Текст книги "Под одной крышей"

Людмила Разумовская
Под одной крышей
Комедия

© Текст. Л. Н. Разумовская, 2020

© Агентство ФТМ, Лтд., 2020

⁂

Действующие лица

Нина Петровна – бабушка, 58 лет.

Валентина – мать, 38 лет.

Любочка – дочь, 17 лет.

Действие первое

Картина первая

Небольшая квартира, состоящая из двух смежных комнат. В комнате побольше живут Валентина и Любочка. В маленькой – Нина Петровна. Раннее утро. Конец мая. Солнечно. Распахнув рамы, Валентина высунулась в окно. Жмурится на солнце, подставляя ему руки, лицо, плечи, блаженствует.

Валентина (бормочет). Ну, здравствуй! Здравствуй, здравствуй, здравствуй, весна! Здравствуй, солнышко! Здравствуйте, зеленые листочки! Здравствуйте, мои птички! Господи, дожили до ясных дней!

Любочка просыпается. На стуле перед ее кроватью висит новое платье. Она молча разглядывает его, потом, прикинув на себя, неслышными шагами подходит к матери, обнимает ее, целует.

Любочка. Спасибо, мама.

Валентина (не открывая глаз). Господи, как хорошо. Так бы вот и стояла тут…

Любочка. Платье чудесное. Но, я думаю, дорогое. Зачем?

Валентина. Хватит! А то простудимся. (Прикрывает окно.) Дай-ка я на тебя посмотрю. Дорогая моя девочка! (Целует Любу.) Сегодня тебе семнадцать! Боже мой, как летит время! Мне тридцать восемь. Жизнь, в сущности, прошла. Хотя, если вдуматься, тридцать восемь – это не так много. По современным нормам – вполне молодая женщина. Тем более что мне никто не дает моих тридцати восьми. Когда я высплюсь, вымою голову и накрашусь, я выгляжу на тридцать лет или даже на двадцать девять. (Смотрится в зеркало.) И фигура… конечно, уже не та, но вполне, вполне. Поди сюда, дорогая. Встань, вот так.

Встают обе перед зеркалом.

Ну, как? Ноги у тебя, правда, длиннее, но это уже достоинство вашего поколения.

Любочка. Ты прекрасно выглядишь, мама.

Валентина. О, не утешай меня! Жизнь прошла, и никакая талия меня уже не спасет. (Садится на кровать.) Господи, какое солнце! Я вот думаю, отчего мы не живем на юге? Честное слово, если бы у нас был другой климат, мы были бы счастливее. В Италии, например, всегда солнце. Что ни говори, оно повышает жизненный тонус. Когда я вижу синее небо, и солнце, и эти… как их… клейкие зеленые листочки, когда я чувствую эти одурманивающие запахи весны, мне хочется жить! Ужасно хочется жить! И тогда мне кажется, что я еще молода, и жизнь моя не кончена, и что в моей жизни что-то еще произойдет, что-то такое большое, важное, настоящее! Хотя чего, в сущности, ожидать? Чего мы все ждем от жизни? Ведь все равно никто ничего не дождется! Надо так и говорить в юности: не ждите, мол, напрасно, не мечтайте, ничего не будет! Ты тоже, небось, ждешь?

Любочка (улыбаясь). Жду.

Валентина. У тебя подозрительно интригующая улыбка. В чем дело?

Любочка. Я люблю тебя, мама.

Валентина. Иди, посиди со мной. Дай я на тебя посмотрю. Как хорошо, сегодня не на работу, и это солнце, одно к одному…

Любочка садится к матери на постель.

Хороша. Ты, Любочка, очень хороша. Ты знаешь об этом? Девушки, если они хороши собой, должны об этом всегда помнить, они должны знать себе цену, понимаешь? Нынешние мужчины мало чего стоят, и ты помни, что ты можешь выбирать. Я тебе говорю это к тому, что ты уже большая и наверняка скоро влюбишься. Бабушка родила меня в двадцать лет перед самой войной и сразу ушла на фронт вместе с отцом. Я тоже родила тебя достаточно рано. В нашем роду все женщины вообще рано рожают. Так что, если ты лет через пять принесешь мне внука – о ужас, я – бабушка! – я не удивлюсь. Что ты все улыбаешься?

Любочка. А если это случится гораздо раньше?

Валентина. Это, надеюсь, шутка? Будем считать, что это шутка. Когда ты родилась, ты была очень спокойным ребенком, очень. Но потом мы попали в больницу, и это было ужасно! Я ведь тебе рассказывала?

Любочка. Да, рассказывала.

Валентина. Ничто не проходит бесследно. Запомни, дорогая, ничто. Вот и тогда… Я до сих пор с ужасом вспоминаю те сумасшедшие дни, те бесконечные изматывающие недели, те ужасные ночи… Ну, я не буду, не буду повторяться. Но когда я начинаю думать, что твоя жизнь висела на волоске, что ты могла, подумать только, могла умереть! – я не могу сдержать слез! Не дай Бог! Никому не дай Бог это пережить! Ты была очень трудным ребенком, Люба, очень. Конечно, это следствие больницы, может быть и моя вина тоже. Но я с тобой порядком нахлебалась всего. Ты была настолько нервна, я бы даже сказала, истерична, что иногда мне казалось, но, извини меня, ты… не совсем нормальна. Да, да, что ты помешанная! Впрочем, я и сама тогда почти помешалась. Доводила ты меня до исступления, и иногда мне хотелось тебя просто прибить. О-о, я тебя не шокирую?

Любочка. Нет, мама.

Валентина. Во всяком случае, я рада… Знаешь, я так боялась, что ты вырастешь такой… вздорной, легкомысленной, пустой и капризной девочкой, неспособной к состраданию. Но слава Богу! Ты серьезный, глубокий человек. Я тебя уважаю. Мне нравится моя дочь. Я горжусь своей дочерью. Наконец, я могу сказать, что пожинаю плоды своих трудов. Дай я тебя поцелую.

Из своей комнаты выходит Нина Петровна. Поверх ночной рубашки наброшен халат. Не замечая Валентину и Любочку, проходит в туалет. Валентина тихо смеется.

Ты чувствуешь, как запахло табаком? Опять курила в форточку. Как будто мы с тобой лишены обоняния!

Слышен шум спускаемой воды.

А попробуй скажи! И что за характер!

Любочка. Люди всегда пытаются скрыть свои недостатки. Это естественно.

Валентина. У тебя, Люба, бывают удивительно глубокие замечания. Ты их записывай. Мне было бы гораздо приятнее, если бы моя мать курила открыто, а не прятала свои беломоры под матрац, как школьница. Тогда, знаешь ли, и я иногда могла бы позволить себе в обществе друзей выкурить сигарету. Но это же невозможно! Мама не курит! Мама совершенно не выносит запах табака!

Входит, кашляя, Нина Петровна.

Нина Петровна. Ну и что ты хочешь этим сказать? «Мама совершенно не выносит запах табака»? А?

Валентина. То, что было бы лучше, если бы ты курила открыто. Не понимаю, что за детство!

Нина Петровна. Так! А ты видела, видела, как я курю?!

Валентина. Еще не хватало подсматривать. Достаточно того, что я (шумно вдыхает носом воздух) чувствую.

Нина Петровна. Чувствует! Она чувствует! Ты, Валентина, имеешь удивительную привычку портить людям настроение в самый неподходящий момент! (Подходит к Любочке.) Дорогая внученька. Единственная моя. Поздравляю! Вот. (Достает из кармана коробку.) Хотела сделать сюрприз, но раз вы встали…

Любочка. Что это? (Открывает коробку.) Часы! Бабушка! Да что же это?!.. Мама! Такие дорогие подарки… Спасибо! (Целует бабушку.)

Нина Петровна. Вот и хорошо. Вот и носи на здоровье. Вспоминай бабку и будь счастлива! (Уходит, бормоча.) Мементо мори… Время уходит…

Валентина. Покажи-ка! Золотые!.. Ну Нина Петровна, разорилась! Ушла – разобиделась. А что я такого сказала? Люба! Что ты молчишь? Господи, ни у кого нет чувства юмора. А еще чего-то хотят. С тоски тут с вами умрешь. У твоей бабушки невозможный характер. Она всегда делает из мухи слона. Ну что я ей такого сказала? Нельзя пошутить. Как я от вас устала! (Раздражаясь.) Нет, нет, люди не должны жить в муравейниках. У каждого должна быть своя нора, чтобы залезть туда, зарыться, спрятаться и не видеть никого, никого!

Любочка. Не надо, мама, успокойся. Ведь все хорошо, пока. Хочешь, мы поедем с тобой загорать?

Валентина. Ах, дорогая, что ты говоришь? Загорать! Она поедет со мной загорать! Ты знаешь, сколько придет сегодня народу?

Любочка. Зря вы все это…

Валентина. Как это зря?

Любочка. Посидели бы втроем лучше, поговорили. И потом вечером… вечером я занята.

Валентина. Не говори глупости. Какие еще занятия? Семнадцать лет – это событие. Это на всю жизнь. У нас так редко собираются друзья… На мое тридцатилетие, например… Представляешь, Любочка, мы так готовились, был чудесный стол и… и… никто не пришел. Представляешь – никто! Это было очень смешно.

Любочка. Почему же никто не пришел?

Валентина (легко). Не знаю. Не помню. Ах, Любочка! Я так хочу, чтобы у тебя была яркая жизнь! Сегодня у нас будет весело! Музыка! Танцы! Я буду танцевать до упаду. (Смеется.)

Из комнаты выходит одетая Нина Петровна.

Мама, ты куда? В такую-то рань!

Нина Петровна. Господам праздник, прислуге забота. Это для вас рань, а для меня самый раз.

Валентина. Господи Боже мой! Ну что ты говоришь? Кто господа? Какая прислуга? Можно подумать, ты только и делаешь, что ходишь по магазинам и готовишь обеды!

Нина Петровна. Конечно, не я! Они сами приходят из магазина и варятся!

Валентина (смеется). Нет, это просто смешно. Это просто смешно. Все на мне. Все в этом доме держится на мне. Раз в полвека ты соберешься что-нибудь сделать по хозяйству, так тут лучше сразу уходить из дома. Ты до сих пор не научилась готовить обыкновенные щи!

Нина Петровна. Ты лодырь, Валентина. Ты росла лодырем, лодырем и осталась. Тебе бы только с книжкой поваляться в кровати. Дочь твоя, слава Богу, не в тебя. Слава Богу, и шить, и вязать умеет, да и готовит получше нас с тобой. По нынешним временам так и работать не надо, руками себя прокормит.

Любочка. Бабушка, мама. Давайте я… Я быстро!

Валентина. Этого еще не хватало. Чтобы в такой день дочь моя по магазинам болталась. Ничего! (Трагически.) Я сама как-нибудь сейчас встану! Оденусь! Пойду! Один выходной день и то!..

Нина Петровна. Сиди уж! Пока ты соберешься, в магазине одни кости останутся! (Уходит.)

Пауза.

Валентина. Пускай. Терпеть не могу ходить по магазинам. Особенно в воскресенье. (Ходит по комнате.) Я так устаю!.. Не понимаю, отчего я так устаю? Вот сейчас. День только начинается, а я чувствую себя так, как будто уже разгрузила вагон дров.

Любочка. Тебе, мама, надо больше бывать на воздухе.

Валентина. Ах, дорогая, я и так без конца бегаю на улицу звонить. (Пауза.) Если бы ты знала, как я страдаю без телефона. Я всю жизнь страдаю без телефона. Мне кажется, если бы у меня был телефон, я бы обязательно устроила свою личную жизнь. Мне никто никогда не звонил. Ни разу в жизни. Такое ощущение, что ты никому не нужен.

Любочка. А сколько нам осталось ждать?

Валентина. О, пустяки. Сущие пустяки. Нам осталось два года. Это такие пустяки, что мне даже не верится. Это мистика, но я связываю с телефоном самые фантастические надежды. Мне кажется, что-то роковым образом переменится в моей судьбе. Ты не смеешься?

Любочка. Нет, мама.

Валентина. Померь-ка. Я хочу посмотреть, хорошо тебе?

Любочка переодевается в новое платье.

Погоди, а мы не забыли пригласить тетю Клаву, нет? Ты точно помнишь? Давай наконец сосчитаем. (Загибает пальцы, считая про себя гостей.) Сколько твоих друзей будет, трое?

Любочка. Нет, мама.

Валентина. А сколько?

Любочка. Никто не придет.

Валентина. Как это, никто не придет? Ты что, не пригласила своих друзей?

Любочка. Нет.

Валентина. Почему?

Любочка. Знаешь, мама, есть дома, в которые не очень охотно ходят люди. Ты не замечала?

Валентина (поражена). Вот как? Значит, ты считаешь, что к нам в дом люди не любят ходить?.. Что ж, это правда, это правда… Ты думаешь, я сама не страдаю от этого всю жизнь? Ты думаешь, я так хотела жить? Ты думаешь, это мой дом? Это все не мое, чужое, чуждое мне! Ну скажи, пожалуйста, зачем мне эти горы посуды, этот запертый на замок хрусталь? Эти ковры, будь они прокляты, из-за которых все должны разуваться в прихожей и шлепать в комнату босиком, потому что у нас никогда не хватает тапочек! Боже мой! Зачем это все мне, мне, которая мечтала лишь об одном – иметь письменный стол, кровать и книжную полку! Ты мне веришь? Скажи, ты веришь мне, девочка?

Любочка. Верю, мама.

Валентина. Знаешь, а ведь я могла бы стать писателем! Честное слово! Я писала рассказы и даже пьесы! Погоди, где же они лежат, а? Ты не помнишь? (Бросается к письменному столу, неожиданно останавливается.) А впрочем… Да, я писала, писала! И посылала в журналы! Мне, как это обычно бывает, возвращали назад. Но иногда, иногда мне, знаешь, советовали что-то изменить, исправить, и тогда… Ты понимаешь? Надо было работать, работать! Как Лев Толстой, переписывать по семь раз! А у меня на руках ты! И я все откладывала, откладывала, пока ты вырастешь. И вот наконец… И вот теперь… А почему бы и нет? Черт возьми, почему бы и нет! Мне еще только тридцать во… Надо только вспомнить, куда я их сунула? (Замечает переодевшуюся в новое платье Любу.) Ну-ка повернись. Чудно! Ты, Любочка, красавица. Так и ходи. Часы не забудь надеть, а то обидится. О чем это мы говорили?.. Ах, да! В наше время так быстро меняется уклад жизни, ценности, идеалы, что нескольким поколениям уже невозможно ужиться под одной крышей. Согласись, что даже нам с тобой, людям, в общем-то, близким, не всегда бывает легко ежедневно выносить общее присутствие. Бабушка наша – женщина, в сущности, неплохая и во многих отношениях достойная, но у нее совершенно невыносимый характер, и я понимаю, почему ее на работе терпеть не могут. Я и сама не выношу вздорных людей. Что делать, такая уж уродилась, не вы-но-шу!

Пауза. Хлопнула входная дверь.

Это вошла Нина Петровна.

(Снижая голос.) Ну вот что ее дернуло бежать сейчас в магазин? Хочет показать, что без нее не обойдутся. Ох, эта суета. Как она мешает нам жить, наслаждаться. Будет теперь мельтешить весь день, а к вечеру ноги протянет и на сам день рождения ей уже будет наплевать. О люди, люди!

Нина Петровна. День давно, а ты, Валентина, все еще в ночной рубашке болтаешься. Давай-ка, принимайся готовить. Мне одной, что ли, больше всех надо. (Проходит в свою комнату.)

Валентина (страдая). Вот! Ты видишь? Видишь? И так всегда. Всю жизнь. А может, мне в мой единственный выходной день хочется поваляться в постели. Может мне этого хотеться? Нет, все должны делать то же, что и она. (Обращаясь к закрытой двери.) Ну, хорошо, ты – медсестра. Ты привыкла рано вставать. Ну, а я-то тут при чем? Если я не могу рано вставать, это еще не значит, что я – лодырь. (Любе.) Знаешь, это все оттого, что мы с ней противоположные психические феномены. Она – жаворонок, а я – ярко выраженная сова.

Нина Петровна выходит из комнаты.

Ну, скажи на милость, чего ты с утра начинаешь суетиться? Можно же все сделать тихо, спокойно, не торопясь. Кто тебя вечно гонит? Куда?

Нина Петровна. Валентина! Ты меня лучше не трогай! А то брошу все и уйду. Куда глаза глядят. Если у тебя совести нет, так я не собираюсь перед гостями краснеть. Назвала целый полк, а чем кормить собираешься?

Валентина. Боже мой! Да ведь мы почти все заказали из ресторана.

Нина Петровна. Вы заказали, вы и будете есть. Я ничего не заказывала. Я пока сама своими руками не приготовлю, моя душа будет не на месте. (Включает телевизор.)

Валентина (с ужасом). Зачем это?

Нина Петровна. Чего?

Валентина. Я спрашиваю, зачем ты включила телевизор, если все равно идешь на кухню?

Нина Петровна (возмущенно). Знаешь что!.. Знаешь что!..

Валентина. Что?

Нина Петровна. Ничего! Умная больно!

Валентина. Нет, серьезно, мне интересно. Ты купила новый телевизор, залезла в долги, а зачем? Ты же его почти не смотришь. Тебя и дома-то почти не бывает. Нам с Любочкой он не нужен. Вот сейчас ты включила его – и пошла. А он гудит. Чего он гудит? Чего он гудит, я спрашиваю? Мне из-за него скворцов не слышно. А я специально скворечник новый прибила, три рубля отдала, чтобы скворцов слушать. Мы же далеки от природы. Послушайте, от природы-то уж мы совсем!.. Что будет? Что будет, я спрашиваю? Я хочу внести предложение: люди, давайте вместо телевизоров слушать по утрам скворцов, воробьев, ласточек, грачей, синиц и других птичек!

Нина Петровна (чуть не плача). Что тебе от меня надо? Что ты ко мне привязалась?

Валентина. Когда я смотрю телевизор, мне хочется протестовать! Как раньше луддиты разбивали машины, заменяющие их труд, так и мне хочется треснуть кулаком по этому ящику, заменяющему нам жизнь! О, мы, созерцатели, наблюдатели, поглощатели информации! Мы же не живем, мама! Мы смотрим телевизор!

Нина Петровна. Отстань, отстань от меня, уйди!

Валентина. Мама! Мама! Ну, что ты обижаешься? Не надо нервничать, мама. Столько нервов! Подожди, послушай. Ну, почему мы так нервничаем? Давайте улыбаться! Давайте улыбаться! Давайте жить радостно! Вот я читала… Послушайте, вот я недавно читала об итальянских гуманистах. Они жили… музыкально. Да! У них в душе была музыка. Гармония. Гармония и покой. Ах, у меня такое настроение! Мне хочется философствовать. Давайте пофилософствуем! Давайте проанализируем нашу жизнь, посмотрим на нее со стороны, отстраненно. Вот, например, мама, ты. О, ты живешь не ради удовольствия и наслаждения жизнью, нет. Ты живешь… из престижа. (Радуясь.) Да, да, как это точно подмечено! Именно, именно из престижа. Я объясню, я объясню, сейчас, вот… Все это (обводит рукой вещи в комнате) ты покупаешь не потому, что они тебе действительно нужны, но потому, что иметь их принято считать другими, – заметь, другими – необходимо. Чувствуешь? Чувствуешь? Другими принято! А ты из кожи вон лезешь, чтобы доказать всем, что мы не хуже других. А тебе-то самой… ха-ха-ха… они и вовсе не нужны. Тогда зачем? Ты можешь мне разумно объяснить, зачем?

Нина Петровна. Я тебе объясню! Я тебе все объясню! Если ты такая ненормальная! Не знает, зачем людям вещи! Да если бы не я! Что ты купила? Ты что-нибудь купила в дом?

Валентина (вдохновенно). Я бы на твоем месте все это продала! И купила бы, наконец… (Пауза. С хитрой улыбкой.) Знаешь, что? Свой собственный маленький домик, на который ты всю жизнь копишь деньги! (Смеется, довольная.)

Нина Петровна. И продам! Продам. Тогда посмеешься! Все продам. Пусть голые стены остаются!

Валентина (хлопает в ладоши). Вот и хорошо. Вот и хорошо. Вот и прекрасно. Они мне не нужны!

Нина Петровна. Они будут нужны твоей дочери! Когда она выйдет замуж, она еще скажет своей бабке спасибо.

Валентина. Ну, не-ет! Дочь моя сама сможет позаботиться о себе. Я не позволю, чтобы ей навязывали не свойственный ей образ жизни. Пусть она устраивает свою жизнь так, как считает нужным. Хватит того, что ее мать всю жизнь мучается в условиях, так мало отвечающих ее духовным потребностям!

Нина Петровна. Интересно. Я покупаю, а она мучается!

Валентина. Да, мучаюсь! Если это твои вещи, так забери их в свою комнату. Они меня угнетают. Я задыхаюсь. Мне нечем дышать. Воздуху! Воздуху мне не хватает! Любочка, открой окно.

Нина Петровна (гневно). У меня маленькая комната!

Валентина. Так переходи жить в большую. Мне тридцать восемь лет! Наверное, я все-таки заслужила. Наверное, я все-таки имею большее право жить в отдельной комнате. Это все твой эгоизм! Ты как-то не ощущаешь себя бабушкой. Другие бабки живут для семьи, и это для них естественно. Ты же никогда не вела себя, как бабушка. (С иронией.) Ты – женщина! Женщина! И никак тебя с этой позиции не собьешь. Ты даже на пенсию не идешь из принципа, чтобы не сидеть дома да, не дай Бог, не заниматься домашним хозяйством! Извини, но у каждого члена семьи есть свой долг. Твой долг – вести дом, помогать мне смотреть за дочерью. Ты же совершенно не приспособлена к домашнему труду, он тебя раздражает. У тебя нет терпения. Ты тысячу раз предпочтешь выносить ночные горшки в своей дурацкой больнице, чем один раз убраться у себя в доме. Пойми, наконец, что ты – бабушка. Бабушка, уже семнадцать лет бабушка! Тебе пятьдесят восемь, а ты все еще красишь губы и носишь вещи, как молодая. Ты думаешь, я не видела, как ты обрадовалась, когда я подарила тебе белые туфли? Ты обрадовалась, как школьница. Ты даже чмокнула меня в щеку.

Услыхав про туфли, Нина Петровна бросается в свою комнату и возвращается с коробкой.

Нина Петровна. Вот, Валентина, твой подарок. Спасибо, конечно, тебе за внимание, но уж больше ты, пожалуйста, мне ничего не дари. А туфли эти возьми себе. Тебе они больше пригодятся. Я знаю, они тебе нравятся, а на лето у тебя все равно ничего нет.

Валентина. Что-о?! Да как ты смеешь? Как у тебя язык повернулся? Я дарю ей от чистого сердца, мечтаю сделать приятное, а ты такое… такое… мне? Сейчас же забирай свои туфли обратно!

Нина Петровна. И не подумаю.

Валентина. Не подумаешь?

Нина Петровна. Не подумаю.

Валентина. Ну, хорошо. Хорошо. Не подумает! Она не по-думает! (Вытаскивает из шкафа платье.) В таком случае – вот! Получай! Мне оно тоже не нужно.

Нина Петровна (потрясение). Это ты мне? Мне? Мой подарок? Ва-лен-ти-на! Бес-со-вес-тна-я! Стыда не-ет! (Бросается в свою комнату, и в дверь летят еще какие-то вещи.)

Валентина. Ах так, да? Забирай. И это забирай. Все забирай!

Через всю комнату летят занавески, платья, шарфы, ленты, платья. Мелькает разноцветный калейдоскоп материй. Радужным фейерверком взлетает вверх дюжина носовых платков. И вот уже не комната перед нами – ярмарка. А в ней бегают, кричат, переругиваются, строят рожи два клоуна, два балаганных фокусника-шута.

Любочка одна. Она стоит у окна и смотрит на улицу. С ее лица почти не сходит блаженная и чуть таинственная улыбка. С улицы доносится музыка, и Любочка, завороженная ее ритмом, погружается в свои грезы, далекая от всего, что происходит в доме. И ураган вещей проносится мимо, мимо… Наконец, обе женщины в изнеможении опускаются на пол.

Нина Петровна (тяжело дыша). Стыда нет… нет стыда!

Валентина. Слава Богу, осталось недолго… Скоро все кончится, и я освобожусь. С ее последним звонком кончатся мои муки…

Нина Петровна. Туфлями упрекнуть мать! Разве я просила ее дарить мне туфли?..

Валентина. Я выполнила свой долг. Да, да, совесть моя чиста. Дальше уж вы сами как-нибудь, а меня избавьте, избавьте!

Нина Петровна. Если тебе жалко, зачем дарить? Я и сама в состоянии купить себе туфли.

Валентина. Скоро я останусь одна и начну жить!

Нина Петровна. Не нужны мне ваши подарки, разве я не знаю, вам и рубля жалко на меня истратить?!

Валентина. Я начну новую жизнь, полную глубокого смысла и наслаждения!

Нина Петровна. Всем известно, скоро вы выгоните меня из дома, разве я к этому не готова?

Валентина. Новая прекрасная жизнь, приди скорей! Я так жду тебя! Когда же ты наступишь? Приди!

Любочка (не оборачиваясь). Мама! Я должна сказать тебе одну вещь… Я познакомилась с одним человеком… Я так счастлива, мама!