Текст книги "Чёрное пальто. Страшные случаи"

Отсюда этажи вниз до матушки до муты.

Всё-таки наша страна, великая россия, имеет немалый запас жильцов.

Да, и важнейшшное нововведение, кладбищ нету. Тайна ухода соблюдается очень строго, ничем не тревожа остающихся.

А то вон завели моду за рубцом – снабжать могильные памятники выбросами речевых кусков покойных. Как кто войдёт в оградку – тут же автоматически-ски дуэт, трио или хор родни, таящейся под камнем. Како-правильно названо – какофония. По воскресеньям галдёж.

Кхщ, кхшча!

У нас стройней.

Есть стена за пределами московской области, куда, по легенде, сходятся все прерванные пути.

Мп, мп.

Туда приходят и приезжают целыми организованными тургруппами, чтобы спокойно побеседовать с ушедшими.

Над стеной всё время звучат голоса (у каждого гражданина страны берётся по одной длинной ноте, ааа-ааа, ууу-уу, ооо-оо, йеее, зависит от возраста, ааа – это от рождения до года, документальные крики усыпающих, йааа – это до пяти лет покойные, йооо – до десяти лет, а потом йиии, йууу, кто что хочет выразить, причём заблаговременно, записи сохраняются в государственных архивах, и эти голоса после их исхода звучат гармонией, постоянно, композиторы создают целые симфонии из этих криков и воя, такой громкий стоит ор над этой стеной, ушедшие кричат как живые птицы. Все слушают и плачут как не надо, но тут одно место в стране для этого).

А води москвы и невы, а также всех других рек прямо у истоков очищают и тут же переливают в цистерны, которые идут на экспорт. Корабли-танкеры спокойно плывут по очистившемуся ото льдов северному морскому пути. Вот это единственное положительное, что принесло глобальное потепление.

Кга! Кга!

А всё живое, что населяло наши дикие северные территории, либо продано в зарубежные экопарки, где и благополучно закончило свои популяции, либо составило будущее черноземье на севере сибири, уйдя в почву, бывшую мерзлоту, а теперь в болота.

Вынимание!

Когда тысячелетия спустя, а то и миллионы лет, высохнут болота, то там заведутся мамонты, которые уже там жили. Их там же уже находили, и мамонтят. И саблезубых мамонто двух.

Ктяжс.

Я всё это произношу на давно уже уходящем языке, современное наречие упростилось до разных вариаций матабля.

Я уячил ху хе эо, фуо цнить.

Йощэ.

На что же мы рассчитываем, йутурологи – а мы все теперь йутурологи, нас интересует, куда же всё это катится. Победно дно идэ.

Кнжцц.

И ничего!

Ведь что: на нашем земном шаре реновация происходила миллионы раз, он покрывался водой всемирного потопа (откуда-то, от выживших говоривших, у нас возник этот термин), под водой уплотнялось и тлело всё жирное, распадалось всё хрупкое, всё химическо, пенопласткое и всё живое под тяжестью тонн воды обращалось в новые субстанции, то есть в нефть и газ, а тлеющие леса становились каменным углём, а то начинались повсеместные извержения в связи с падением предыдущих лун, и возникали и застывали новые горные системы, материки и полюса.

Ффсу, бяжз.

Однако человечество как-то выживало, торчало в виде малого племени с горсткой овец на вершине горы, обратившейся в остров, и туда по обычаям силлиардов лет причаливал ковчег с животными, и они высаживались на это пастбище, и один местный, абоцриген, говорил другому: «гляди, ара, цирк приехал».

Всегда один вопрос: на всех языках есть это, такое название, всемирный потоп.

Значит, были выжившие свидетели и их женщины, которые могли испустить после себя потомство и сохранить для нас, миллионы лет спустя, этот термин, кся фсы.

Вечно живой онон нас туда и приведёт.

Ноябрь 2019 года

Чёрное пальто

Одна девушка вдруг оказалась на краю дороги зимой в незнакомом месте, мало того, она была одета в чьё-то чужое чёрное пальто.

Под пальто, она посмотрела, был спортивный костюм.

На ногах находились кроссовки.

Девушка вообще не помнила, кто она такая и как её зовут.

Она стояла и мёрзла на непонятном шоссе зимой, ближе к вечеру.

Вокруг был лес, становилось темно.

Девушка подумала, что надо куда-то двигаться, потому что было холодно, чёрное пальто не грело совершенно.

Она пошла по дороге.

Тем временем из-за поворота показался грузовик. Девушка подняла руку, и грузовик остановился. Шофёр открыл дверцу. В кабине уже сидел один пассажир.

– Тебе куда?

Девушка ответила первое, что пришло на ум:

– А вы куда?

– На станцию, – ответил, засмеявшись, шофёр.

– И мне на станцию. – (Она вспомнила, что из леса действительно надо выбираться на какую-нибудь станцию.)

– Поехали, – сказал шофёр, всё ещё смеясь. – На станцию так на станцию.

– Я же не помещусь, – сказала девушка.

– Поместишься, – смеялся шофёр. – Товарищ у меня одни кости.

Девушка забралась в кабину, и грузовик тронулся.

Второй человек в кабине угрюмо потеснился.

Лица его совершенно не было видно из-под надвинутого капюшона.

Они мчались по темнеющей дороге среди снегов, шофёр молчал, улыбаясь, и девушка тоже молчала, ей не хотелось ничего спрашивать, чтобы никто не заметил, что она всё забыла.

Наконец они приехали к какой-то платформе, освещённой фонарями, девушка слезла, дверца за ней хлопнула, грузовик рванул с места.

Девушка поднялась на перрон, села в подошедшую электричку и куда-то поехала.

Она помнила, что полагается покупать билет, но в карманах, как выяснилось, не было денег: только спички, какая-то бумажка и ключ.

Она стеснялась даже спросить, куда едет поезд, да и некого было, вагон был совершенно пустой и плохо освещённый.

Но в конце концов поезд остановился и больше никуда не пошёл, и пришлось выйти.

Это был, видимо, большой вокзал, но в этот час совершенно безлюдный, с погашенными огнями.

Всё вокруг было перерыто, зияли какие-то безобразные свежие ямы, ещё не занесённые снегом.

Выход был только один – спуститься в туннель, и девушка пошла по ступенькам вниз.

Туннель тоже оказался тёмным, с неровным, уходящим вниз полом, только от кафельных белых стен шёл какой-то свет.

Девушка легко бежала вниз по туннелю, почти не касаясь пола, неслась как во сне мимо ям, лопат, каких-то носилок, здесь тоже, видимо, шёл ремонт.

Потом туннель закончился, впереди была улица, и девушка, задыхаясь, выбралась на воздух.

Улица тоже оказалась пустой и какой-то полуразрушенной.

В домах не было света, в некоторых даже не оказалось крыш и окон, только дыры, а посредине проезжей части торчали временные ограждения: там тоже всё было раскопано.

Девушка стояла у края тротуара в своём чёрном пальто и мёрзла.

Тут к ней внезапно подъехал маленький грузовик, шофёр открыл дверцу и сказал:

– Садись, подвезу.

Это был тот самый грузовик, и рядом с шофёром сидел знакомый человек в чёрном пальто с капюшоном.

Но за то время, пока они не виделись, пассажир в пальто с капюшоном как будто бы потолстел, и места в кабине почти не было.

– Тут некуда, – сказала девушка, залезая в кабину. В глубине души она обрадовалась, что ей чудесным образом встретились старые знакомые.

Это были её единственные знакомые в той новой, непонятной жизни, которая её теперь окружала.

– Поместишься, – засмеялся весёлый шофёр, поворачивая к ней лицо.

И она с необыкновенной лёгкостью действительно поместилась, даже осталось ещё пустое пространство между ней и её мрачным соседом, он оказался совсем худым, это просто его пальто было такое широкое.

И девушка думала: возьму и скажу, что ничего не знаю.

Шофёр тоже был очень худым, иначе бы они все не расселись так свободно в этой тесной кабине маленького грузовика.

Шофёр был просто очень худой и курносый до невозможности, то есть вроде бы уродливый, с совершенно лысым черепом, и вместе с тем очень весёлый: он постоянно смеялся, открывая при смехе все свои зубы.

Можно даже сказать, что он не переставая хохотал во весь рот, беззвучно.

Второй сосед всё ещё прятал лицо в складках своего капюшона и не говорил ни слова.

Девушка тоже молчала: о чём ей было говорить?

Они ехали по совершенно пустым и раскопанным ночным улицам, народ, видимо, давно спал по домам.

– Тебе куда надо? – спросил весельчак, смеясь во весь свой рот.

– Мне надо к себе домой, – ответила девушка.

– А это куда? – беззвучно хохоча, поинтересовался шофёр.

– Ну… До конца этой улицы и направо, – сказала девушка неуверенно.

– А потом? – спросил, не переставая щерить зубы, водитель.

– А потом всё время прямо.

Так ответила девушка, в глубине души боясь, что у неё потребуют адрес.

Грузовик мчался совершенно бесшумно, хотя дорога была жуткая, вся в ямах.

– Куда? – спросил весёлый.

– Вот здесь, спасибо, – сказала девушка и открыла дверцу.

– А платить? – разинув смеющуюся пасть до предела, воскликнул шофёр.

Девушка поискала в карманах и снова обнаружила бумажку, спички и ключ.

– А у меня нету денег, – призналась она.

– Если нет денег, нечего было и садиться, – захохотал шофёр. – Тот первый раз мы ничего с тебя не взяли, а тебе это, видно, понравилось. Давай иди домой и принеси нам деньги. Или мы тебя съедим, мы худые и голодные, да? Точно, пустая башка? – спросил он со смехом товарища. – Мы питаемся такими вот, как ты. Шутка, конечно.

Они вышли все вместе из грузовика на каком-то пустыре, где вразброс стояли ещё не заселённые, видимо, дома, по виду новые.

Во всяком случае огней не было видно.

Только горели фонари, освещая тёмные, безжизненные окна.

Девушка, всё ещё на что-то надеясь, дошла до самого последнего дома и остановилась.

Её спутники остановились тоже.

– Это здесь? – спросил хохочущий шофёр.

– Может быть, – шутливо ответила девушка, замирая от неловкости: вот сейчас и обнаружится, что она всё забыла.

Они вошли в подъезд и стали подниматься по тёмной лестнице.

Хорошо, что фонари светили в окна и были видны ступени.

На лестнице стояла полнейшая тишина.

Дойдя до какого-то этажа, девушка у первой попавшейся двери достала из кармана ключ, и, к её удивлению, ключ легко повернулся в замке.

В прихожей было пусто, они прошли дальше, в первой комнате тоже, а вот во второй в дальнем углу лежала груда непонятных вещей.

– Видите, у меня нет денег, берите вещи, – сказала девушка, оборачиваясь к своим гостям.

При этом она обратила внимание, что шофёр всё так же широко ухмыляется, а человек в капюшоне всё так же прячет лицо, отвернувшись.

– А что это такое? – спросил шофёр.

– Это мои вещи, они мне больше не нужны, – ответила девушка.

– Ты так думаешь? – спросил шофёр.

– Конечно, – сказала девушка.

– Тогда хорошо, – подал голос шофёр, наклоняясь над кучей.

Они вдвоём с пассажиром стали разглядывать вещи и что-то уже потянули в рот.

А девушка тихо попятилась и вышла в коридор.

– Я сейчас, – крикнула она, увидев, что они подняли головы в её сторону.

В коридоре она на цыпочках, широко ступая, добралась до дверей и оказалась на лестнице.

Сердце громко билось, стучало в пересохшем горле.

Совершенно нечем было дышать.

«Как всё-таки повезло, что первая попавшаяся квартира открылась моим ключом, – думала она. – Никто не заметил, что я ничего не помню».

Она спустилась этажом ниже и услышала быстрые шаги наверху на лестнице.

Тут же ей пришло в голову опять воспользоваться ключом.

И, как ни странно, первая же дверь отперлась, девушка скользнула в квартиру и захлопнула за собой дверь.

Было темно и тихо.

Никто не преследовал её, не стучал, может быть, незнакомцы уже ушли вниз по лестнице, таща найденные вещи, и оставили в покое бедную девушку.

Теперь можно было как-то обдумать своё положение.

В квартире не очень холодно, это уже хорошо.

Наконец-то найдено пристанище, хоть временное, и можно лечь где-нибудь в углу.

У неё от усталости болела шея и спина.

Девушка тихо пошла по квартире, в окна бил свет от уличных фонарей, комнаты были абсолютно пустые.

Однако, когда она зашла в последнюю дверь, сердце у неё громко застучало: в углу лежала куча каких-то вещей.

В том же углу, что и этажом выше.

Девушка постояла, ожидая какого-то нового происшествия, но ничего не случилось, тогда она подошла к этой груде и села на тряпки.

– Ты что, обалдела? – закричал полузадушенный голос, и она почувствовала, что тряпки под ней шевелятся как живые, как будто змеи.

Тут же сбоку высунулись две головы и четыре руки одна за другой, оба её знакомца, живо ёрзая, возились в тряпках и наконец выбрались наружу.

Девушка побежала на лестницу.

Ноги у неё были словно ватные.

За её спиной кто-то активно выползал в коридор.

И тут она увидела полоску света под ближайшей дверью.

Девушка опять неожиданно легко открыла своим ключом квартиру напротив и ворвалась туда, быстро закрыв за собой дверь.

Перед ней на пороге стояла женщина с горящей спичкой в руке.

– Спасите меня, ради бога, – зашептала девушка.

На лестнице за её спиной уже слышались лёгкие шорохи, как будто кто-то полз.

– Проходи, – сказала женщина, выше поднимая догорающую спичку.

Девушка подвинулась ещё на шаг и прикрыла собой дверь.

На лестнице было тихо, как будто кто-то остановился и размышлял.

– Ты что в двери по ночам ломишься, – грубовато спросила женщина со спичкой.

– Пойдёмте туда, – шептала девушка, – туда куда-нибудь, я вам всё объясню.

– Туда я не могу, – глухо сказала женщина. – Спичка по дороге погаснет. Нам даётся только десять спичек.

– У меня есть спички, – обрадовалась девушка, – возьмите. – Она нашарила коробок в кармане пальто и протянула женщине.

– Зажги сама, – потребовала женщина.

Девушка зажгла, и при мерцающем свете спички они пошли по коридору.

– Сколько их у тебя? – спросила женщина, глядя на коробок.

Девушка погремела спичками.

– Мало, – сказала женщина. – Наверно, уже девять.

– Как освободиться? – прошептала девушка.

– Можно проснуться, – ответила женщина, – но это бывает не всегда. Я, например, уже больше не проснусь. Мои спички кончились, тю-тю.

И она засмеялась, обнажив в улыбке большие зубы. Она смеялась очень тихо, беззвучно, как будто хотела просто раскрыть рот как можно шире, как будто зевала.

– Я хочу проснуться, – сказала девушка. – Давайте кончим этот страшный сон.

– Пока горит спичка, ты ещё можешь спастись, – сказала женщина. – Мою последнюю спичку я израсходовала только что, хотела тебе помочь. Теперь мне уже всё безразлично. Я даже хочу, чтобы ты тут осталась. Ты знаешь – всё очень просто, не надо дышать. Можно сразу перелететь, куда хочешь. Не нужен свет, не нужно есть. Чёрное пальто спасает от всех бед. Я скоро полечу посмотреть, как мои дети. Они были большие озорники и не слушались меня. Один раз младший плюнул в мою сторону, когда я сказала, что папы больше нет. Заплакал и плюнул. Теперь я уже не могу их любить. Ещё я мечтаю полететь посмотреть, как там мой муж и его подружка. Я к ним тоже теперь равнодушна. Я сейчас очень многое поняла. Я была такая дура!

И она опять засмеялась.

– С этой последней спичкой выпадение памяти прошло. Теперь я вспомнила всю свою жизнь и считаю, что была неправа. Я смеюсь над собой.

Она действительно смеялась во весь рот, но беззвучно.

– Где мы? – спросила девушка.

– На этот вопрос не бывает ответа, скоро увидишь сама. Будет запах.

– Кто я? – спросила девушка.

– Ты узнаешь.

– Когда?

– Когда кончится десятая спичка.

А спичка девушки уже догорала.

– Пока она горит, ты можешь проснуться. Но я не знаю как. Мне не удалось.

– Как тебя зовут? – спросила девушка.

– Моё имя скоро напишут масляной краской на железной дощечке. И воткнут в маленькую горку земли. Тогда я прочту и узнаю. Уже готова банка краски и эта пустая дощечка. Но это известно только мне, остальные ещё не в курсе. Ни мой муж, ни его подруга, ни мои дети. Как пусто! – сказала женщина. – Скоро я улечу и увижу себя сверху.

– Не улетай, я прошу тебя, – сказала девушка. – Хочешь мои спички?

Женщина подумала и сказала:

– Пожалуй, я возьму одну. Мне ещё кажется, что мои дети любят меня. Что они будут плакать. Что они будут никому на свете не нужны: ни их отцу, ни его новой жене.

Девушка сунула свободную руку в карман и вместо коробка спичек нашарила там бумажку.

– Смотри, что тут написано! «Прошу никого не винить, мама, прости». А раньше она была пустая!

– А, ты так написала! А я написала: «Больше так не хочу, дети, люблю вас». Она проявилась только недавно.

И женщина достала из кармана чёрного пальто свою бумажку.

Она стала читать её и воскликнула:

– Смотри, буквы растворяются! Наверно, кто-то эту записку уже читает! Она уже попала в чьи-то руки… Нет буквы Б и буквы О! И тает буква Л!

Тут девушка спросила:

– Ты знаешь, почему мы здесь?

– Знаю. Но тебе не скажу. Ты сама узнаешь. У тебя ещё есть запас спичек.

Девушка тогда достала из кармана коробок и протянула женщине:

– Бери все! Но скажи мне!

Женщина отсыпала себе половину спичек и сказала:

– Кому ты написала эту записку? Помнишь?

– Нет.

– Ты сожги ещё одну спичку, эта уже догорела. С каждой сожжённой спичкой я вспоминала всё больше.

Девушка взяла тогда все свои четыре спички и подожгла. Вдруг всё осветилось перед ней: как она стояла на табуретке под трубой, как на столе лежала маленькая записка «Прошу никого не винить», как где-то там, за окном, лежал ночной город и в нём была квартира, где её любимый, её жених, не хотел больше подходить к телефону, узнав, что у неё будет ребёнок, а брала трубку его мать и всё время спрашивала: «А кто и по какому вопросу», – хотя прекрасно разбиралась – и по какому вопросу, и кто звонит…

Последняя спичка догорала, но девушка очень хотела знать, кто спал за стеной в её собственной квартире, кто там, в соседней комнате, похрапывал и стонал, пока она стояла на табуретке и привязывала свой тонкий шарф к трубе под потолком…

Кто там, в соседней комнате, спит – и кто не спит, а лежит, глядит больными глазами в пустоту и плачет… Кто?

Спичка уже почти догорела. Ещё немного – и девушка поняла всё. И тогда она, находясь в пустом тёмном доме, в чужой квартире, схватила свой клочок бумажки и подожгла его!

И увидела, что там, в той жизни, за стеной храпит её больной дедушка, а мама лежит на раскладушке поблизости от него, потому что он тяжело заболел и всё время просит пить.

Но был ещё кто-то там, чьё присутствие она ясно чувствовала и кто любил её, – но бумажка быстро угасала в её руках.

Этот кто-то тихо стоял перед ней, и жалел её, и хотел поддержать, но она его не могла видеть и слышать и не желала говорить с ним, слишком у неё сильно болела душа, она любила своего жениха и только его, она не любила больше ни маму, ни деда, ни того, кто стоял перед ней той ночью и пытался её утешить.

И в самый последний момент, когда догорал последний огонь её записки, она захотела поговорить с тем, кто стоял перед ней внизу, на полу, а глаза его были вровень с её глазами, как-то так получалось.

Но бедная маленькая бумажка уже догорала, как догорали остатки её жизни там, в комнате с лампочкой.

И девушка тогда сбросила с себя чёрное пальто и, обжигая пальцы, последним язычком пламени дотронулась до сухой чёрной материи.

Что-то щёлкнуло, запахло палёным, и за дверью завыли в два голоса.

– Скорей снимай с себя своё пальто! – закричала она женщине, но та уже спокойно улыбалась, раскрыв свой широкий рот, и в её руках догорала последняя из спичек…

Тогда девушка – которая была и тут, в тёмном коридоре перед дымящимся чёрным пальто, и там, у себя дома, под лампочкой, и она видела перед собой чьи-то ласковые, добрые глаза, – девушка дотронулась своим дымящимся рукавом до чёрного рукава стоящей женщины, и тут же раздался новый двойной вой на лестнице, а от пальто женщины повалил смрадный дым, и женщина в страхе сбросила с себя пальто и тут же исчезла.

И всё вокруг тоже исчезло.

В то же мгновение девушка уже стояла на табуретке с затянутым шарфом на шее и, давясь слюной, смотрела на стол, где белела записка, в глазах плавали огненные круги.

В соседней комнате кто-то застонал, закашлялся и раздался сонный голос мамы: «Отец, давай попьём?»

Девушка быстро, как только могла, растянула шарф на шее, задышала, непослушными пальцами развязала узел на трубе под потолком, соскочила с табуретки, скомкала свою записку и плюхнулась в кровать, укрывшись одеялом.

И как раз вовремя. Мама, жмурясь от света, заглянула в комнату и жалобно сказала:

– Господи, какой мне страшный сон приснился… Какой-то огромный ком земли стоит в углу, и из него торчат корни… И твоя рука… И она ко мне тянется, мол, помоги… Что ты спишь в шарфе, горло заболело? Дай я тебя укрою, моя маленькая… Я плакала во сне…

– Ой, мама, – своим всегдашним тоном ответила её дочь. – Ты вечно с этими снами! Ты можешь меня оставить в покое хотя бы ночью! Три часа утра, между прочим!

И про себя она подумала, что бы было с матерью, если бы она проснулась на десять минут раньше…

А где-то на другом конце города женщина выплюнула горсть таблеток и тщательно прополоскала горло.

А потом она пошла в детскую, где спали её довольно большие дети, десяти и двенадцати лет, и поправила на них сбившиеся одеяла.

А потом опустилась на колени и начала просить прощения.