Текст книги "Как приручить лису (и превратить в собаку)"

Никогда раньше она не думала о том, чтобы оставить столицу ради жизни в Сибири. Людмила выросла под Москвой и очень любила этот город. Здесь жили все ее родственники, все по-настоящему близкие люди. К тому же она была замужем, у нее была дочь Марина, а это очень непросто – взять и увезти ребенка так далеко. И кто знает, сможет ли ее муж Володя, авиамеханик, найти подходящую для себя работу? И какие бытовые условия ждут их в Сибири? О жизни в Академгородке Людмила знала лишь то, что он расположен где-то в глубине Сибири и что большую часть года там очень холодно. И все же она чувствовала, что должна ехать. Муж полностью поддержал ее и нисколько не сомневался в перспективах своего трудоустройства. К счастью, и мать Людмилы согласилась приехать, как только они устроятся на новом месте, и присматривать за ребенком, пока дочь будет работать. Весной 1958 г. семья погрузилась на поезд, идущий по Транссибирской магистрали, и направилась к своему новому дому.

В АКАДЕМГОРОДКЕ ПОКА НЕ НАХОДИЛОСЬ МЕСТА, где Беляев смог бы организовать экспериментальную лисью ферму. Научный городок еще только строился, и даже у Института цитологии и генетики до сих пор не было собственного здания, не говоря уже о пространстве для размещения нескольких сотен лисиц. Людмиле пришлось начинать свою экспериментальную работу на базе промышленных звероферм. У Беляева за долгие годы работы установились прочные дружеские отношения со многими из заведующих этими фермами, такими как Нина Сорокина. Но ферма в Кохиле была слишком мала для подобного эксперимента да и располагалась далеко. Людмиле надо было найти другие варианты.

Осень 1959 г. она провела, путешествуя на неспешных поездах по обширным пространствам сибирской глубинки, переезжая из деревни в деревню, бывая в местах, почти не затронутых современной жизнью. Сходя с поезда на полустанках, окруженных дремучими лесами, Людмила шла по бездорожью к разбросанным там и тут зверофермам в поисках наилучшей площадки для начала эксперимента.

Добравшись до фермы, она объясняла заведующему, в чем заключается суть предполагаемой работы. Ей понадобится рабочее место на ферме и свободный доступ к животным, которых предстоит протестировать на пригодность к эксперименту. Прошедших отбор будет очень немного, всего несколько процентов от многих сотен лисиц, и это будут звери с самым спокойным характером. Многие сотрудники ферм искренне недоумевали, зачем кому-то пришло в голову тратить время на такое занятие. «Сначала, не зная, что меня послал Беляев, – с удовольствием вспоминает Людмила, – они, должно быть, думали, что я ненормальная. Кто в здравом уме будет заниматься поиском ручных лис!» Но стоило лишь назвать имя направившего ее человека, как все моментально менялось. «Одно лишь упоминание фамилии Беляева обеспечивало мне полное уважение».

Наконец Людмила остановила свой выбор на большом зверопитомнике под названием «Лесной». Он располагался примерно в 360 км к юго-востоку от Новосибирска, в отдаленной местности, где-то на полпути к монгольской границе. Как и все зверофермы в СССР, «Лесной» с тысячами содержавшихся там лисиц-производителей и десятками тысяч подрастающих щенков принадлежал государству. На таком масштабном предприятии с легкостью нашлось рабочее место для Людмилы и место для лис, которых она собиралась разводить. С десяток животных привезли сюда из Кохилы и других звероферм, но основная часть первой экспериментальной группы состояла из лис, родившихся здесь же, в «Лесном».

В питомнике скоро привыкли к присутствию Людмилы. Этот огромный комплекс состоял из бесчисленных рядов открытых помещений, в которых стояли клетки, многие сотни клеток. Лисы размещались в них поодиночке, многие без остановки бегали взад-вперед по своим темницам. Запах стоял ужасающий, особенно для непривычной к этому Людмилы. А еще этот непрекращающийся шум, нараставший во время кормления, оглушающая какофония визга и лая… Первое время работники питомника почти не обращали внимания на неугомонную девушку, методично подвергавшую зверей каким-то странным проверкам. У всех здесь хватало своих забот: каждый работник должен был ухаживать за сотней лис.

Людмилу, раньше не имевшую дела с лисами, потрясла их агрессивность. Поближе познакомившись с этими «огнедышащими драконами» (как она их называла), рычавшими и бросавшимися на нее, как только она подходила к их клеткам, Людмила даже стала сомневаться в успехе дела. Можно ли вообще приручить таких злобных зверей? Теперь стало ясно, почему Беляев предупреждал, что результатов эксперимента придется ждать очень долго.

По указанию Людмилы управляющий питомником согласился оборудовать особые убежища для лис, готовящихся принести щенков. В них по углам встроили деревянные ящики, заполненные стружкой, чтобы обеспечить комфорт матерям и их потомству. В природных условиях беременная лиса строит уютное логово для щенков. Обычно оно располагается между корнями дерева, или под скальным навесом, или на склоне холма. Логово всегда имеет узкий проход, который расширяется вглубь, образуя обширное центральное пространство. Укрыв здесь новорожденных детенышей, которых бывает от двух до восьми, самка остается в логове и пристально следит за ними, покуда ее партнер добывает и приносит пищу. Людмила считала, что очень важно обеспечить подобный комфорт и своим животным.

Весной 1960 г. был сделан следующий шаг. Около дюжины лис доставили в «Лесной» из Кохилы, где Нина Сорокина и ее сотрудники проводили пилотный эксперимент. К этому времени в Кохиле вырастили восемь экспериментальных поколений. Произошедшие за это время изменения в поведении лис были, честно говоря, незначительными. Лисы, привезенные из Эстонии, казались лишь чуточку спокойнее местных животных – за исключением двух, значительно менее агрессивных, чем остальные. Людмилу они поразили. Они даже позволяли людям брать себя на руки. Эти две лисы, гораздо больше похожие на собак, чем все остальные животные на ферме, вселяли уверенность в успехе начатого дела. Людмила дала им имена – Ласка и Киса. С этой поры каждое экспериментальное животное получало кличку, и прозвища лисят начинались с той же буквы, что кличка их матери. Все последующие годы коллеги Людмилы и работники экспериментальной зверофермы будут развлекаться, придумывая эти имена.

Первое, что предстояло сделать Людмиле в «Лесном», – максимально увеличить количество лис, включенных в эксперимент. Их предстояло отобрать из многочисленного поголовья, живущего в питомнике. Поэтому исследовательнице приходилось четыре раза в год посещать «Лесной». Сначала в октябре, чтобы подобрать пары из самых неагрессивных лис для скрещивания, потом в конце января – пронаблюдать за процессом спаривания. Третий визит – в апреле, чтобы осмотреть новорожденных лисят, и, наконец, в июле провести новые наблюдения за тем, как они взрослеют. И так год за годом. Хотя «Лесной» был всего в 360 км от Новосибирска, при тогдашнем состоянии советской транспортной системы каждая поездка туда была крайне утомительной. В 11 часов вечера Людмила садилась на поезд и только в 11 часов утра следующего дня прибывала в Бийск, небольшой городок, откуда на автобусе добиралась до конечной точки своего маршрута.

В «Лесном» каждый день, начиная с 6 часов утра, Людмила методично обходила одну клетку за другой. На руках у нее были такие же толстые защитные перчатки, которые Нина Сорокина использовала у себя в Кохиле, и Людмила так же наблюдала, как звери реагируют на то, как она подходит к их клеткам, как стоит напротив закрытой дверцы, как медленно открывает ее, как просовывает внутрь палку. Поведение каждой лисы в каждый из этих моментов оценивалось по четырехбалльной шкале, и те животные, которые получали наивысшую сумму баллов, обозначались как самые спокойные. Тестировать каждый день десятки животных было очень утомительно – и физически, и морально.

Лисы в большинстве своем агрессивно реагировали на ее приближение и на попытки просунуть палку в клетку. Людмила нисколько не сомневалась, что они бы с удовольствием откусили ей руку, будь для этого хоть малейшая возможность. Значительно меньшее число животных при ее появлении в страхе забивались вглубь клетки. Они тоже очень нервничали. И лишь единичные лисы вели себя относительно спокойно. Они наблюдали за действиями Людмилы, но никак не реагировали на них. В итоге из всего многочисленного поголовья для участия в эксперименте было отобрано около 10 % лис, к которым добавилась партия, привезенная из Кохилы.

Ближе к полудню Людмила шла в небольшую деревенскую столовую, где подавали прекрасный борщ, тефтели и блины. А потом ей снова нужно было возвращаться на ферму и проводить долгие часы со своими подопечными. Вечером в маленькой комнате, которую ей предоставили в конторе питомника, она подробно записывала свои наблюдения. Только к 11 часам ее ждал ужин на кухне в веселой компании сотрудников фермы. Но большую часть дня приходилось проводить наедине с лисами, и, хотя Людмила постепенно налаживала с ними контакт, все-таки чувствовала себя довольно одиноко.

Приехав в январе 1960 г. в «Лесной», чтобы пронаблюдать за первым спариванием отобранных лис, Людмила столкнулась с неожиданной проблемой. Еще в октябре она составила подробный план, расписав, кого с кем скрестить так, чтобы самые спокойные самцы образовали пару с самыми спокойными самками, и при этом избежать инбридинга. Большинство пар оказались подобраны удачно, однако некоторые самки отвергли предложенных им партнеров, и Людмиле пришлось в срочном порядке искать им замену, а это было очень непросто. Она не могла подвести Беляева. Пришлось проводить долгие часы в неотапливаемом помещении при температуре, регулярно падавшей ниже –40, а то и –50 °С. Людмила ужасно скучала по мужу и дочери. Зная, что в ее отсутствие Марина находится под присмотром бабушки, она все-таки сокрушалась, что приходится пропускать так много волнующих моментов в развитии ребенка. Даже позвонить домой удавалось редко. На ферме не имелось телефона, а часто пользоваться личным телефоном директора зверофермы для междугородных переговоров было неудобно. Да и письма из «Лесного» в Новосибирск и обратно доставлялись медленно и не всегда надежно.

По счастью, посещения «Лесного» весной и летом принесли ей больше удовольствия. В апреле было так чудесно наблюдать, как щенки, только-только открывшие глаза, выбираются из своих убежищ. Лисята, как и детеныши многих млекопитающих, выглядят очаровательно. При появлении на свет они чуть больше человеческой ладони и весят всего около 120 граммов. Поначалу щенки совершенно беспомощны. Слепые и глухие, они открывают глаза только через 18–19 дней после рождения и в этом возрасте похожи на маленькие меховые шарики.

В естественной среде обитания на четвертой неделе жизни лисята начинают днем боязливо вылезать из нор, куда возвращаются только для сна. Сперва они держатся гурьбой, играя, покусывают друг друга или катаются по земле. Их матери бдительно наблюдают за всем происходящим. Вскоре зверьки становятся все более озорными, а их игры – более энергичными. Они набрасываются на собратьев, кусают друг дружку за хвосты и уши. К началу лета у матерей прекращается лактация, и норы пустеют. Игры повзрослевших щенков в это время куда более агрессивны. В их среде устанавливается иерархия, один-два лисенка становятся доминантами. До самой осени детенышей кормят родители, а потом им приходится учиться добывать корм и самим заботиться о себе. Тогда и распадается лисья семья. Щенки разбегаются кто куда, расходятся и родители, чтобы к следующему январю отыскать себе новую пару.

Чтобы имитировать нормальный процесс выращивания потомства, Людмила не отнимала щенков от матери, и первые два месяца жизни они проводили вместе в своем убежище. Весь первый месяц лисята, как и в дикой природе, не выходили наружу. Когда же начали выбираться на белый свет, им позволялось выходить во двор за сараями и проводить часть дня в играх.

Людмила приехала в «Лесной» в апреле, всего через несколько дней после рождения лисят. Она составила подробнейшие характеристики каждого из них, записывая окрас шерсти, размер, вес и даже самые мелкие особенности их развития: когда у них открываются глаза, когда они начинают слышать, когда приступают к первым играм.

К июню, когда она снова навестила «Лесной», двухмесячные лисята стали неотразимо очаровательными. Казалось, что они наслаждаются играми, катаясь друг с дружкой в пыли. Встретив взгляд их широко открытых глаз, Людмила не могла не улыбнуться, настолько обаятельны были эти детеныши. И каким же удивительным образом изменится их поведение, когда они повзрослеют.

Все говорило о том, что эксперимент протекает успешно. Но, хотя Людмиле нравилось проводить время в обществе лис, работа была очень нелегкой. Ее угнетали частые отлучки от дочери, и она порой задумывалась, не переключиться ли на другой научный проект в стенах института.

Однажды на обратном пути из второй зимней поездки в «Лесной» Людмила стояла на маленькой станции Сеятель, терпеливо ожидая автобуса до Академгородка. Помещение станции едва отапливали, хотя мороз был ниже –40 °С. И тут она услышала объявление, что рейс откладывается еще на несколько часов. Ну, хватит с нее! Людмила твердо решила, что завтра же пойдет к Беляеву, откажется от участия в эксперименте и вместе с семьей уедет в Москву. Но уже на следующее утро, после кружки горячего кофе, поняла, что не может так поступить. Она успела влюбиться в свою работу.

Миновал еще один сезон размножения, в январе 1961 г. появилось на свет второе сибирское поколение щенков. Теперь в экспериментальной группе лис было около 100 самок и 30 самцов. Некоторые из лисят второго поколения так доверчиво относились к людям, что позволяли Людмиле и сотрудникам фермы брать себя на руки, совсем как Ласка и Киса из Кохилы. И все же пока это были скорее исключения. Большинство детенышей, вырастая, оказывались лишь немного спокойнее обычных чернобурок и нередко демонстрировали страх или агрессию по отношению к людям. Работая с ними, нельзя было забывать про защитные перчатки.

И все же у Людмилы росла уверенность в том, что эксперимент приносит плоды. Это было ясно не только потому, что в каждом новом поколении число неагрессивных лис становилось больше, но и потому, что менялось поведение сотрудников фермы по отношению к этим ручным зверям. В «Лесном» в помощь Людмиле выделили нескольких работниц. Теперь, принося лисам корм или чистя их клетки, они порой ласкали ручных лис, проводя с ними больше времени, чем обычно. Было видно, что между людьми и животными возникает взаимосвязь. Одна из работниц фермы по имени Фая особенно полюбила ручных лис. Женщина едва сводила концы с концами, но все же каждое утро делилась завтраком со своими любимицами. Ей нравилось трепать их по шерстке и брать на руки, даже когда они вырастали и весили добрых 4,5–9 кг.

Вполне естественно ожидать подобной реакции по отношению к милым маленьким щенкам, но для Людмилы было неожиданностью наблюдать такую сильную привязанность к взрослым лисам. Она тоже не могла устоять и позволяла себе, измеряя своих подопечных, взять их на руки или ласково потрепать. Но слишком увлекаться этим нельзя. Необходимо сохранять позицию объективного исследователя, наблюдающего процессы со стороны, как это делали ее коллеги. С годами Людмила стала очень серьезно к этому относиться. В то же время она понимала, как важна для эксперимента такая привязанность к лисам у совершенно случайного человека, какую проявляла Фая. Беляев полагал, что некогда люди отбирали для разведения наиболее спокойных и доверчивых животных и это был одним из первых этапов в процессе одомашнивания. Здесь, в «Лесном», Фая по сути занималась тем же одомашниванием. Несложно представить себе, как в далеком прошлом волки, предрасположенные к общению с человеком, вызывали похожую реакцию у наших предков.

После возвращения из второй июньской поездки в «Лесной» Людмила вместе с Беляевым приступила к анализу собранных результатов. Материала накопилось очень много. Изменения, выявленные у некоторых экспериментальных животных, поражали. Внимательно осмотрев лис и сделав анализ вагинальных мазков, Людмила точно определяла для каждой самки время начала течки, открывающей короткое, в несколько дней, «окно», когда та была готова к спариванию. Данные показывали, что у некоторых экспериментальных лис это «окно» открывалось зимой чуть раньше, чем у обычных чернобурок. Кроме того, увеличилась плодовитость – в помете ручных лис насчитывалось в среднем чуть больше детенышей, чем у обычных. А ведь связь между одомашниванием и более интенсивным размножением была одной из основ беляевской теории доместикации, согласно которой бессознательный отбор неагрессивных особей стимулировал все остальные изменения приручаемых животных. Поэтому даже относительно слабое изменение специфичного для вида репродуктивного цикла подтверждало идею Дмитрия Беляева. Похоже, что им удалось по-настоящему инициировать процесс одомашнивания, а не просто создать поголовье наполовину прирученных лис.

Глава 3
Хвост Уголька

В апреле 1963 г., вскоре после того, как на свет появилось четвертое поколение ее подопечных, Людмила Трут приехала в «Лесной» проводить плановые наблюдения. У лисят только-только открылись глаза, они недавно начали выбираться из своих убежищ и делать первые шаги в этом мире. Им было всего три недели, но они уже представляли собой настоящие сгустки энергии. Каждую минуту, если только они не были заняты едой, лежа рядком у живота своей родительницы, лисята рыскали вокруг своих жилищ, накидывались друг на друга и, радостно взвизгивая, таскали братьев и сестер за хвост. Маленькие лисята ничуть не менее очаровательны, чем щенки или котята. Неотенические черты их облика – непропорционально большие головы и глаза, покрытое пушком тело, округлые мордочки – почти всегда побуждают людей прикоснуться к детенышу, приласкать его. Даже Людмила порой поддавалась таким порывам, но старалась сопротивляться им, чтобы не выходить из роли простого наблюдателя.

По нескольку раз в день совершая обходы и осматривая примерно три дюжины лисят, рожденных от самых спокойных матерей, Людмила внимательно наблюдала, как они реагируют на ее приход, прячутся или нет, боятся ли ее прикосновений. Она вела записи, отмечая рост и вес щенков, цвет их шерсти, анатомические особенности и состояние здоровья. Однажды, осматривая очередной выводок, Людмила заметила, что лисенок по кличке Уголек энергично виляет хвостиком. Это зрелище наполнило Людмилу радостью: Уголек вел себя как обычный веселый щенок. Значит, ее лисы и вправду становились все больше похожи на собак! Ни один другой детеныш в этом выводке не умел так выражать свои эмоции, а Уголек как будто призывал Людмилу и радовался ее приходу.

До тех пор считалось, что никакие другие животные не виляют хвостом при виде человека; это было чертой, присущей исключительно домашним собакам. Лисам это совсем не свойственно ни в природе, ни в условиях неволи, да и ни один лисенок в «Лесном», кроме Уголька, не вел себя так. Взрослые лисы делают взмахи хвостом при встрече с сородичем или чтобы стряхнуть с себя блох и других паразитов, но никогда не поступают так при приближении человека.

Людмила быстро взяла себя в руки. Так, не нужно спешить с выводами, по крайней мере пока. Виляя хвостом, Уголек явно приветствовал ее, но требовались дополнительные наблюдения, чтобы убедиться, что это не простая случайность. Нужно посмотреть, как он встретит ее во время следующего обхода. И все же она очень волновалась. Такая реакция могла оказаться первым признаком возникающего «собачьего» поведения, и Людмила надеялась, что другие лисята будут вести себя похожим образом. Однако в то утро ничего подобного она не увидела. Как и на другой день, и в течение следующих двух недель. Один Уголек продолжал вилять хвостом, и не было сомнений, что он ведет себя так, когда Людмила подходит к нему. На приближение других работников фермы лисенок также реагировал взмахами хвоста.

Может быть, это просто аномалия? Или им с Беляевым все-таки удалось получить доказательство того, что поведение животных формируется на генетической основе? Если верить Ивану Павлову и сторонникам бихевиоризма, все формы поведения собак по отношению к человеку возникают на основе условных рефлексов, таких как выделение собакой слюны в ответ на звук колокольчика в опытах Павлова. Но для этого нужно, чтобы стимул, ассоциированный с определенной формой поведения, воздействовал на животное многократно, раз за разом. Американский психолог Б. Ф. Скиннер, один из самых влиятельных последователей Павлова, описал другую форму научения, названную им оперантным обусловливанием. В своих знаменитых опытах с крысами Скиннер показал, что для такого научения необходимо вознаграждать животное за совершение им определенного действия. Крысы получали подкормку после того, как нажимали лапкой на клавишу: сперва случайным образом, но, раз за разом получая за это лакомство, крысы начинали нажимать на клавишу вполне осознанно. Именно такой способ используется при дрессировке животных – от собак до тюленей, от дельфинов до слонов. Но какое «обусловливание» заставляло вилять хвостом Уголька? Он делал это абсолютно спонтанно, заметив приближение человека. Этот лисенок мог стать первым в череде лис, проявляющих, как и предсказывал Беляев, новые, «собачьи» формы поведения. В то же время, если подобное новое действие выполняет, пусть даже неоднократно, одна-единственная особь, это вполне может оказаться случайностью. Нужно было проверить, передаст ли Уголек свою особенность по наследству, или, может быть, в следующих поколениях виляющих хвостом лисят станет больше.

Других особенностей поведения в поколении Уголька Людмиле обнаружить не удалось, но она заметила, что в целом эти лисята вели себя гораздо спокойнее, чем детеныши предыдущих поколений. Кроме того, у большего числа самок течка наступала на несколько дней раньше, чем у лис в природе. Все это еще раз доказывало, что эксперимент приносил новые важные результаты.

Как ни хотелось Людмиле поскорее поделиться с Дмитрием этой новостью, предстояло дождаться возвращения в Новосибирск. Каждый раз после ее приезда он назначал встречу у себя в кабинете для обсуждения результатов. Это была сравнительно редкая возможность тесно пообщаться и проанализировать собранные данные, обменяться мыслями о том, что они могут значить. Беляеву очень хотелось вплотную заняться экспериментом, но он оставался директором института и сумел выкроить время лишь для двух коротких поездок в «Лесной». Поэтому встречи с Людмилой были так важны для него.

Дмитрий приглашал ее в кабинет и просил секретаршу заварить его любимый чай – смесь индийского и цейлонского, полторы ложечки сахара на стакан. Беседа начиналась с расспросов о семье Людмилы, о муже, дочери и матери. Беляев понимал, что им непросто даются частые отлучки Людмилы. Потом разговор переходил на дела самой Людмилы. Беляев, человек в высшей степени целеустремленный, способный работать в лихорадочном темпе, никогда не забывал о сотрудниках. Он прекрасно понимал, с каким трудом Людмила переносит долгие разлуки с домашними и особенно с дочерью, тогда еще совсем малышкой. Сама Людмила вспоминает, что «когда мне становилось тяжело на душе, он [Беляев] сразу же это чувствовал. Стоило мне только заговорить, и он с первого слова понимал, что я хочу сказать».

На этот раз Людмила с удовольствием сообщила Беляеву интригующие новости. Она рассказала, что в новом поколении оказалось больше неагрессивных животных, чем раньше, и о том, что у некоторых самок отмечается удлинение репродуктивного периода. Под конец она поведала о виляющем хвостом Угольке. Беляев согласился, что это может быть крайне важно. Поведение лисенка показывало, что Уголек проявляет новый вид эмоциональной реакции на человека. Если другие лисята начнут вести себя так же, это может оказаться большим шагом вперед в процессе доместикации. Конечно, предстояло собрать больше надежных доказательств, но, даже если обобщить уже полученные результаты, они могут быть достаточно убедительными для представления их мировому научному сообществу. Международный генетический конгресс, который должен был состояться в 1963 г. в Гааге, давал для этого прекрасную возможность.

Впервые за много лет, прошедших с момента прихода к власти Лысенко, советское правительство разрешило участвовать в конгрессе делегации настоящих генетиков – явный признак того, что звезда «народного академика» закатилась. Международные конгрессы по генетике проводились раз в пять лет. Такое событие никак нельзя было пропустить, и Беляев не сомневался, что сможет принять в нем участие.

Несколько последних лет генетики плечом к плечу с другими представителями научного сообщества продолжали бороться с Лысенко. В 1962 г. три самых уважаемых в СССР физика объединились, чтобы публично раскритиковать труды Трофима Лысенко. Он еще два года проработал директором Института генетики, но был снят с поста после того, как в 1964 г. физик Андрей Сахаров разгромил его в своей речи на Общем собрании Академии наук СССР. Сахаров обвинил Лысенко в «позорной отсталости советской биологии», в «оклеветании, аресте и даже гибели многих подлинных генетиков». Вскоре после этого правительство официально осудило Лысенко и отвергло его труды. Беляева, как вспоминает его жена, эти новости потрясли. Наконец-то советская генетика могла начать наверстывать потерянное в последние десятилетия.

В докладе на конгрессе в Гааге Беляев изложил положенную в основу эксперимента с лисами гипотезу о том, что отбор по признаку неагрессивности мог стать стимулом к доместикации. Беляев подробно рассказал, как идет исследование, сообщил о результатах пилотного эксперимента в Кохиле и о том, что им удалось узнать в последнее время. Это произвело большое впечатление на аудиторию – никому еще не приходилось слышать о подобных экспериментах по одомашниванию. Идея была весьма смелой. Среди слушателей доклада был Майкл Лернер из Калифорнийского университета в Беркли, один из ведущих мировых генетиков. После доклада он подошел к Беляеву, представился, и они вдвоем продолжили обсуждать детали эксперимента, размах и оригинальность которого поразили американца. Впоследствии между ними завязалась переписка, в которой ученые обменивались сведениями о своих текущих исследованиях. Дмитрию Беляеву выступление на конгрессе дало возможность познакомить западных генетиков с проводимым им экспериментом, и не было никого, кто мог бы помочь этому знакомству лучше, чем Лернер. В своем учебнике по селекции животных, опубликованном несколько лет спустя, он рассказал о беляевском эксперименте. Эта книга стала одним из основных пособий для селекционеров, и Беляев признался другу, что он был очень рад «найти ссылки на свою работу»[34]34
  Письмо Д. Беляева М. Лернеру от 15 июля 1966 г. Из переписки Лернера, хранящейся в Американском философском обществе.


[Закрыть].

В те времена советским ученым было очень непросто добиться признания своих заслуг за рубежом. Они уже могли читать статьи о проводимых на Западе исследованиях, кое-кому даже позволяли участвовать в международных научных конференциях, однако холодная война была в самом разгаре, и власти СССР всячески затрудняли советским ученым публикацию статей в журналах капиталистических стран. Время от времени им удавалось информировать о своей работе зарубежных коллег, когда те приезжали в Советский Союз, но большая часть их исследований оставалась неизвестной за границей.

Сотрудники Беляева остро переживали свою изолированность, и их начальник вполне разделял эти чувства. Генетика делала большие успехи, а Дмитрий не мог обеспечить коллегам возможность свободно публиковаться в заграничных журналах. Но по крайней мере он мог создать им условия для проведения исследований и немало потрудился, чтобы сделать Институт цитологии и генетики исследовательским центром высочайшего уровня. Этого и ждал от него Дубинин, назначая в свое время Беляева своим помощником. Беляев оказался сильным руководителем, способным привлекать талантливых ученых. Эксперимент с лисами был одним из важных научных проектов, осуществлявшихся тогда в институте. Проводились также исследования в области фундаментальной генетики, например создание большой коллекции хромосомных наборов разных видов живых организмов. Кто-то изучал структуру и функционирование живых клеток. Еще одна группа генетиков занималась селекцией зерновых культур.

Другой заботой Беляева стало укрепление корпоративного духа, сплочение всех сотрудников института – и ученых, и технического персонала. Это было непросто, потому что строительство отдельного здания Института цитологии и генетики застопорилось на несколько лет и 342 его сотрудника – ученые, инженеры, студенты – были разбросаны по пяти зданиям в разных частях Академгородка[35]35
  P. Josephson. New Atlantis Revisited: Akademgorodok, The Siberian City of Science (Princeton: Princeton University Press, 1997).


[Закрыть]. Только в 1964 г. Беляев, используя все свои способности лавирования в мутных политических водах, сумел сдвинуть дело с мертвой точки. Стройка наконец возобновилась, но тут же очень влиятельный в те годы Вычислительный центр Академгородка начал добиваться, чтобы строение досталось ему. Беляев и здесь одержал верх. Когда здание было достроено, он, не дожидаясь торжественного открытия, велел своим сотрудникам «явочным порядком» занимать помещения. Переезд совершился очень быстро, за субботу и воскресенье. Когда начальство Вычислительного центра опомнилось, ему осталось только принять свершившийся факт[36]36
  P. Josephson, New Atlantis Revisited, p. 110.


[Закрыть].

Время на занятия наукой оставалось у Беляева только по вечерам, когда заканчивались дневные административные хлопоты. Он приглашал к себе группу научных сотрудников или студентов для обсуждения текущих исследований. После традиционного возгласа «Вот и ночь, пора заняться наукой!» Беляев просил секретаршу созвать коллег на рабочее совещание. Да, им приходилось надолго задерживаться на работе, но дело того стоило. Совещания проходили всегда очень оживленно. Секретарша вспоминает, что из кабинета ее шефа доносились то крики, то взрывы хохота. Такие дискуссии – вполне в стиле Беляева. Они очень напоминали заседания «Дрозсоора» в группе Четверикова, на которых он бывал в детстве со своим старшим братом.

Нередко собирались на дому у Беляева, благо жил он в двух шагах от института. Светлана, его жена, предлагала гостям вкусный ужин, и они начинали дискуссию в девять часов вечера, за едой. Беляев, уже не в привычном темном костюме и при галстуке, а одетый по-домашнему, порой начинал разговор с какой-нибудь истории. «Он был отличным рассказчиком и актером, – вспоминает его студент, а позже коллега Павел Бородин. – Не просто пересказывал какое-нибудь происшествие, а передавал его, живо изображая действующих лиц». После ужина все поднимались наверх, в кабинет хозяина, чтобы продолжить беседу или поработать над статьей.