Текст книги "Чёрное пальто. Страшные случаи"

За лето мы с матерью стали грубыми крестьянками с толстыми пальцами на руках, с толстыми грубыми ногтями, в которые въелась земля, и, что самое интересное, у основания ногтей возникли как бы валики, утолщения или наросты. Я заметила, что у Анисьи то же самое, и у бездеятельной Марфутки те же руки, и у Татьяны, самой большой нашей барыни и медработника, была та же картина. Кстати говоря, постоянная посетительница Тани пастушиха Верка повесилась в лесу, пастушихой она уже не была, стадо всё съели, и Анисья очень грешила на Таню и выдала нам её тайну, что Таня давала Верке не чаю, а какого-то лекарства и Верка не могла без него жить и из-за этого повесилась, платить стало нечем. Верка оставила маленькую дочь, и без отца при этом. Анисья, поддерживавшая сношения с Тарутином, рассказала, что эта девочка живёт у бабушки, потом выяснилось далее из того же торжествующего рассказа Анисьи, что эта бабушка вроде нашей Марфуты красавица, только ещё и пьющая, и трёхлетний ребёнок, совершенно уже без памяти, был привезён мамой к нам в дом в старой детской коляске. Маме всегда было больше всех надо, отец злился, девочка мочилась в кровать, ничего не говорила, сопли слизывала, слов не понимала, ночью плакала часами. И от этих ночных криков всем скоро не стало житья, и отец ушёл жить в лес. Делать было нечего, и всё шло к тому, чтобы отдать девочку её непутёвой бабке, как вдруг эта бабка Фаина сама пришла к нам и стала, покачиваясь, выманивать деньги за девочку и за коляску. Мать без единого слова вывела ей Лену, чистую, подстриженную, босую, но в платьице. Лена вдруг упала в ноги моей матушке без крика, как взрослая, и согнулась в комочек, охвативши мамины босые ступни. Бабка заплакала и ушла без Лены и без коляски, видимо, ушла умирать. Она шаталась на ходу и вытирала слёзы кулаком, а шаталась она не от вина, а от полного истощения, как я догадалась потом. Хозяйства у неё давно не было никакого, последнее время Верка ведь не зарабатывала ничего. Мы-то сами ели всё больше варёную траву в разных видах, с грибным супом во главе. Козлята давно жили у отца от греха подальше, колея туда заросла совсем, тем более что отец ходил с тачкой разными путями в рассуждении о будущем. Лена осталась жить с нами, мы отливали ей молока, кормили ягодами и нашими грибными щами. Всё становилось гораздо страшнее, когда мы начинали думать о зиме. Хлеба – ни муки, ни зерна – не было, ничего в округе не было посеяно, ведь бензина и запчастей не водилось давно, а лошадей перебили ещё раньше, пахать оказалось не на чем. Отец походил пособирал каких-то случайных уцелевших колосьев на бывших полях, но перед ним уже прошлись, и не раз, ему досталось немного, мешочек зёрен. Он рассчитывал освоить в лесу озимый сев на поляне невдалеке от избушки, выспрашивал у Анисьи сроки, и она обещала ему сказать, когда и как сеют, как пашут. Лопату она отвергла, а сохи не было нигде. Отец попросил её нарисовать соху и стал, совсем как Робинзон, сколачивать какую-то штуку. Анисья сама плохо помнила все подробности, хотя ей и приходилось во времена оны ходить за коровой с сохой, а отец загорелся инженерной идеей и сел изобретать этот велосипед. Он был счастлив своей новой судьбой и не вспоминал о городе, в котором оставил много врагов, в том числе и своих родителей, моих бабушку и дедушку, которых я видала только в глубоком детстве, а дальше всё утонуло в скандалах из-за моей мамы и дедовской их квартиры, провались она пропадом, с генеральскими потолками, сортиром и кухней. Нам в ней не привелось жить, а теперь, наверное, мои бабушка и дедушка были уже трупами. Мы никому ничего не сказали, когда убирались из города, хотя отец готовился к отъезду долго, откуда у нас и набрался полный кузов мешков и ящиков. Всё это были вещи недорогие и в своё время недефицитные, отец мой, человек дальновидный, собирал их в течение нескольких лет, когда они действительно были недорогими и недефицитными. Мой отец, бывший спортсмен, турист-альпинист, геолог, повредивший ногу в бедре, давно жил жаждой уйти, и тут обстоятельства совпали с его всё развивающейся манией бегства, и мы бежали, когда всё ещё было безоблачно. «Над всей Испанией безоблачное небо», – шутил отец буквально в каждое хорошее утро.

Лето выдалось прекрасное, всё зрело, наливалось, наша Лена начала разговаривать, бегала за нами в лес, не собирала грибы, а именно бегала за мамой как пришитая, как занятая главным делом жизни. Напрасно я приучала её замечать грибы и ягоды, ребёнок в её положении не мог спокойно жить и отделяться от взрослых, она спасала свою шкуру и всюду ходила за мамой, бегала за ней на своих коротких ногах, с раздутым своим животиком. Лена называла маму «няня», откуда она взяла это слово, мы ей его не говорили. И меня она называла «няня», очень остроумно, кстати.

Однажды ночью мы услышали за дверью писк как бы котёнка и обнаружили младенца, завёрнутого в старую, замасленную телогрейку. Отец, который притерпелся к Лене и даже приходил к нам днём кое-что поделать по хозяйству, тут ахнул. Мать была настроена сурово и решила спросить Анисью, кто это мог сделать. С ребёнком, ночью, в сопровождении молчаливой Лены, мы отправились к Анисье. Она не спала, она тоже слышала крик ребёнка и сильно тревожилась. Она сказала, что в Тарутино пришли первые беженцы и что скоро придут и к нам, ждите ещё гостей. Ребёнок пищал, пронзительно и безостановочно, у него был твёрдый вздутый живот. Таня, приглашённая утром для осмотра, сказала, даже не притронувшись к ребёнку, что он не жилец, что у него «младенческая». Ребёнок мучился, орал, а у нас даже не было соски, чем кормить, мама капала ему в пересохший ротик водичкой, он захлёбывался. Было ему на вид месяца четыре. Мама сбегала хорошим маршем в Тарутино, выменяла соску у аборигенов на золотую кучку соли и прибежала назад бодрая, и ребёнок выпил из рожка немного воды. Мама сделала ему клизму, даже с ромашкой, мы все, не исключая и отца, бегали, носились, грели воду, поставили ребёнку грелку. Всем было ясно, что надо бросать дом, огород, налаженное хозяйство, иначе нас накроют. Бросать огород значило умирать голодной смертью. Отец на семейном совете сказал, что в лес переселяемся мы, а он с ружьём и Красивой поселяется в сарае у огорода.

Ночью мы тронулись с первой партией вещей. Мальчик, которого назвали Найдён, ехал на тачке на узлах. На удивление всем, он после клизмы опростался, затем пососал разведённого козьего молока и теперь ехал в овечьей шкуре, притороченной к тачке. Лена шла, держась за узды.

К рассвету мы пришли в свой новый дом, отец тут же сделал второй заход, потом третий. Он, как кошка, таскал в зубах всё новых котят, то есть все свои нажитые горбом приобретения, и маленькая избушка оказалась заваленной вещами. Днём, когда все мы, замученные, уснули, отец отправился на дежурство. Ночью он привёз тачку вырытых ещё молодых овощей, картофеля, моркови и свёклы, репки и маленьких луковок, мы раскладывали это в погребе. Тут же ночью он снова ушёл и вернулся чуть ли не бегом с пустой тачкой. Прихромал, понурый, и сказал: всё! Ещё он принёс баночку молока для мальчика. Оказалось, что наш дом занят какой-то хозкомандой, у огорода стоит часовой, у Анисьи свели козу в тот же наш бывший дом. Анисья с ночи караулила отца на его боевой тропе с этой баночкой вечорошнего молока. Отец хоть и горевал, но он и радовался, потому что ему опять удалось бежать, и бежать со всем семейством.

Теперь вся надежда была на маленький огород отца и на грибы. Лена сидела в избушке с мальчиком, в лес её не брали, запирали, чтобы не срывала темпа работ. Как ни странно, вдвоём с мальчиком она сидела, не билась об дверь. Найдён вовсю пил отвар из картофеля, а мы с матерью рыскали по лесам с кошёлками и рюкзаками. Грибы мы уже не солили, а только сушили, соли почти не было. Отец рыл колодец, ручей был далековато.

На пятый день нашего переселения к нам пришла бабка Анисья. Она пришла пустая, без ничего, только с кошкой на плече. Глаза у Анисьи смотрели странно. Анисья посидела на крылечке, держа испуганную кошку в подоле, потом подхватилась и ушла в леса. Кошка забилась под крыльцо. Анисья вскоре принесла полный передник грибов, среди них лежал и мухомор. Анисья осталась сидеть у нас на крыльце и не пошла в дом. Мы ей вынесли нашего пустого супу в баночке из-под её же молока. Вечером отец отвёл Анисью в землянку, где у нас был третий запасной дом, Анисья отлежалась и начала бодро рыскать по лесам. Грибы я у неё отбирала, чтобы она не отравилась. Часть мы сушили, часть выбрасывали. Однажды днём, вернувшись из леса, мы нашли наших приёмышей всех вместе на крыльце. Анисья качала Найдёна и вообще вела себя как человек. Её словно прорвало, она рассказывала Лене: «Всё перешевыряли, всё унесли… К Марфуте даже не сунулись, а у меня всё взяли, козу свели на верёвочке…»

Анисья ещё долго была полезной, пасла наших коз, сидела с Найдёном и Леной до самых морозов. А потом Анисья легла с детьми на печку и слезала только на двор. Зима замела снегом все пути к нам, у нас были грибы, ягоды сушёные и варёные, картофель с отцовского огорода, полный чердак сена, мочёные яблоки с заброшенных в лесу усадеб, даже бочонок солёных огурцов и помидоров. На делянке, под снегом укрытый, рос озимый хлеб. Были козы. Были мальчик и девочка для продолжения человеческого рода, кошка, носившая нам шалых лесных мышей, была собака Красивая, которая не желала этих мышей жрать, но с которой отец надеялся вскоре охотиться на зайцев. С ружьём отец охотиться боялся, он боялся даже дрова рубить из-за опасений, что нас засекут по звуку. В глухие метели отец рубил дрова. У нас была бабушка, кладезь народной мудрости и знаний. Вокруг нас простирались холодные пространства.

Отец однажды включил приёмник и долго шарил в эфире. Эфир молчал. То ли сели батарейки, то ли мы действительно остались одни на свете. У отца блестели глаза: ему опять удалось бежать!

В случае, если мы не одни, к нам придут. Это ясно всем. Но, во-первых, у отца есть ружьё, у нас есть лыжи и есть чуткая собака. Во-вторых, когда ещё придут! Мы живём, ждём, и там, мы знаем, кто-то живёт и ждёт, пока мы взрастим наши зёрна и вырастет хлеб, и картофель, и новые козлята, – вот тогда они и придут. И заберут всё, в том числе и меня. Пока что их кормит наш огород, огород Анисьи и Танино хозяйство. Тани давно уже нет, я думаю, а Марфутка на месте. Когда мы будем как Марфутка, нас не тронут.

Но нам до этого ещё жить да жить. И потом, мы ведь тоже не дремлем. Мы с отцом осваиваем новое убежище.

1977

Алло

Раздался голос как из пустой бочки:

– Алло!

Скрежет, глухой – непонятно, мужской или женский, но старческий – голос в трубке.

Я ответила:

– Ну что?

Молчание. Я отключилась.

– Вы ты не отключиласьб, – продолжал тот же голос.

Я ушла из комнаты, и в коридоре мне сказали:

– Да сядь, нестрыгаб. С трьр тобобой есть разговорец. И не одевайсяб ухоходить, пшиза.

На улице цеце это будетб как сумасшедшая кидаться спасаться бся. Аллоида! Б.

Как слышишь? Говори, паско.

Я молчала. Голос звучал как будто во мне, видимо, началась деменция, приём голосов из якобы внешнего пространства.

Ну так во мне голос, и внутри ему и ответ. Рот на замок.

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Ты же старая, старая старуха. Тожьно?

Новость!

Голос этот мой внутри меня ответил:

– Ну.

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Чё ну-то, говори как надлегает. Из ноосферы тебе дребезвонят.

Мой голос ответил:

– Да, академик вернадский.

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Кто, я? Я не он, но словечко зяяли у него. Он да, тутутся. Так, ерундовый тейермин, но вам гожб.

Я сказала для выяснения реакции:

– Любо.

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Не из той вреквенщии тыдишь. Тыдь как у всеих.

– Ты парагуш. – (Голос как из пустой бочки молчит.) – Всегда меня интересовал этот диалектизм у есенина, парагуш, а теперь он в точку, точка.

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Алло! Да клянь как жашб мон вси.

Я всё поняла, этот новояз мне как родной, и отвечала:

– Говори, ну что ты придуриваешься. Нашёл чем удивлять. Меня, автора глаголов «вздребезнуться» и «сопритюкнуться».

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Ну, гоже.

– Нет, давай как надо. Скажи «согласен». Или «согласно».

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Я согласна.

– Ты девочка?

Голос:

– Да, как ты.

Я девоч-вочка. Нет, всё во мне осталось как было. Пошла, посмотрела в зеркало в ванной. Вернулась.

– Такая себе девочка, да. Так что ты внутри во мне вережжишь?

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Мы я они дарят тебе молодость.

– Это за что же?

Голос равнодушно произнёс:

– Что выяснять-то?

У меня явно деменция прекокс. Мне это всё слышится изнутри. Ничё себе.

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Ничечего у тебя нет, потому и выбрали. Сообща тебе, что тебе бебедарят молодость.

– Так! Сколько мне будет лет?

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Молодо, скоко. Свежий вид, в голве пусто, стремлемление.

– Сорок?

– Иди иди.

– Не пойду.

– Отка.

– Что отка?

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Дура, соедеедени. Иди – и отка.

– Что отка?

Молчит. А. Я дошла до её игры слов: идиотка. Проехали.

– Да, так сколько мне будет?

– Сколько надо.

– Сто двенадцать надо. Вообще рекорд для нашей местности. По-вашему, местносити.

– Не. Рекордод цифра один девять трыы нулл.

Я:

– Но это не у нас.

– У вас.

– Где?

– Читай в совиндформ.

– Это ещё что такойча?

– Вчера разместили. Тилитили. Но это дж-данные с девятьсят восемьдесят какого-ни-то года, рекорд для этой территорииэи. А они опубликовали как вчера. Вечорошнее.

Я:

– У меня не совинформ, а совком. И я всегда, когда данные кажутся мне сомнительными, обращаюсь в службу обращений. Я же туда включена. А напарник этот, который мне всегжада отвечает, он всегда первым лезет. Я ему предложила встретиться в гафе, чтобы прийти к соверсенсису. Он молчит.

– Ты такая. Кровь играет. Молода шибко.

Я пожаловалась ей:

– Я его знаю, урода нравственного, он убивает и расчленяет. Ещё не поймали, что это он. Но я после многих слуцчаев и совпацдений догадалась. Он уже двадцать пять лет, с детского сада, лезет поперед всих. Но на службе обращений уже что-то унюхали, его выдвигают канжидатом. Он мой теперь напарник, я его изу-учила. Я знаю, что произошла эта ваша ошибка, цифра. Допустим, два двести третий. Уже никого их нынешних не будет, это на что рассчитано? Никого из нынешних в живых не будет, проверить и вывести к результату никто не сможет. Правильная тенденция. Смертность у руководящих запланирована. Девяносто три.

Голос как из пустой бочки:

– Алло! А! Пусть знают, это не предел и достижимая средняя цифра даже у простяг. Но потре-треблять наши триадыды водка хлеб огурец солёный все должны, иначе не идеалы нашего достигнуты-ть. Главное противоречие, первый по потреблению пищевой продукт, влаж вылаж водо-водочные брикеты с ароматом солёного огурца, в плазмобуме. Стойкость дву-суточна, выдаётся два в одни руки по записи в совиндформе. Никакой толчеи, доставка в течение дня, однакожде де, если нет дома, все, доставщий уходит, очерёдность пропущена. Правильно. Но инт менделевии ещё не настиг нужных показателей по смертности, чего-то они в инте не учли в своём исследоткрытии, сухоспирт пока что не даёт хороших резов.

Я:

– Резов?

– Ну результатото-тото (кхм) порога выживаемости. Не достигли главного. На улицах хорошо, пустото, все сидят по локациям ждут невыверенного, необъявленного заноса брикетов по своему адресу, ты выбежал пораньше, когда брикетоноша только что приходил, ты ушёл вон вон, а брикетоноша сразу вернулся отдать второй суточный занос, ему неохота вечер терять, он хочет сразу избавиться, вернулся через десять мин, а мин – ты же не знаешь, так знай, это полминуты – и ты, значит, пропустил, ты вышодцы, датчики на порогах дают точное направление, раз порог, быстро, два порог, он прогнут под ногогой, выход, охп, заноша водочных брикетов мигом не застал искомого кто ушёл, и всё, голодай-дай до завтра. Игра судьбы. Эт-ту ту гру заноша выграл. Ему как как раз остаётся невзятое. Этто ты, ты волю взял и хотел уйти, так и уйди. Раз ушёл, два ушёл, тебя-бябябя зачислят как умерше-шерше-шерше-го. Кто два дня не дома, тот мёртв, и больше к тебе не придут не принесут. Запирают-ют твоя дверь. На твои стуки не откроют. И уйдёшь кто одинок совсем, сабсим, уйдёшь от нас на полу, растаешь-протечёшь. Протечёшь на потолок нижней квартиры. Узор нка потолке называ-зывается ландыш. По запаху. И я тут же приду на твоё пустое место жительства, мне всё очистя-тят. Предыдущий занос не вернётся. Твоя пайка – теперь моя пайка. Так меня зарядили, водо-водо-о-огуречный брикет мой. Заинтерес-выва-вывают в достижении.

Кхх. Кся ться, пруш.

Зывание.

– Не поннл.

Даль шеше. Дальшеше. Воду питьевую дают дважды в сутки, и опять никто не знает её прихода в краны и должны быть готовы с пустыми банками, ждать по кухням по домам, когда водищу пустят. Отсюда и должна быть пусто-стото-та! Город пуст должен ды быть, и кто шалавыйды доуйти, то го-фуй. Протесты им шалавыйдым дают невгоды, останешься без ничего трупом. Вода да-да-да главное. Некоторым это надо, выйти в город без права на воду, ну и три дня до конечной остановки сердца. Минуты подачи воды возникают споирадически, нерегуля-рлярне.

– Ляр-ляр, трёп один. Не верю, станиславский.

– Не обращай. Вообще принцип, принятый всеми, всея нашей необъя бья-ытной страной, всеобщи-им им домоголосованием, принят таков: следи дома, когда привезут и дадут. Будь гражда дада нином. И во то же само время принят на вооружение близкий нашему населению м принцип хао-хао, хаоса, доставка чистого хлеба ездовыми лавками, не снабжаемыми – таков принцип – звуковыми и световыми сигналами по пути проезда – эта доставка случайчай на те. Нате. Организованные хаотиче шесски суточные дежурства соседе бредей не играют своей роли, там дежурство, скопище, а хлебная повозка минует скопления, у водителя указ искать пути объезда. Гражделы, которым неймётся, старались огранизовать круглосуточные дежурства типа пикеты по дворам, но нет. Без брикетов гражделы засыпают, их стараются наказывать свои же. Гуардия подъездов. Одиночки исходят молча чачача. Мы собираем эти ландыши воньливы по квартирам и уже с протечками мозгом на нижний этаж.

Я шевельнулась встать.

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Сидиты! Наблюдение работатат. Кхх. Взбзнуться и опять. Не встаём!

Молчит несколько минут.

Водочные брикеты доставлюются раз в сутки, будьте бзз бддительны. И если брикет привезли в 24 чуаса, это не означает успокоения и что можно идти наружу на улицу, нет – следующий привоз брикета, поскольку предыдущий привезли на исходе суток, то имеют право-то следующий доставить в ноль часов пять! А то скорее, в и ноль три! Им это удобней, сразу за два срока за два сутк отделаться за пять мин.

Вой откуда-то.

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Шкя. Ты уже не встаёшь и не взрзрражаефф. Эти претензии что брикеты грязным рукам приносят, безх ухаповки. Так! Спаси вас наш, что не забирает на срок дожития, вы мы не имеете прав на отходы.

Странный вой вдали.

Страна, и это повсеместно, взяла на себя бытовые и промышленные отходы даже ругвая, не говоря о пекине, бостоне унд сиднее. Привозят танкерами.

Вой вдали.

Не обращай, это записываются зам-замогильные голоса.

Кашли десятка существ. Вои.

Знаешь, это записываются на своё будущее мертвецов. Записывают просто ноту. Вернёмся к эко-эко-кономи-номи-номи-кекеке.

Вопрос о захоронениях международных атомных, химических и заводских отходов. Подписаны массовые договоры с рукосуями.

Я:

– Это ещё что?

Голос как из пустой бочки:

– Алло! Не задай вопросов. Но по этикету я отвечаю: рукосуи – те, ктои состои в дипломатических ошениях с другигигими странми. Необходи-димы-ии рукопожатные отношения. Переходящщенские в монетарные. По-другогому не выбраться. Нам же запрещены зарубежные паспорта. Всем. А зарабатывачь надо.

Далёкий массовый крик.

Это понимают уже жеже все, монетарные отношения, своего ничего вы не добива – вас добива, вы биваетесь, нефть же уже всё, газ тоже, всё у других-гих, лес и того раньше.

Кхэ, хуан тэ дэ, сэ хэ тоже завершилось, нет ни сева, ни уборок.

Хлебоводоогуре пройздвдства шайнаю. Всё китайского зводства.

От земли отделыва-делла-ла-лись, земли нет, всё.

Вы сами своим поведением добились, не производили ни ху-фига ничё, пришлось землю продавать, но не километрамы, а килотоннымами, всю плодо-хлебо-свекло и тэ пэ дородную почву, купили шайны для своих пустынь, а на нашински опустевшие просторы ссыпаем зарубежные отходы. Сто лет, и начнётся гниение, а через пятьсот радоактивность уменьшится. Пока что наши поля посещачачать не рекомендуется. У нас-и отходов не нене.

А импортозамещение нашего что. Ничо.

Которые, внима! Перепрев, зарубежные отходы образнут ту самую почву через сколькото время. Три сотни лет.

Десять-пятнадцать, ну самое большее двадцать по тысяче этих.

Вот тогда и будет сельское хозяйство, а не только сэ-хэ министерство. Которо всё было выведено в поля на стулья. Привязано и получило в затылок, и всё трансливровало сяся, и все смотрели. Весь миллион жильцов.

А пока да, мусорный ветер. Шевелидд. Шевелидд. Ече не чо шевелить, леса тоже пока чиво выкорче-чече. Вес-лес.

А что касаемо сроков привозов водочно-огурохлебных брикетов, это же заранее быловато обсказано, что они два раз в суютки. А в кое сутыки, это воля эте-тех брикетоношш.

Доставщикам-заношам что таскать сябя лишний раз в сутки. Обождут и нате вам. Звонок в дверь, так! И сразу снова опять. Здрастьте, ещё принесено. На сутки вперёд. Для тебя удачный час, в эти сутки доставка уже осуществилась, гуляй, но воду-то не дадутт в сей же момент, так что сиди дома жди, гулять не прокатит ни у кого! Жду воду.

Улицы должны быть пусты в любое время!

Работа у всех веть вететь ведь спецовова надомная. Все сдавши работу получают право лево прямо на брикеты. Но не прямо тогда, а когда доставщику удо-добнее.

Визические лица, визуально наблюдаемые на улицах, копятся в приёмниках и завозятся на места визуализации трейлерами с вне-внушним узором в клетку.

У нас полная сво твоё их бода.

Хочешь иди на улицу и протестуй, но тогда ты не получишь водочно-хлебно-солёноогуречных брикетов.

Заноши вооще отказ дают, на м-ц. Мэ цэ. Тридесять дни.

А ландышам, которые лежат и ещё не протекли ниже этажом, не надо додо ничо.

Все же надомники и должны на дому трудиться.

Повторям!

За выполне не-не-нно!

– Ной работой.

Приедут в случайные сроки, и кохда ежели ты не!

Ежли ты не сдал, то ты опоздал.

Об этих происшествиях сообщается три раза в сутки по софинформу. Но и новости государственных и культуралите-тилителестанций тоже доходят до зрителей.

Пскж. Буква к в этом рили непроизносита.

П с ж и тутти.

Конечно, часть доходящих до ландышевого состоя-лежа-ния доживает до прогулок на улице в свои последние сутки или же двое.

Всеобщее право по кости кости туции выхода на улицу осуществляется, но тогда другое право, на вэ-хэ-огуречные брикеты, подпадает под сонм сомнение из-за случайных чисел доставки на дом этих брикетов.

Щяо.

К сожале, эти брикеты приобрета тата тают и постепенно получшают и получают статус валюты.

Всем ведь дают одинаково, и на младенцев и старух такой брикет, хоть он излишен, тоже выдаётся.

Младенцы дол доложены питаться молоколом майтери.

И не вина кости-коституционеров, что молока не.

И не их вина, так что некоторые готовы их обменять на что угодно, пока маладоденчик не ест – три суток он не ландыш, по неголосовому мненению коституторов, и брикеты меняют на на ушанки, валенки с галошами, на женские плюшовки и мужские бушлаты, на платки и беретки, всё для того, чтобы иметь возможность выхода на улицу. Проводить покойника.

Быдлом считается, что он должен быть провожат.

Хотя это может быть только поводом для демонстраций. Проводы вон николая баумана вылились в революцию! Это все мы проходили по домашним лекциям. Плотно изучаем историю восстаний, чтобы не повторять этих ошибок.

Си вым ви.

Онон вас любит и ждёт того же. Кто не люби, того не люби-бим.

И не поверга оверга в горе, уж это тогда не проится. Онон готов бы проиать, но если любятбят-бятбят.

Часто плачет онон-она от нелюбви. Слёзы собирают с ладодоней онон-она и хранят в музейных ватках. Изучаем химиками-ками-кадзе.

Школы у нас почему на селе былищче закрыты, они не справлялись со своими функциями для разновозрастных детей, и школки закрыли, сначала по деревням, потом и деревни были ликвидированы, потом школы в сёлах и сами сёла.

Теперь!

Города приняли всех, мы ведь знали из истории революций нашего государства, которая всё время приводит нам примеры из жизни, что люди в те голодные годы бежали из сельской местности в города и потом жили в жилье по человеку на квадратный метр. Семь человек семь квадратных метров. И эта норма привилась за последнюю шестилетку.

Школьники по необходимости, из-за секвестрации школьных зданий, были переведены на домашнее обучение. Да и кому из них пригодились бы эти предметы – там физика, химия, ботаника – какая может быть ботаника в нынешних условиях? Нет ни лесов, ни полян, ни полей. Земли нетути-ти-ти.

Когда из соображений национального достояния, нашей гордости и по потребностям государства сельскохозяйственные науки вылились в масштабное возрождение взглядов лысенко и мичурина, светочей науки.

Никой хенетики.

Чш, чушш, опшх.

Поскольку население страны по потребностям новой экономики всё переселили – влилось ено было в города, деревни ведь давно ушли в почву, сровнялись с землёй, а потом были сняты скреперами для ровности. То возникла новая отрасль получения доходов. Плодородные почвы эшелонами были отправлены отправились заполнять бедные нищие – ток пожалеть и всё – нищие в этом отношении сельскохозяйственные в будущем регионы южнее лхасы и севернее эмиратов.

И ещё того лучше, кому нужна такая устаревшая наука, как география.

Когда волнами залит мир безбрежный.

Когда западная сибирь из-за глобоебо потепления одно болото тотото, вечная мерзлота тата давно растаяла, ни оленей, ни оленеводоводо водов, ни тундры-дрыщ!

И ни тайги.

Тайгу южные соседы попилили уже.

Западносибирсссска нищета. Потепление дало болота, пихты-сосняк в воде не выжили. Выжимали – не выжали. Остролистые клёны выросши нехо-хо. Нехозяйственный товар варвар.

Болото не продашь, надо ждать миллион лет, чтобы подсох хло, выросли вознесли сиси пальмы и завелись сиси динозавры и саблезубые кто-то там там.

Хорошо ещё есть восточная сибирь, где уже тоже нет тайги из-за нехватки территории для четырёх миллиардов близких друзей с юго-востока.

Осуществляются повсекмессст права женщин и девушек на водочные брикеты. Они добились этого, правда, не заявляя о правах, мужчины жеже повм повымер повымераюд-ддд – а чем питаться? И дети имеют все эти же права.

Кха! Шшккга, га!

В горле першит. Шишт.

Также решена проблема особенных детей, их растит государство при активной помощи сотрудников японских и австралийских исследовательских лекарственных лабораторий.

Сссша не входит в наши договорённоститити.

Онон онаон ихих не любиии.

Особенно такие особенные дети и взрослые полезны там государству и науке, фармакологии и при изучении проблем пересадок органов.

Матерей рей-рей у нас в роддомах убеждают отказываться от таких младенцев, это некрасиво, кому это надо, онон она не любит, когда мать инвалидного ребёнка будет получать на него доппаёк, дополнительный водочный брикет, а сама будет не работать, так?

Было решено ононом не отдавать родившим матерям неполноценных детей.

Ао тыдыщ.

Три раза в сутки по выбросам инфраинформационных служб онона все новости города доходят до слушателей.

Город один. Москва с новой сетью. Метро на юханском керосине, станции калужская, тульская, рязанская. Тверская. С выходом в эти города.

Конечно, все у нас могут пользоваться правом выхода на улицу, и это их выбор, ждать хлебоводочных брикетов и пусков воды-дыды – или голодать на воздухе, где таким же правом пользуется гордость нации, городская кавалергардия.

Оснащённая всеми достижениями мировой науки, такими как приборы ночного видения, ручные катапульты, цар-пушки с ядрами бетонными, щитомордые маски и доспехи охохо из чугуна.

Ызы. Они их-их туда сажают.

Но необходимо всё же оправдать тех из потребителей хлебоводочных брикетов, которые идут на улицу с целью обменять, в переводе на старое наречие как бы продать и купить.

Такими полна центральная улица великого онона.

Передаём новости.

На улице великого онона бессмертного можно обменять на водочные брикеты следующее: ушанки со звездой, такой товар идёт и на экспорт, желающим создаётся возможность приобрести этим путём обмена ватные мужские панталоны и таковые же сюртуки, для женщин там торгуют элегантными плюшовками, марлевыми блузами, синтетическими юбками в пол (иной длины женщины теперь не носят, так же как на головах своих они имеют платки тёмных расцветок, святей святого онон разрешает только то) и резиновой обувью на модной толстой подошве. Малые размеры тех же товаров тоже поступают для обмена в пользу мальчиков.

Для тя спецпроблема, вымирмир мужска пола.

Пробле-блеблема, однако, в то, что народ в согласии с уменьшением площадей в стране сокращает свои ряды – это в одном случае.

Аишчо.

В другом же всё диаметрально наоборот.

Новости.

По городу сяо-петербур-го было принято пятилетку назад новое положение, согласно которому нехватка жилых площадей привела к стоэтажной застройке невского проспекта и окружающей области, сплошной стокилометровой эстакадой перекрыта нева, это теперь оживлённая торговая улица.

Слава онону. Сталинизм-онониизм навсегды. Гды! Гды!

Как правильно писал забытый поэт – и перед новою столицей померкла старая москва. Пришли ведь народы, дети кита.

Но и москва растёт – теперь вглубь.

Правильное решение приняли власти города, своебениобразно, чтобы не нарушать облик столицы, дома растут вниз.

Ухаха оо юп.

Теперь и кремль получил пятьдесят внутренних этажей, и лубянка семьдесят, тверская улица углубилась, стала похожей на каньон во друго-ого-гой стороне зем шара, куда-то надо ведь поместить население страны, сбежавшееся со всей страны сюда. Если нет земли, весь на приусадебных участках дёрн был продан государству.

Река москва по образцу невы тоже стала глубоким каньоном, стены которого глядят стоэтажными окнами друг на дружку.

Речная водь – предмет оживлённого экспорта. Но её добывают в чистых источниках и, не тратя на пополнение рек, продают на экспорт, так что до москвы доходит только муты-мутынная водь.