Текст книги "Жребий брошен"

Глава VIII
Повязка слепоты спадает

Настало утро. Амарилла проспала почти до полудня. Сладко потягиваясь на постели, красавица удивлялась тишине, царившей в спальне, потому что Цитерис всегда чем-нибудь тихонько шуршала, чтобы разбудить ее, а если это не действовало, то будила ее поцелуями, щекотаньем и шутливыми упреками. Амарилле подумалось, что было рано, и она дремала еще некоторое время. Тишина ничем не нарушалась. Амарилле больше не хотелось спать, она открыла глаза. Цитерис не было в спальне. Не желая оставаться одинокой, Амарилла позвала свою подругу, никто не отозвался. Она позвала Марцелину, а потом Меланию. Прежняя тишина царила в павильоне.

Удивленная Амарилла спустила ноги с кровати, чтобы надеть свои полусапожки. Вместо них оказалась пара золотых башмаков с бусами, какие надевали танцовщицы. Это были башмаки Цитерис, виденные на ней Амариллой вчера за ужином. Они были малы для ног Амариллы, но, вынужденная необходимостью, она втиснула в них ноги и встала. Короткое платье Цитерис из светло-желтой легкой шелковой ткани с золотыми полосками лежало на стуле вместе с белым теплым покрывалом, украшенным вышивками из разноцветной шерсти, пестрый узор которых также приличествовал только актрисе или уличной плясунье.

Амарилла отворила шкаф, чтобы одеться в то короткое темное платье своей подруги, которое носила все эти дни. В шкафу ничего не было. Не только все платья Цитерис исчезли, но не оказалось и собственного платья Амариллы, в котором она приехала из Рима. Охваченная безотчетным инстинктивным подозрением, Амарилла отперла ларец, стоявший на туалетном столике. В нем лежал дорогой алмазный убор Цитерис, но все вещи Амариллы, отданные подруге на сохранение, исчезли.

Амарилла горестно ахнула… между этими исчезнувшими вещами, надетыми ею ради триумфа, были свадебные подарки ее мужа – жемчуг, серьги, даже обручальное кольцо, которое она противилась отдать.

– Ты его забросишь в кусты вместе с мячиком, – сказала Цитерис и после шутливой борьбы сняла его с пальца подруги. Теперь и этот перстень исчез.

Амарилла надела костюм танцовщицы, завернулась в покрывало с вышитыми пестрыми эмблемами любви и выглянула в столовую. Там никого не было. Она прошла в третью и четвертую комнаты павильона, где спали обе служанки. Никого нет. Нет и завтрака на столе.

Озираясь в полнейшем недоумении, Амарилла вышла в сад. Там, наконец, она увидела живое существо. Молодой галл сидел на мраморной скамье под деревом, глубоко и печально задумавшись, как бы в полном отчаянии, запустив пальцы обеих рук в роскошные кудри над низко опущенной головой.

– Луктерий! – позвала Амарилла с крыльца павильона.

Галл сделал вид, будто не слышит. Амарилла подошла к нему. Он не шевелился. Она ласково тронула его за плечо.

– Луктерий!

Галл вздрогнул и поднял на красавицу взор, полный слез.

– Луктерий, что все это значит? Где все они? О чем ты плачешь?

Голос Луктерия глухо и отрывисто прозвучал в ответ Амарилле:

– Что все это значит? Одна из нередких шуток Фульвии. Где ее сообщницы? Они уехали. О чем я плачу? О нашей общей гибели. Я плачу о том, что мне, сыну вождя кадурков, придется умереть от руки палача, а тебе, великодушная Амарилла, не смыть пятна бесчестия ни местью, ни слезами.

– Ты не умрешь от руки палача, – торопливо перебила Амарилла, отдавая галлу дарственную хартию, – вот твое спасенье! Ты принадлежишь мне.

– Знаю, – угрюмо ответил он, отстраняя ее руку с бумагой, – все способы испробовал я, чтобы спасти тебя, но ты не поняла меня. Узнав, что галлиянка вскормила тебя, я произнес слово luern (лисица), потом drus и tan (дуб и огонь), гуляя в парке, надеясь, что ты заговоришь со мною по-галльски, но язык галлов незнаком тебе. Ты не поняла никаких моих намеков и написала роковые письма, покрывшие тебя позором.

Амарилла села подле галла, не обижаясь, что раб не оставил скамьи в ее присутствии и даже не величает ее именем Рубеллии. Для нее он уже был не раб, а милый сердцу избранник.

– Скажи мне все ясно, Луктерий! – нежно произнесла она, глядя на красивого кадурка с полным сочувствием, готовая заплакать, потому что плачет он.

– Я все скажу… мне теперь не только позволено, но даже велено сказать тебе все, Амарилла, велено сорвать повязку с очей твоих, показать тенета, которыми опутали тебя. Твое имя теперь навсегда соединено с моим, как прежде сплели имя твоей матери с именем какого-то гладиатора, чуть ли не того самого старика Аминандра, что служил оруженосцем у твоего мужа.

– Моя мать и гладиатор…

– Они были предметом сплетен всего Рима. Твой отец бросил твою мать по этой причине, а она отомстила ему за развод, собственноручно убив на каком-то празднике гречанку, любимую им. Подробностей я не знаю и не могу ручаться, насколько все это достоверно. Мне это сообщено Меланией, а она как римская старожилка уверяла, что хорошо помнит всю эту историю, случившуюся в дни ее молодости, незадолго до твоего рождения.

Я тоже гладиатор. О тебе, как о твоей матери, теперь болтает весь Рим – болтает, что дочь Семпронии Люциллы пошла по стезе скандалов, как и ее мать, лишь только вышла замуж.

– Но между нами, Луктерий, ничего дурного не было.

– Кто же может знать, что между нами было?! Может быть, между твоей матерью и гладиатором тоже ничего дурного не было, однако же их очернили.

– Моя мать созналась мне, что она преступница, а я…

– В Риме болтают, что ты ради меня удалилась сюда, на виллу Цитерис. Ты не знаешь, что за особа та, которую ты удостоила дружбы. Это – чудовище, во сто крат худшее, чем испугавшая тебя старая Дионисия. В той есть малые остатки человеческого достоинства. Дионисия была когда-то честной. Дионисия любила и может ненавидеть… но Цитерис Волумния – животное без души. Цитерис Волумния – только хохот и пьянство без всяких других проявлений чувства. Никогда не была она родственницей ни Клодия, ни Фульвии. Она – сириянка, уличная певица и плясунья, угодившая Фульвии тем, что употребляет в ее пользу свое влияние на ее мужа. Фульвия подарила ей виллу за услуги.

Если бы меня не приплели сюда – и тогда твое имя было бы запятнано тем, что ты гостила на вилле Цитерис. Одного этого было бы достаточно для полного успеха клеветы, которую опровергнуть ты не в силах – письма твои уличают тебя… О, горе тебе, Амарилла! Добрая, великодушная Амарилла! Фульвия видела в тебе только единственное средство, как ей попасть в среду знатных людей, благодаря твоей детской дружбе с легкомысленным сыном Санги, любимым Цезарем. Фульвии нужен Цезарь, чтобы дать дорогу к почестям ее мужу, которого все отвергли.

Семья Клодия называет себя плебеями, но они не плебеи, это патрицианский род. В патрициях Клодию ничто не удалось, потому что Фауст Сулла и зять его Милон воздвигли этому пьянице непреодолимые преграды к карьере. Клодий хотел перейти в плебеи, но и плебс, во главе которого стоит Цицерон, отверг его. Даже Катилина не принял Клодия в свой заговор, чтобы не марать дела его именем.

– Даже ужасный Катилина отказался от него!

– Да… ты теперь поняла, в какое змеиное логовище завлекли тебя?

– Но Цезарь…

– Цезарь неразборчив. Цезарь отвернулся от Клодия, как все, но стоит сыну Санги явиться к Фульвии или Цитерис – явится туда и Цезарь как любитель веселья. Фульвии нужна только чья-нибудь рекомендация. Ты рекомендовала ее сыну Санги, а тот рекомендует ее Цезарю – вот и вся суть интриги.

Фульвия сначала колебалась, завлекать ли тебя или оставить в покое, надеясь лишь в далеком будущем устроить тебе ловушку, но узнавши, что твой супруг сочтен мертвым…

– А он жив?

– Он жив.

– О, радость! Публий Аврелий защитит меня от клеветы.

– От клеветы он не защитит, потому что это не в его власти. Он может только помириться с тобой, простить тебя, если ты сейчас же поедешь к нему под Фезулы…

– О, да, конечно, я поеду!

– Откровенно расскажешь…

– Все, все расскажу!

– И без колебаний подпишешь мне смертный приговор. Не пожалеешь, когда я буду распят, как сообщник Фульвии.

– Ты ничего дурного не сделал, добрый, честный Луктерий. Мой муж не принудит меня к такому несправедливому и ужасному поступку. Я казню тебя безвинно? Ни за что!

– Твой отец покинул твою мать именно потому, что герой ее скандала, гладиатор, был не рабом, а вольнонаемным охотником. Казнить его было нельзя. Я должен быть принесен тобою в жертву доброй молве и мужу. Тебе предстоит на выбор одно из двух – примирение с мужем и моя смерть, или развод и возвращение под опеку деда и родителей.

– К родителям, которые будут колоть мне глаза тем, что я осуждала их за прошлое… ужасно! Ни за что! Но неужели моя мать могла любить этого отвратительного старика-силача, оруженосца моего мужа?! Трудно поверить этому.

– В молодости он был красив, уверяет Мелания, но у твоей матери был и еще фаворит, какой-то певец тоже из греков.

Лицо Амариллы покрылось ярким румянцем. Она закрыла лицо руками от стыда и тихо воскликнула:

– О, зачем, зачем дед взял меня от кормилицы!.. Лучше быть безродным подкидышем, чем иметь такую мать! Я была бы женою рыбака и прожила бы жизнь гораздо спокойнее, чем в чертогах моего мужа-сенатора, не имея возможности никуда явиться от шепота и пересудов о том, что я – дочь скандалистки-преступницы.

– Из трех писем, написанных тобой отсюда, дошло по назначению только одно, адресованное Фульвии. Интриганка пошла в твой дом и предъявила его твоей домоправительнице, чтобы ей не пришлось искать тебя в Риме, а потом это письмо пошло гулять по городу из рук в руки, опутывая клеветой твое доброе имя. Оно попало во власть Клелии, жены Санги.

– Ах! Эта ужасная гордячка, насмешница… она…

– Она наплела на тебя выдумок даже больше и хуже, чем Фульвия. Мои товарищи носильщики избегли казни тем, что ночью после триумфа напали в таверне на гладиаторов Фавсты. Была ужасная драка, целое побоище среди пьяных гуляк из народа, приставших одни к Евдаму, а другие к его врагам.

Твой муж прислал гонца домой с письмом. Что он тебе пишет, я не знаю. С этим письмом сын Санги послал сюда оруженосца. Твоя молочная сестра захотела видеться с тобой, чтобы уговорить убежать отсюда, если ты, как уверяли ее, добровольно гостишь у Цитерис. Гиацинта приехала к тебе вместе с Церинтом, но здесь их схватили и заперли на чердаке одного из флигелей. Третий день они томятся под арестом.

– Ужасно!

– Это еще не самое ужасное. Фульвия – такое чудовище, что истерзает родную мать, если это будет нужно ей. Мне грозили самыми лютыми пытками, если я расскажу тебе об интриге. Я не побоялся этого, Амарилла. Я отказался быть сообщником злодейки. Я ответил, что мне все равно: погибать ли от ее гнева или от мести твоего мужа.

Тогда она объявила мне, что если ты через меня узнаешь о ее замыслах раньше, чем она их исполнит, то тебе все-таки не уйти от нее и Цитерис – тебя принудили бы писать все, что им хотелось, принудили бы, не разбирая способов.

Мне оставалось только действовать хитростью, и я хитрил. Я пел импровизацию, предостерегая тебя, но ты не знаешь по-галльски и уснула под мое пение. Я хотел убить себя, но мне пригрозили, что моя смерть поведет к дурному обращению с тобой.

– И ты думаешь, что после этого я решусь послать тебя на казнь!

– Ты должна сделать это.

– Беги, Луктерий! Ты успеешь скрыться, пока я еще не виделась с мужем. Возьми алмазы, оставленные Цитерис, продай их и беги.

– Покинуть тебя на позор?! Нет, Амарилла, я этого не сделаю. Я примирю тебя с твоим мужем моей смертью, погибну, втайне оправданный тобой, утешенный собственным сознаньем своей невинности. Скажи, скажи мне, Амарилла, что я невинен пред тобой!

– Да, да, ты невинен, Луктерий!

– Я раб, но я человек. Презирая, как раба, можешь ли ты уважать меня, как человека? Когда я умру, я не буду рабом – в царстве теней нет ни рабов, ни свободных.

– Я уважаю тебя, Луктерий. Уважаю тебя, доблестный сын вождя, вполне достойный сделаться главой кадурков.

– Амарилла! О счастье!

Они взглянули друг на друга с восторгом. Рука Амариллы, помимо ее согласия, очутилась в руке Луктерия и крепко пожала ее.

– Амарилла, – прошептал он страстно, – скажи мне еще раз, что я ничем не оскорбил тебя!

– Ты ничем не оскорбил меня. Десять дней назад я отдала бы все свои украшения, чтобы спасти от свирепости Фульвии вас, четверых невиновных, окровавленных, избитых, исколотых ее иглой, а теперь… теперь, Луктерий, я отсеку свою руку скорее, чем подпишу приговор твоей гибели.

– Ты должна сделать это как супруга Аврелия Котты. Теперь, в минуты горя, ты чувствуешь себя неспособной на это, но потом, когда успокоишься и поразмыслишь хладнокровнее, ты скажешь, что поступить иначе невозможно.

Лишь только вчера Фульвия послала твое письмо Амизе и верная домоправительница, исполняя твое приказание, выраженное в письме без пометки дня и числа, отдаст в распоряжение Фульвии как подателя письма твою повозку и слуг. Фульвия, распустивши молву о дружбе твоей с Цитерис, намерена сегодня утром доставить твое письмо сыну Санги – письмо, как и все три, не помеченное числом. Завтра, о котором ты писала, может оказаться и через год таким же завтра, каким оно было десять дней назад, поэтому молодой Фабий подумает, что письмо писано тобой вчера.

Мелания и Цитерис ежедневно пересылались гонцами с Фульвией. От них и мне стало известно все.

Узнавши из городских сплетен, куда ты попала, Фабий вспылил и назвал тебя глупою, а его мать вышла из себя от гнева на твоего мужа за его брак, совершенный по желанию одного твоего деда вопреки всей прочей родне.

Цезарь, любитель всевозможных скандалов, в которых замешаны женщины, узнав о твоем поступке от Клелии, заинтересовался твоей личностью до того, что решился посетить виллу Цитерис, чтобы видеть тебя.

Разведав об этом, Фульвия придумала послать сыну Санги твое письмо так, чтобы оно попало в его руки, когда он будет в цирке вместе с Цезарем. Подателем письма окажется сама Цитерис, а так как ты просишь Фабия следовать за подателем к твоему экипажу, то он и последует за Цитерис сюда, а за ним и Цезарь.

Злодейки отобрали у тебя все платье. Я знаю об этом. Твое платье и драгоценности теперь весь город видит в цирке на Цитерис, как доказательство вашей дружбы, а на тебе… я знаю, что надето на тебе под этим покрывалом.

– Самое неприличное платье плясуньи. Я надела его по необходимости. Я все поняла, Луктерий, все! Горе мне, бедной! Ах, зачем, зачем я осуждала мою мать!

– Цитерис привезет сюда Фабия, Цезаря и еще целую толпу молодежи. Они увидят тебя в этом костюме вдвоем со мной. Напрасно будешь ты бросать злодейке в лицо ее алмазы, оставленные тебе, напрасно будешь оправдываться и браниться! Клевета уже сделала свое дело.

Тебе надо бежать отсюда, Амарилла, пока они не приехали, но бежать тебе следует не в Рим – там на каждом шагу грозят тебе скандалы, – бежать надо к мужу в Этрурию и, если он еще жив, принести к ногам его твои слезы, мольбы и… меня. Все, что я сказал, обдумай здесь одиноко без помехи, а я пойду освободить от ареста твою молочную сестру и Церинта.

Пока Луктерий говорил, Амарилла выплакала все свои слезы. Смерть невинного, любимого ею галла, или вечный позор, развод с мужем, справедливый укор от осужденных ею родителей и деда – вот ультиматум, поставленный ей роком.

Мысли Амариллы положительно спутались. Она ничего не могла придумать ни для настоящих, ни для будущих действий. Ей казалось ясным одно – Церинт-Разиня больше всех виноват в ее беде, неосторожно сообщив ей о мнимой гибели мужа. Если бы Разиня имел в голове своей побольше здравого смысла, то Амарилла, может быть, не попала бы в сети. И Амарилла винила Разиню. Все остальное представлялось ей как бы в тумане, среди которого Луктерий, в ореоле своей честности, сиял ей, как единственная звезда во мраке, а эту звезду она должна погасить. То ей хотелось умереть вместе с ним, то она надеялась смягчить мужа мольбами о пощаде невинного и примириться с ним без такой жестокой меры. Вдруг ей вспомнилось, что ее муж не эмансипирован – что он сын отца своего, не отделенный по закону и, следовательно, если он простит ее, то его гордый, суровый отец имеет право развести его с женой насильно, даже если будет казнен Луктерий.

Что же ей делать? Она думала, думала, но не решилась ни на что в целый час времени.

Характер Амариллы был не из твердых. Как у нее недостало энергии, чтоб после свадьбы подняться во мнении родни мужа, точно так и теперь она не нашла в себе душевных сил, чтобы смыть позор каким-нибудь отчаянным поступком, тем более, что над ее умом и сердцем господствовала любовь, только вчера вполне осознанная ею в минуту признания перед Цитерис – любовь страстная, первое настоящее увлечение ее молодого сердца.

Ей надо казнить любимого человека, чтобы жить мирно с мужем, к которому она чувствует только симпатию давней дружбы, как к Фабию и другим. Разве это возможно?

Луктерий не хочет бежать. Он сам добровольно идет на рабскую смерть, чтобы очистить ее от клеветы перед мужем, если не перед всеми. Разве такое самопожертвование не доказывает с его стороны любви до обожания, любви, с которой ничто не сравнимо, любви, достойной награды лучшей, чем смертный приговор?

Амарилле ни на миг не пришло в голову, что все это со стороны галла могло быть лишь маской, ловко надетой при помощи хитрой Мелании.

Глава IX
Что теперь делать?

Амариллу окликнули. По дорожке парка к ней шел Луктерий с Гиацинтой и Церинтом. Амарилла подбежала к молочной сестре и долго безмолвно целовала ее.

Когда порыв обоюдного волнения миновал, Гиацинта первая прервала неловкое молчание.

– Останавливала я тебя, Амарилла, удерживала, чтобы ты не совалась в чужие дела, – тихим голосом сказала она с оттенком упрека, – от этого всегда бывают беды.

– Вспомни, Гиацинта, что я спасла утопавшего старика Вариния, когда услышала его крики. Никакой беды тогда не вышло. Вся беда вышла оттого, что дедушка, сославши тайно моих родителей и распустивши молву об их смерти, отвергнул меня без сожаления и отдал твоей матери, а потом, когда я привыкла к рыбацкой жизни, взял меня от вас и отдал меня за знатного. Муж покинул меня через три дня после свадьбы, а Церинт – этот долговязый разиня – испугал меня вестью о смерти моего мужа.

– Амарилла, милая сестра моя! Я не виню тебя, мы всегда с самой колыбели сильно любили друг друга. Не таись, Амарилла, предо мной, скажи мне все. Ведь на самом-то деле ты не изменила мужу?

Амарилла впервые осознала, что не может отвечать молочной сестре без запинок, как прежде. Она осознала, что между нею и Гиацинтой встало что-то роковое. Впервые в жизни она уклонилась от прямого ответа и замяла разговор, обратившись к Церинту:

– Ты, разиня, во всем виноват. Ты напугал меня до обморока. Почему ты думал, что наш Аврелий убит? Расскажи, как было дело, если твоя бестолковая голова помнит что-нибудь.

Долговязый рыжий молодец, совершенно сбитый с толку событиями последних дней, все время стоял, растопыря руки. Он отчего-то полагал, что Амарилла бросится к нему на шею, и готовился принять ее в свои объятия, но когда она бросилась к его сестре, так и остался стоять ошеломленный, вытянув руки вперед. Гневная речь Амариллы положила конец его столбняку. Церинт провел грязной ладонью по своим косматым рыжим волосам и ответил:

– Как было дело… право, сразу не припомню, как… было сражение… меня хватили чем-то по каске, да ничего – голова уцелела. Потом пырнули выше локтя, да ничего – и рука уцелела. Когда кончилась битва, а это было уже под вечер, я перевязал руку и пошел с нашими подбирать раненых. Вдруг мы видим… нет, соврал… сначала послышалось, что кто-то не то стонет, не то кличет. Вслушиваемся – кличут Фабия. Фабий побежал на голос, мы за ним с факелами. Видим, у речки хлопочут наши солдаты, а между ними Аминандр и Аврелий. У Аминандра разворочена вся кисть правой руки. Аврелий говорит, что ранен опасно и прощается с Фабием перед смертью, но потом он встал и пошел – его повели под руки, – хочу, говорит, дойти до лагеря, чтобы умереть там, а не в поле.

Ранен он вот в это место, промеж ребер, вот такая широкая рана. Мы пошли дальше. Шли, шли… подбирали раненых. Тут Анней, рядовой пятого легиона, закричал со смехом, что лежит баба перенаряженная, и дернул ее за косу. Аврелий наклонился и во все горло закричал, что это его мать. Она с трудом приподнялась и заругалась на него по-гречески. Я ничего не понял. Господа все по-гречески говорят, даже перед смертью[11]11
  Мода на греческий язык в ту эпоху у римлян изумительна. Даже такой патриот, как Юлий Цезарь, умирая под ударом кинжала Брута, сказал ему: «Kai su ei ekeinon, kai su teknon!», а Помпей в момент своей смерти цитировал Софокла.


[Закрыть]. Вдруг она опрокинулась на спину да и померла. Мы оглядели ее, она вся изранена. Потом Аврелий вскрикнул и тоже опрокинулся. Аминандр и Анней подхватили его, кровь из его раны потекла ручьем. Аминандр просил нас скорее идти за носилками, уверяя, что нести его господина на руках нельзя. Мы все пошли, но по дороге пришлось взять еще нескольких раненых. Кого повели, а кого понесли. Лагерь был неблизко. Мы промешкали с носилками до зари, а когда явились – ни Аминандра, ни Аврелия не было на том месте, где мы их оставили. Солдаты стали толковать, что он помер да зарыт, а Аминандр ушел куда-нибудь в деревню лечиться. Потолковали, потолковали, да так и ушли.

Прошло три дня. Аминандр не явился в лагерь, и не до него нам было – суматоха страшная! Мертвецы, раненые… Одних надо жечь или зарывать, других – перевязывать, кормить. Кроме того, обирали по полю добычу с мертвых заговорщиков, не жалея и своих покойничков… у кого кошелек стянули, с кого платье или оружие – пригодится. Потом снялись и пошли сюда, забыв Аминандра с Аврелием.

– Ты дурак, Церинт, настоящий разиня!

– Почем же я знал, Амарилла, что ты, ставши благородной, будешь падать в обмороки, как делает госпожа Клелия? Когда ты у нас жила, ни разу от тебя этого не видано. Что я знал, то и поторопился сказать по простоте сердечной.

– И по глупости умственной! – добавил Луктерий со смехом. Церинт надулся и замолчал.

– На другой день после триумфа от Аврелия явился гонец, – сказала Гиацинта, – это был какой-то странный человек. Он назвался купеческим приказчиком из Фезул, но похож больше на жида. Я в нем сразу почуяла проныру. Никакого толку мы от него не добились. Заладил он одно – что в письме все объясняется, а где Аврелий и Аминандр и что с ними творится, – так и не разведали.

В доме у тебя, Амарилла, все кверху дном – ужасный переполох среди прислуги. Одни бранят тебя, другие защищают, а что я слышала о тебе в городе и от моего мужа – не перескажешь. Вот письмо, привезенное гонцом. Я его побоялась читать, не спросивши тебя. Прочти его, сестра, да и уедем скорее домой.

Амарилла прочла:

«Кай Фламиний Фламма внучке своей, Рубеллии, шлет привет. Я случайно нашел твоего мужа без чувств раненым на поле битвы под Фезулами. Бывший с ним слуга просил меня приютить их где-нибудь, потому что шел сильный холодный дождь со снегом, а из лагеря не присылали за раненым носилок. Я приютил их. Где? – этого я не могу доверить письму, потому что вынужден скрываться от сыщиков Цицерона. Рана слуги, полученная в кисть руки, разболелась, поэтому он не мог сделать приписки. Твой муж болен почти безнадежно. Я стар, чтобы ухаживать за двоими, а слуг у меня нет – погибли в битве за дело, которому я служил.

Приезжай, Рубеллия, принять последний вздох твоего мужа или избавить меня от необходимости дальнейшего ухода за двумя больными без всяких лекарств и денег. Я должен покинуть окрестности Фезул, спасая себя от преследований консулов. Я рискнул остаться при твоем муже только ради памяти его матери Семпронии, доблестно погибшей, как воин, с мечом в руке.

В Фезулах спроси обо мне у менялы Мельхиседека. Этот еврей знает мой приют и проведет тебя к мужу, если ты покажешь ему это письмо».

– Это письмо не от Аврелия, а от дяди моего отца, – сказала Амарилла, прочитавши вслух, – мне надо бы непременно ехать в Фезулы в тот же день, когда прибыл гонец, а теперь… уже восемь дней прошло с тех пор… как ты думаешь, Гиацинта? Он уже, может статься, умер, а я не нужна.

– Надо бы посоветоваться с Амизой, сестра, – отвечала молодая в раздумье, – она одна у тебя из всей прислуги умна и опытна, притом же она – жена Аминандра и ей тоже близко это дело. Жаль будет старуху, если и ее муж умрет! Она бездетная, и они очень любили друг друга. Этот твой новый дед, Кай Фламиний, мне не нравится. Он был заговорщиком, кто его знает, что он за человек! Еще, пожалуй, попадешь из ловушки в ловушку. Наши знатные – такие все… или гордецы, к которым не подступайся да ни в чем им не перечь, как твой свекор и Клелия, или – разбойники, как Фульвия, от которых (спаси нас бессмертные!) нужно бежать во весь дух.

– Да, Гиацинта. Я теперь боюсь всего и всех.

– Ох, сестра! И моя голова скоро треснет от дум горемычных.

– Госпоже нельзя ехать в Рим, – твердо и решительно заявил Луктерий. – Госпожа может дорогою встретиться с Цитерис и молодежью, а это платье… оно совсем сконфузит ее.

– Мы поменяемся платьями, – сказала Гиацинта, – я не сенаторша, я возьму весь ее стыд на себя.

Она смерила Луктерия с головы до ног не совсем приветливым взором, как бы досадуя, что какое-то еще третье лицо смеет так нагло вмешиваться в дела между нею и Амариллой. Но галл не смутился от этого взора.

– На госпожу это платье едва годилось, – возразил он без запинки, – а на твои плечи вовсе не влезет… по швам раздерется и все пуговицы отлетят.

Церинт поглядел в эту минуту на костюм Амариллы, а потом на свою толстую, краснощекую сестру и расхохотался, схватившись руками за бока, как хохочут деревенские молодцы, не удерживаясь и ничуть не стесняясь.

Его хохот смутил Гиацинту. Молодая купчиха теперь, в свою очередь, надулась и замолчала, мысленно ругая и Луктерия, и своего брата.

– Что же, по твоему мнению, нам следует предпринять, Луктерий? – спросила Амарилла.

Все эти четверо были один другого моложе. Предоставленные теперь самим себе в полное распоряжение, они, юные и неопытные, не знали, на что им решиться. Среди них двадцатидвухлетний Луктерий оказался самым старшим и притом человеком «себе на уме», наученный Меланией, как действовать. Он принял на себя роль наставника и принялся командовать бедными жертвами интриги, попавшими под его власть.

– По моему мнению, – начал он, – нам следует так перехитрить врагов госпожи, чтобы они оказались ни при чем, и в то же время получить возможность замять эту скандальную историю. Амиза-домоправительница и слуги не знают, сколько времени Гиацинта и ее брат просидели здесь под замком. Пусть же они думают, что вам удалось вовремя открыть госпоже глаза на интриги, а госпожа будто, ночевавши здесь только одну ночь, бежала и отправилась в Этрурию. Твой супруг, госпожа, если он любит тебя, подтвердит эту невинную выдумку в Риме, и скандал будет устранен.

– А если мой муж умер?

– Мы что-нибудь придумаем дорогой. Пойдем, госпожа! Мы должны успеть уехать от Цитерис и ее гостей. Эта вилла недалеко от Тибура на реке Анио. Добравшись до этого городка, ты продашь алмазы Цитерис, купишь себе другое платье, наймешь лодку, спустишься по Анио и Тибру до Остии, пересядешь на корабль и благополучно уплывешь к супругу.

Луктерий горделиво стоял перед своими слушателями, живописно драпируясь в красивый чистый гиматий – плащ греческого покроя. Позой и голосом он был похож скорее на вождя-повелителя, чем на раба.

Практичная Гиацинта, не замечая никаких этих художественных прелестей, попробовала возразить галлу, опираясь на тот факт, что не только Амарилла заинтересована в судьбе Аврелия, но это дело одинаково близко и сердцу ее умной домоправительницы, которая не меньше своей госпожи встревожена ложною молвою как жена Аминандра-оруженосца, – следовательно, Амарилле непременно нужно надо взять с собой в Этрурию Амизу.

Эти доводы Красной Каракатицы не имели успеха, как потому, что Амарилла не любила Амизу за ее старческую ворчливость, так и вследствие ее полного согласия со мнением Луктерия. Она готова была теперь идти за ним, куда бы он ни повел ее, хоть на край света. Она уже вполне подчинилась влиянию своего избранника.