Текст книги "Конец восьмидесятых, или «Сыновья мои Каины»"

Людмила Разумовская
Конец восьмидесятых, или «Сыновья мои Каины»
Семейная хроника

© Текст. Л. Н. Разумовская, 2020

© Агентство ФТМ, Лтд., 2020

⁂

Действующие лица

Боголюбов Дмитрий Иванович – ровесник революции.

Александр, Алексей – его сыновья, старший и младший, обоим за сорок.

Сонечка – родственница Боголюбовых, под девяносто.

Маша – бывшая жена Александра

Федор – их сын

Марина

«Адам»

«Ева»

«Каин»

Сольвейг

Действие первое

Картина первая

Большая петербургская квартира. Мебель старинная вперемешку с современной. В гостиной на стене – портрет умершей жены Боголюбова. Из гостиной и передней – двери в другие комнаты. На сцене никого нет.

Входит Боголюбов. Он в расстегнутом плаще, с палкой, тяжело дышит. Несмотря на свои 70 лет, это очень крепкий и энергичный еще старик, и выглядит он гораздо моложе своего возраста. Не раздеваясь, шумно проходит в гостиную и, никого не обнаружив, начинает громко стучать и кричать.

Боголюбов. Соня! Есть тут кто-нибудь?! Или все повымирали?!

Появляется Софья Андреевна (Сонечка).

Сонечка. Все дома, Митенька, что ты кричишь?

Боголюбов. Дома, говоришь? И этот ублюдок дома?

Идет к комнате внука.

Сонечка. Господь с тобой, Митенька, ты о ком?

Боголюбов (ломится в дверь). Федька! Федька, мерзавец, открой сейчас же! Ты слышишь? Разнесу! (Сонечке.) Где у нас топор? (Кричит.) Есть в этом доме топор?!

Дверь соседней комнаты открывается, выходит Александр, старший сын Боголюбова. Он, как всегда, навеселе.

Александр. Папашка, ты чего разбушевался?

Боголюбов, ни слова не говоря, хватает его за грудки, трясет, хрипит.

Боголюбов. Сволочь ты! Сволочь! Сукин ты сын!

Александр. Э-э-э! Ты чего, спятил?

Боголюбов. Нарожал вас, сволочей! (С силой оттолкнул его, тяжело дышит.) Соня, дай чего-нибудь…

Грузно садится в кресло, расстегивает ворот рубашки. Сонечка засеменила за лекарством.

Александр (оправляя одежду). Ну ты, папашка… Пользуешься тем, что родитель…

Боголюбов (взвиваясь). А то что? А то что, а? Ну давай, добивай, гад! Фашисты на фронте не добили, так давай теперь ты! Давай! Сперва Алешка! Потом ты! Теперь Федька твой, уголовник!

Сонечка (подает лекарство). Митенька, успокойся, голубчик, выпей вот.

Александр. Ну и что тебе сделал теперь Федька?

Боголюбов (отбросил стакан с водой, он со звоном разбился). Не мне! Не мне он сделал, не мне! Черт со мной, если бы мне! (Замолчал, повернулся к Сонечке, беспомощно.) Ты знаешь, Соня, ведь они… ведь он человека убил!

Александр. Что ты несешь!

Боголюбов (вскочил). Нет, я его сейчас растерзаю!

Сонечка. Митенька, не ходи, у него девушка там.

Боголюбов. Девушка? Суки у них, а не девушки! Я ему сейчас покажу девушку! Я ему сейчас!.. (Стучит кулаком в дверь.) Федька, открой дверь, собака!

Голос Федора. Дед, перестань ломиться. Сейчас выйдем.

Боголюбов (растерянно). Нет, вы поглядите, еще и голос подает… Ты что там? Вы чего там заперлись, а?

Дверь открывается, выходит Федор, застегивая на ходу брюки.

Боголюбов. Ты… в чем это? Ты почему голый? Чем это вы там занимались?

Федор. Спали, дед.

Боголюбов (поперхнулся). Спали… что?..

Вслед за Федором выходит Марина.

А это что же, сообщница? Ну-ка, ну-ка, интересно… С виду люди как люди. И кто вас таких только нарожал?

Александр. Федюнь, чтой-то я в голову не возьму…

Федор. А у тебя, Саша, в голове уже ничего не осталось.

Боголюбов. Ты как с отцом разговариваешь, хам?!

Федор. А чего тебе, дед, не нравится? Я разговариваю с отцом так, как он того заслуживает. Правда, Саша?

Пауза.

Боголюбов (садится, разбитый). Теперь я верю, что это конец света… а, Соня?

Сонечка. Феденька, мальчик, что ты там натворил, дедушка расстраивается…

Марина (агрессивно). Слушайте, оставьте его в покое, ничего он не натворил!

Боголюбов. Дрянь ты! Да вы же человека замучили! Забили до смерти! Понимаешь ты это, дрянь?! Вот я тебя сейчас, гадину, придушу, и мне ничего не будет! За таких, как ты, шкур кровь проливал!

Марина. Мы тоже проливаем. За вас.

Боголюбов. Что ты проливаешь за нас, сучка?

Марина. Только в морду этим никому не тычем!

Боголюбов. Научились рассуждать. Языки бы вам всем поотрезал! Выродки! (Федору.) Ну, чего молчишь? Что ты молчишь? Что ты пялишься? На дзюдо тебя водил! В шахматы! Ишь, морда холеная какая! На икре да на сливках рос! В блокаду бы тебя на недельку!

Александр (кланяется). Ну спасибо тебе, сынок. Поставил на место. Благодарствую. Вот, Сонечка, третируют с обеих сторон. Удивительно. При всем различии жизненного содержания и общественного пафоса – одинаковая степень агрессивности. Что у деда, что у внука. Нет, без ста граммов алкоголя я этого не перенесу.

Уходит.

Боголюбов. Назад! Стой! Не пущу! От ответственности! Твой сын! Твой. Сам растил. Сам и разбирайся теперь.

Александр (возвращается, садится в кресло, вздыхает). О-хо-хо… Федюнь… Ну, давай разбираться, раз дед велит. Барышня, вы бы тоже присели… А то, может, чайку-кофейку, раз водки нельзя, а? Сонечка! Ну как хотите… Ну вот, следователя ломать велят… Так что это, Федюнь, дед про тебя ужасти такие говорит, а?.. (Боголюбову.) Молчит. Внук железного Феликса. Ну, тогда я не знаю…

Боголюбов (Александру). Шут ты! Шут ты гороховый, наказание мое, позор! Вот вы у меня уже где все сидите! Вот!

Александр (устало). Что с ним разбираться? Взрослый человек. Самостоятельный. Совершеннолетний. Вменяемый. Мужчина. Пусть суд разберется, ежели что…

Боголюбов. В этом можешь не сомневаться!

Пауза.

Рассказываю! Банда подонков, или, как они по-заморскому называют себя, панков, решила позаимствовать у прохожего курточку. А что? Весна нынче запоздалая, холодно. Глядели-глядели, приглядели. Девочки враз дяденьку в оборот – то да се; тот, болван, уши развесил, ну завели его они куда потемнее. Тут наши молодцы как выскочат: отдай, дядя, куртку! Дядя не захотел… Дальше рассказывать, или сам? (Его душит негодование.) Сволочи вы! Подонки! Ему же сорока еще не было! Двое детей, жена! (Закричал.) Кто у мертвого палец рубил с кольцом?

Пауза.

Всем, показывая на Федора.

Он!

Марина. Это не он!

Боголюбов. Ты?

Марина. Да вы что?! Мы вообще здесь ни при чем! Мы просто возле метро стояли…

Боголюбов. Ты не просто стояла! Не просто! Ты смотрела, как трое здоровенных парней ногами избивают лежащего. По голове. В пах. По печени. Смотрела… Дрянь! Нравилось, да? Кайф ловила? (Перевел дыхание.) Вот что. Убирайся-ка ты отсюда немедленно. Подписку дала о невыезде – и катись отсюда к… матери! Если она еще от тебя не отказалась!

Марина (с усмешкой). А если отказалась?

Боголюбов. И правильно сделала!

Марина. А если она еще при рождении отказалась?

Боголюбов (не сдаваясь). Знала, что дрянь такая получится!

Марина. Ух, Федька, дед у тебя! Аж жуть берет!

Боголюбов. Прикуси свой поганый язык, больно разговорилась!

Марина. Наверстываю упущенное. Я до трех лет вообще говорить не могла. А в пять – воспитательница меня так избила, за молчаливость, что меня с сотрясением мозга в больницу отправили.

Боголюбов. Меня не интересует твоя биография!

Марина. А меня – ваши эмоции!

Боголюбов. Слушай, ты кто такая? Тунеядка?

Марина. Студентка.

Боголюбов (ехидно). Какого же ПТУ?

Пауза.

Марина (в слезах). Сволочи! Какие же вы сволочи! Что же вы, сволочи, нарожали нас в свою сволочную жизнь… и еще нас же теперь… Ненавижу! Вот так… Взяла бы вас всех и убила! Бомбу атомную на вас не пожалела б!

Боголюбов. А хочешь, я скажу тебе, почему ты такая смелая? Потому что знаешь – тебе больше двух лет не дадут.

Марина. Мне и двух не дадут.

Боголюбов. Так вот, я тебе обещаю: в лепешку расшибусь, а заставлю тебе на полную катушку намотать! Не будь я Дмитрий Боголюбов!

Марина. Вот ты мне что намотаешь, понятно?

Показывает кукиш.

Боголюбов. Ах ты, гадина! (Расстегивает ремень.) Изувечу!

Бросается к Марине. Неожиданно дорогу ему загораживает Федор. В руках у него пистолет. Пораженный Боголюбов замер.

Долгая пауза.

Федор (улыбнувшись). Шутка.

Прячет пистолет в карман.

Александр (подошел к сыну). Покажи.

Повертел пистолет в руках, потом радостно воскликнул.

Игрушечный! Папашка, вот это фирма! (Федору, возвращая пистолет.) Держи. Где взял?

Федор. Подарить?

Александр. Зачем? Папашку пугать? Он и так на всю жизнь напуганный.

Боголюбов (дрожащим от возмущения голосом). Семьдесят лет! Семьдесят лет светлое будущее для них строили! Светлое!

Александр (с пафосом). Темными душами, грязными руками!

Боголюбов (взрываясь). Не порочь! Все страницы истории! Не сметь!

Александр (в тон ему). Не пущать! Запрещать! Упечь! (Засмеялся.) Эх ты, папашка, папашка, кончилось ваше время!

Боголюбов. Ты, Саша… знаешь ты кто?

Александр (весело). Алкоголик.

Боголюбов. Нет, ты, Саша, не алкоголик. Ты хуже. Ты, Саша, враг советской власти!

Александр (смеясь). Все слышали? Грубый политический донос.

Боголюбов. Все задним умом крепки. Научились покойников из гробов вытаскивать. А вы живущему, живущему в глаза скажите, что он вор и подлец. Тогда я, может быть, вас и зауважаю. Умники! Может быть.

Раздается звонок в дверь.

Александр. О, уже за мной. Родной черный воронок. Быстро. Ты, папашка, телепатируешь им, что ли?

Снова звонок.

Иду, иду, товарищ милиция, не нервничай!

Александр открывает дверь. Входит Маша.

Смотрите, кто пришел! Здорово, мать.

Маша. Где Федя?

Александр. Проходи.

Маша на минуту остановилась на пороге, потом с плачем устремилась к Федору.

Маша. Федя! Феденька… Что они с тобой сделали, Феденька!

Повисла на сыне. Выплакав первый поток слез, резко и зло заговорила.

Ну что, Дмитрий Иванович, добились своего? Лишили меня-таки сына. Долго же вы старались. Поздравляю! Столько сил положили, чтобы сына у меня отобрать – и для чего, Господи! Чтобы уголовника из него сделать!

Боголюбов. Вы, Мария Николаевна, были лимитчицей, лимитчицей и остались. Несмотря на ваше среднее педагогическое образование.

Маша. У меня уже высшее давно.

Боголюбов. Да ну? С чем ваших детей и поздравляю…

Маша. Послушайте, да вы… Поразительно! Вы все из пролетариев, Дмитрий Иванович! Откуда в вас этот барский снобизм? Вы же только в первом поколении барин!

Боголюбов. Ошибаетесь, Мария Николаевна. Я своими руками! У партии! Заслужил!

Маша. Знаю я, как вы заслуживаете. Холуи!

Боголюбов. А позвольте вам указать… Александр, выведи эту женщину вон!

Маша (закричала). Вместе с сыном! Слышишь? Вместе с сыном уйду! В тюрьму с ним пойду! На каторгу! Я – мать! Это вам он чужой!

Боголюбов. Ваш сын здесь должен находиться. За ним воронок скоро пришлют.

Маша. Радуйтесь! Довели ребенка до тюрьмы, теперь радуйтесь.

Боголюбов. Ну, знаете, яблоко от яблони…

Маша. Что? Что вы сказали? (Рассмеялась.) Дура! Боже мой, какая же я дура! Чем только мне не грозил. И прав меня материнских лишить. И из Ленинграда выписать…

Боголюбов. И мог! Всё мог. Правильно боялась.

Маша. За что?! Эх, вы!.. Да знаю я, знаю. Одиночества испугался. Как уехал Алешка ваш со своей еврейкой в Америку, а Сашка спиваться стал, так вы сына-то у меня и заграбастали. Судились со мной. Грязи сколько вылили. Свидетелей подкупали. При сыне позорили! (Злобно зашептала.) Так тебе и надо, отлились тебе мои слезы, старый мерин. И ты в одиночестве подохнешь, как я!

Боголюбов. Ну, это мы еще посмотрим, кто вперед подохнет, голубушка. Сейчас ведь светопреставление. Такие болезни на вашего брата пошли!

Александр. Ну тебя и заносит, папашка…

Сонечка. Митя, Митя, ты мне скажи: Феденьке сухари нужно в дорогу уложить, белье теплое, да?

Маша. Какое белье? Какие сухари? Еще суда не было, а вы «сухари»! Торопитесь его, что ли, в тюрьму запихать?

Сонечка. У меня, когда мужа забирали, ничего не успели сложить, так потом я с этими сухарями намучилась. Стоишь, бывало, в очереди, чуть не сутками, а то возьмут да и не примут.

Пауза.

Боголюбов резко повернулся, пошел в свою комнату.

Сонечка. Митя! Зачем пошел? (Всем.) Вы у меня, детки, голодные небось? Пойду что-нибудь разогрею… (Уходит на кухню.)

Александр достает из кармана маленький флакон с жидкостью.

Александр. Думаете, одеколон? Ошибаетесь. Не употребляю. Чистый спирт. Где достаю – секрет фирмы. Ваше здоровье! (Выпивает.) В Ленинграде двенадцать процентов детей – олигофрены. Но мы с тобой, Маша, успели родить полноценного. (Посмотрел на жену и сына.) Святое семейство. А вы, барышня, извините, не вписываетесь.

Федор. Это моя жена.

Александр. Тогда вписываетесь.

Маша. Господи, какая еще жена?

Александр. Что ты пристала к ребенку? Жена есть жена. Правильно, барышня?

Федор. Слушай, отвали от нее, а? Утомил. Я твоих баб не трогаю.

Александр. Каких баб? Маша, не слушай. Никаких таких баб. Какие бабы? Ты что?

Федор. Да мне наплевать.

Александр. На что?

Федор. На твоих баб.

Пауза.

Маша. Да ладно! Что я, не знаю, что ли? Еще те ходоки, с братцем. (Закуривает.)

Александр. Нет, это даже интересно…

Маша. Ты, Федор, слышал – дед твой меня лимитчицей обозвал?

Александр. Как ты можешь, Маша? (С преувеличенным страхом смотрит на курящую Машу.) Брось сейчас же.

Марина. Угостите сигареткой?

Маша. Вот девушка твоя, поди, знает, что это такое. (Протягивает Марине пачку сигарет, та закуривает.) В общем, если к сорока годам лимитчица получает свой угол, считается, что ей крупно повезло. Я же, говорили, родилась просто в рубашке. Выйти замуж за ленинградского парня, студента, из обеспеченной семьи… Это все равно что уснуть Золушкой, а проснуться английской королевой. Дед ведь твой на черной «Волге» разъезжал, кооператив нам построил… И все было хорошо, пока отец твой не начал постепенно пить. Сначала я не особенно обращала… Знаешь, у нас в общежитии выпивка считалась нормой жизни. И только когда у нас второй ребенок родился урод…

Александр. Маша!

Маша. Урод! А мне сказали, что умер!

Александр. Маша, замолчи!

Маша. Скрыли от меня, понимаешь? Так вот, третьего я рожать уже не стала. Сделала аборт и осталась на всю жизнь калекой.

Пауза.

Федор. Это ваши проблемы.

Возвращается Сонечка с подносом. Ставит на стол еду.

Сонечка, Феденька, садитесь. Не знаю, как девочку зовут?

Марина. Марина.

Сонечка. Покушайте, Мариночка, голодные небось. Феденька с самого утра ничего не ел.

Марина. Спасибо.

Александр. А вот интересно: почему это, когда тебе хамит посторонний – то ничего, а когда собственный ребенок – то хочется дать ему по шее?

Федор. Не советую. (Насмешливо.) Папашка…

Александр. Сын мой Каин, а это уже плагиат!

Федор. Да мне наплевать.

Сонечка. Всех, всех просим к столу. Всех, Сашенька, приглашай Машу.

Маша. Я не хочу.

Александр. Просят же. Посидишь, Сонечку обижать нельзя. Она здесь одна – человек. (Садятся.)

Сонечка. Ну вот, вся семья в сборе. Ешьте, ешьте, а я на вас посмотрю. Ты, Маша, усталая. Дети в школе замучили или начальство? (Пододвигает Александру тарелку.) Сашенька мой любимчик. Какой чудесный был мальчик, если бы вы знали! Веселый! Добрый! Алеша – тот молчаливый всегда такой, строгий. Отличник. А Сашенька прибежит, бывало, из школы, портфель бросит: «Сонечка, я во двор с ребятами» – только его и видели! (Смеется.) Огонь, а не мальчик. А один раз щенка притащил. Где уж он его откопал, такого замухрышку? Бездомный, говорит, дяденька его на шапку хотел изрезать, так он заступился. Отдайте, говорит, мой это щенок, мой – и все тут! И, представьте, остался у нас жить, Шапкой его так и прозвали. Сашенька, ты помнишь Шапку?

Александр. Помню, Сонечка.

Сонечка. «Сонечка!» (Смеется.) Никто меня больше так не называл. Алеша меня звал «тетя». А какая я тетя? Я уже не помню, когда я была тетей. Мне же девяносто лет… Мариночка, я же реликвия. А что, Сашенька, Алеша-то когда пишет?

Александр. Пишет.

Сонечка. Ну, значит, слава Богу, живой. Наверное, он вернуться хочет.

Александр. Зачем это? Что ему здесь делать? Ему и там хорошо.

Сонечка. Что это ты, Сашенька, говоришь? Я не знаю ни одного эмигранта, который не хотел бы вернуться домой. Эмиграция – это, Сашенька, неестественно.

Александр. А что естественно?

Сонечка. Жить на своей родине.

Александр. А если родина в гробу тебя видала?

Пауза.

Федор. Слушайте, родители. Вы хоть и относитесь к поколению слаборазвитых и нервнобольных, но все-таки… Примите как информацию к размышлению. Я в этом мокром деле не участвовал, ясно? И она тоже. Не знаю, зачем следователь мне это дело шьет. Может, план надо выполнить по отлову или своих выгородить… Ничего, суд разберется. Мне же защитник положен какой-нибудь? По закону? Просто я хочу, чтобы вы это знали и не дергались. Я здесь ни при чем, вот и все.

Пауза. Маша и Александр сидят, опустив глаза.

Вы мне что… не верите? Вы мне не верите?! Идите вы тогда… к черту!

Марина. Федя!

Федор. И ты иди к черту!

Маша. Феденька, успокойся. Мы с папой тебе верим, но…

Федор. Все! Не трогайте меня! Я по вашим рожам вижу, как вы верите!

Маша. Саша, скажи…

Федор. Что «Саша – скажи»! Твой Саша два года как вообще не просыхает!

Маша. Господи, я-то здесь при чем? Что ты на меня орешь?

Федор. Ничего! Раньше надо было думать, когда рожала!

Маша. Что думать? О чем? Как ты с матерью разговариваешь?

Федор. С матерью! Мать должна верить своему ребенку и жить с ним! А вам всем… лишь бы родить и спихнуть! На кого попало!

Маша. Я тебя не спихивала…

Федор. Матери! Сказал бы я вам, какие вы отцы-матери!

Маша. Как ты со мной смеешь? Уголовник!

Федор. Дура! (Маша заплакала.) Ладно, все! Сам идиот. Чего я завелся? Знал ведь, что с вами по-человечески нельзя… А идите вы все!

Пауза.

Маша. Господи! Ну разве это жизнь, Господи! Все как звери… Как звери друг на друга… Как собаки… (Марине.) Я хочу с матерью твоей поговорить.

Марина. У меня ее нет.

Маша. А где же она?

Марина. Гуляет где-нибудь… А может, умерла… А может, в тюрьме… Почем я знаю?

Пауза.

Маша. Нет, нет, нет, так нельзя, это все должно погибнуть, сгореть, так больше нельзя жить, слышите?! Я раньше думала: ну, трудности, недостатки… А теперь я поняла: мы прокляты. И жизнь наша проклята, и дети наши прокляты, и земля наша, и воды, и небо… места живого нет! Куда бежать? Где спастись? Это же ад! Ад! Разве вы не видите, это ад!

Александр. Слушай, мать, ты давно стала кликушей? Ну, ад, – и что дальше? Где-то же должен быть и ад. Вот в Америке, говорят, рай. А у нас – ад. Нормально. Или ты думаешь, что этот ад устроили не мы сами? (Декламирует.) «Я, ты, он, она! Вместе дружная семья! Вместе целая страна!..» Дураков!

Из своей комнаты выходит Боголюбов.

Боголюбов. Вы что – едите? Вы можете сейчас есть? Соня!

Сонечка. Что ты кричишь, Митенька? Ты, наверное, голоден?

Боголюбов. Соня, они едят! Они что, нелюди? (Пауза. Федору.) А ну встать! (Федор сидит.) Я сказал, встать!

Федор продолжает сидеть.

Александр. Перестань. Это на них не действует.

Боголюбов. А что на них действует? Что на них действует?

Федор (Марине). Пошли.

Боголюбов, Стой! Вы куда?

Федор. По-русски сказать или по-культурному?

Боголюбов. Ты мне не смей так отвечать! Я тебе не Сашка! Я в твои годы на фронте уже воевал!

Федор. Слушайте, как вы мне все надоели! Участники войны и блокадники, пенсионеры и инвалиды, многодетные матери и матери-одиночки, малообеспеченные, лимитчики, олигофрены! Это же можно охренеть от скопища монстров и параноиков в отдельно взятой стране! (Марине.) Пошли!

Марина и Федор уходят в свою комнату и врубают на всю мощь магнитофон. Доносится рев тяжелого рока. Пауза. Затем Боголюбов срывается с места, подбегает к комнате внука и начинает что есть силы барабанить в дверь.

Боголюбов. Прекратить! Сейчас же прекратить это безобразие!

Неожиданно магнитофон замолкает. Боголюбов же по инерции продолжает стучать в дверь, потом останавливается; потоптавшись на месте, отходит. Пауза.

Нет! Нет совести у людей, нет! Сгинула! Ушла из России совесть. Как жить? У моего поколения…

Александр. Молчал бы уж лучше о своем поколении. Стукач на палаче.

Боголюбов. Ты! Пьянь! Запомни: ни я, никто из моих знакомых ни палачом, ни стукачом не были и не будем!

Маша. Да что вы орете теперь? И так голова раскалывается, а вы орете.

Пауза.

Боголюбов. А позвольте полюбопытствовать, почему вы все так спокойны? Могу я узнать, почему я один возмущен? Может, убивать стало уже в порядке вещей? Может, это уже норма?

Александр. Да что ты теперь дергаешься? Вы же это сами все породили.

Боголюбов. Что это – «это»?

Александр. Все!

Боголюбов. Мы?! Мы – «это»? Мы?

Александр. Ладно, проехали.

Боголюбов. Э-эх! Да мы для вас… Отечество спасали! Весь двадцатый век спасали Отечество! А вы? Что вы породили? Панков вы породили, вот что!

Александр. Ага. А знаешь, Маша, это нам за что? За конформизм. За то, что промолчали. В тряпочку. Сохраняли, так сказать, идеалы. В тайниках души. Но на баррикады не лезли. Все знали. Все понимали. Суки! И молчали. У тех хоть мозги были набекрень, у папашек… Нет, грешники – это мы. Мы! Молчащее поколение, позволившее так же молчаливо себя придушить. А теперь – здрасьте, приехали! Повесили ярлычок: «эпоха застоя». Вона как просто. Это мы – эпоха. Болото смердящее, вонь – это мы! Целое поколение, как корова языком! А панки – что? Кричащая пародия на молчаливых отцов. (Кричит.)Правильно я говорю, Федюня? Жалко только, что души, кажется, нет. Совсем. Или я ошибаюсь, ась? Виноват. (Вдруг запевает.) «Весь мир насилья мы разрушим…» Папашка! Эй, кем был до революции наш папашка? Пардон. Никем. Наш папашка в революцию родился! (Громко.) Центральная идея русской интеллигенции девятнадцатого века – это идея рас-пре-де-ле-ни-я! Ура! (Достает флакончик, наливает в рюмочку.) С днем рождения, ровесник ты наш революции, ветеран ты наш дорогой!

Сонечка. Не пей, Сашенька, не пей, родной.

Александр. Все, Сонечка, завязываю. (Выпивает.)

Боголюбов (идет к телефону). Алло! Милиция?.. Милиция, говорит ровесник революции… Тьфу! Что?.. Милиция, приезжайте!

Слышно, как на том конце повесили трубку.

Александр. Не туда звонишь, папашка. Феликсу Эдмундовичу позвони.

Пауза.

Маша. Сначала он пропивал свою зарплату, потом мою. Потом стал пропивать вещи…

Александр. Ты, Маша, у нас страдалица. На том свете в раю будешь жить. Крылышками махать.

Маша (зло). Пьяница проклятый! Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты… когда я связалась с вашей семейкой!

Убегает.

Александр. Ну и правильно! (Он заметно опьянел.) Принцип мира – борьба за существование. А есть еще один – не скажу какой. Но он не для нашей компании. (Уходит.)

Пауза.

Боголюбов. Соня!

Сонечка. Да, Митенька?

Боголюбов. Что он имел в виду? Сашка. Насчет распределения.

Сонечка. Не знаю. Не помню. Если, говорит, все силы на то, чтоб распределять, а не созидать, так и распределять скоро станет нечего…

Пауза.

Боголюбов. Что у нас сегодня на обед, Соня?

Сонечка. Курочка, Митенька.

Пауза.

Боголюбов. Ничего. Я им головы поотрываю. Обоим…