Текст книги "Еду в сад"

Людмила Петрушевская
Еду в сад
^{Одноактная пьеса}

© Людмила Петрушевская, 2012

© ООО «Издательство Астрель», 2012

© ООО «Астрель-СПб», оригинал-макет, 2012

© Сергей Козиенко, фото, 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Действующие лица

М.

О.

М. Ну вот. Ты сыта? Будем сейчас пить чай.

О. Чая много не выпьешь.

М. Что?

О. Я говорю, чая много не выпьешь.

М. Это в каком смысле ты говоришь, чая много не выпьешь? А? Ну?

О. Так просто.

М. Полчашки тебе надо? В этом смысле?

О. Налейте, ладно, чашку, чашку. Шутка, шутка.

М. Шутка? В чем эта шутка?

О. Я пошутила.

М. Пошутила. Хорошо. Ну что, будешь пить чай?

О. Чая много не выпьешь.

М. Опять шутка?

Пауза.

У меня пряники есть, даже тортик вафельный остался.

О. Я сладкое не очень обожаю.

М. Не хочешь как хочешь.

О. Я больше обожаю покрепче.

М. Ну сама себе нальешь заварки сколько хочешь. Я ведь все понимаю. Я в курсе насчет заварки. Можешь не скрывать. Вы пили чифирь. Я знаю это.

О. Да, мы одну заварку пили.

М. Но теперь это уже прошло, понимаешь? Все прошло.

О. Когда получалось, то пачку чая на бокал кипятку.

М. Но это же вредно, это на сердце влияет, что ты, Оля.

О. Ну да, начинается колотун (показывает на грудь), в больничку пойдешь, таблетку дадут. Они орут, опять чифирь, ты себе сердце сорвала, больше сюда не шастай.

М. Все это было и кануло в прошлое, Оля. Сейчас уже сердце надо беречь, это важно для дальнейшей жизни. Надо жить уже, Оля. Жизнь – самое прекрасное, что есть у тебя. Ты не умерла, Оля! Это главное.

О. Можно, я буду вас мамой называть? Мама, я говорю тебе большое человеческое спасибо.

М. Мама… Скорей сестра… Ну ладно, ладно. Хорошо, хорошо. Всё, всё.

О. Просто огромное, мама. Вы, мама, меня спасла.

Кланяется, сидя на стуле в позе орла.

М. Это был мой долг, понимаешь? У каждого человека есть свой долг, сказала она. Вот так. И у тебя теперь будет как у всех. Встать вовремя, умыться, одеться и на работу.

О. Ну и что? Все равно спасибо. Никто и никогда обо мне так не думал, как вы.

М. (не слушая). Это долг, и у тебя он должен быть.

О. (не слушая). Я когда получила твое первое письмо…

М. Долг – это совесть, понимаешь? Но об этом потом.

О. (не слушая). Я когда твое первое письмо получила, я просто как с ума сбесилась, бегать начала вокруг столовой. Никто мне не писал…

М. Совесть даже в зачаточном состоянии есть у всех, у каждого. Отсюда муки. Муки совести.

О. Я целовала каждую строчку, понимаешь? Плакала. Кто-то обо мне подумал! Не всё о них! Они получали письма, а я нет!

М. Муки совести. Ты ведь мучилась.

О. Да, ааа, как я мучилась! Не спала. Все думала.

М. А больше всего ты мучилась, что убила. Я знаю.

О. Нет, как раз что еще не убила!

М. Не убила? Ты – не – убила? Ты?

О. Да, я мучилась. Представляла, как его убить. Разрешите твою руку. (Хватает руку М., целует.)

М. (выдирая руку). Ну вот еще. Как раз! Додумалась. Брось, брось. Ты брось тут эти мысли и планы. Ты уже на воле, на во-ле! Мы добились этого. Ура! (Пауза.) Скажи «ура». Ну?

О. Ура?

М. Будь счастлива!

О. Ура? С какого это я подпрыгу буду счастлива? Елы-палы. После всего что со мной эта тварь устроила?

М. Ты на воле, а другие еще сидят.

О. Сидят правильно они. Воровки и мокрушницы. Убийцы. Меня чуть не зарезали.

М. Ты же убила ребенка.

О. А, это. Так это каждый тогда убил ребенка. Кто аборт сделал.

М. Нет! Ты убила ребенка и вынесла его в контейнер!

О. А куда еще, на кладбище нести? Куда? Сказала она.

М. Вот! Вот я и говорю, другие сидят за то же самое, за убийство, за сокрытие, за обман, а ты! Ты теперь спокойно и свободно можешь жить. Всё! Все уже хорошо. С тобой все в ажуре. Ты можешь отдохнуть. Да. Кстати, о сидящих. Теперь у меня следующая проблема. Знаешь, я начала теперь хлопотать об Анджеле.

О. Об Анджелке? Да она мокрушница. Она ведь зарезала! Ну якобы одного там дядьку. Ей дали за соучастие, а убила-то она! Она с самого начала сказала это нам и предупредила. Что кто ее тронет, она воткнет в глаз ночью стеклышко. Прячет стеклышко где-то на зоне. Я не нашла стеклышко. Искала и не нашла. Многие искали. Анджелка гордилась. Ее же к нам перевели за драки полгода назад из Казани. Она порезала там одну, но никто не определил, что это она. А она нас предупредила, что это она. Анджелка о, пользуется авторитетом. Она сейчас беременная от трех конвойных с пересылки.

М. Ну не надо, не надо. Ты что это, нехорошо, так стучать на подругу по несчастью. Беременная? Это важно.

О. На седьмом месяце.

М. Беременная… Тем более надо за нее хлопотать. Пусть выйдет на свободу с чистой совестью и с ребенком.

О. Да нужен ей этот ребенок. Она сказала, выйдет, так продаст его цыганам, которые с детьми ходят на вокзалах. Или вообще за тысячу баксов торговцам детьми по Интернету, вот. Это та еще аферистка, елы-палы.

М. Ну, ну, ну.

О. Или свернет ему набок шею и сама с ним будет ходить. Припеленает так шею, она и срастется. Мечтала… Или ручки отрубит. Потомку этому конвоирскому. Так планирует. Будет собирать деньги на операцию на новые ручки. Она его заранее ненавидит. Они, говорит, меня там затрахали на пересылке. Чересчур гордая. Что, меня не трахали? Всех. Пересылка – это надо перенести. Да! Но я, я не забеременела. Всё! Хватит! Сказала она.

М. Она на дне пропасти.

О. Не одна она оказалась на дне пропасти! Еще диктует. Кто ей лизать будет.

М. Не надо, вот не надо. Ты избывай свою злобу. Когда нам плохо, мы стараемся винить всех вокруг, а побеждает добро! Добро, понимаешь? Надо винить себя! Тебя мы ведь получили? Теперь начинай, вини себя! Только одну себя в этом во всем! Надо работать!

О. Вот вы еще Анджелку получите. Вот погодите. Увидите небо в клеточку.

М. Да. Небо в алмазах надо говорить увидим.

О. Небо в алмазах вы тоже увидите, так и знайте.

М. И мы ее получим, Анджелу погибающую. Наибольшая победа, это когда самых тяжелых удается спасти. Легкие сами спасутся. Убийц, детоубийц, матереубийц, мошенниц, которые грабят пенсионеров, их надо выводить из ада. Им жить страшнее всего. Им убитые и обманутые являются. Они об этом пишут нам.

О. Вы так думаете? Вы ошибаетесь. Они авторитеты. Убийц, их уважают. Их боятся. То, что они видят убитых, – это они лепят дуру! Ни тра-та-та они ни в каком сне не видят. Они бы рассказывали. А так они огребают от вас ваши письма и ходят смеются, за меня хо-дай-ствуют, ам быр-лым бырлым, мать.

М. Ходатайствуют. Не надо, не надо употреблять ненормативную лексику. Через сто лет люди вспомнят о нас, и что они вспомнят? Ненормативную лексику? Что найдут археологи? Жвачку жеваную на тротуаре? Крышки от бутылок? Больше будет нечего? Ведь восстание в России начнется, только если перестать водку продавать! И сахар! Так говорит наш учитель. И ты, уже спасенная, опять за старое?

О. Простите дуру. Господь все видит! Один Господь все видит! Господи, утешителю! Подай милостыню! Господи! Я потеряла себя!

М. Плакать сейчас не надо. Не жалей себя. Не надо. Плакать надо было тогда, перед. Понимаешь? Но не после.

О. Мама! Никто никогда со мной так не говорил. Никто обо мне не заботился как вы.

М. Повторяю, я выполняла свой долг. Теперь ты должна выполнять свой долг. Работать, совершенствоваться, учиться.

О. Я, когда получила ваше первое письмо, я не смеялась над вами как другие, как Анджелка. Я целовала каждую строчку. Плакала. Не то что другие.

М. Они смеялись?

О. Да. Над вами. Письмо счастья пришло, гы-гы-гы, тра-та-та. А ты получила? И я получила. Ходайствовать будут, гы-гы-гы.

М. Они скрывали свои чувства и боялись насмешек окружения.

О. Я думала, что никогда не получу. Когда получила, никому не сказала, только бегала по кругу.

М. Ты наш человек.

О. Руку поцеловать… Можно руку?

М. Ну вот еще. Ты человек, ты обыкновенный счастливый человек, ты готова обнять весь мир. Я просто первая попалась тебе на этом твоем новом пути. Успокойся и во всем будь благодарна учителю Владимиру.

О. Ну просто руку поцеловать…

М. Тогда я бы хотела теперь с тобой серьезно поговорить.

О. Вот не надо. Вот это не надо. Все хотели со мной серьезно поговорить. Хватит.

М. Ну когда-нибудь это наступит!

О. Ну я вот не хочу. Сегодня, в первый вечер нашей встречи, я хочу поднять тост и поднимаю за тебя, мама!

М. Надо сказать «поднимаю этот бокал», ну чашку. Тост произносят, а не поднимают. Это все равно что сказать «я поднимаю свое поздравление».

О. За тебя, моя мама! Поднимаю свое поздравление!

Наливает полную чашку заварки.

Простите, что всю заварку себе налила. Иначе не могу, очень переживаю. (Пьет, сплевывает в сторону.) Это че за щи?

М. Это можно, это мята, я сама собирала и сушила. Это полезно. Чай на ночь вредно, а то не заснешь.

О. О! Я не засну! Закурить не найдется?

М. Ты решила продолжать курить все равно? Несмотря на то, что ты на свободе?

О. Я же на свободе!

М. Курить-то вредно! О курении предупреждает Министерство даже здравоохранения! Это не свобода, делать что душе угодно! Такая свобода уже поставила тебя вне… вне жизни!

О. Мама! За курение я отдам все и свою молодую жизнь в том числе!

М. За твою жизнь боролась я, тебе она досталась просто так, ты не боролась! Поэтому ты считаешь, что можешь ей разбрасываться?

О. Я никого не просила меня рождать. Я, может, много раз хотела уйти. Если я такая. Ну и не нужно мне жить.

М. Вот я и говорю, что тебе твоя жизнь досталась просто так, как животному. Как кошке или там…

О. Собаке.

М. Или там белке. Ты за эту жизнь не сражалась, не боролась. Ты ее просто так проводила, как… ну как кошка или это… там, я не знаю, ну… опять-таки белка.

О. Да? Да? Как собака? Так вы хотите сказать? Что я жила как собака? Собачьей жизнью?

М. Как ни странно, позволишь мне сказать правду, да.

О. Ну спасибо.

М. Звание человека еще заслужить надо. Человек! Понимаешь? Человек – это звучит гордо!

О. Ха-ха.

М. Погоди. Ведь ты же мне писала, что хочешь жить как человек, писала? Как человек, а не как животное, которое, что хочет, то и делает.

О. Я сидела! На зоне сидела. И там я и была животное, которое идет куда ведут, и ест что дают, и спит где разрешили. И делает что надо другим! Да! Всё делает, а то убьют. Это и была собачья жизнь. Но даже там мы имели право на беломор.

М. Беломор – это не бело-мор, а человеко-мор. Он убивает.

О. Ну пусть он меня убьет, на тра-та-та мне такая жизнь. Я хочу курить, курить, курить я хочу! Можно, я пойду к соседям постучусь?

М. Пока нельзя. Ты знаешь, я долго добивалась этого дня. Мы все добивались, и в первую голову Владимир Георгиевич. Дня твоего освобождения. Это первая наша победа, нашего благотворительного фонда! Мы гордились тобой!

О. Ни тра-та-та это не освобождение, а новое заключение! Дайте посмолить, ну дайте! Верните меня на зону! Я пойду на улицу, стрельну у мужчины.

М. Пока что тебе нельзя выходить одной, потому что у тебя нет документов. Регистрации нет. Заберут.

О. На улице я познакомлюсь, заработаю. Тра-та-та по-быстрому у какого-нибудь водилы. Будет мне и на пиво, и на папиросы. Выйду на улицу! Дайте я выйду! Сколько я этого ждала, думала, выйду на улицу! На улицу! Покурю! Выпью!

М. Если ты так настаиваешь, я специально купила для тебя беломор. Кури.

О. (закуривает). Спасибо, мама. Ну зачем тра-та-та ты меня воспитываешь? Ну все уже, я конченая тра-та-та. Другая подумала бы работать, а я работать не буду, когда я могу на бутылку быстро себе собрать у мужчин. Я их терпеть не люблю!

М. Владимир Георгиевич все это учитывает и со мной беседовал об этом.

О. Кто?

М. Владимир Георгиевич, руководитель нашего центра. Он, кстати, хотел с тобой познакомиться.

О. Ему сколько?

М. Шестьдесят шесть.

О. О! Да, такие хотят познакомиться.

М. Он замечательный человек и педагог.

О. Вот педагогов нам хватит. Не надо. Я сама его могу так воспитать! Он за мной будет на карачках ползти просить. Меня старики знаете как хотят?

М. Он очень много сделал, чтобы поставить тебя на правильный путь. Он тебя освободил, кстати. И он не курит и не пьет.

О. Врет.

М. В каком смысле?

О. Курит и пьет.

М. Ты-то откуда думаешь?

О. Я много чего знаю в натуре.

М. Надо говорить не «в натуре», а «о натуре», о натуре, допустим, человека. Но ты не права.

О. Я права, о натуре. Я, о натуре, очень опытная. А вот ты, мама, о натуре лох. Тебя обмануть как два пальца тра-та-та.

М. Это другой опыт. Это опыт другой жизни. Теперь ты должна приобретать опыт веры в людей, веры в себя.

О. Че-го?

М. Ну все, скоро укладываться спать. Сегодня ты наконец выспишься.

О. Зачем? Я не хочу, о натуре. Спать в первую ночь!

М. Начинается нормальная человеческая жизнь: да, ночью спать, рано утром вставать, делать зарядку… Как вот делаю я.

О. Новости, о натуре.

М. Приготовить и съесть завтрак, потом идти на работу.

О. Я еще не сдурела, о натуре, блин. Такими вещами на свободе заниматься. Я люблю ночью погулять… С друзьями! Так? Спать потом сколько хочешь… Встать, сразу покурить, выпить, закусить… И всегда в компании. Никогда одна! Это мое правило на свободе.

М. Нет! После работы в библиотеку…

О. А-а…

М. Читать, заниматься, или смотреть хорошую программу по телевизору по каналу «Культура», или писать письма, говорить по телефону.

О. Во, я так и жила все последние годы: подъем, гимнастика, умывание ледяной водой, завтрак, работа в цеху…

М. Правильно, правильно! Это жизнь! По режиму и с пользой!

О. Обед…

М. Верно, правильно.

О. Потом опять работа в цеху, потом в столовую на ужин, потом телевизор или писать письма, стирать, пришивать, гладить. Потом отбой, потом разборки.

М. Но еще надо сделать то, что только на свободе можно, – в лагере тебя кормили, обували-одевали, заботились о здоровье, а на свободе придется и зайти в магазин, купить еды, и самой приготовить ужин, после еды помыть посуду, вынести мусорное ведро, протереть пол в кухне, постирать белье, принять душ… Вытереть после себя пол в ванной, помыть ванну, раковину и унитаз обязательно, протереть зеркало в ванной, все предметы гигиены… Приготовить одежду на завтра, проверить пуговицы, молнию… Чтобы все висело чистое, свежее на завтра. Почистить обувь. Чтобы ни о чем не заботиться утром второпях, ничего не искать. И, сытая, чистая и довольная, лечь спать с книжкой.

О. Ой, мама, давайте будем говорить о всем хорошем, о натуре, блин. Что это все, стирать, подмывать, готовить…

М. Надо следить за своей речью, чтобы никто не мог догадаться о нашем прошлом… Вот это словцо «блин», оно означает что?

О. Ну блин.

М. О нет! Оно заменяет ругательство, грязное ругательство, оскорбляющее именно женщину. Ты не задумывалась?

О. Я вообще-то много задумывалась. Я, блин, извиняюсь, люблю много думать – вот почему именно у меня такая судьба? Почему, блин, извиняюсь, изо всех вариантов какие есть мне, о натуре, досталась эта жизнь? За что, блин, извиняюсь, именно мне?

М. Оля! Давай заменим слово «блин» на слово «пардон»? Всегда вини себя! Не других, а именно себя. Анализируй свое поведение. То есть: в чем я оступилась? Где моя вина? И уже потом, проанализировав, ты можешь ответить на вопрос «за что».

О. В чем я оступилась и провинилась, блин…

М. Пардон!

О. Что меня трахнули маленькую, в четырнадцать лет? Почему именно у меня мама умерла? Почему меня посадили в детскую колонию…

М. Да, вопрос этот остается открытым. Кто виноват?

О. Я спрашивала Бога: за что? За что мне такая судьба? Что у меня растет живот? Мама лежала в больнице после операции… Я жила у опекунов… Мама их сама выбрала, соседи по подъезду, она сказала, тетя Рая хороший человек… У нас с тобой больше никого нет. Я разве что-нибудь понимала, когда меня муж тети Раи, мой опекун, заставлял пить водку? Говорил, что ты с этими в подъезде отираешься, я ревную. Как только тетя Рая уходила в больницу к маме дежурить на ночь, он меня поил водкой. Потом говорил, что это я с парнями пью. Называется опекуны, блин!

М. Пардон.

О. Опекуны, пардон.

М. Да я знаю это, ты рассказывала. Он все отрицал. Он говорил, она с пацанами путалась в подъезде, водку пила. Домой на бровях приползала. Я с ним встречалась даже. Твоя опекунша бывшая как раз Раиса горевала, что мы за ней смотрели, а она теперь приписывает нам. Обычная история, да.

О. Врет, все врет! Ооо… Теперь жалею, что я ребенка в контейнер вынесла, сейчас бы сделали анализ, что это он отец. Его бы посадили.

М. Я много занималась твоими документами, то, что мне давали, не всё и дают ведь нам. И писала письма в твою защиту.

О. Спасибо, пардон. Можно я буду называть вас мамой?

М. Погоди. Вот ты говоришь, что жалеешь о том ребенке.

О. Мама! Моя мама! Моя мама в могиле!

М. Не хочешь говорить. А только тогда, когда ты начнешь повторять свою историю, как ты вынесла ребенка в мороз в помойку, только тогда ты вылечишься.

О. Не ребенка, а плода я выбросила! Он родился шестимесячный! Называется плод, и всё! Аборт был! Я спицей себя протыкала!

М. Ну так называют, плод, но иногда и таких выхаживают. Знаешь, как люди борются за жизнь маленьких деток? Знаешь? Целые клиники!

О. Мама, только ты меня спасешь, спасаешь. Все от меня в ужасе. Моя живая мать! Живая! (Кланяется, сидя по-турецки на стуле.)

М. Спасибо, но пойдем дальше. Я не завоевала право называться матерью, я еще мало сделала. Мать делает для своего ребенка всё! Отдает даже жизнь.

О. Моя мама! Моя мама!

М. Я тогда смогу называть себя чьей-то мамой, когда воспитаю человеком! И так воспитаю, что, даже когда умру, мое дитя не сойдет с прямой дороги!

О. Моя мама. Она уже в могиле.

М. Утром встать, гимнастика, душ, завтрак!

О. Душ я не терплю, в натуре. Я люблю, б… пардон, в ванной лежать.

М. Преодолеть, преодолеть! Вот в чем заключается счастье жизни, в преодолении!

О. Я, блин, пардон, мама – о натуре! – терпеть ненавижу душ, знаешь, что такое душ был? Знаешь? Знаешь, что меня заставляли? В твоем этом душе?

М. Все это позади, крепко знай. Все ушло. Ты будешь одна в ванной. Ни одного человека, кроме тебя.

О. Я как слышу, пустили душ, запахло кипятком и мылом…

М. Не жалеть себя! Не жалеть! А то ты не будешь готова к суровым испытаниям!

О. Вы не знаете моей жизни!

М. А ты не знаешь моей!

О. Как меня мучили!

М. Всех мучают. Да!

О. Меня мучили!

М. А как меня мама с сестрами мучили! Мама работает, сестры в техникуме, а я из школы пришла и все приготовить должна, все выстирать, выгладить вчерашнее что высохло! И уроки успеть! Зато я и готова к любым трудностям! Я получила высшее педобразование заочно, несмотря ни на что!

О. Вы когда меня полюбили?

М. Че?

О. Вы меня полюбили уже когда?

М. Когда? Через нас проходят сотни ваших писем. Меня поражали многие истории жизни. Но я увидела, что тебя сильно сломала судьба. Ты осталась одна после смерти матери. Такая история сироты!

О. Да, сироты, правильно! А я полюбила тебя сразу, как увидела твое письмо. Я попросила тебя прислать хоть маленькую фотографию. Ты прислала! Я плакала над этой фоткой. Я сразу сказала: это будет моя мама! Моя хорошая. Золото мое!

М. Ты должна понять, Оля. Что я часто сталкиваюсь именно с таким типом отношений. Когда наш фонд берет на контроль чьи-то письма, я знаю, что придется столкнуться и с этим. Нас Владимир Георгиевич инструктирует. Это называется всегда «перенос». У вас в отношении нас идет перенос всех чувств. Но ничего не поделаешь. Вы начинаете воображаемо любить незнакомого человека, который вами занимается. Воображаемо!

О. Как воображаемо?

М. Так говорится. То есть не видя. На расстоянии.

О. Я люблю тебя воображаемо с первой минуты, мама.

М. Ты не должна забывать и о своей родной маме (смотрит в папку) Александре Ароновне.

О. Не забуду мать родную, но и вас тоже.

М. И о той роли, которую ты сыграла.

О. Я не сыграла, вы что.

М. Я имею в виду ту роль, которую ты сыграла в ее смерти.

О. Не играла, не играла я. Вы что-то путаете.

М. Она умерла от инфаркта миокарда. А вовсе не от рака.

О. Я ни при чем.

М. Теперь ты взрослая, ты сама была мать, и, может быть, ты можешь оценить степень той тревоги, которая поселяется в сердце матери за своего родного ребенка.

О. Да какая я там мать-перемать. Вынесла в пакете, и всё. О натуре!

М. Ты ведь его жалела? Это была девочка. Сейчас бы ей было десять лет.

О. (крестится). Не дай бог.

М. Жалеешь ее?

О. Я себя жалею.

М. А в результате чего ты родила?

О. А в результате изнасилования.

М. Ну вот! Вот представь, что твою дочь в четырнадцать лет изнасиловали. Ведь ты будешь переживать, нет?

О. Я и сама не хотела жить, чего уж там.

М. Потом, когда тебя освободили из колонии, подруга твоей мамы Колокольникова Любовь Васильевна как тебе помогала! Сохранила тебе комнату. Продукты возила. Приезжала из-под Москвы.

О. Раз в неделю кило пшена и кило гречки.

М. Кур возила, пока ты устроишься на работу.

О. Одну курицу! А она на самом деле выносила со своей птицефабрики двух кур за смену! Десять кур в неделю.

М. Ну ты судья, да? Безо всякого образования еще и судья? Над человеком? А спасибо сказать?

О. Я когда у нее жила с Андрюшкой маленьким, я же видела, что там проходной двор, к ней за курами ходили все кому не лень. Она продавала. А нам с Андрюшкой одну в неделю! Как прожить на это? А потом вообще перестала приезжать.

М. Она сказала: приедешь вечером в пятницу, а Оля в ночной сорочке, да подруга с сигаретой, ребенок ползает по грязному полу и какие-то парни в одних трусах в пять вечера едва вставши.

О. Это были мои единственные друзья, кто меня не бросил! Я вернулась из колонии, ни работы, ни школы… Ни мамы…

М. На столе пустые бутылки.

О. А как вы думаете, если в гости приходят ребята, то что? Без бутылки? С пустыми руками? Или пачку макарон с собой они принесут?

М. Каждую пятницу одна и та же картина.

О. Да, по пятницам вечером на выходные собирались мои друзья. Что же я, одна буду жить? Я же не волк! Я человек! А человек должен иметь друзей, ведь так? Ведь и у вас есть кто-то! В гости к вам ходят!

М. А что эти друзья у вас там делали? Ну что? Пили, курили?

О. Ну как все. Анекдотики там… О жизни говорили.

М. Сожительствовали.

О. Послушай, мама.

М. Ночевали.

О. Да! И ночевали!

М. Все в одной комнате.

О. А где же! Соседка жила старушка.

М. Она милицию вызывала.

О. Ох эта баба Паня.

М. Все это в материалах дела.

О. Она сама брагу варила, ребятам продавала.

М. Тетя Люба рассказывала, что привезет она, сварит куру ребеночку, он не ест, а все гости едят да похваливают.

О. А что я должна, не ешьте мое, это мне? Да? Они единственные, кто мне хоть что-то приносил. Даже молока у нас часто не было, попросишь, они принесут сыну. Заботились.

М. А отец?

О. А откуда я могу доказать, кто отец? Это был первый мой праздник, когда я пришла из колонии, ребят было пять человек в Новый год, девочек трое кроме меня, да они сказали, что, когда все напились и уснули, еще кто-то подваливал. Вообще девчонки говорили, что первый был там один Вася.

М. И это его ребенок?

О. Его мать ко мне во дворе подошла, заглянула в коляску, засмеялась и пошла.

М. Знаешь, ребенок сам по себе имеет ценность.

О. Имел.

М. Имеет.

О. Его же забрали у меня.

М. Он имеет ценность несмотря ни на что. Я тоже выросла без отца, нас три сестры, Ольга как ты, Ирка и я. Старшие девочки от отца, а потом он умер, и через год родилась я. Меня воспитывали в черном теле, никаких поблажек. Мама меня не любила и легко бы отдала куда-нибудь, если бы могла. Она меня стыдилась. Не говорила вообще, откуда я зародилась у нее. Какая-то постыдная история, мама скрывала. То ли после работы ее кто-то встретил… Сестры вообще меня третировали. Я все, все поэтому умею делать!

О. Мама, у тебя денег нет?

М. Денег?

О. Ну для меня вам не дали мне?

М. Я хочу тебе вот что рассказать, что не только ты была жертвой, но каков итог? Я забеременела вот как ты в пятнадцать лет, и меня отвели на аборт. Сестры увидели, что меня рвет.

О. А от кого, интересно?

М. А! (Смеется.) Я обиделась на них, Ирка меня стукнула по руке, когда я горячий чайник несла. И я ушла вечером из дому. Ногу обварила хорошо тогда. Стояла в метро, денег на билет не было. Стояла до последнего пассажира у касс. А потом мне какой-то человек предложил помощь. Нужна ли вам помощь. Я сказала, что да. Он меня привел к себе, накормил, постелил на диване, сам лег в кухне. Это была моя единственная любовь в жизни. Тогда, подчеркиваю, единственная. Утром он меня проводил до метро, а адрес я не спросила… Всё. Больше я его не встречала. И сестры меня отвели на аборт два месяца спустя. Они меня ненавидели и презирали, куда бы я еще и с ребеночком неизвестно от кого… (Задумалась.)

О. Вот так.

М. Но я несмотря ни на что стала человеком! И у меня есть любовь всей моей жизни! Да! Я тебе сейчас дам его брошюру.

Достает брошюру из кипы, лежащей на полке.

Тут всё. Ради чего стоит жить. Надо читать по одному абзацу в день. И много думать. На ночь надо подкладывать ее туда где болит. Я специально купила сто штук.

Протягивает брошюру О. В дальнейшем О. ею манипулирует – то размахивает книжечкой, то шлепает себя по ладони и т. д.

О. Главное дело, что у меня ведь были родные, моя бабушка, она осталась в городе Минске с новым мужем, и там сестра мамы от второго брака, а папа вообще житель Москвы… Мама сюда и переехала, чтобы быть к нему поближе… Но его жена нас не любила и не приняла. У моего дедушки московского тоже дочь осталась… Но папина дочь, моя сестра, уехала в Америку…

М. Мы ей написали.

О. А она?

М. А она пока нам не ответила.

О. А моя бабушка?

М. Твоя-то бабушка уже умерла.

О. А моя та двоюродная сестра в Минске?

М. Мы ей писали. Она моложе тебя на семь лет.

О. Не ответила?

М. Пока что нет.

О. Я им тоже много писем писала. Наверно, зря. Они не любят, когда из зоны. Андрюшеньке писала письма с картинками, из газет вырезала смешные картинки. Но потом мне ответили, что такого в детдоме не числится. Андрюшенька умер?

М. Я же сказала, что его усыновили. Когда тебя лишили материнства.

О. И правильно лишили. Там, может, его полюбят. Он такой тихий ребеночек, бесхитришный… Никогда ничего сам не попросит. Даже не думает, что ему что-нибудь полагается… Как-то у нас не было что есть, уже второй день не было, он нашел на кухне у соседки кусок сухарика и мне принес. Сам голодный, а принес мне. Андрюшенька очень хороший человек, Иисус Христос. Иисус Христос все время приходит на землю в разном облике, мне одна верующая говорила. И как женщина являет себя, и как старик, и как ребеночек.

М. Да, ты мне это писала.

О. Я все время думала об этом.

М. Ты еще молодая и родишь. Ты ведь многое поняла.

О. Дай папиросу мне.

М. дает ей папиросу. О. кладет брошюру на стол. М. ее перекладывает на полку.

Господи (закуривает) утешителю… (Затягивается.) Помяни царя Давида и всю кровь его.

М. Я плакала над твоими письмами.

О. Я давно не плачу. Только думаю: за что – о натуре! – бл… пардон, мне такая судьба.

М. Тебе ведь сообщили, что лишили тебя прав.

О. смеется.

Это сообщение у тебя в личном деле.

О. Всё вы знаете.

М. И ты знаешь, что ребенка усыновили. В твоем деле есть это сообщение. Кому же ты эти письма с картинками писала?

О. Так… Думала, врут. А кому мне еще писать?

М. Так что не надо изображать дело так, что ты впервые об этом слышишь. Нас предупредили о том, что почти все преступницы еще и все время врут. Фантазируют. Придумывают всё.

О. Ну казните меня. Что такого. Приговорите.

М. Казнь отменена. Я это тебе говорю, чтобы ты не создавала такой трогательный образ.

О. Да не буду. Не буду.

М. Такой несуществующий образ. Играть не надо. И так жизнь покатилась под откос с подросткового периода, что уж тут лишнее на себя брать. Не надо. Я верю.

О. Ну расстреляйте.

М. Ты просто забыла, что мы всё знаем.

О. Всё?

М. Буквально всё. В личном деле собраны все показания всех свидетелей и соседей.

О. Комнату мою отобрали.

М. Мы боремся.

О. Не имели права.

М. Владимир Георгиевич обещает. У него есть какие-то каналы.

О. Вечная ему благодарность. (Кланяется со стула.)

М. Так что не наваливай на себя лишнего, известно всё.

О. Нет, не всё, вы, о натуре, пар… пардон, блин, знать всего не можете.

М. Можем! Очень можем!

О. Вы не можете знать, как я не могла плакать, когда узнала, что мой друг Иван из нашего дома в больнице умер. Никто меня не видел. Я ушла и ходила с Андрюшенькой на руках по улице.

М. Соседка видела, что ты ушла с Андреем в холод, а он был плохо одетый.

О. Ничего не соображала.

М. Сама оделась, а ребеночка кое-как.

О. Да не во что одеть было. Шубки у нас не было, ребята загнали за шмаль. Когда не было денег, шли и продавали соседям.

М. Это отражено. Это было решающее, когда лишали родительских прав заочно. Показания соседей, которые говорили, что ты с ребеночком никогда не гуляла, только в тот раз зимой и с раздетым.

О. Сволочи.

М. Поэтому я за тебя боролась всеми силами.

О. Я с тех пор не плачу.

М. Я знаю, это отражено.

О. И героин мне в карман мент подложил. Героин для нас был дорогой слишком.

М. Здесь пока все неоднозначно.

О. Потому что бабушка уже была при смерти, соседка моя, и была перспектива получить всю квартиру, если меня арестуют.

М. Это все неоднозначно. Есть показания, что вы у себя на кухне варили маковую соломку.

О. Ребята? Я не в курсе.

М. Это есть в твоем деле.

О. Во как. Но у вас в деле нет, кто поселился после меня в моей квартире? А я вам могу сказать, я предполагаю, что знаю даже фамилию, Чердышкина. Ребята, мои друзья, узнали по своим каналам. А ее родной брат, им сказали, это Федягин Дмитрий, это тот мент, который меня остановил, когда я шла устраиваться на работу санитаркой, мне дали направление на бирже труда, и он привел меня в отделение милиции неизвестно с какого подпрыгу, и там они меня обыскали и нашли у меня героин в кармане. У них героин там в отделении как у нас чифирь на зоне. Вот кто мою квартиру получил?

М. Очередники какие-то.

О. Проверьте вот фамилию. Чердышкина или Чертушкина она по мужу, а так ее фамилия как у мента, Федягина. Имени я ее не знаю. Я знаю, что они из Тулы. Какие они могут быть в Москве очередники?

М. Откуда такие данные?

О. Оттуда. Мне ребята написали. Они этого Федягина знают по другим делам, он наркотой торгует. Они хотели его посадить, им сказали, что нельзя, он своему начальнику зарабатывает этим героином. Сейчас он перешел в железнодорожную милицию, они там на вокзалах отлавливают в поездах тех ремонтников гастарбайтеров, которые везут на Украину доллары. Ребята все мои знают.

М. Все письма твои отражены в личном деле. Там таких писем не было.