Текст книги "Три девушки в голубом"

Людмила Петрушевская
Три девушки в голубом
^{Комедия в двух частях}

© Людмила Петрушевская, 2012

© ООО «Издательство Астрель», 2012

© ООО «Астрель-СПб», оригинал-макет, 2012

© Сергей Козиенко, фото, 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Действующие лица

Ира, молодая женщина, 30–32 года

Светлана, молодая женщина, 30–35 лет

Татьяна, молодая женщина, 27–29 лет

Леокадия, свекровь Светланы, 70 лет

Мария Филипповна, мать Иры, 56 лет

Фёдоровна, хозяйка дачи, 72 года

Павлик, сын Иры, 5 лет

Максим, сын Светланы, 8 лет

Антон, сын Татьяны, 7 лет

Николай Иванович, знакомый Иры, 44 года

Валера, муж Татьяны, 30 лет

Молодой человек, 24 года

Кошка Элька

Котенок Маленькая Элька

Действие происходит на даче под Москвой, в Москве и в Коктебеле.

Часть первая

Картина первая

Детский голосок. Мама, сколько будет – у двух отнять один? Мама, хочешь расскажу сказочку? Жили-были два братья. Один средний, другой старший и один молоденький. Он был такой маленький-маленький. И пошел ловить рыбу. Потом взял он совочек и поймал рыбу. Она по дороге у него захрипела. Он ее разрезал и сделал рыбную котлету.

Сцена представляет собой дачную веранду. Ира готовит воду с лимоном. Дверь в комнату, дверь во двор.

Ира. Павлик, как ты себя чувствуешь?

Голос ребенка. Немножко хорошо.

Входит Фёдоровна. Она в довольно-таки старом халате, на ногах желтые резиновые сапоги. Под мышкой у нее кошка.

Фёдоровна. Ты не видела котенка-то? Котенок пропал. Не вы прикормили?

Ира. Нет, нет, Фёдоровна. Я уже говорила.

Фёдоровна. Котенка нет третий день. Мальчики ваши, что ли, убили? Заступом, что ли, зарубили? (Заглянув в комнату.) Что он у тебя лежит белым днем, вставай, вставай, что он как кислый пряник.

Ира. У Павлика тридцать девять и три.

Фёдоровна. Простыл, что ли? А им говори не говори, они в речке сидят до победного конца. Вот мать потом и страдает. Они мальчики, им надо. Вчерашний день пошли в малину. А там завязь сыпется. Гвоздодер у меня на дверях лежал, теперь не знаю, на кого и подумать. Котенка убили. С четверга нет. Третий день. Я думала, она его на чердаке держит, полезла на чердак, она мяукает, сама ищет. Ну что, Элька, где твой питомец? А? Мяу! Тут не мяу, тут злые ребята. Я знаю. Я за ними наблюдаю.

Ира. Нас не было в четверг, мы ездили в Москву мыться.

Фёдоровна. Вот накупала, вот он у тебя и заболел. Ты его выкупала, а он того же дня пошел на речку грехи свои отмывать. Ему надо! Я правильно не хотела тебя к себе пускать, теперь на участке трое мальчиков, это даром не пройдет. Дом сожгут или еще тому подобное. Котенка сманили. Я давно заметила, мальчики им интересуются. То молочком его вызывали с чердака, то бумажкой орудовали перед ним.

Ира. Фёдоровна, я же говорю, нас в четверг не было.

Фёдоровна. Наверно, опять соседский Джек его разорвал. Собака разорвала. Это же не собака, это громила! Котенок тут испугался, мальчики за ним погнались, вот он и прыгнул к соседям. Это же надо знать!

Ира. Это Максим с Антоном, наверно.

Фёдоровна. Наверно, а что толку! Котенка не вернешь! Это они, точно они! Собрались с силами. А еще Ручкины, напротив их участок, они купили от большого разума ружье ихнему Игорю Ручкину. Игорь Ручкин купил, короче говоря. И стрелял бродячих собак. И моего Юзика убил. Юзик, кому он помешал на лугу? Я ничего не сказала, Юзика подобрала, схоронила, а что им говорить? Их дом на всю Романовку славен. И что же, неделя проходит, другая проходит, ихний Ленька Ручкин с пьяных глаз утонул. Разбежался в речку с бугра головой, а там глубина тридцать сантиметров. Ну? Какой спрос.

Ира. У Павлика тридцать девять, а они под окном как кони бегают, Антон с Максимом.

Фёдоровна. Там же бальзам посажен, под окнами! Я им скажу! Чистотел посажен!

Ира. Я говорю: ребята, бегайте на своей половине! Они говорят: это не ваш дом, и все.

Фёдоровна. И! Нахальство – второе счастье. Там на горе дом, где Блюмы живут. Барак двухэтажный. Все Блюмы. Сколько раз нижние Блюмы судились, чтобы выселили Вальку Блюма, он комнату занял и дверь на ту половину забил, где Блюм Изабелла Мироновна умерла. Блюм Изабелла Мироновна была у меня в детском садике музработником. Слабый была музработник, еле ползала. Придет, отдышится, над супом плачет, обтереться нечем. Я, говорит, концерты играла, теперь «Над Родиной солнце» сбиваюсь, поверьте, Алевтина Фёдоровна. Что уж верить, сама не глухая. А был голод, сорок седьмой год. А одна воспитательница у меня начала воровать, не вынесла. Я строго всех держала. Она ворует, у нее дочь была взрослый инвалид детства. Яблочки у детей, хлеб, у нас садик был санаторного типа для ослабленных. Вот она все в чулок засунет, чулок в свой шкафчик. Мне техничка сказала: у Егоровой в чулке яблоки, куски. Мы все это изъяли, Егоровой в чулок кубиков деревянных натолкали. Она ушла так с этим чулком домой. Поели они кубиков, вот. На второй день она уволилась. А тут и Блюм умирает в больнице. Я ее навещала, хоронила. Валька Блюм тут же ее комнату взломал и въехал с семьей, у него еще тогда семья была, детей трое. И никто ничего не мог в милиции доказать. Он же Блюм, они все там Блюмы. До сих пор врач Блюм Нина Осиповна на него зло держит. Недавно пенсию получали, Нина Осиповна ему в коридоре кричит, он первый расписался: да, такими методами ты всего в жизни добьешься. А он говорит: «А чего мне добиваться, мне семьдесят лет!» (Кошке.) Ну, куда девала свою питомку? А? Как окотится, все котята на счету, выведет с чердака, раз один, раз другой, и ни одного! Всех котят потеряет. Джек, вот он. Туда-сюда, туда-сюда! Как прибой. Зимой у меня кормились три кошки, к лету одна Элька осталась.

Ира. Почему это: не ваш дом? А чей же? Ихний, что ли, дом? Заняли и живут бесплатно, я же должна снимать! А я такой же наследник, как они, буду. Тоже имею право на ту половину.

Фёдоровна. Да, Вера еще жива, еще мается. А я тебя предупреждала, у меня тут дорого, ты ведь сама согласилась.

Ира. У меня было безвыходное положение, я горела синим пламенем.

Фёдоровна. Ты всегда горишь синим пламенем. А у меня свои вон наследники. Надо Сереженьке ботинки купить. Она ему разве купит? Я с пенсии, бабка, купи. Полсотни пенсия, да страховка, да газ, да электричество. Полупальто ему купила драповое черное, лыжный костюмчик желтый, перчатки трикотажные, кеды вьетнамские, портфель купила, на учебники дала. И на все про все пенсия полста рублей. Теперь Вадиму ботинки туристические, шапку зимнюю из кролика. Она разве подумает? Ей «Жигули» подавай, какие дела! А у меня лежали две тысячи от мамы еще, мама завещала. Дачник Сережка прошлый год украл. Я смотрю, что он все на чердак стремится. А потом они с дачи выезжают, я за трубой посмотрела, пятнадцать лет лежали деньги – нет две тысячи рублей!

Ира ходит, отнесла питье, вернулась, достала градусник, пошла поставила, вернулась, завела будильник.

Вернее, шесть тысяч, нам мама оставила: мне, сестре и брату. Шесть тысяч вору Сережке перепало. Я к ним в Москву поехала, тут же гляжу: они «Жигули» купили. На мои шесть тысяч. Я ничего говорить не стала, что с ними толковать, только сказала: «Ну, как вам мои „Жигули“ подошли?» Отец его, Сережкин, покраснел, весь как рак красный, и бормочет: «Ничего не понимаю, ничего не понимаю». Сам Сережка пришел, руки вытирает, глаза не поднимает, улыбается. На старухины купили машину. Как мне теперь перед братом отчитываться, перед сестрой? Брат хотел приехать с Дорогомиловки, уборную поставить. Он обещался моему Вадиму помочь с «Жигулями»: он дает семь тысяч, исключая те, что у меня лежат, а у меня свистнули! Сестра приезжала, мяса привезла два кило, костей Юзику, а Юзика убили. Привезла мне на сарафанчик, привезла банку помидор пять литров баллон, привезла десять пакетов супу. И по сей день лежат. А Юзика нет! Юзика мать была настоящая овчарка, отец неизвестен. Мать овчарка, она тут бегала-бегала, видно отвязалась, прошлой весной ее застрелил этот же Игорь Ручкин. Она бегала, а в марте в пионерлагере, я пришла за дверью, снимаю дверь с петель, смотрю, лежит эта овчарка, а около нее пять барсуков толстых таких. Я ей потом хлеба давала, куски сухие размочила, у меня зубов нет. А Игорь Ручкин ее застрелил. Я пошла на третий день и взяла одного себе. Они уже расползаться начали, от голода и поползли слепые. Вот этот самый Юзик и был.

Звенит будильник. Фёдоровна вздрагивает, кошка вырывается, убегает. Ира бежит в комнату.

Ира, ты сколько же денег получаешь?

Ира. Сто двадцать рублей.

Фёдоровна. И куда же ты собралась мне за дачу такие деньги платить? Двести сорок?

Ира (выходит с градусником). А что?

Фёдоровна. Что?

Ира. А сколько мне платить?

Фёдоровна (быстро). Сколь договаривались. Я говорю, как ты такие деньги наберешь?

Ира. Сама удивляюсь.

Фёдоровна. Может, давай я тебе одну отдыхающую с дом отдыха пущу? Женщина приходила, просилась. Она весь день в дом отдыхе на горе, будет только ночевать. У нее там в дом отдыхе муж не муж.

Ира. Пока обойдусь.

Фёдоровна. А то бы пустила. Одну койку, она с мужем на веранде переночует, двадцать четыре дня двадцать четыре рубля. Или он ей не муж, не знаю.

Ира. Не надо, не надо. Я от матушки своей еле отбилась, не надо.

Фёдоровна. И я ей тоже сказала: спрошу, но не ручаюсь. Что есть двадцать четыре рубля в наше время? Она бы больше дала.

Ира. Что есть сто двадцать четыре рубля в наше время!

Фёдоровна. Я тоже сказала – не надо ваших тридцати шести рублей, тахта у ней не полуторная. Никто ручаться не может, а вдруг вы захотите отдохнуть мертвый час, а на участке дети, тут у нее ребенок, тут у этих двух по ребенку. Трое мальчишек, это же рота! И все. Она тогда стала спрашивать: не поставите ли вы мои улья на участок? У нее три улья.

Ира. Новости!

Фёдоровна. Какие такие улья! Сначала ей койка, потом муж, потом улья! Слушай, а у тебя муж есть?

Ира. Да был. Разошлись.

Фёдоровна. Алименты платит?

Ира. Платит. Двадцать пять рублей.

Фёдоровна. Случается. Блюм Валя меня недавно сватал, тоже пенсию получает семьдесят два рубля. У него трое детей возросли, а комнаты две, а у меня полдома. Ему же семьдесят лет, а мне семьдесят второй пошел. Я в день тридцать ведер под яблоньки выливаю. Нас Марья Васильевна Блюм сводила. Я надела туфли желтые, зубы, плащ синий, полушалок с розами синий, невестка подарила раз в жизни. Висит в шифоньере, я тебе покажу. Это здесь я так… обретаюсь, а у меня шуба каракулевая с какой поры у невестки в шкафу висит, сапоги на цигейке стоят. Я к тебе как-нибудь в Москву приеду как принцесса цирка. Сберегаю для лучших времен. Моя кума, невесткина мать, все хвастает: а у вас сколь на книжке? А я: а у вас? Небось цифра пять? Она говорит, да, хитрить не буду, около того и выше. Она одевает на работу бриллиантовые серьги, она кассиршей в «Суперсаме» работает. А к ней тут двое грузин подходят: «Слушай, моей матери срочно нужны точно такие же серьги». Она послушала, на следующий день уже в серьгах не вышла. Вырвут с корнем! А зачем мне Валька, я мужчин не люблю. Ухаживать за престарелым пенсионером свыше моих сил. Я и мужа своего не любила.

Входят Светлана, Татьяна и Валера.

Валера. Баба Аля тут как тут! Здравствуй, баушка!

Фёдоровна (не слушая). Ну? Не любила, как только Вадима родила, сразу ушла к маме. И где похоронен, не знаю.

Валера. Баба Аля!

Фёдоровна (тоненько). Ай.

Валера. Как здоровье, баушка? (Выставляет на стол бутылку.)

Фёдоровна (вытирает уголки рта двумя пальцами). Ну, у вас гости, я пошла, я пошла.

Светлана (это очень худая, как жердь, женщина, говорит басом). Ну, Фёдоровна, за компанию!

Татьяна. Бабуль, куда, куда! (Хихикает.)

Валера (важно). Присядьте.

Фёдоровна. Ну, за компанию и монах женился. Мне только ложку, десертную ложечку. Я принесу. (Уходит.)

Валера. Гм!

Все садятся, он стоит. Ира стоит, закрыла дверь в комнату.

Мы особенно не знакомы, но родственники. Так сказать, одного помета.

Татьяна (хихикает). Скажешь тоже.

Светлана. Почему это помета?

Валера. Помет! (Поднимает кулак.) Это когда одна свинья зараз опоросится. Это сразу называется помет. Помет поросят. В местной газетке во время командировки своими глазами прочел. Лозунг: «За тысячу тонн помета от одной свиньи!» Думал, они там свиней на удобрения ростят. Но! Растолковали. По-мет. Мечи на стол кирпичи!

Татьяна. Люди сидят, а ты про удобрения. (Хихикает.)

Ира наконец сдвигается с места, ставит чашки, режет хлеб.

Светлана. Татьян! Мы забыли. У нас же есть сыр. Мой в целлофане, твой в бумаге.

Татьяна (хихикает). Неси!

Светлана выбегает. Ира уходит в комнату, притворяет плотно дверь.

Татьяна. Зачем опять мой кошелек взял?

Валера. За бутылкой же, ну!

Татьяна. Учти, я тебя кормить не собираюсь.

Валера. Дура и есть дура.

Татьяна. Наоборот, я очень даже не дура.

Валера. Такие дела решаются только с бутылкой.

Татьяна. Да она не согласится.

Валера. Молчи! С бутылкой делались и не такие вещи. Вообще, ты попросила – я приехал. Сбегал за бутылкой. Из-за вас же, дуры!

Татьяна. Зачем ты мой кошелек-то взял? Дуралей.

Валера. Ты знаешь, что такое у мужчин долги?

Татьяна. Восемь лет у тебя все долги да алименты. Все дела да случаи.

Валера. Может мужчина получать сто тридцать на руки минус алименты тридцать пять ежемесячно?

Татьяна. Кто же тебе виноват, попал в аварию с пьяных глаз.

Валера (озлобленно, свистит). Попомни!

Татьяна. Нарожал детей.

Валера (оживившись). Кто нарожал? Я, что ли?

Татьяна. Ты. Ты. В Библии сказано. Исаак родил Иакова.

Валера. Учти! Когда рождается ребенок, мужчина умирает заново. И так каждый раз. Ни один мужчина не хочет этого. Есть даже такой роман: «Живем только дважды». Поняла? («Поняла» он говорит с ударением на «о».)

Татьяна. Зачем ахинею разводить. Даром сюда пришли.

Валера (шутит). Наверное. («Наверное» он говорит с ударением на «о».)

Татьяна хихикает, потому что Ира выходит с горшком в руке.

Ира. Сейчас.

Валера. Да лей в наш туалет, не стесняйся. Я угощаю.

Ира выходит.

Татьяна. Завсегда так: как что, в магазин или за водкой, ты за мой кошель хватаешься.

Валера. Опять за рыбу гроши!

Татьяна. Слушай, давай я на тебя на алименты подам!

Валера. Схватилась! Ты знаешь, что тебе выпадет? Останки! Я ведь уже считал. Сто сорок три оклад, тридцать три процента. От четырех отнять два… Сорок семь рублей с копейками.

Татьяна. Сорок семь рублей шестьдесят шесть копеек.

Валера (злорадно). Да подели пополам! А? Двадцать три рубля с копейками! И это в месяц! А я-то даю больше!

Татьяна. Двадцать пять, да.

Валера. Ну!

Татьяна. Сколько тебе можно говорить: ты ешь, ты спишь, надо за квартиру, надо за свет!

Валера. А я что, за сплю тоже платить должен?

Пауза. Татьяна хлопает глазами.

Татьяна. А за белье? Я же в прачечную отдаю.

Валера (бодро). Комплект рубль в сутки ночь!

Откупоривает бутылку. Наливает в чашки, чокаются, пьют. Татьяна хихикает, потягивается. Входит Светлана с сыром.

Светлана. Моя Леокадия села и сидит. Опасается дождя, видно. Что она лежа захлебнется.

Валерий наливает Светлане, та прикрывает чашку рукой, потом сдается. Татьяна хихикает. Светлана пьет.

Татьяна. Вообще в крыше столько дыр! («Вообще» она произносит как «воще»). Вообще кошмар, за одну зиму осталось одно решето.

Светлана (утираясь рукой, нюхает сыр). Да, это вы довели дом до аварийного состояния. Все прогнило. Эт-то вы постарались.

Татьяна. Слу-шай! Наоборот! От дома бы давно хлам остался. Дом без хозяина загнивает. Мы его поддерживали. Валера то с лопаткой, то с молотком! На потолок землю носил ведрами.

Светлана. Самое главное – крышу довели.

Татьяна. Мы не доводили, мы жи-ли! Воще. Когда живешь не в своем доме, знаешь, ты бы тоже подумала, головой. Покрыть крышу – это четыре сотни. Да мы бы лучше у хозяев сняли и два лета прожили! Четыре сотни. (Хихикает.)

Светлана. Вы пользовались? За это платите.

Татьяна. Вот ты сейчас тоже пользуешься? Давай плати.

Светлана. Крышу вы раскрыли.

Татьяна. Мы там не танцевали. Это время, время! Ты бы жила, ты бы крыла?

Валера. Нет!

Татьяна. Чужое бы ты не крыла.

Светлана. Леокадия моя сидит с зонтиком, всю скрючило. Знает, потопа ждет.

Валера. Это ваша мамка? Старушка та?

Светлана. Это моя свекровь, мне в наследство досталась от мужа. Мой муж – ее сын. Он умер, она как с нами жила, так и живет по старой памяти. Я в основном на ночных дежурствах, все-таки Максим спит не один. В моем положении родных не выбирают.

Валера. Максим – это кто?

Татьяна. Да Макся, ее парень.

Валера. А, пацан. Это они с нашим сегодня сцепились?

Татьяна. Я днем работаю, она ночью… Когда у нее сутки на выходные выпадают, я с ребятами сижу… Каторга, вообще.

Валера. Это хорошо, у Антона свой друг. А то здесь Ручкины хороводят… Всем вопрос задают: «Кто такой усатый-полосатый?»

Светлана. А кто?

Валера. А это твой матрас!

Татьяна хихикает, прикрыв рот. Ей неудобно.

Светлана. Хулиганье какое.

Валера. И Блюмы бандиты, верхние. Им по семь-восемь лет, они курят.

Светлана. Нет, не ожидала я от вас, что вы меня в такую тюрьму заманите.

Татьяна. Я-то здесь жила, вообще… И ничего. Попробуй, сними здесь дачу. Здесь дачи Госплана. Речка, лес, аэропорт. А ты бесплатно.

Валера. Как Госплан!

Светлана. Но без крыши же, поймите! А вдруг лето будет дождливое?

Валера. Безвозмездно под дождем.

Татьяна. Валера! Выхода нет, надо толем крышу покрыть.

Валера. Толем! Я испытываю отвращение к физической работе. А от умственной меня тошнит.

Татьяна. Хоть соломой покрыть, что ли.

Валера. Где солому сейчас возьмешь, ду-ра! В начале лета. Все съедено.

Светлана. Куда же мы детей денем?

Валера. Вообще, вот жестянщики хорошо зашибают! Вот которые «Жигули» восстанавливают после капремонта. Эх, пойду жестянщиком!

Татьяна. Так тебя там и ждали.

Валера. Попомни.

Татьяна. Ну что за муж, разве это муж? Твой же сын будет под дождем с бронхиальной астмой.

Валера. Надо было закалять! Ты же не дала!

На пороге двое мальчиков – Антон и Максим.

Максим. А тетя Ира в нашем туалете закрылась!

Валера. А ну, малыши, идите, играйтесь! Не маячь, не маячь тут. Лезьте вон на дерево. Там ваш раненый товарищ! Там ваш раненый товарищ, на дереве! Выполняйте.

Мальчики, переглянувшись, исчезают.

Меня дети любят. И собаки. И пьяные, кстати.

Татьяна. Свояк свояка видит издалека.

Валера. А я их закалю! Приучу! Буду приезжать.

Татьяна. Сейчас. («Сейчас» она произносит как «щас».)

Светлана. Как я только на эту удочку вашу пошла! Мало того что я за вашим Антоном на карачках ползаю: Антоша, обедать, Антоша, ручки мыть, а Антоша завился веревочкой, поминай как величали.

Татьяна. А ты не зови его! Побегает голодный, сам прискочит.

Светлана. Да, и ему снова-здорово – разогревать? Я что, кухарка тут нашлась?

Татьяна. Сам разогреет, не маленький. Дома греет. Придет из школы, ключ на шее, сам греет.

Светлана. Нет, я его к газовой плите не подпущу. У взрослых людей взрывается, а тем более они спичками балуются. Не-ет. Как хотите, а я не могу жить без крыши.

Валера. Минуточку.

Светлана, давайте выпьем и познакомимся. Меня зовут, как это давно известно, Валерик. (Берет ее руку, жмет.) Я вам еще пригожусь, я это чувствую. Необходимо только достать кровельный материал.

Наливают, пьют. Входит Ира.

Ира! Ты гордая! Пойми об этом!

Татьяна. О, долгожданная! Ира, проходите, садитесь.

Светлана. Мы же сестры! Ну, выпьем за знакомство.

Ира. Да я не буду… Ребенок больной.

Татьяна. Мы трое… (запнулась) троюродные.

Валера. Надо выпить. Чтобы не свалиться.

Светлана. У нас была одна прабабушка и один прадедушка.

Ира. Я не знаю так далеко. У меня был неродной дедушка Филипп Николаевич.

Татьяна. А я своих не помню никого. В деревне пооставались.

Валера. Зря не помнишь. Сейчас бы в деревню махнули твою. За бесплатно.

Татьяна. В деревню надо шмотки возить и дарить. Рюкзаками да посылками.

Валера. Да ну, сейчас от подохшей родни никто не берет!

Татьяна. Им сейчас детям кримпленовые костюмчики возят.

Ира. Я по мужу. А по отцу Чанцева.

Светлана. А я по мужу Выголовская. А папина фамилия Сысоев. А мамина фамилия Катагощева.

Ира. Папина фамилия Чанцев, но его давно нет. Мамина фамилия по отчиму Шиллинг.

Валера. Англия?

Ира. Он из обрусевших немцев.

Татьяна. А у меня мама и папа однофамильцы. Кузнецовы! Дедушки и бабушки опять-таки все Кузнецовы!

Валера. Причем учтите: однофамильцы. А не родственники. А моя фамилия, передаю по буквам: Козлос-бродов. Козлос! (Делает паузу.) Бродов.

Светлана. Через тире?

Валера. Нет, зачем.

Татьяна. А я Кузнецова!

Валера. А Антон – Козлосбродов!

Татьяна. Сменим, сменим. Десятку сунем в зубы кому надо когда надо и сменим.

Валера. Попомни! Так… Есть предложение поднять тост за отчества. Я биологических родственников не имею в виду, я имею в виду всех здесь присутствующих!

Поднимают чашки. Входит Фёдоровна в синем шелковом плаще, синем полушалке с розами, в желтых туфлях, сияя вставными зубами. В руках у нее десертная ложка.

Фёдоровна. С приездом! Вот надергала салату я… Что взошло. Вымыла в бочке. Так что ешьте, витамины! Кресс-салат.

Валера. И вас, Пантелеймоновна. (Наливает ей в ложку.)

Фёдоровна (выпивает, морщится и зажевывает салатом). Я Фёдоровна. Это мой муж был Пантелеймонович. Отец у них был купец второй гильдии, имел мельницу и две пекарни. Их двенадцать было человек: Владимир, это мой, Анна, Дмитрий, Иван, Надежда, Вера, Любовь и мать их Софья, остальное не знаю. А их отец Пантелеймон. Вера-то Пантелеймоновна еще жива в Дрезне, в доме инвалидов, царствие ей небесное. А вы их какие-то внуки. Я и сама-то никого не знаю, Владимир был летчиком, не знаю, где лежит, я с ним в разводе. Мама твоя, Ира, кого-то помнит.

Валера. Фальшивые вы внуки, вот что я скажу. У этой Веры, наверное, есть тоже дети.

Фёдоровна. Ее-то дети, она их пережила, а где детей дети, неведомо.

Светлана. А много было таких детей?

Фёдоровна. Вас вот трое от троих, а еще от девятерых такие же неизвестно где шляются.

Валера. Так этот же дом ничей, это общее!

Светлана. Может, еще внуков двадцать человек.

Фёдоровна. Нет, уж мы по одному рожали… а вы-то тем более. Я Вадима родила, ушла жить к маме. С мужем я сошлась так просто, не любила. Родился Вадим, я им совсем не занималась. Помню, у соседей через забор был пожар, я Вадима схватила ночью, завернула в одеялку, выбежала, положила его на землю, а сама давай ведрами воду носить. К утру все прогорело, наш забор, а на дом не перешло. А я хватилась – где же мой Вадим? А он так и провалялся на земле всю ночь. Я была активная! У Вадима сынок, Сереженька, отличник!

Валера. Не навещают они тебя, бабушка?

Фёдоровна. А нет, нету! А раньше у детей разница в возрасте была большая. Старшему, к примеру, шестьдесят… а младшенькому сорок. Вы тоже можете родить еще через лет пятнадцать.

Валера. Только через мой труп!

Светлана. Отчима не хочется ребенку на голову навязывать.

Ира. Этого не знаешь как на ноги поставить. И молишься и молишься, только бы дожить!

Валера. Закалять надо! Каждое утро холодной водой ухо, горло, нос. Я Антона закалял!

Татьяна. Кто же зимой закаляет, дуралей!

Валера. Если бы не Татьяна, я бы его закалил. Надо холод, открытые окна, водой обливание…

Светлана. Вот сейчас у нас будут такие условия. Будет обливание. Я сегодня не на дежурстве… Мы с Таней их скатертями всех укроем, полиэтиленкой… Нигде ничего не посушишь… Нечего сказать. Спасибо тебе, Татьяночка, что ты пригласила меня бесплатно нянчить твоего Антошу, пока ты отдыхаешь на работе, да еще без крыши над головой. Хотя я имею такие же права жить на этой даче одна и без твоего согласия.

Валера. Раз-ли-ва-ю! Последняя. (Разливает.)

Все пьют. Ира вышла в комнату.

Фёдоровна, у вас нет лекарства настойки календулы?

Фёдоровна (осторожно). А это от чего?

Валера. Это от горла.

Фёдоровна. Нету, нет, Валерик, я полощу лопухом. Тебе нарвать?

Валера. А у вас нет настойки лимонника, экстракт космонавтов элеутерококк?

Фёдоровна. Нет, нет, Валерик. А это от чего?

Валера. Это от пониженного тонуса. А какая-либо настойка есть?

Фёдоровна. На спирту?

Валера. Само собой.

Фёдоровна. Есть, Валерик, но тебе не подойдет. Настойка йода.

Валера. Послаще чего-нибудь.

Фёдоровна. Чего-нито найду. (Выходит.)

Входит Ира.

Ира (решительно). Вы что думаете, я тоже имею право жить на той половине, у мамы есть какие-то документы. Так что вы не думайте. Если вы раньше заселились, то я должна снимать за двести сорок рублей!

Светлана (быстро). Никто не говорит! Давай поменяемся.

Татьяна. Мы переедем сюда, и всё. Ты туда!

Валера. Что я говорил? Без бутылки ни-ку-да! И всем стало весело.

Ира (возбужденно). Маме позвонила Фёдоровна и сказала, что некому на той половине жить, дом без жильцов разваливается. Я приехала, все вымыла, побелила рамы в комнате, стекла помыла… Через неделю приезжаю с вещами, с холодильником, с ребенком, на машине, и вот тебе и раз! Вы уже заняли, что я помыла. Интересно. (Сидит, повесив голову. Ее развезло.)

Валера. Что было, того не вернется. Закон джунглей!

Ира. Скандал мне устроили.

Валера. Они ду-ры! Дуры. Сами не понимают своего счастья. Теперь живо! Все вымыть и ей сдать. Они там не заплевали. И ты въедешь туда, а холодильник я на тачке сволоку.

Ира. Нет, у меня уже нет сил переезжать. Я предлагаю, чтобы мы имели одинаковые права. Мы все платим за меня по восемьдесят рублей. А то вы живете бесплатно на моей площади.

Валера. Хорошо, скидываемся по восемь червонцев, и что будет? Нам от этого что перепадет?

Ира. Почему я должна платить, если вы все заняли?

Валера. Допустим, мы платим. А дальше как живем?

Ира. Я здесь остаюсь, вы там.

Светлана. Нет. Ты не поняла. Мы как раз берем на себя всю оплату и переезжаем сюда.

Ира. Прекрасно. А я без крыши с больным ребенком.

Татьяна. Ну ладно. Давайте так: мы покрываем крышу, Валерка покроет, а ты пускаешь наших ребятишек и бабку ее под крышу.

Ира. На терраску?

Светлана. В комнату, в комнату. Здесь холодно.

Ира. А мы? У него же тридцать девять и шесть!

Светлана. А как мы поступаем всегда? Мы, медики? Отгораживаем чем есть: ширмой, одеялами… Моем хлорной известью.

Ира. Но дождя-то нет.

Татьяна. Да уже еле держится, посмотри!

Светлана. Мы его отгородим, самое главное ему сейчас – это тепло. Мы надышим. Ира. И берем расходы на троих. По восемьдесят.

Татьяна. Но крышу-то крыть – ты ж слышала, четыреста рублей. Во торгашиха-то, не понимаю. Ты восемьдесят, а мы по двести восемьдесят?

Валера. Другие бы взяли шестьсот. Но для своих…

Ира. Я не понимаю… Вы по двести… А я двести сорок, да сколько человек в одной комнате?

Светлана. Крыша-то общая! И твоя тоже!

Ира. Почему моя-то!

Валера. Так дело не пойдет. Девочки, сбрасываемся! По рупчику! А то палатка прикроется! Мы с Татьяной уже внесли четыре.

Ира. У меня нету. Вы меня в свой туалет не пускаете!

Валера. Ира! Ты гордая! Ты будь проще!

Татьяна. Этот туалет Валера своими руками сбил восемь лет назад, и туалет уже на соплях. Ты ведь у хозяйки? Она обязана дать куда ходить.

Светлана. Да нет, какой разговор, пожалуйста, ходи. Смотри не завались только вместе с ним.

Ира. У Федоровны нет ничего. Она говорит, ходи в курятник. А там такой петух…

Валера. А-а! Васька? Выклюет что надо и не надо.

Ира. Я его боюсь. (Сидит, повесив голову.)

Валера. Девочки, разговор задерживаете! Палатка закроется!

Светлана. Короче. Надо жить, жизнь подскажет.

Ира. Сначала ваши мальчики избивают моего Павлика, да? Это они держали его в воде, снимали с него трусы. Он после этого и заболел.

Светлана. Сейчас я приведу их, и мы узнаем, кто у кого что снимал. Сейчас, сейчас. (Выходит быстрыми, крупными шагами, вся красная.)

Входит Фёдоровна, несет в руках пузырек.

Фёдоровна. Вот настойка сладкая, как ты просил, Валерик.

Валера (берет). Ну! Грамм сто пятьдесят!

Фёдоровна. Алтейного корня настойка. (Протягивает свою десертную ложку.)

Валера (кочевряжась). Так. Натрия бензоат. Натрия гидрокарбонат. Теперь все сплошная химия. Капли нашатырно-анисовые. Анисовые есть такие, знаю. Грудной эликсир. Зачем? Сироп сахарный. Хрен с ним.

Фёдоровна тянет ложку.

Так… (Нюхает). Дрянь какая-то. Ничем не воняет. Сюрприз моей бабушки. Эх, понеслась! (Выливает из горлышка в рот.)

Татьяна. О! Воронка-то!

Валера (опомнившись). Это что было?

Фёдоровна. Дети даже пьют. Ничего. Да ты много принял. Там написано по десертной ложечке. (Вырывает пузырек у Валерия из рук, выливает остаток на ложку.) Вот так принимают! (Пьет с удовольствием, вытирая рот рукой.)

Валера (стонет). У-у-у, гадость! У-у-у!

Фёдоровна. Она хорошо действует, сейчас будешь хорошо харкать.

Валера. Это с какого праздника?

Фёдоровна. Отхаркивающее.

Валера. Мамочка! (Опрометью вылетает за дверь.)

Фёдоровна. Всю аптечку ахнул.

Татьяна. Куда опять с кошельком-то? Сейчас последние два рубля выдаст.

Фёдоровна выходит посмотреть, что с Валерием.

Ира. Танечка, как жить, когда совершенно одна на свете. Никто, никому не нужна. Вы пришли, я думала, мириться. Сестры называется.

Татьяна. А ты?

Ира. Я одна. У меня никогда не было ни брата, ни сестры. Сыночек есть.

Татьяна. У вас же мама.

Ира. Мама! Это такая мама…

Татьяна. У меня бы мама здесь была, я бы этого (кивает на дверь) тут же бы погнала. Она когда приезжает с Сахалина, в доме праздник, тепло, светло, дом! Она вышла замуж, и их послали. Нет у меня теперь мамы.

Ира. Если бы! Если бы у меня было так!

Татьяна. Мама! Это первое слово, которое произносит человек, и последнее…

Ира. Меня моя мама ненавидит. Не любит.

Татьяна. Ну не надо так, я не люблю такие вещи. Значит, такая дочь. Мама – это мама. А я сразу поняла, какая ты. Ты цепкая.

Ира. Цепкая, что и говорить. Цепляюсь за жизнь.

Татьяна. Можете мне не жаловаться. Мать нас рожает в муках, воспитывает, кормит. Что еще. Стирает на нас. Все, что мы сейчас делаем. Да и работаем. Чтобы я когда-нибудь подумала, что я Антошу ненавижу! Да я все пальцы у него на ногах перецеловать могу! Я всех ради него задушу!

Ира. Я тоже всех передушу ради Павлика. А тогда вам будет понятно, если вашего сына начнут топить.

Татьяна. Бросьте жалкие слова.

Ира. Если вашего Антона под воду, а?

Обе разозлились.

Татьяна. Кто тебе эти глупости наврал? Сам небось твой Павлик. Купался до посинения, вот и придумал.

Ира. Двое на одного.

Татьяна. Он у вас как взрослый, ничего детского. Читает! Читали читаки, писали собаки. И учтите, ему же первому всегда будет доставаться. Вот запомните.

Ира. Ладно, иди отсюда. Шалавая.

Татьяна (сидит понурившись). Дождь собирается, вот проклятье. На восьмой год жизни. Лето надо провести на воздухе. Как назло, Антон всю зиму болел воспалением легких. Этот дурак давай его холодной водой обливать, убить его надо. Антон два месяца болел, два месяца я сидела за свой счет. Я в больницу его не отдала, мама звонила – умри, а не отдавай в больницу. У нее первый ребенок, мальчик, его в больнице уронили. Был бы у меня старший брат. Пусти Антона, Ира!