Текст книги "Горстка черешен. Сборник рассказов"

Горстка черешен
Сборник рассказов
Людмила Попова

Человеческая жизнь – прекрасная, но никем не разгаданная загадка.

Л. Попова

Люди, я любил вас, будьте бдительны!

Ю. Фучик

Иллюстратор Сергей Карпов

© Людмила Попова, 2017

© Сергей Карпов, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-1610-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Актриса

Моей любимой актрисе Е. М. посвящаю

На основании реальных событий автор создал свою фантазию, где все действующие лица вымышлены.

Елена открыла глаза и увидела перед собой доктора. Он стоял к ней боком и смотрел в окно. Утро? День? Ночь? Какая разница. Она привыкла, что возле неё дежурят круглые сутки, 24 часа, потому что случай особо тяжёлый и ещё потому что она знаменитая актриса.

Доктор, видимо, почувствовал на себе её взгляд, оглянулся и подошёл к кровати.

Она ничего не ощущала, то есть совсем освободилась от мучений. Раньше невыносимая боль терзала с головы до ног, словно тысячи злобных ос без конца вонзали в неё ядовитые жала. От болеутоляющих и снотворных боль только притуплялась. А теперь ушла напрочь.

– Ну, как? – спросил доктор.

– Лучше! Намного… Совсем хорошо.

– Зачем же ты, голубка, так сделала?

– Чтобы им доказать, что они меня достали! Что я не могу больше!

– Ты хотела наказать их?

– Да!

– А наказала себя. Только себя. Да так жестоко, как злейшего врага…

– Пусть им икнётся!

– Кому им?

– Тем, кто меня достал.

– Им? – переспросил доктор.

И она вдруг увидела падающую, как от побоев, рыдающую женщину, исхудалую, с запавшими глазами, в которой с трудом узнала мать. Ещё недавно красивая и моложавая, как она состарилась! Рядом отец, всегда излучающий здоровье и веселье, теперь сгорбившийся, с застывшим, будто окаменевшим лицом, непослушными трясущимися руками запивал из стакана какое-то лекарство…

Сердце её дрогнуло от жалости, и она заплакала.

А потом увидела тех, с кем общалась в последнее время. Они что-то отмечали по обычаю, нарочито громко смеялись, чокались и выпивали крепкие напитки, закусывая салатом и нарезкой.

– Напугала ежа голым задом, – сказала одна, насмешливо фыркнув. Другие весело захихикали.

– «Ежа», – повторил хриплый мужской голос, – «голым задом!» – и захохотал. – Никогда не видал её голого зада!

– Наверное, ничего её задок, – подхватил другой, вытирая мокрый рот салфеткой. – Красотка, вообще-то, была, но дурафья!

– Ещё какая дурафья! – подтвердила первая баба, что сказала про ежа. – А вам, мужикам, только смазливая мордашка и нужна. Талантливая, талантливая! Какая, к свиньям, талантливая?! Разве умная надумает такое сотворить?!

– И то правда! – вступила в разговор полноватая матрона неопределённого возраста. Никакого таланта, дурь одна! И выпивоха была ещё та! Эй, налейте кто-нибудь водочки! – И она протянула свой стакан. – Ну, как кончилась? Вон же бутылка начатая стоит! Водку я сквозь стену увижу, не спрячете!..

Ей ответил громкий пьяный хохот.

– Это они смеются надо мной, зная, как мне больно! А я-то, глупая, думала, что будут жалеть и раскаиваться. Ах, какая я глупая! Я их только развеселила, распотешила… Хотела, чтобы они почувствовали мою боль и содрогнулись, а они трясутся от смеха…

Слёзы потекли ещё обильней.

– Наконец-то от неё отделались!.. Надоела!.. Слишком много о себе понимала!.. Слишком много занимала пространства!.. С ней было тесно!..

Ни одного голоса сострадания, ни одной нотки сочувствия.

– Боже мой, что я наделала?! Сыграла на руку врагам, осчастливила тех, кто ненавидел…

– Ты вспомнила о Боге? Но не слишком ли поздно? – раздался негромкий и ласковый голос доктора. – Он одарил тебя талантом, ты отблагодарила его за это? Ты спросила его благословения, задумав своё страшное мщение?

– Я никогда не верила в Бога…

– Неблагодарная! Ты и про родителей забыла. Сколько писем ты написала матери и отцу?

– Не помню…

– Одно или два? А они болели за тебя…

– Как я виновата!

На белой больничной подушке по обе стороны головы расширялись мокрые пятна…

Теперь она увидела мужчину на набережной, у самой кромки воды, плачущего громко, навзрыд, как ребёнок. Мужчины ведь не плачут, что такое могло с ним случиться? Он испуганно оглянулся, словно боясь быть застигнутым врасплох…

– Серёженька! – задохнулась от жалости Елена. – Что с тобой, миленький? Только не вздумай наделать глупостей, отойди от воды! Слышишь, умоляю, отойди от воды! Умоляю… Это он через меня, – догадалась вдруг она. – Это через меня. Это я ему причинила такие страдания. Если бы я знала! Если бы я могла заранее узнать, что ты будешь так убиваться! Миленький мой, миленький мой… Ты любил, а я предала, ушла, даже не простившись… Даже не подумав о тебе. Ах, Боже, как я виновата!

– Да, ты виновата и перед ним, – услыхала Елена, словно издалека, приглушённый голос доктора.

– Но почему именно я виновата перед всеми? – возмутилась Елена. – Меня довели! Мои коллеги! Бездарные, злые и завистливые!

Вот они стоят толпой за кулисами и встречают её ненавидящими взглядами, когда она покидает сцену под шквал аплодисментов. Им никогда не добиться такого успеха, хоть разбейся с досады об стенку. Она бросает на них презрительный взгляд и проходит мимо, задрав голову. Самая противная из них – Татьяна Павловна, Танюха – словно случайно подставляет ей подножку. Елена спотыкается и слышит злорадное хихиканье…

– Они меня довели! Они издевались, насмехались, изводили!

– Если Господь наградил тебя превосходным пирогом, поделись с обделёнными хотя бы крошками, не жадничай! – укоризненно произнёс в ответ доктор.

Дальше Елена увидела возвращающуюся за кулисы несчастную Татьяну Павловну, Танюху – так её звали за глаза. Какую бы роль она ни получила, всегда был бесславный провал: вечно забывала слова, фальшивила, переигрывала… Она сама это понимала и, спрятавшись в гримёрку, плакала от досады, проклиная везучую выскочку Ленку.

– А ты не пробовала сделать так? – опять тихо и ласково спросил доктор.

И Елена снова увидела Татьяну Павловну, Танюху, и себя, поджидающую за кулисами и вдруг кинувшуюся обнимать несчастную Танюху со словами: «Ты меня сегодня поразила, ты просто потрясающе сыграла. Ну, ты умеешь!.. Брось прибедняться, ты была гениальна!» И Татьяна Павловна, растроганная, отвечает дрожащим голоском: «Это правда? Ты не смеёшься надо мной? Тебе правда понравилось?» И Елена отвечает: «Теперь бы и мне не подкачать» – и выбегает в свою очередь на сцену.

Кончается спектакль. Артисты упрекают Елену во вранье, мол, Татьяна – какая она гениальная?! «Да провалиться мне на месте, если я вру! – с жаром доказывает свою правоту Елена. – Предлагаю отметить успех Татьяны Павловны, вместо того чтобы спорить». И Татьяна Павловна, Танюха, верит Елене больше, чем другим, потому что Елена – прима, звезда, на которую идёт зритель. У неё особое чутьё! Разве не так? И в следующий раз она робко спрашивает Елену: «А сегодня как?» И сама чувствует, что ей игралось как-то легче и свободней, и зрители её принимали теплее… «Да что бы я без вас? – со слезами на глазах говорит друзьям по сцене Елена. – Вы – моя опора, мои крылья! Да, да, да! Без преувеличения! Я – просто та высокая нота, которая режет всем слух, самая пронзительная. А все мы – целая симфония». И она раздаёт всем свои цветы и подарки. «Нет! – отказывается Татьяна Павловна, Танюха, и отодвигает её розы. – Это тебе подарили». «Голубушка моя, я так рада, что ты со мной играешь! Бери, ты заслужила, это от меня». И странно: Елена чувствует себя такой счастливой, словно не она одаривает, а её одаривают. Уходя из театра, они трогательно, нежно прощаются, подбадривая друг друга, посмеиваясь над собственными неудачами. Вот Татьяна Павловна, Танюха, садится в машину к мужу и говорит: «Что бы мы делали без Ленки?! Она – настоящая звёздочка: и ярко блестит, и всех согревает…» «Да, душа коллектива», – поддакивает муж, Валерка…

– Вот как могло бы всё происходить, если бы ты не надувалась от гордыни, а была добрей и внимательней к друзьям по профессии. Разве ты не слышала поговорку «Поступай с другими так, как хочешь, чтоб поступали с тобой»? Если тебе дано быть звездой, не обжигай других, а согревай!

– Я не могла так, это было бы фальшиво…

– Ты ведь актриса, великая актриса! А жизнь – это огромный театр, где каждый играет свою роль. Какая разница между людьми, сидящими в зале, и твоими коллегами?!

– Боже, как я виновата! Перед всеми виновата!..

– Посчитай, сколько раз уже ты вспомнила о Боге! Вся беда в том, что ты раньше о нём не вспоминала, а надо было всегда просить у него совета и благословения, тогда бы всё сложилось по-другому…

– Но если есть Бог, значит, и Ангел-хранитель тоже. Почему же он меня не спас?!

– Почему не спас? Давай-ка вспомним, как всё произошло…

Конец спектакля. Новый успех Елены. Зрители устраивают ей овации, засыпают цветами. Коллеги по привычке раздражены и озлоблены. Елена вся в напряжении, как натянутая до предела струна, того гляди лопнет с оглушительным звоном. Она бежит к такси, торопливо садится и остервенело хлопает дверью. На следующий день репетиция в 12 часов. У неё головная боль: не выспалась. Нервно бегает по комнате, всё валится из рук: одежда, посуда, проливается кофе. Вот она достаёт начатую бутылку с коньяком и ещё не откупоренную с виски. Злые языки напрасно её порочат: она никогда не злоупотребляла спиртным, потому всё цело. Но сейчас нужно хлебнуть. Для храбрости. Она знает, что делать. Ещё ночью решила, и теперь решение совсем окрепло. Она им покажет! О, она их доведёт до безумия, нагонит такого страху, что до конца жизни будут содрогаться от одного её имени! Она отомстит им за всё! Елена открывает бутылку с коньком, пробка летит на пол. Ну и пусть! Взять бокал, а зачем? К чему церемонии, можно из стакана! Руки дрожат, жидкость проливается на стол. Она залпом выпивает, закашливается, хватаясь за горло. Огненная вода, никакого удовольствия. Так, одно сделано. Теперь платье. Где это, которое хорошо горит. Так, надеваем. Теперь спички. Вот они. Оставшийся алкоголь льёт себе на макушку, выплёскивает на платье… разжечь можно на улице. Нет, лучше на лестничной площадке, так удобней. Закрыв дверь, достаёт из сумочки коробок спичек. Ну же чёрт, почему он всё время вываливается на пол? Словно кто-то вышибает из рук. Теперь она ясно видит того, кто ей мешал, тщетно пытаясь остановить и образумить: призрачное создание, худенький подросток с детским доверчивым взглядом и крылышками на спине, прекрасный Ангел… Он подаёт знак: не горячись, остынь! Но она как всегда упряма. Пятый и десятый раз наклоняется, чтобы поднять коробок со спичками. Наконец чиркает, но Ангел гасит и ломает спичку за спичкой. А почему у прекрасного светлого Ангела нет одной кисти?.. Ах, да! Вчера, порывисто хлопнув дверью такси, она не дала ему войти и отрубила протянутую к ней руку… Потом Ангел бежал следом за машиной, лавируя в потоке, задыхаясь и плача. О ужас! Сколько же она сотворила зла!.. С горем пополам ей удалось подпалить край платья. Теперь бежать. Бежать в театр. Она побежит дворами, тут недалеко. От ветра огонь будет разгораться. Она вскочит в зал, где все собрались для репетиции, как живой факел. Как они все вытаращат глаза и разинут рты от ужаса! Пусть они почувствуют, как ей больно, как ей всегда было больно! Она бежит в горящем платье, пламя поднимается от подола к лифу, от лифа к голове, лижет жгучим языком кожу, палит волосы… Елена крепко стиснула зубы, чтобы не закричать от боли. Плачет прекрасный светлый Ангел, пытаясь спасти её от гибели. Обжигается, но продолжает бороться с огнём, заходит то справа, то слева, то со спины, прижимается к её груди, чтобы защитить, и сгорает весь, подобно лёгкой паутинке… Выходит, она спалила своего Ангела-хранителя?! «О, Боже, прости меня и помилуй! Да я совсем потеряла рассудок! О, Боже, милостивый и справедливый, можно ли мне всё простить?!»

– Смилуйтесь надо мной, доктор! Я не могу больше всё это видеть. У меня не хватает слёз, чтобы оплакивать тех, кого я ранила или погубила. Я поняла. Я всё поняла. Никогда больше я не повторю своих ошибок! Прости меня, Господи, если можешь! Как же я была безумна!

– Довольно плакать! – утешает доктор. – Посмотри, что будет дальше…

Елена увидала перед собой двух прелестных детей. Они резвились и смеялись так весело и радостно, что она улыбнулась им сквозь слёзы. О, да их не двое, а трое! Крошечный карапуз учился делать первые шаги. Какой он милый!

– Можно я возьму его на ручки?

– Погоди, ещё навозишься с ними вдоволь! Это твои будущие дети. А вот и отец.

– Серёженька, – выдохнула Елена. – Миленький мой, родненький, прости, если можешь! Я больше никогда… Клянусь, никогда…

– А теперь в путь, – сказал доктор.

Да это и не доктор вовсе, а старец, весь белый, с длинной бородой.

– Куда? – спросила Елена, поднимаясь с постели.

– В новую жизнь. Там ты уже будешь не знаменитостью, а самой простой и очень завистливой бабой…

– Нет, – горячо возразила она. – Я никогда и никому не буду завидовать. Буду хорошей и доброй…

– Не зарекайся! – усмехнулся старец. Все бездарные завидуют талантам, осуждают и травят. Это непреодолимый людской порок…

– Нет, я не буду завидовать… Вернее, буду подавлять в себе зависть. Я многое поняла, дорого заплатила…

– Нам пора! – сказал старец и взял Елену за руку.

Они направились к окну. Елена оглянулась на оставшуюся лежать на кровати бесформенную массу в кровавых бинтах. Старец распахнул форточку, и они вылетели наружу, прозрачные и лёгкие.

Случайный прохожий, подняв глаза и заметив тающие в воздухе белые клубочки дыма, подумал, что кто-то закурил возле открытого окна…

Горстка черешен

Давным-давно, ещё в студенческие годы, услышала я эту историю, и с той поры мучает меня вопрос, на который никак не могу найти правильного ответа…

В ту пору я жила на квартире у одинокой пенсионерки. Звали её Наталья Павловна. Бывшая медсестра, детей никогда не имела, несколько лет назад потеряла мужа. Мы с ней подружились, столовались и чаёвничали вместе. Старушка была добродушной и тихой, если не уходила в гости, то сидела в своей комнате и смотрела телевизор. Зато её родственники, двоюродная сестра с мужем, жившие за стеной, отличались неугомонностью.

За год я привыкла к этому регулярно повторяющемуся концерту. Продолжительное скрипичное соло на пронзительных тонах: тили-тили-тили, прерываемое иногда двумя-тремя низкими нотами тромбона: бум-бум. Опять: тили-тили-тили. Потом глухой удар, словно надоедливо пищавшую скрипку бросили в угол. И тишина. Ни скрипки, ни тромбона. Так выясняли отношения между собой наши соседи, уже немолодая колоритная пара: она, маленькая, чернявая, со следами увядающей красоты, и он, потомок Тараса Бульбы, могучего телосложения, с круглым брюшком.

У нас было общее крыльцо, и мы часто общались. На людях супруги вели себя сдержанно, а ко мне относились, как мне казалось, с симпатией. Я им отвечала тем же.

С детства я обожала арбузы и, как только они появились в продаже, поспешила купить. Кто-то мне внушил, что самые спелые и сладкие – это самые крупные. По дороге домой после занятий я выбрала на развале самый-самый, так что еле дотащила. На дегустацию великолепного арбуза мы с Натальей Павловной пригласили соседей: для двоих он был слишком велик.

И вот чисто вымытый красавец лежит на блюде, сверкая зелёными боками. Мы дружно занимаем места за столиком на веранде. На меня возлагается почётная обязанность разрезать богатыря, дабы вскрыть его алую сахарную сущность. Все замерли в ожидании. Срезаю круглую шапочку: под нею – зелёный слой. Не такой тёмный, как кора, посветлее, но зелёный. Бывают толстокожие арбузы, режу глубже – та же зелень…

– Мда-а-а, – разочарованно басит «тромбон», Степан Григорьевич. – Разве ж это арбуз?! Смотри мужа такого не выбери! – наставительно обращается он ко мне и встаёт из-за стола, торопится по каким-то делам.

Этот добротный вместительный особняк на окраине города соорудил он сам. Дом на три семьи, три раздельных входа, внизу – подвал с котельной и кладовой.

Если не ошибаюсь, в ту пору Степан Григорьевич работал шофёром-дальнобойщиком.

Мы с Натальей Павловной остаёмся. Как-то неохота расходиться. И «скрипка», Тамара, жена «тромбона», остаётся с нами. Переходим на чай. В тот вечер я поняла, почему никогда эта женщина не жалуется на мужа, подвесившего ей очередной фингал: это пустяки по сравнению с тем лихом, которого ей пришлось хлебнуть. Да и скандалы супругов – отзвуки прошлого.

Тамара поделилась радостью: на днях приедет младший сын из Ялты. Обещался привезти жену и дочку. Старший, преподаватель университета, живёт здесь неподалёку, часто навещает родителей. Высокий в отца, красивый в мать. Мастер спорта по плаванию.

За чаем с домашним вареньем, по части которого Тамара большая мастерица, разговорились по душам, и она припомнила, как в годы войны с матерью и двумя малолетними сыновьями возвращалась из оккупированной фашистами Украины в Россию. Почему она вспомнила эту страшную историю? Наверно, потому, что никак не могла её позабыть…

Тот июнь 1941 года ничем не отличался от других. Степан сказал:

– Отправлю-ка я вас на лето в свою деревню. Чем в городе париться, лучше там отдохнуть на свежем воздухе. Опять же фрукты, овощи свежие каждый день. Пацаны перед школой сил наберутся. Степан уверял жену и тёщу, что примут их хорошо, он уже написал родителям. Их ждут. А какие там огурчики! А молодая картошка! А черешни с вишнями! Ох, сам бы поехал, да работа не пускает. Через месяц, как дадут отпуск, за ними приедет.

На вокзале обнял тёщу, поцеловал жену, ребятишкам приказал мамку слушаться. А потом шёл, бежал за вагоном и махал вслед рукой. Они тоже ему махали, а Тамара плакала, глядя на родное лицо мужа, будто чуяла неотвратимую беду.

Встретили их в далёком украинском селе ласково. Мальчишки быстро нашли друзей. Действительно, место было замечательное: лес, горы, покой, тишина, благодать. Глядишь, не наглядишься. А вареники со сметаной, галушки да простокваша украинские – сплошное наслаждение!

Вдруг объявили по радио, что началась война. Гитлеровская Германия нарушила советскую границу. Наши войска отбиваются. Есть убитые. Много убитых.

Тамара подумала: «Как же там Степан?!» И заспешила домой, надеясь увидеть и проститься, прежде чем уедет на фронт. Родня отвезла их на вокзал, купили билеты. Но поезд остановился на каком-то полустанке, всех высадили…

Дальше они с попутчиками шли по шпалам. Ночевали на лугу, в стогах сена. Ребятишки ничего не понимали, радовались, наблюдая за звёздами. А Тамара с матерью тревожно перешёптывались.

Наутро спохватились, кто-то украл сумку со всеми продуктами: сало, пампушки, малосольные огурцы, яйца вкрутую… Но знакомые попутчики выручили, пригласив к своей родне в ближайшее селение.

Оставшиеся небольшие деньги быстро разошлись на покупку молока для детей.

Как они ни торопились, немцы на машинах оказались проворней. Догнали и обогнали.

Теперь приходилось пробираться по оккупированной фашистами территории. Непривычная, режущая слух чужая речь, рокот мотоциклов, скрежет бронемашин, гул самолётов. Люди опасливо прятались по домам. Некоторые вредили оккупантам, другие с ними сотрудничали.

На площади одной из украинских деревень увидели человека, зарытого в землю по горло. Табличка рядом запрещала под страхом смерти подходить к партизану или подносить ему воду.

Голодные дети жалобно просили кушать. Слава богу, хоть воды из криницы было вдоволь. Никто не впускал в дом, редко кто делился едой. Одни боялись, другие жадничали. Тогда мать Тамары, жалевшая дочку и внуков, превозмогая стыд, стала просить милостыню Христа ради.

– Мне легче, когда в глаза плюют, чем видеть, как вы умираете с голоду, – сказала она дочери.

Однажды, когда они ночевали на сеновале, их разбудил яркий свет фонарика. Тамара испуганно вскочила. На неё навалился здоровенный потный немец.

– Только не надо при детях, – взмолилась она. – При детях не надо! – она показывала рукой на мальчиков. – Степан, Стёпа! Помоги!

Немец потащил её в сторону. Мать кинулась ему в ноги…

Весь следующий день Тамара плакала, сокрушаясь, что Степан не простит. Мать успокаивала как могла. Мальчишки ничего не понимали, но ни о чём не спрашивали, подавленные рыданиями матери и распухшим, окровавленным лицом бабушки.

Казалось бы, теперь из сострадания ей должны были подавать больше, но нет, люди становились всё скупее. Однако самое страшное ожидало впереди.

Это была пора созревания черешни. Жёлтые, розовые, алые, бордовые ягоды сверкали и благоухали на солнце, тяжёлыми кистями оттягивали ветви к земле. Казалось, деревца вокруг украинских хаток украсили к какому-то дивному празднику. Ветки соблазнительно свисали над заборами. Старший мальчишка, отстав от матери и бабушки, сорвал горсть черешен. Они были настолько спелые, что лопались, растекаясь по ладони сладким густым соком. Передав младшему братишке, он сорвал ещё одну для себя.

Младший уже ел, сплёвывая косточки и захлёбываясь от удовольствия, как вдруг над забором выглянула седая усатая голова:

– Я вам сейчас!

Не успели женщины, обернувшиеся на крик, подскочить к детям, как старик, выскочивший из калитки, схватил ближнего за ухо и, больно сдавив, пригрозил отвести к старосте.

Напрасно мать и бабушка уговаривали отпустить и простить ребёнка.

– Я вам отработаю. Скажите, что сделать: вымыть, постирать, прополоть, полить. Всё сделаю, пощадите хлопчика! Не ведите к старосте!

Старик был непреклонен.

– Нехай не воруе! – твердил он и крепко сжимал ухо до боли, до слёз.

– Да вы за ухо не тащите, он же оглохнуть может, – взмолилась бабушка. – За руку можно вести. Он никуда не убежит. Не бойся, – шептала она дочери. – Ничего староста не сделает. Если убивать, пусть меня, я уже свой век отжила.

Никогда Тамара не испытывала ещё такого страха. И сына жалко, а мать разве нет? Что-то будет. И Степана нет рядом. И никого, кто бы заступился. Только чужие кругом. Господи!

Когда переступали порог комнаты, где сидел староста, у Тамары от страха отнялись ноги, а уши словно заложило ватой.

– Шо прийшов? – спросил староста. – От партизанов житья нема, а вин детину привив! Дай ему пид зад, тай отпусти! Черешня! Хай вона сгние твоя черешня!

С этими словами староста отвесил подзатыльника мальчишке. Ослабевший от голода ребёнок не удержался на ногах и шлёпнулся на пол. Хозяин черешни захотел добавить, но бабушка, проявив невиданную ловкость, подскочила первой и закрыла собой внука, так что увесистый пинок достался ей.

Самоотверженная была бабушка, оттого и прожила недолго…

Через пару дней после наших посиделок прибыл долгожданный сынок из Ялты. Заботами родителей такой же кровь с молоком, как и старший брат. Инженер и спортсмен-горнолыжник. А ведь был когда-то на волоске от смерти…

Много воды с тех пор утекло. Давно нет в живых доброй Натальи Павловны и Тамары с её Степаном Григорьевичем. Но, вспоминая эту историю, до сих пор не могу понять, что помешало старику поделиться с несчастными женщинами и их ребятишками: «Ешьте досыта, люди добрые! Вон сколько черешни в этом году уродилось! Нам столько не съесть, и на рынок не отвезёшь – война…» Что ему помешало так поступить?