Текст книги "Меч Мира (сборник)"

Л.В.Шапошникова
Что я скажу…

Все началось в 1967 году. Я не помню ни времени года, ни самой погоды. В тот день я не пошла на работу: согласно расписанию я работала дома. Я была уже достаточно взрослым человеком: окончила школу, поступила на исторический факультет МГУ, затем окончила и его, вслед за этим защитила диссертацию и была оставлена на кафедре истории Индии как преподаватель. Индия, эта чудесная страна, увлекала меня с первого курса. В нашей стране было время, когда студентов и преподавателей институтов не выпускали за рубеж. К счастью, это время со смертью Сталина кончилось, и я получила возможность совершить несколько длительных и очень интересных командировок в Индию, после которых я вернулась домой и написала об Индии сразу две книги. Одна называлась «По Южной Индии», а другая – «Парава – “летучие рыбы”». Обе книги сразу завоевали интерес. Один из крупнейших исследователей Индии Алексей Михайлович Дьяков сказал, что мои книги – лучшие из написанных об Индии в Советском Союзе. Книги были сразу же раскуплены любителями путешествий. В тот самый день я села за третью книгу, которую назвала «Тайна племени Голубых гор». У меня в голове уже сложился ее план, и я даже написала первую строчку, как вдруг раздался дверной звонок. Я открыла дверь и увидела на пороге квартиры Атрара Ахшедзянова, индолога, как и я, и моего хорошего друга. Это было неожиданностью. Обычно Атрар перед приездом предупреждал по телефону, что едет.

– Что-нибудь случилось? – спросила я Атрара.

– Как тебе сказать. Может случиться, а может не случиться. – С каких пор ты стал говорить загадками? – спросила я.

– Хе! – сказал Атрар. – Загадки еще будут. Я приехал, чтобы взять две твои книги об Индии.

– Ты что? Я же тебе их подарила.

– Ну, ты пойми. Это же не для меня.

– А для кого же? – поинтересовалась я.

– Для двух премьеров. Одного индийского, другого советского.

– Слушай, Атрар, брось эти шуточки.

– А я и не думаю шутить. Сейчас все тебе расскажу как есть.

И он рассказал следующее. Правительства Индии и Советского Союза решили ввести Международную премию имени Джавахарлала Неру для тех, кто отличился в своем творчестве об Индии. Атрар просил у меня мои книги, так как решил выставить мою кандидатуру на эту премию.

– Ты что, – сказала я. – У тебя все в порядке?

– Ну, я же серьезно! – воскликнул Атрар.

– Ты понимаешь, какая драчка будет за эту премию?

– Да, понимаю. Но меня поддержат журналисты.

– Все, – рассердилась я. – Кончай. Книг я тебе для этой игры не дам.

– Слушай, – сказал Атрар, – ты зря так к этому делу относишься.

Я выпроводила Атрара без книг и села писать вторую фразу.

На следующий день я совсем забыла о визите моего простодушного друга. Прошло месяца два-три, а может и больше, когда однажды утром мама вошла в мою комнату с газетой «Правда».

– Это правда? – спросила она меня.

– Что именно? – удивилась я.

– Что тебя наградили международной премией.

– А ну покажи, – сказала я.

Все было так, как сказала мама. С перепуга у меня вдруг разболелся живот.

Я не буду рассказывать, какой праздник устроили мои друзья. Но настал день, и лауреаты премии Джавахарлала Неру были приглашены премьер-министром Индии Индирой Ганди в гости. Потом об этом много писали. Но у меня в этой поездке неожиданно оказалась своя линия.

В утвержденном правительством маршруте нашей делегации был Мадрас – город, где я жила годами, наполненный моими друзьями. Именно там, в Мадрасе, все и началось. В Мадрасе нам дали мало времени. Мы прилетели туда утром, вечером должны были участвовать в пресс-конференции и утром следующего дня лететь в главный город Кералы Тривандрум. Мадрасский воздух повлиял на меня самым странным образом. Я неожиданно вспомнила о Святославе Рерихе, с которым даже не была знакома. Во время поездок в Южную Индию у меня была возможность встретиться с ним и познакомиться, но по какой-то причине за несколько лет своего индийского жития я этого не сделала. В Мадрасе же, который был недалеко от Бангалора, я стала думать о Святославе Николаевиче. И чем больше размышляла, тем сильнее ощущала необходимость поехать из Мадраса к Святославу Николаевичу. К обеду я поняла, что должна сделать это немедленно. У меня было ощущение, как будто кто-то подталкивал меня к Бангалору. Я забыла мадрасских друзей и необходимость участвовать вечером в пресс-конференции. Кончилось тем, что я пошла к генеральному консулу Каверину и попросила машину для поездки в Бангалор.

– Послушай, – сказал мне Каверин, – у нас вечером пресс-конференция, а ты куда-то улепетываешь. Я не ожидал от тебя такого.

– Я сама не ожидала, – призналась я, – но понимаю, надо ехать к Рериху.

Мы проспорили с Кавериным еще полчаса, и он, вспотевший от тщетных усилий отговорить меня от поездки в Бангалор, сказал:

– Слушай, я дам тебе машину, потому что если ты чего-то захотела, то всегда выполняешь. Я боюсь, что иначе ты пойдешь пешком к Рериху.

Когда я вышла из консульства, то увидела машину, стоящую у ворот. Знакомый водитель помахал мне рукой, предлагая сесть в машину. Я подошла к машине. В это время подошел Семен Иванович Тюляев, один из крупных индологов.

– Пожалуйста, возьмите меня с собой, – попросил он. – Я пишу книгу о Святославе Николаевиче и мне надо с ним встретиться. Мы с ним старые друзья.

– Дорогой Семен Иванович, – ответила я. – Я очень рада, если Вы поедете со мной. Я ведь со Святославом Николаевичем еще не знакома.

Когда мы приехали в Бангалор, было уже темно. Святослава Николаевича в городе не оказалось. Он уехал в свою усадьбу в 13 милях от Бангалора. Не буду описывать, как долго мы искали его усадьбу, сколько людей нам помогало ее найти. Наконец, с проводником-слугой мы оказались у усадебного дома. Было уже двенадцать часов ночи. Раздались шаги, и на веранду вышел Святослав Николаевич. Семен Иванович подошел к нему.

– Что это такое? – спросил Святослав Николаевич. – Почему так поздно?

Я сразу поняла, что во всем этом виновата я.

Чтобы Тюляев остался целым, я вышла из-за его спины и сказала:

– Здравствуйте, Святослав Николаевич. Я – Шапошникова.

Святослав Николаевич улыбнулся и сказал:

– Входите, Людмила Васильевна, я Вас ждал.

Эти слова – «я Вас ждал» – оказались столь неожиданными, что я была близка к обмороку. Святослав Николаевич спустился с веранды, взял меня за руку.

– Мы сейчас с Вами пойдем в мою студию и обо всем поговорим. А к Семену Ивановичу сейчас придет моя жена Девика Рани, и они побеседуют.

В эту ночь в усадьбе никто не спал. Я впервые увидела перед собой Учителя, который впоследствии так много сделал для своей Родины и для меня. Не буду повторять то важное, о чем мы говорили, я только потом поняла, что мы будем творить и работать вместе. Святослав Николаевич и Девика Рани провожали нас к машине ранним утром. Мы с Семеном Ивановичем успели к самолету на Тривандрум, где кончался наш правительственный маршрут.

В 1972 году я возвращалась домой после очередной длительной командировки. Был июнь, и Святослав Николаевич пригласил меня в Гималайскую долину Кулу, где находилась усадьба старших Рерихов. Я впервые была в Гималаях и прожила у Рериха две недели. Мы с ним гуляли утром по горам, а вечерами обсуждали проблемы Живой Этики. Знакомить меня с Живой Этикой он начал с «Беспредельности».

Я возвращалась домой, нагруженная книгами удивительной философии, которые создала Елена Ивановна. Как эти книги и Гималаи гармонично смотрели на нас!

Через два года Святослав Николаевич и Девика Рани приехали в Москву на столетний юбилей Николая Константиновича Рериха. Святослав Николаевич привез богатую коллекцию отца и собственную для проведения выставок. Я помню огромные очереди на осмотр рериховских картин в Третьяковке и музее Востока. Юбилей Николая Константиновича праздновали широко и долго. Наша пресса дала интересную информацию о Рерихах. Потом все постепенно затихло. На государственных выставках что-то происходило, но информация оттуда просачивалась весьма скудная. Мы все предчувствовали всякого рода неожиданности, и они не заставили себя ждать.

Из Бангалора в Москву пришло письмо, подписанное Святославом Николаевичем. Оно было опубликовано и поддержано нашим академиком Дмитрием Сергеевичем Лихачевым, литературоведом и крупным культурным деятелем.

Вот его текст.

«Великие перемены, происходящие сейчас в Советском Союзе, имеют огромное значение для всего мира. Под руководством М.С.Горбачева прокладывается сейчас путь к совершенно новому вселенскому сознанию, и, несомненно, это новое сознание овладеет в конце концов умами всех людей на Земле, всего человечества. Я с глубоким уважением отношусь к деятельности М.С.Горбачева, Н.И.Рыжкова, других нынешних руководителей страны и считаю, что для выполнения их предначертаний, для скорейшего и всемерного осуществления предназначения нашей Родины каждому из нас и всем вместе надо стремиться найти пути к более совершенному человеку. Медлить никак нельзя. Нужны каждодневные конструктивные шаги.

Достоевский говорил – “Красота спасет мир”, вернее будет сказать, что осуществление Красоты в нашей жизни должно быть нашей основой. Другого пути нет. Только осознанием Красоты, только Добром, только стремлением каждый день делать что-то лучше, чем вчера, жив будет человек. Нужны светлые мысли и реальные конкретные дела. Только объединением сотрудников, мыслящих о высоком, сложатся пути в будущее.

Одним из таких объединений и видится мне Центр-Музей Н.К.Рериха. Вы спрашивали, как я его себе представляю.

Прежде всего это должен быть живой Центр. Не просто музейная экспозиция, а постоянно сменяющие друг друга выставки – картин, ремесел, детских работ, причем не только с разных концов Советского Союза, но и интернационального характера. Конечно, наряду с этим работы Николая Константиновича должны будут представлены постоянно.

При Центре может быть и лекционный концертный зал, и студии для молодых художников, и мастерские по возрождению и сохранению народных ремесел, как это уже сделано у нас здесь, в Бангалоре, в Карнатакском центре искусств. Несомненно, при Центре должна работать большая библиотека, где будут собраны книги по истории культуры, по искусству, философии России, Востока и Запада, в том числе, конечно, и работы Николая Константиновича и Елены Ивановны. Со временем я мог бы предоставить Центру и хранящиеся у меня многочисленные не опубликованные их труды. Их выход в свет, особенно на Родине, на русском языке, я уверен, весьма способствовал бы расширению сознания на пути к более совершенному, более нравственному человеку. Ведь все их писания, в конце концов, всегда предназначены были молодым людям нашей страны.

Но Центр видится мне и как научное учреждение. Задачей его, как представляется, может стать не только систематизация и изучение многогранного наследия Н.К. и Е.И., но и дальнейшее развитие заложенных в этом наследии идей. Русские и Восток, Россия и Запад, народная культура, всемирные народные ценности, единство культуры человечества, ценностные ориентации, понятие о совершенном человеке, человек и природа, внутренние возможности человека, наука и религия – все это так или иначе было, конечно, затронуто в трудах Н.К. и Е.И., но их подходы требуют развития в применении к нынешнему этапу всемирной эволюции.

Несомненно, Центр не сможет в одиночку справиться со всеми этими проблемами, но он может служить координирующим началом, своего рода штабом, причем, международного плана.

Деятельность Центра, таким образом, будет иметь по необходимости и внутрисоюзный аспект, и международный. Как часть этого второго аспекта мне видится установление связей с обществами Рериха за рубежами Советского Союза, с Музеем в Нью-Йорке, с движениями “Знамя Мира” и “Мир через Культуру”.

Штат Центра на первых порах, как мне кажется, должен быть небольшим, человек десять (научные работники – социологи, культурологи, искусствоведы, библиотекарь, секретари-машинистки), но все они, разумеется, должны отвечать самым высоким нравственным и профессиональным требованиям.

Вы спрашивали мое мнение о возможном руководителе Центра. Я со своей стороны не вижу лучшей кандидатуры, чем Людмила Васильевна Шапошникова, индолог и писатель, человек деловой, давно занимающийся этими проблемами и мне лично давно и хорошо известный.

Несколько принципиальных положений.

Я абсолютно убежден, что Центр-Музей может быть расположен только в Москве.

Все уже существующие учреждения – мемориальный кабинет Н.К.Рериха в Музее искусства народов Востока, музей в Изварах, кабинет моего брата Ю.Н.Рериха в вашем институте, его мемориальная квартира – должны будут, конечно, установить рабочие связи с Центром-Музеем, но в то же время сохранять свою самостоятельность.

В этой связи резонно возникает вопрос о статусе Центра-Музея, при ком он должен быть и на какие средства существовать.

Как я Вам уже говорил, подчинение Центра Министерству культуры, а тем более Музею искусства народов Востока повело бы к неоправданному, на мой взгляд, заведомому сужению задач и возможностей Центра. Центр должен, по-моему, обладать значительной независимостью, гибкостью, возможностью функционировать поверх ведомственных барьеров, используя новые, нетрадиционные подходы, напрямую выходя на международное сообщество. Центр – это порождение нового времени, новых задач, и, видимо, необходимо учитывать опыт других организаций, возникших в Советском Союзе за последнее время, использовать этот ценный опыт во благо нового начинания.

Суть концепции Центра-Музея в том, что наиболее оптимальное его функционирование может быть в статусе общественной организации (по типу Детского Фонда).

Мне весьма импонирует идея создания общественного Фон да имени Рериха, который взял бы на себя финансовое обеспечение и общее руководство Центра. Средства Фонда (который в перспективе мог бы стать международным) на начальном этапе могли бы быть составлены из отчислений организаций-учредителей, а также из членских взносов членов обществ Рериха, о возрождении которых в масштабах СССР давно уже идет речь, и, наконец, из добровольных пожертвований граждан СССР и зарубежных стран. В дальнейшем финансовый вопрос мог бы быть частично разрешен за счет доходов Центра от издательской деятельности и концертных, выставочных и тому подобных мероприятий.

Если до достижения самофинансирования нужна какая-то основная организация-спонсор, я думаю, что эту роль лучше всего сыграл бы Советский Фонд культуры, благородная деятельность которого широко известна во всем мире. Фонд имени Рериха позволил бы выйти в международном плане на самые широкие круги интеллигенции, как правило, сторонящиеся контактов с советскими обществами дружбы. С помощью деловых кругов Фонд смог бы осуществить идею создания на территории Москвы или Подмосковья международного города мира. Из средств, полученных от тех же деловых кругов, и в тесной связи с идеей города мира Фонд имени Рериха мог бы выделить определенную сумму на присуждаемую ежегодно или раз в два года Международную премию и медаль имени Н.К.Рериха за культурную деятельность во благо мира.

Таким образом, Фонд имени Рериха и обеспечиваемый им Центр-Музей смогли бы содействовать решению важнейших задач как внутри страны, так и в международном плане. Это явилось бы толчком для других стран и закрепило бы за Советским Союзом роль первооткрывателя нового вселенского мышления.

Мне представляется это чрезвычайно важным и не терпящим отлагательства. Что касается Ваших вопросов об Институте “Урусвати”, я думаю, что к ним следует обратиться на более позднем этапе, после создания в Москве Центрального музея. Сейчас главное и неотложное – это создание Центра.

В перспективе мне видится, что Институт “Урусвати”, где, как Вам известно, в полном порядке сохраняются уникальные коллекции, может стать индийским филиалом Центра-Музея на правах совместного советско-индийского учреждения.

Конечно, окончательное решение вопроса потребует разработки многих юридических вопросов, а также приезда для приемки коллекций группы специалистов (орнитолога, зоолога, ботаника, а также, вероятно, археолога и фольклориста), но все это вполне разрешимо. Конструктивно мы сможем подойти к этому делу только тогда, когда Центр-Музей и Фонд имени Рериха развернут свою работу в Москве»[6]6
  Медлить нельзя! // Советская культура. 1989. 29 июля.


[Закрыть].

Письмо-статья называлось «Медлить нельзя!», и оно было опубликовано в газете «Советская культура». Как видно из письма, речь шла о передаче наследия Рерихов в Россию. Среди ряда интересной информации был фрагмент, касающийся меня. Святослав Николаевич предлагал сделать наследие главным содержанием музея, назначив меня его директором.

«Вы спрашивали мое мнение о возможном руководителе Центра. Я со своей стороны не вижу лучшей кандидатуры, чем Людмила Васильевна Шапошникова, индолог и писатель, человек деловой, давно занимающийся этими проблемами и мне лично давно и хорошо известный»[7]7
  Там же.


[Закрыть].

Прочтя этот текст, я ахнула и немедленно пошла звонить Святославу Николаевичу. Смысл моего разговора заключался в том, что, будучи востоковедом и занимаясь Индией, я совершенно не имела опыта в музееведении и по этой причине не могла принять предложение моего Учителя. На все это Святослав Николаевич сказал следующее:

– Дорогая Людмила Васильевна, я много за Вами наблюдал, и теперь, хотите верьте, хотите нет, нет никого, кроме Вас, на пост директора Музея имени моего отца.

– Дорогой Святослав Николаевич, – ответила я на его короткую речь. – Я готова писать книги об Индии и разъяснять нашим людям ее сложную философию, но что касается музея, я здесь абсолютный профан.

Святослав Николаевич замолчал.

– Я готова в таком деле помогать, чем потребуется, но музей не входит в мою компетенцию, – добавила я.

Святослав Николаевич ответил:

– Я Вам дам две недели на раздумье. Надеюсь, что Вы сможете удовлетворить мою просьбу.

Я мучилась две недели и не видела себя директором музея. Наступил последний день данного мне срока. Я осталась при своем мнении. Нельзя назначать директором сложнейшего музея безграмотного в этом отношении человека. Все это я изложила Святославу Николаевичу. Он долго молчал, как будто обдумывал сложнейшую проблему (в действительности это так и было), потом откашлялся и произнес такие слова:

– Хорошо, пусть будет так, но запомните: я передам наследие в Россию только через Ваши руки. Вы меня поняли?

Конечно, я поняла и даже облегченно вздохнула.

– Хорошо, пусть будет так, – повторил он. – Но разрешите мне выбрать другую страну и отдать ей драгоценное наследие моих родителей.

Теперь замолчала я.

Молчание мое было тяжелым и нехорошим. Теперь я понимала, что буду виновата в отсутствии в России наследия Рерихов. Нет, этого допустить нельзя.

– Ну как? – раздался в трубке голос Святослава Николаевича. – Что Вы скажете?

– Я стану директором Музея, но Вы будете виноваты, если я что-нибудь натворю.

В трубке раздался смешок, и голос Святослава Николаевича произнес:

– Все будет в порядке. Мы вместе с Вами разберемся во всем.

Я пришла домой, вернее, приползла. Отец увидел меня и спросил:

– Что-нибудь случилось?

– Да, – сказала я, – меня назначили директором музея.

– Да ты что? – удивился он. – Почему в такой печали? Ведь музей – это очень интересно.

– Зря, – сказала я отцу, – что я не порекомендовала тебя на этот пост.

– Но я же самолетостроитель.

– А я востоковед. Понял или еще нет?

Отец все быстро понял и больше ко мне не приставал.

Еще до этого письма Святослав Николаевич послал М.С.Горбачеву телеграмму, откуда тот узнал о намерениях Рериха. Эта информация распространилась среди высшего чиновничества, и они, понимая ценность наследия, попытались им овладеть. Короче говоря, началась круговерть. Я сообщила об этом Свято славу Николаевичу. Он ответил, что не надо беспокоиться, и он сделает так, как считает нужным. Он еще не знал, что собой представляют российские чиновники и как они умеют обманывать, врать и блюсти свои интересы. Информация поступала из разных концов Москвы. Больше всего от силовых структур. Приведу несколько примеров.

В то время начинали организовывать частные фирмы. Одной из них была фирма полковника Ряшенцева, занимающаяся производством танков. Правительственные круги приказали Ряшенцеву разработать программу работы с наследием. Подобные задачи были разосланы в академические институты. Медицина тоже включилась в работу. Было ясно, что подобные приказы по наследию Рерихов погубят скоро и само наследие.

Особенно активным был отдел Совмина, который назывался «Захват наследия в зарубежных странах». Руководитель отдела набрал достаточное количество интересующихся наследием Рериха, чтобы подготовить нужный совминовский документ. Документ вскоре мог превратиться в постановление Совмина, со всеми особенностями работы «захватчиков».

В отделе провели несколько заседаний с рериховцами. Меня однажды вызвали «захватчики», но моя позиция им не понравилась, и меня исключили из игры. Письмо Святослава Николаевича было противоположным тем «документам», которые писали «захватчики». Я знала об очередном их заседании. И, взяв письмо Рериха, отправилась туда без приглашения. Тем не менее руководитель «захватчиков» дал мне возможность прочесть письмо Рериха. Когда я закончила читать, руководитель сказал, что это фальшивка. Я попросила доказать это, но у него ничего не получилось. Тогда, разъяренный, он распустил присутствующих, а мне приказал за три дня сочинить постановление Совмина. Скажем прямо, в моей нелегкой жизни я никогда не писала подобных постановлений. Но тем не менее я кое-что набросала и пошла в Совмин. Там меня встретил интеллигентный человек, взял мою бумагу, прочел ее и с удивлением по смотрел на меня.

– Знаете, – сказал он, – Вас сейчас прикрепили к культурному отделу Совмина, мы будем работать вместе. По Вашей бумаге видно, что у Вас есть опыт написания таких документов.

– Я это делаю первый раз, – призналась я.

– Да что Вы? – удивился человек. – Значит, есть возможность сделать это быстро и качественно.

Так все и получилось – быстро и качественно. Когда все было сделано, и я стала прощаться с моим помощником, он пристально посмотрел на меня и спросил:

– Не хотели бы Вы поработать в нашем культурном отделе?

– Ой, нет, – сказала я. – Достаточно, что меня сделали директором музея Рериха.

– Жалко, – сказал он, – мы бы с Вами спелись.

Постановление Совмина вышло в свет в ноябре 1989 года. Оно было в пользу рериховского движения. После его выхода в Москву приехал Святослав Николаевич посмотреть, как идут дела с Фондом Рерихов и, в конце концов, чем люди заняты.

Во время визита Святослав Николаевич выбрал усадьбу Лопухиных для будущего Музея Н.К.Рериха. Все, казалось, шло хорошо и достаточно быстро. В то же время я получила от Святослава Николаевича приглашение приехать в Бангалор и поработать с наследием его родителей. За словами «поработать с наследием» стоял ясный смысл – подготовить наследие к вывозу в Россию. Я собралась в Индию, но на моем пути возникли кое-какие трудности. Я понимала, что за этим стояли некоторые чиновники, претендовавшие на драгоценное рериховское наследие.

Для поездки были оформлены нужные документы, но денег при них я не обнаружила. Тогда нельзя было обменять рубли на доллары и рупии, и я оказалась в безвыходном положении. В связи с рериховскими делами Индийское посольство организовало прием. Юлий Михайлович Воронцов был в то время заместителем министра иностранных дел. На приеме он подошел ко мне и сказал, что есть важный разговор. Мы отошли в тихий угол приемного зала.

– Людмила Васильевна, плюньте на деньги. Купите колбасы и варите из нее супы в Индии. Вам надо поторопиться с выездом в Бангалор, иначе многое не совершится.

Я должна сказать, что бывший посол Советского Союза в Индии немало мне помогал и в других делах. Я знала Воронцова как честного и профессионального дипломата. Тогда я сразу поняла, что надо спешить и ничего в Москве не ждать. Я уехала в Бангалор в конце февраля 1990 года. Денег для меня не оказалось ни в одном из советских представительств. Но Махатма Святослав Николаевич знал больше меня. Он пригласил меня к себе. Это было очень важно, теперь я ни в чем не зависела от московских нечестных чиновников.

На разбор наследия Рерихов и его подготовку к вывозу я затратила три месяца. В это время Святослав Николаевич и Де вика Рани жили в отеле «Ашока», куда поселили и меня. С наследием я работала в пригородной усадьбе Рерихов. Я постепенно паковала в железные сундуки наследие. Естественно, никаких денег для упаковочных материалов у меня не было. И Святослав Николаевич разрешил мне пользоваться материалами, которые были в усадьбе. Постепенно Святослав Николаевич юридически оформил вывоз наследия в Россию. У нас в стране произошли серьезные изменения, и я вместе с наследием вернулась в другую страну.

Но следует сказать – до вывоза наследия было еще далеко. Наконец из нашего посольства пришло сообщение, что для этого будет выслан грузовой самолет. Был указан месяц и день. Но чем ближе подходило время к отъезду, тем сильнее я ощущала, что все может случиться. Накануне отъезда из консульства в Мадрасе прибыл консул и представился – второй консул. Я до сих пор не знаю, нарочно ли консул сказал, что он второй консул, или что-то задумал.

На следующий день я поняла, что что-то будет. Я хорошо знала, что в советских консульствах второй консул являлся сотрудником КГБ. Теперь оставалось ждать, что будет. Первое, что меня встревожило: консул в день моего отъезда не приехал, как обещал. Я поняла, что что-то задумано и это будут стараться выполнить.

К шести часам вечера кое-что прояснилось. Мой хороший знакомый, работавший в бангалорском аэропорту, позвонил мне и сказал, что из отделения «Аэрофлота» до сих пор не пришло сообщения о разрешении посадки нашего самолета. Я поехала в аэропорт, нашла моего приятеля и попросила сделать следующее: бангалорский аэропорт закрывался в шесть вечера и не принимал никаких самолетов, а мне нужно было, чтобы аэропорт пока не закрывался. Уни посмотрел на меня и назвал сумасшедшей. Я объяснила ему, откуда мое сумасшествие. Приятель отнесся к этому серьезно. Но нарушение аэропортовской инструкции – достаточно опасный шаг. Уни стал раздумывать, а я ему помогла. Я сказала:

– Понимаешь, я не буду говорить о причине. Достаточно того, что мы сейчас видим совершенно потрясающее событие. Это событие называется дуэлью, и в этой дуэли с одной стороны бесчестные чиновники, а с другой – одинокая женщина, отвечающая за драгоценное наследие своих соотечественников, которое она обязалась доставить на свою Родину, Россию.

Мой приятель Уни выслушал мою речь с большим интересом. Так может слушать другого только индиец.

– Я сделаю, что ты хочешь, – сказал Уни, – но тебя я попрошу связаться с нужными организациями в Дели, чтобы все-таки разрешение пришло.

Я позвонила в наше посольство и услышала равнодушный голос посольского чиновника:

– Я не имею к этому никакого отношения.

Когда-то он называл себя моим учеником. Я повесила трубку и стала искать выход из сложившегося положения.

Я вспомнила человека, которого считала честным и никогда не отказывающим в помощи другим. Я до сих пор не хочу называть его фамилии, он еще работает в МИДе. Команда, боровшаяся за российский самолет, увеличилась. Это был индиец, работавший в аэропорту в Бангалоре, русский работник посольства и я, которая уже не знала своей национальности и своей работы. Третий член нашей команды сел в Дели в машину и поехал в аэропортовский офис. Разговор с работником «Аэрофлота» ничего не дал. И вдруг посольский работник, стоя у стола, заваленного бумагами, увидел уголок телеграммы, где разрешалась посадка нашего самолета в двенадцать часов ночи.

– Это что? – спросил он.

Служащий покраснел и, заикаясь, начал объяснять, что так много бумаг и все сразу не прочтешь. Телеграмму отослали в Бангалор. Уни очень радовался, что совершил правое дело. К двенадцати часам ночи наследие было доставлено на летное поле, после хорошо упаковано и приготовлено к погрузке. Общий вес наследия составил 4,5 тонны. В двенадцать часов разверзлись покрытые тучами облака, и с неба свалился наш грузовой самолет. Мой индийский приятель крепко сжал мою руку и сказал:

– Поздравляю, Вы победили темную компанию.

Но он еще не знал, на что способна темная компания.

Распахнулся грузовой отсек, и наследие, ящик за ящиком, ввезли в грузовое отделение. Вышел командир самолета, сказал мне спасибо и протянул руку для прощания. Я руку не пожала.

– Я не могу, – сказал он, – Вас взять на самолет. Дело в том, что в полетном листе Вы не числитесь.

Числилась я или не числилась, я не знала, но принять то, что сказал мне командир, я не могла. Я стала разговаривать с ним резко. Он так же мне отвечал. Мой приятель-индиец понял, что происходит что-то плохое. Увидев, что мы с командиром самолета разговариваем не слишком мирно, он подошел и спросил, что случилось. Я рассказала. Тогда он схватил командира за грудки и сказал:

– Если ты не возьмешь Людмилу в самолет, я не дам тебе разрешения на взлет. Будешь сидеть здесь, сколько я захочу.

Угроза подействовала на командира, и он пропустил меня в грузовой отсек. Там стояли узкие железные скамейки, на которых было неудобно сидеть. Кроме этого на мне были летнее платье и босоножки без носков. Через некоторое время после взлета в грузовом отсеке стало холодно. Там включили кондиционер на минусовую температуру. Самолет летел ночью. Три часа. И только ранним утром приземлился в аэропорту Дели. Через несколько часов в самолете поменялась команда. Меня напоили чаем и принесли бутылки с соками. Теперь я поняла, что выиграла еще одну дуэль.

В самолете выключили кондиционер, и мы, залетев в Пакистан, направились через Ташкент в Россию. Была глубокая ночь, когда самолет приземлился на правительственном аэродроме во Внуково. Аэродром был ярко освещен юпитерами телевизионщиков, и к самолету бежали встречающие, друзья и близкие. И вдруг я увидела бегущего через все летное поле Юлия Михайловича Воронцова. Подбежав к самолету, он протянул руки и снял меня с железной лестницы, заменявшей трап. Потом схватил меня за плечи и негромко спросил:

– Жива? Жива?

– Жива, – ответила я.

– Боже мой, – сказал Воронцов, – через какой риск Вы прошли!

– Ничего, Юлий Михайлович, наследие Рерихов пришло в Россию.

Пока мы разговаривали, на поле въехал кортеж с двумя сопровождающими милицейскими машинами. Мы ехали через ночную Москву, везли драгоценное наследие, и я думала, что наконец мы начнем с ним работать и организуем Музей имени Н.К.Рериха, как хотел того его младший сын Святослав Николаевич. Мне казалось, что самое страшное уже позади. Теперь можно все сделать. Я тогда не знала, как жестоко ошибалась. Но жизнь всегда сложна и неожиданна. И может представить немало интересного.