

Мы подъехали к занятному зданию, выполненному в эклектическом стиле. Холодная готика здесь соединилась с жаркими арабесками, тяжелый классицизм сочетался с игривым рококо, и все это стремилось смахивать на уже родной Евродизайн. Впечатление усиливала громадная вывеска «Клуб три кота».

– Здесь собирается весь цвет, – просветила меня Тата, элегантно хлопнув дверцей «Хонды». – Придерживаются в основном «америкэн уэй оф лайф» – сказала она и зачем-то перевела: – Американский образ жизни, – словно забыла, что мы вместе учились в спецшколе с английским уклоном.

Я присвистнула. А что тут скажешь?

Изнутри клуб поразил меня не меньше, чем снаружи. Отупляющая роскошь соседствовала с вопиющей безвкусицей. Бассейны, фонтаны, водопады, хвостатые павлины, золоченые камины, – все говорило о том, что фантазия изобилия имеет предел, в отличие от нищеты, чьи страдания безграничны.

Я бегло изучила людей, сидящих за столиками, и остановилась на белокожем брюнете в очень дорогом костюме. В отличие от других у него было выражение лица.

– Это Макс, хозяин клуба, – сходу начала вводить меня в свет Тата.

– Макс это кличка? – осведомилась я.

– Почему? Имя. Максим.

Мы уселись поближе к павлину и принялись изучать меню. Должна сказать, я не ожидала такого выбора. Русская белужья икра, копченая севрюга, телячьи почки с беконом, фасолью и рассыпчатым вареным картофелем; мои любимые котлеты из молодого барашка с овощами, спаржа с соусом по-бернски, клубника в кирше, клецки с утиными лапками. А закуски: грибы по-восточному, лосось в тесте под соусом с красной смородиной. Даже устрицы вареные с икрой, и макароны под соусом из чернил осьминога. О спиртных напитках я уже и не говорю.

– И что, это все можно съесть прямо сейчас? – изумилась я.

– Кое-что, конечно, придется подождать, – пояснила Тата, – а в общем-то перекусим. Выбирай.

– Полагаюсь на твой вкус.

Тата жестом позвала официанта, тактично застывшего на приличном расстоянии, и сделала заказ из невообразимого количества блюд. Мне стало интересно, кто будет платить.

– Здесь есть все, чего ни пожелаешь, – шепнула она, усиленно строя глазки какому-то бритому налысо мужчине, обедающему в дорогом… спортивном костюме. – Даже трудно вообразить, чего здесь нет.

Не прекращая работать мощными челюстями, бритоголовый придавил ее своим тяжелым взглядом и не отпускал. Глядя на него, как кролик на удава, Тата продолжала меня просвещать:

– Сауна здесь великолепная… Лысого видишь? Четверть черноморского побережья принадлежит ему и половина магазинов Ростова… Косметический кабинет здесь тоже отпадный, и бассейн с морской водой, а спортивный зал с новейшими тренажерами, просто блеск, лысый только здесь оздоравливается, кстати, у местного массажиста руки волшебные.

– Чудесно, после обеда, кроме лысого, нам все это понадобится, – бросила я, отдавая внимание первому блюду, появившемуся на нашем столе.

В тот же миг Тата дивным образом вырвалась из-под взгляда своего лысого и налегла на еду. Мне лишь оставалось дивиться как ее тонкой талии удается сосуществовать с таким сумасшедшим аппетитом.

Минут десять стояло молчание. Не знаю, что мешало трещать Тате, но мне мешала не только вкусная пища. У меня были мысли. Две основные: чертов дом и герани; и множество посторонних. Посторонние мысли были чисто философского плана: о жизни вообще и светской жизни в частности.

«Вот сижу в приличном месте, – думала я, тщательно прожевывая телячьи почки, – „Клуб три кота“, вокруг достойнейшие люди и павлины, в каминах потрескивают дрова, и Макс бросает на нас любезные взгляды, напротив фонтаны и лысый со своим черноморским побережьем, а почему-то не покидает мысль, что нахожусь я в самой настоящей „малине“.»

– Ночью здесь можно посмотреть стриптиз, – словно подслушав мои мысли, выдала сообщение Тата. – Есть и мужской. Мальчики, – она сладострастно причмокнула губами, – пальчики оближешь.

– Ты их что, ешь? – спросила я.

– Скажешь тоже, – рассмеялась Тата. – Хотя некоторые такие милашки, что так и хочется откусить кусочек. Кстати, есть и еще кое-какие развлечения, – Тата заговорщически подмигнула, а я подумала: «Ну точно „малина“.»

Стало скучно, захотелось продавать герани, но в обществе Таты об этом не могло быть и речи.

– Слушай, а как ты сюда попала? – внезапно заинтересовалась она.

– Приехала с Ивановой. Помнишь, толстенькая такая кубышка, пионервожатой у нас была.

– Помню, помню, жутко культурная и писклявая, – рассмеялась Тата.

– Да, теперь она худая. Пьет, басит и матерится. …Как сапожник.

Тата взгрустнула.

– Да-а, что жизнь с людьми делает. Чем она теперь занимается? Кажется Иванова поступала в медицинский?

– Теперь она хирург, профессор. Приехала в Ростов делиться опытом с местными светилами. Если понадобится что-нибудь отрезать, обращайся.

– Да-а, помнится, она меня любила.

– Еще бы, ты была паинька: носила косу, очки, училась на пятерки, не прогуливала и выполняла все ее дурацкие поручения. Это я на концерте заблеяла козлом и сбила со слуха весь хор, и из пионерского знамени состряпала мини-юбку.

Тату передернуло.

«Она до сих пор без ужаса не может вспоминать мои проделки,» – отметила я, с прежним удивлением глядя на ее шляпу.

– Соня, знаешь, часто бываю в Москве, но прежняя жизнь – куда-то мимо. Муж купил мне в Москве прекрасную квартиру, но я свою мать и из старой перетащила сюда, а там хоть и бываю, но новые знакомства, новые друзья…

– Зачем? Когда и прежние еще живы…

– Да, я, конечно, неправа, но жизнь как-то закрутила: вышла замуж, уехала в Германию (первый муж был военным), там познакомилась с Мазиком (это мой теперешний), вышла за него и вот, живу не тужу. Он карьерист, конечно, и стяжатель, но меня не напрягает – делаю, что хочу. Денег море. Все мне кланяются. А в общем-то, Соня, знаешь, – скучно. Детей у меня нет, вот это жалко. Мазик завел себе зазнобу. Говорят она ему сына состряпала, вот жду когда меня бросит, моложусь, верчу хвостом, а на душе тоска смертная.

Мне стало стыдно за свое благополучие. Как живу? Даже пожаловаться не на что, хорошую беседу поддержать нечем. Рассказать что ли о доме? Нет, это из другой оперы.

– Пробовала работать – лень, – продолжала плакаться Тата. – Да толком и не умею ничего. Тошнит от собственной бездарности, а ведь когда-то была круглой отличницей. Мать меня надломила. Талдычила с утра до ночи: «Учись-учись, учись-учись!» Вот я и переучилась. Делала вид, что хочу стать инженером, а сама только и мечтала как бы выскочить замуж и… подальше от матери.

– А у меня нет матери, – грустно сказала я. – Я бы от нее никуда не уехала.

Тата душевно посмотрела на меня, вздохнула, продолжила:

– Хорошо, что тебя встретила. Знаешь, это судьба. Ты всегда меня удивляла. Ах, как я тебе завидовала, смелости твоей, независимости, но больше всего тому, что есть у тебя такая бабушка. Ах, что за женщина Анна Адамовна! Я до сих пор ей подражаю, трубку курю и дома ношу длинное платье с меховым воротником. Сижу перед камином, закинув ногу на ногу, дымлю трубкой и слушаю Баха. Муж зовет меня дурой. Ах, Анну Адамовну никто бы не посмел назвать дурой, хотя делала она то же. Ах, ах, ах, сколько было в ней шику! Кстати, как она?

– Бабуля умерла. Я теперь круглая сирота.

Тата всплеснула руками, на глазах ее проступили слезы, и я увидела, что это прежняя скромница-Тата, затурканная матерью отличница, не знающая что делать со своими пятерками и похвальными грамотами. Мне стало ее жалко, захотелось приласкать, успокоить, и я сказала:

– Бабуля умерла красиво: посредине праздника с пирожным во рту, окруженная поклонниками, подарками и любовью.

– Я ей завидую! – просветленно воскликнула Тата. – Ах, как я ей завидую! А мы! Что же мы, что же?! Ах, Соня! Тошно… Тошно… Как тошно! Хочу напиться! Давай напьемся?

Я мигом вспомнила Моргуна и, коченея, поспешно вскрикнула:

– Не сегодня, у меня дела.

Тата тут же сменила истерику на деловитость.

– Какие дела? – спросила она с похвальной трезвостью. – Могу помочь?