Текст книги "Житейские измерения. О жизни без вранья"

Сиреневый блюз

Последним ослабевшим лучом солнце едва прикоснулось к цветущей сирени и остановило удивлённый взгляд на берёзе. Её золото блеснуло отчаянно и обречённо. Измученная плохой экологией природа необоснованно определила дерево на новое местожительство в непривычной природной зоне. К тому же, перепутав осень с весной, заставила в сентябре цвести сирень, магнолию, каштаны…

День отгорел. Он оставил Вере немного тепла от пепла, немного от остывающих батарей, но окончательно отключил тепло душевное. В закрытое окно рвалась темнота, глухая тоска тоже искала место под крышей.

Ночь – пустынная безмолвная страна, где Вера до утра оставалась в гордом, неприкосновенном одиночестве. Уличные фонари, заглядывая в комнату, устали читать её невесёлые мысли, и только под утро она, закрыв последнюю страничку воспоминаний, поставила многоточие.

Две недели назад Вера приехала на южный курорт. Черноглазый дворник в фартуке оранжевого цвета ловким движением метлы смахнул листья с первой ступеньки лестницы, ведущей в приёмное отделение, скептически улыбнулся, увидев огромный чемодан, и уступил дорогу. Женщины на скамейке у корпуса оживились:

– Этой удачи не видать, – вынесла вердикт пожилая круглая женщина в соломенной шляпе с квадратными полями.

– Ишь, барахла нагрузила. Сейчас чемодан сама тащит, и вряд ли потом носильщик найдётся, – присоединилась к её мнению подруга в бигуди, прикрытых ярким платком.

Высказались, как из ружья выстрелили, замолчали и впились глазами в приезжую: чёлка, прилипшая к мокрому лбу, проницательные умные глаза, лицо, бледное от лилового цвета шёлкового платья, нитка бус из натуральных камней, модные туфли на высокой шпильке. Сгибаясь под тяжестью чемодана, она беспомощно улыбалась. Безжалостный ветер, как пощёчину, влепил горсть осенних листьев. Женщина присела на чемодан и закрыла лицо руками.

– Я помогу, – не то утвердительно, не то вопросительно сказал загорелый мужчина в светлом костюме и, не дожидаясь ответа, подхватил чемодан. – Вам сюда, – он показал рукой на стойку администрации. – Желаю счастья!

– Мы не встречались? – Вера знала, что самая длинная дорога начинается с первого шага.

– Вряд ли, – он равнодушно скользнул взглядом и выбрал в хранилище памяти первый попавшийся неуклюжий комплимент. – У Вас лицо красивое…

– Будьте моим счастьем! – хотела попросить Вера тихо, проникновенно, жалобно, но промолчала.

Каждый день она надеялась на случайную встречу с ним. Каждый день – новое платье, затейливый макияж, причёска. Однажды Вера бежала целый квартал за мужчиной в светлом костюме. Вскоре она почувствовала, что тело перестаёт реагировать на голос разума, дрожит сладкой дрожью, а сердце трепещет при мысли о незнакомце. Он появился за два дня до её отъезда.

– Вы меня ещё помните? Я Артур, дизайнер из Риги.

– Вера, флорист из Красноярска.

– Я приглашаю Вас, Вера, сегодня вечером в старинное кафе. До встречи, – не дождавшись ответа, он помахал рукой.

Самоуверенность Артура несколько насторожила Веру. Но разум спал, оставив на дежурстве сердце, а оно распорядилось по-своему: в семь часов вечера она в элегантном платье любимого сиреневого цвета протягивала Артуру руку для поцелуя.

В старом кафе – вечерний уют. Палитра стен – пигменты красной и жёлтой охры с золотистым оттенком, изысканные тона фресок, созданных известным художником, массивная мебель под светлый дуб или орех, мраморный пол… Интерьер не поражал роскошью, но зато каждый предмет выглядел гордо и значительно. У входа в зал в старом потускневшем зеркале с мелкими трещинками-морщинками отразилась ажурная лестница, ведущая вверх, и возле неё – две полутени, предлагающие интим бородатому капитану. Диалог влюблённой пары, занявшей соседнюю кабину, освещали свечи в канделябрах, простые восковые старомодные, а верхний мягкий свет изумрудных светильников дополнял их. Вера и Артур сели за круглый стол, покрытый скатертью с ломкими линиями мятых кружев.

– Интерьер – творение вольных странников, прошедших через все стили и эпохи, – со знанием дела, улыбаясь, сделал заключение Артур. – Это изысканное место рассчитано на неторопливое времяпровождение… Мы не торопимся? Нет?

Вера не торопилась. Завтра утром заканчивался срок путёвки, а самолёт – только на следующий день. Где она проведёт ночь перед отлётом, неясно. Ну и что? У счастья нет завтрашнего дня, есть только настоящее – мгновенное.

Почти ритуальное молчание. Магическая сила взгляда. Первая фраза:

– Наконец-то я встретил Вас…

В плоском бокале искрилось вино, музыкой итальянской оперы ласкали слух названия блюд: спагетти, карбонара, карпаччо из осьминога, ризотто с чёрными трюфелями. Впрочем, это было неважно.

– Русские любят итальянскую кухню. Один известный ресторан специально для них создал ролик, разъясняющий правила культурного поведения. В моём понимании, культура – это не предъявление своих особенностей, а знание своих обязанностей в определённых условиях. Русские пьют капучино перед обедом, а итальянцы только утром, русские женщины ходят на пляж в дорогой одежде и туфлях на высоких каблуках… Итальянцев раздражает это. Вот они и сочли возможным указать. Но я о другом… Следуя пониманию только своих особенностей, далеко можно зайти… Мы следуем своим обязанностям… – он немного подумал и откорректировал мысль, – стараемся следовать. – Цветы – даме!

Вот и запах цветов в хрустальной вазе… Сирень! Артур и не знал, что у цветов свой язык, разговаривать на котором можно молча, не знал, что сирень – символ одиночества, знак несчастной любви. Увидев сирень, Вера обычно начинала плакать. На этот раз сдержалась и стала лихорадочно перебирать лепестки. Хотелось найти пять, загадать желание, как в детстве, проглотить и ждать счастья.

– Люблю-ю-ю… лью-ю, лью-ю-ю-ю… – разливал в фужеры вино саксофон, пытаясь закружить в кутерьме невысказанных слов, и неожиданно захлебнулся такой тоской по утраченному счастью, что Вера почувствовала себя в западне, состоящей из печальных гортанных звуков и сиреневого тумана.

Западня захлопнулась в танце, когда Артур сомкнул на талии руки. Он молчал. Его возбуждал запах духов, грациозный изгиб шеи, волосы, струящиеся по плечам… Артур шептал слова, нежные и ласковые… Он знал, что слух – самая эрогенная зона женщин.

– Искупай меня в нежности… – выдохнул сакс.

– Ты – лучшая женщина на свете… – шепнул Артур в ухо Веры, приподнявшись на цыпочки.

– Люблю-ю-ю… – не умолкал саксофон, приглашая в мир приятных ощущений.

– Ночь перед отъездом ты проведёшь у меня. Я смогу понравиться тебе. Для любви – свой час, тело должно растворяться в темноте.

Блюз тревожил душу, будил воспоминания. У него одна тема – любовь.

Вернулись к столу. Какое-то время молчали.

Первой заговорила Вера:

– В юности я мечтала о возвышенной платонической любви, далёкой от приземлённой, плотской. Хотелось следовать идеалу. Любовь Лауры и Петрарки – вот образец.

– Ненормальное явление, – прервал монолог Артур, – психологи это называют по-своему: кажется, задержкой формирования либидо. Это диагноз! Нормальный человек должен испытывать половое влечение к человеку, которого любит!

– Об этом я узнала потом, – в глазах Веры вспыхнули и погасли огни. – Игорь дарил охапками сирень, и однажды я рассказала ему удивительную древнегреческую легенду о прекрасной речной нимфе Сиринге, не ответившей взаимностью молодому Пан-богу, бородатому, рогатому, козлоногому. Чтобы избавиться от него, Сиринга превратилась в благоухающий куст с нежными цветами. Её именем он и был назван. Пан-бог безутешно плакал, потом сделал из срезанной веточки свирель. Он гулял в одиночестве по лесу, исполняя печальные мелодии. – «Будешь преследовать меня, превращусь в сирень», – шутила я. Но всё получилось по-другому: с дудочкой в одиночестве брожу я, потому что сделала всё, чтобы быть несчастной.

– Ты можешь не продолжать, – Артур взял её руки. – В самых искренних признаниях женщины должно быть место умолчанию.

– Нет-нет, я решила идти до конца. Мне нужно сбросить этот груз. Так вот, я любила, делала для Игоря гораздо больше, чем он заслуживал, но держала на расстоянии.

Пальцы Веры дрожали. Сплетаясь с пальцами Артура, они искали опоры, и он поддержал её мягким пожатием руки.

– Я не удивилась, когда дошли слухи, что у Игоря – другая женщина… Я тоже сошлась с другим. И вновь любовь, только теперь до обморока, до экстаза… – Вера закончила фразу на высокой ноте и замолчала. – Когда чувства вернулись в свои берега, – продолжила она полушёпотом, – любовь тихонько выбралась на сушу, чтобы исчезнуть в суете быта.

– Как жа-аль… Как жа-аль… – звуками растворял любовь сладкоголосый саксофон.

– В памяти моей до сих пор дрожащая рука Игоря, из которой выпала измятая ветка сирени. Кажется, так просто не быть вместе, а всё-таки ловить его дыхание, держать ладонь, провести рукой по щеке с двухдневной щетиной, ощущать его тепло.

– Нет, тепло живо, пока он и она вместе, – заговорил Артур, думая о своём, непроизвольно, до боли, сжимая руку Веры. – С Анной я познакомился в этом кафе десять лет назад, когда нам было по 40 лет. Ослепительная страсть, сексуальная гармония… Но обстоятельства складываются так, что нам не быть вместе: обязанности, обязательства… И вот уже десять лет в это время мы встречаемся здесь. В прошлом году она не приехала. У меня нет права знать причину. Я просто жду её и в этом году. Вчера был последний день.

Теперь восковые вековые старинные свечи в канделябрах напоминали те, что ставят в изголовье людям, умершим от необыкновенной любви.

– Такой, как ты сейчас, Анна была десять лет назад, – продолжил Артур, любуясь Верой. – Тебе бы вернуться к Игорю… – Но вряд ли ты сделаешь его счастливым… – он помолчал. – А мы не сможем быть вместе. Я всё равно уйду от тебя к другой женщине, или ты уйдёшь сама. Мы своевольны, безудержны… Это наши особенности. Увы!

Время стекало струёй в бокал с вином, пальцы прощались: пора…

– Лю-ю-бл-ю-ю-ю… – старался всем угодить саксофон.

По ажурной лестнице, как с небес, отражаясь в потемневшем старинном зеркале с трещинками, спускалась очень похожая на Веру красивая женщина в чёрном вечернем платье. Она остановила взгляд на Артуре. Сумочка и перчатки выпали из её рук.

Звонок от Бога

Динь – дон, динь – дон, динь – дон… Плывёт над Россией густой колокольный звон, торжественно-красиво возвещает о нескончаемой радостной жизни в будущем, исцеляет больных, возвращает добрые чувства злым, дарит надежду тем, кто её потерял… Он, как свет, прозрачный и хрустальный, как голос свыше… Динь – дон, динь – дон, динь – дон… Колокольный звон проникает в каждую клеточку человеческого тела, и его дивная сила пронзает души, рисуя неописуемый восторг на светящихся радостью лицах.

Анна живёт в доме напротив храма. Одно окно её квартиры, широко распахнув глаза, смотрит на золотые купола, увенчанные ажурными крестами, два других – на магазин «с названьем кратким «Русь».

С утра к храму потянулись одетые по-праздничному прихожане, а к магазину – страдающие от вчерашнего перебора любители выпить.

– Пришло время и мне сделать выбор, – улыбнулась Анна, подойдя к окну, – хочешь – пей, хочешь – молись.

У магазина, как на посту, седой мужчина в камуфляжном костюме. Невысокого роста, не самый красивый. На спине куртки крупными буквами написано «Классик». Имел ли он отношение к классической литературе или просто был классный мужик, Анна могла только догадываться. Рано утром он появлялся у магазина с метлой, потом пожимал руки трясущимся от желания выпить алкоголикам, иногда делал глоток из предложенной бутылки, жестикулируя, о чём-то говорил-говорил, искоса поглядывая на окна квартиры, где замирала Анна, прячась за оконной шторой. Через час, когда поток нуждающихся в выпивке иссякал, Классик садился на завалинку магазина, курил сигареты одну за другой, смотрел на окна, сжигая взглядом ненавистные занавески, иногда подносил к уху сотовый телефон и тут же прятал его в карман.

Родом из Приангарья, Андрей Синцов вынужден был покинуть свою деревню, потому что она оказалась в зоне затопления: ГЭС строили, а жизнь человеческую разрушали. Недавно овдовевший, пятидесятилетний мужчина решил до конца отстаивать право жить там, где хочет:

– Лодку вверх дном переверну и жить под ней буду, но от родных могил и такой красоты не уеду!

Власти требовали своё. Опустела деревня. Сдался и Андрей. Тепло, не по погоде одетый, с потёртым чемоданчиком в руках, он стоял у дома, который уже не мог назвать своим, раздумывая, надо ли закрыть ставни перед уходом. Потухшими глазами Андрей ласкал резные наличники, где знаком был каждый сучок. Он помнил, как дед, следуя карандашному рисунку на доске, бил молоточком по стамеске и матерился на сучок, который, стремясь сохранить неповторимый, созданный природой рисунок, мешал расцветать узору, а потом никак не хотел подчиниться кисти маляра. Смахнув слезу, Андрей провёл пальцем по резному наличнику.

Украшать резьбой ворота дед доверил сыну. Чувствуется другая рука: линии вырисовываются не так ровно, не так искусно. Через эти ворота вошла в дом жена – красавица Настя.

Высокое крыльцо украшал резьбой Андрей вместе с отцом, потому что деда среди живых уже не было. Теперь его внук циклевал углы и повороты нарезанных линий, а отец, молча, стоял рядом и следил за каждым движением. Вспомнил он и затрещину, которую получил от отца за испорченную доску.

Андрей достал сигареты, но закуривать не спешил. Не время. Дрожащей рукой он сунул пачку обратно в карман.

Вот тут, в загончике, жил телок Мишка, вор и мошенник. Как-то соседка сметаны полведра принесла – масло сбить. Но пока хозяин для этого охламона сено с сеновала доставал, Мишка носом кнысь по запорной вертушке, и в шаг у ведра оказался. Ртом и носом сметану тянул. Хотел Андрей его вилами навернуть, не по злобе, так, для острастки. Да жалко стало. Как сын он ему был.

Теперь Мишка под сосенкой, присыпанный хвоей, лежит. Отравили нелюди…

Не нужно теперь сено. Нет больше Мишки. И людей в деревне нет. Разбросал Андрей сено на крыльце, у стен, у ворот, у забора. Бросал, пока не оставили силы, а из груди не вырвался глухой стон.

Он снова достал сигареты и спички. Прикурив, с тоской посмотрел на деревянное корыто, в котором его в детстве купали, и, по-звериному зарычав, проводил затуманенным взглядом юркнувшую в сено спичку.

Мёртвое теперь всё кругом – ни единой живой души. Ничего не осталось от прежней жизни.

А на следующий день гидростроители затопили деревню, и поплыли по Ангаре сломанные кресты и остатки гробов с местного кладбища, а с ними труп несчастного телка Мишки, так и не успевшего повзрослеть.

Теперь Классик, возрождаясь из пепла, налаживал жизнь в квартире, которая была положена по закону. Работа охранника в магазине пришлась по душе: целый день с народом, быстрей время бежит. А по вечерам брал в руки заветную тетрадку со стихами собственного сочинения, перечитывал написанное, добавлял новое. Тревожил сердце бесхитростными строчками о безвозвратной молодости, о затопленной деревне, одиночестве среди людей. Хорошо, плохо ли писал, неведомо. Показали ему как-то Анну: грамотная женщина, правильно оценит. С тех пор Андрей её встречал и провожал глазами, а подойти не решался. Уж больно строгая на вид!

Анна жила одна, а людям, пристающим к ней с вопросом «почему», улыбаясь, отвечала:

– Нет, замужем я была… – выдерживала паузу, – но… муж умер… от любви ко мне.

На самом деле бывший муж спокойно жил в соседнем доме с дамой, «приятной во всех отношениях».

Сначала он попробовал жить на два дома, пытаясь понять, как устроить семейную жизнь, если не успеешь жениться на молодой, как подрастает ещё моложе. Но однажды утром ему не повезло: поцеловал жену, а прошептал чужое женское имя. Тайное стало явным, и Анна из мести рассыпала целое ведро зерна от своих дверей до квартиры любовницы мужа. Думала, ему стыдно станет, когда все увидят, куда дорожка привела, и вернётся. Не вернулся. Смирилась Анна:

– Пусть с ней живёт… Ему там лучше…

Отношения с Богом тоже не складывались. Он жил сам по себе, Анна тоже, понимая, что ему не до её мелочных проблем, и по доброте душевной прощала его равнодушие. Она допускала мысль о том, что он существует. Бог был у неё где-то внутри. А принимать посланников божьих на Земле не хотелось. Поэтому в храм Анна не ходила, поклоны не била, посты не соблюдала. Всю жизнь она красной пастой исправляла в тетрадях чужие ошибки, а до своих ошибок руки не доходили. Впрочем, Анна старалась их не допускать. Жила сама по себе, руководствуясь внутренним уставом, напоминающим божий: не лгала, не воровала, не прелюбодействовала… Время шло, а она так по-настоящему и не узнала, что такое мужская ласка, пребывая на широкой кровати, с кружевными накрахмаленными простынями в гордом сексуальном одиночестве. В сауну её никто не приглашал. Из злачных мест посещала только булочную.

Как-то попал ей в руки тест «Можете ли Вы претендовать на звание «Миссис Россия?». Удивительно, но в нём приоритетным достоинством был женский интеллект. Анна знала, кто такая Агния Барто, кто написал роман «Идиот» и название какого государства пишется через чёрточку. Результат потянул на звание «Королева красоты», а она заслуживала счастья нормального человека. Появилась надежда. На всякий случай, Анна стала заботиться о макияже.

Далеко не красавица, росточку маленького, глаза – щёлочки, русые волосы «на троечку», женщина хорошо знала цену своей внешности, а в душу к ней никто не заглядывал. Она считала, что красивых душой людей на земле гораздо меньше, чем красивых тел. О красоте тела заботятся в первую очередь: диету соблюдают, жир откачивают, морщины подтягивают, ногти наращивают, увеличивают грудь. Научились люди размножаться, перепутали секс и любовь… А что с душой делать, чтобы она была красивой, не знают. Настоящим человеком Анна считала того, кто читает Толстого, Достоевского, Шекспира и смотрит фильмы, где человек думает, а не испражняется. Но в жизни редко отзываются те, кого мы зовём.

Одиночество скрашивал приблудный кот по кличке Сын. Открыла как-то утром Анна входную дверь, а он сидит и в дом не просится, еду не клянчит – просто сидит.

– Заходи, раз пришёл, – говорит ему Анна.

Вошёл неторопливо, с достоинством, будто сделал великую милость. Вошёл да так и остался. Правда, иногда исчезал дня на два – на три, потом возвращался. Когда однажды раздался звонок, кот был уверен, что это к нему. Бросился к двери, а там соседка – его прежняя хозяйка. Она считала своего внука непризнанным гением и за подтверждением этой мысли часто приходила к Анне. Пока соседка варила кофе, Анна делала за внучка упражнение по русскому языку. В этот раз коту не повезло. Соседка признала в Сыне своего кота Василия.

– Надо же, – удивлялась Анна, – всё, как у людей. На два дома живёт, паршивец!

Однако дверь перед котом не закрыла: Сын же.

В светлую седьмицу, после Пасхи, жители городка пытались дозвониться до Бога. Желающие могли подняться на колокольню и ударить в колокола, каждый из которых имеет свой язык и свой голос. Не выдержала Анна. Подвязала праздничный платок и к храму в длинную очередь. Выйдя из подъезда, она увидела Классика, встретилась с ним взглядом и заметила, что он покраснел.

– Охранник с метлой. Бывает же такое, – подумала Анна и почему-то тоже засмущалась.

Классик проводил её до храма долгим взглядом.

Смеялась колокольня весёлым перебором и перезвоном. Стоя в очереди, люди тихонько перебрасывались словами:

– Говорят, колокольный звон порчу снимает.

– Да, и хромоту, и ломоту.

– Дочери моей Василисе жениха бы хорошего.

– Дай Бог, чтобы год урожайный был.

– Пусть конец света если и будет, то не скоро.

– Господи, внучка хочу понянчить. Прошу тебя, пошли моей дочери ребёночка.

– А мне не помешала бы хорошая денежная работа.

– Испоганили землю, варвары… Вы нынешнюю Ангару видели? Куда Бог смотрит? Почему не наказывает?

– Вот пенсию бы поболе.

– Что ты, бабка, сдурела, что ли? Бог тебе – не собес.

Анна слушала молча. Своё сокровенное она доверит только Богу.

Получив благословение батюшки, по деревянным ступеням узкой винтовой лестницы люди поднимались на колокольню. Кто шёл в обнимку с более сильными, кто своими ногами… Среди них Анна. Минута, и с помощью звонаря движения её рук отозвались тягучим медовым голосом большого колокола и лёгким многоголосьем маленьких колокольцев. Женщине показалось, что душа её и тело, поддерживаемые весенним воздухом, парят высоко под небесами.

– Бог! – старалась Анна перекрыть голосом звон колоколов. – Говорят, что ты есть на самом деле, а я не знаю, есть ты или нет… Хочешь, чтобы я тебе поверила? Исполни мою просьбу: избавь от одиночества.

Звонит в колокола следующий проситель. Трудно людям что-то сказать. Мучают они слова. Всю жизнь их учили не высовываться, молчать, скромничать, скрывать.

Надеясь на участие в её судьбе высшей силы, довольная собой, Анна, вернулась домой, не заметив Классика, по-прежнему стоящего у магазина. Не успела она снять с головы платок, зазвонил телефон.

– Вам звонят от Бога… – слегка игривый, может быть, даже чуть-чуть развязный тон.

– Кто Вы?

– Я – Ваша судьба. Зачем Вам жить одной на этом свете? А зачем мне одному всё решать? Давайте переделаем что-нибудь в Вашей судьбе и моей. Выходите за меня замуж…

– Вы кто? – повторила вопрос Анна.

– Посмотрите в окно.

– Ясно… – произнесла Анна слово, о которое ломаются все разговоры, и тут же пожалела об этом.

Под окном стоял Классик. Их глаза встретились.

– Почему я должна выходить замуж за Вас? Есть другие… – неуверенно начала Анна.

– Другие есть, но я без Вас пропаду.

Динь – дон, динь – дон, динь – дон… Плывёт над Россией густой колокольный звон, торжественно-красиво возвещает о нескончаемой радостной жизни в будущем, исцеляет больных, возвращает добрые чувства злым, дарит любовь и надежду тем, кто её потерял.