Текст книги "Каким он был. Роман о художнике"

1.3. Среда

Раннее утро Антона просачивается сквозь занавески. Звонок не потревожил Алису, только коленка устала от тяжести одеяла, выглянула наружу, притягивая поцелуи. Антон медлит уходить, ожидая пробуждения жены.

– Лисенок будет меня ждать? Лисенок будет лениться? А кто же будет завтракать со мной? А где живет доброе утро? Здесь? Под мышкой? Под кошкой? Под кошкой! А кто так вкусно пахнет? – Алиса взвизгнула.

Сегодня они могли позволить смешливую возню. Подросший Антошка предпочитал дом старшего брата, подарив предкам ощущение юной беспечности. Им удалось остановить колесо времен, жить юношеским восторгом невинных открытий, желание раствориться друг в друге пришло в ночном шептаньи, прикорнуло в прерывистом сне и казалось метафорой. Но поэтическая действительность – осмысляющая сторона жизни. Духовное единение оживает во всем, превращая слияние двух тел в постели в неделимое целое, незримым облаком укрывает от суеты и нервов, грязи. Дела идут легко, стоит только подумать о проблеме, а решение само приходит на ум, единственно верное – инстинктивное.

Лисенок не утруждала себя долгими раздумьями, все вершилось по наитию, зачастую вопреки доводам разума. Жить, ничего не делая, от озарения к озарению, казалось весьма странным, но Антон притерпелся, тем более в делах семейных им всегда сопутствовало везение, не смотря на некоторые опрометчивые решения импульсивной Алисы. Внезапно она съехала от мужа, в свою необустроенную комнатку, он без лишних слов предложил ей жить вместе. Мороз пробежал по спине. Антон продолжал завтрак, улыбаясь в усы, превозмогая сладкую истому в теле, принял пустую чашку из рук Алисы, и она ловко завернулась в одеяло, демонстрируя неприступность. Да, пора на работу, надо уходить.

Он полюбил этот район, они уже обжились в новой квартире. Комната Алисы оказалась в доме под снос, но ее как муха укусила: купи то, другое, третье. Чего ждать – когда снесут, – живем сейчас! Поэтому покупка трехкомнатной квартиры за полцены с субсидией для очередников на улучшение жилищных условий накануне грянувшего дефолта просто подарок судьбы. Больше всех ликовала теща, выпихнувшая никчемного зятя со своей жилплощади. Даже дети стали доступны для общения.

– Знаешь, Антон, что может стать сенсацией для непрошенных гостей? Они не узнали кисть Тимея, а я смолчала. Горные пейзажи. Тебе не будет их жалко?

– Мне будет жалко тебя. Расплывчатые фантастические цвета. Подарок тебе. Космогонические акварели скорее в твоем стиле, дабы потрафить даме… Нам нужен скандал? Разве нас утомило спокойствие?

– Да, ты прав, я не подумала. А, если честно, у меня внутренняя уверенность, что счастье безгранично. Я не смогу без душевного равновесия.

– Иногда мне кажется, что мы единственная счастливая пара в безумном мегаполисе. Рядом с тобой я чувствую себя мальчишкой, бегущим на первое свидание, а все дела – срочные и важные, становятся попутными, устраиваются мимоходом. Мир стал ярким, каждый миг незабываемым…

– Охранная грамота любви. Чувство защищенности от нападок внешнего мира, от соблазнов, наконец. Поклонники меня искушали, я и сама не понимаю, как оказалась в одной лодке с тобой.

– Лодка была подводной, – рассмеялся Антон, помянув о делах.

Голая Алиса помахала ему из окна кухни, едва прикрывшись занавеской. Привычная шалость, а бодрит. Можно весь день крутиться в приподнятом настроении, застревать в пробках, не разлучаясь с призрачным силуэтом в проеме окна. Изумительно красивая моя девочка.

Антон уже уверенно выезжал с парковки, но она привычно перекрестила его в след. Блаженное уединение, долгожданная детская беспечность. Беспричинная радость.

Надрыв торопливых признаний обманчив. Быть честным трудно, но еще трудней – не врать себе. Редкая парочка сознается в том, что их связало любопытство, что они заигрались от скуки и пришли к логическому выводу – заключить брак. Неразделенное чувство – всего лишь потребность выполнить заповедь любви. Не сама любовь.

После горячей ванны и кофе Алиса почувствовала себя другим человеком. Антон разбирал мокрые косы, любуясь, рассыпаясь в комплиментах. Милый мальчик год прожил в воздержании. Увидев обнаженную натуру, – оказался скорострелом, залил ее. Она не рассмеялась, а сделала маску для тела, – что изумило и восхитило его. Гормональная маска для омоложения. Какая прелесть – отдельная квартира без соседей и детей, броди нагишом, любуйся, дурачься… Душ они приняли вместе, три часа утра – время чудес.

«Мы живем многими жизнями», часто говорил Тимей. И вот одна из них началась сумбурно. Без тоски, без тебя. Нежданно-негаданно свозь марево небольшой температуры обнаружилась беременность. Врачи были в шоке – срок большой, открыто говорили, что есть риск потерять и мать и ребенка. Но сначала я потеряла работу, фирмачи дали отступного, конечно, это больше, чем декретные в школе, но пристроить трудовую книжку нигде не удалось. Безработица процветала, копеешные пособия в соцзащите.

Случилось страшное, раздражение благоверного вылилось в то, что он пристрелил кота, пометившего разобранный видеомагнитофон, взятый в ремонт. Евсей без памяти прибежал среди ночи. Сначала ему приснилось, что отец убил кота, он подскочил от ужаса, искал его в квартире, но нашел под балконом – мертвого. Алисе пришлось самой хоронить кота, забирать вещи сына, в школу все равно идти надо. Антон доброжелательно кивнул за чаем: «Конечно, пусть поживет с нами…» Алиса взорвалась:

– Что значит «поживет»? Он к матери пришел, и будет жить со мной! Или мы уйдем к себе.

– Куда вам уходить? В пещеру? – Насмешливая интонация, позиция хозяина отрезвила Алису.

В тот же день в пещеру переехали книги, диван, вещи сына. Дед с бабкой рыдали, умоляя не забирать внука. Благоверный в свое оправдание устроил истерику, что ему в детстве не разрешили завести собаку, а этому засранцу любые капризы. Бабка охнула: «Какую собаку в коммуналке можно завести?! Пятнадцать семей на кухне. Были, хомяки, птички, ужа из банки упустил в коридор, так участковый приходил… тебе тоже ничего не жалели. Постыдился бы в сорок лет родителей упрекать». – Алиса примиряюще выставила открытые ладони, – «Успокоится, сам придет, уже взрослый мальчик».

Евсей взялся за обустройство спальных мест в поэтическом убежище. С робкой улыбкой он заглянул в комнату, но спрятанный за пазуху котенок мяукнул, Алиса воспрянула духом: «масяська моя!» Жизнь продолжается! Антон заходил часто, приструнивал соседа, приносил еду, смешил, но боялся затронуть главное.

Каждый новый день сгущал краски, прыгало давление, пульс частил и проваливался, не хватало воздуха. Сложно представить грань женской выносливости. На тридцать седьмые сутки после операции беспомощная Алиса оказалась дома, один на один с беспомощным Антошкой. Изнуряющая слабость, отсутствие аппетита. Антон рвался изо всех сил. Собственная беспомощность угнетала Алису, она отталкивала его едкими словами, пожеланием найти себе здоровую женщину.

Случайный звонок сокурсницы Евсея изменил положение. Антон Христа ради попросил ее зайти днем, покормить жену, поменять пеленки маленькому. Нина пришла с задачей по физике, изумила Евсея своей наглостью…

Именно они выкормили Антошку, и по сей день пестуют его, не заводя своих детей. Страшно вспомнить, – подумала Алиса, опуская занавеску. Иногда ей казалось, что она живет чужой жизнью, что все ее настоящие чувства и переживания остаются в рукописях, которых никто не прочтет, Тимея-то нет…

1.4. Евсей

Отповедь была замечательной. А земля еще вертится? Вертится, я чувствую, она уходит из-под ног. Я сижу, моргаю, слушая, не слышу отповедь. Конец света уже наступил, и это случилось под утро. Была богиня и… не была богиней. Мама права. Сумасшедшие всегда правы. Они не стареют. Они живут со скоростью двести пятьдесят миллионов лет в час. С чем это сравнить?

– Только с воспоминаниями. – Чем доказать? – Словом… Представь бесконечность – скорость вечности. Это покой. Безмятежность. Умиротворение. Нет дня, нет ночи, лишь мягкий свет, незаметное дыхание и тень пролетающих ангелов.

– Эйфория!

– Ночи страшны своими размышлениями, сомнениями, изнуряющей каторгой бессонниц, отмени их в своем сознании. Как просто задремать под райские напевы, не беспокоясь о ночлеге. Рой светлых мыслей разбудит радость созерцания. Абсурд мучает тебя.

Сумасшедшие – самые счастливые люди на земле, на этом привычном свете, где так тепло, уютно… Было. Чем возразить? Для нее так давно все кончилось и началось иное, довольно обременительное пребывание в нашем рассудительном мире. Мучительное появление Антошки лишь усугубил ее конфликт с реальностью.

– Бремя совместной жизни – как его принять?! Бесконечные мелкие заботы, требовательность, унижающая потребительством. Все не так и все-то неладно. Какая богиня? Просто баба. И я содрогнулся от прикосновения. Я был талантлив и практичен. Я был. Меня растоптали, утопили в повседневной черствости, распродали в текстах моих работ. В старых папках еще хранится мой счастливый взгляд и полет мысли в каждой формуле, в каждом дне, минуте, вместившей века.

– Полет мысли бесконечен, как его не продавай, – улыбнулась Ма, словно ничего не произошло, словно сегодня среда, а завтра – четверг, а за весной придет лето и так далее. Все временное – пустяки, ибо душа живет вечно, перелистывая существующие миропорядки.

– Теория, по-гречески, означает созерцание. Ты был доволен происходящим, хотел быть обманутым и обманулся. К этому не принуждают. Я рада, что ты возмутился против земного притяжения. В царстве духа говорят без слов, живые и мертвые понимают друг друга. Поэтому, сын, ты пришел ко мне.

– Дух аристократичен? Это не для всех? Ты хочешь убедить меня, что это не сон? Или я схожу с ума от разочарования?

– Кому что нравится. Дух не дремлет, направляет движения души. Духовно заземленные люди составляют земной покров, – это трава, сохраняющая почву, способствует возрастанию более значимых особей. Нет ничего обидного в этом, все, что народилось, имеет свое назначение. Механистический мир ньютоновского естествознания отравил не одно поколение людей думающих. Только помни, что телесно органическая сущность человека обладает восприимчивостью, стремится к познанию Творца. Будь снисходителен к умственным особенностям окружающих, тем более ближних. Опробуй чувственное познание инобытия без схем и формул. Начни со своей собственной душевной атмосферы, и ты почувствуешь, как река времен исходит из тебя и возвращается к тебе. Чем прогнать твою смуту? Да и надо ли?

– Любовь становится игрушкой в грубых руках праздно любопытствующих. Хрупкое гибнет.

– Но гибнет только в их сознании, остается невнятное впечатление о ней. Люди смертны, а любовь вечна. Была ли твоя любовь красива? Наверно. Как дитя, еще не осознавшее свои женственные формы, к которым стремится чувственность. Бытовые отношения лишь арена, форма, часть от целого. Анализируй ситуацию, будь честным с собой. Тебе под силу. Ты молод, красив, умен. Пусть будет пустота, не день, не два… годы. Ты на пороге зрелости…

– Порог зрелости? Мне кажется, что я перешагнул его, когда папа умер, не дождавшись прощения. Я уставал с тобой, ты от всех требуешь заботы. Он так старался, а ты ушла, бросила нас, витая в облаках. Человеку надо что-то есть, и я четко знал, как мне жить дальше. Знал. До сегодняшнего утра. Любовь это стремление к высшему порядку, десять заповедей, как правила дорожного движения, чтобы на всех поворотах и перекрестках не случалось аварий. Я согласен, что вектор движения должен совпадать у супругов, в одной машине, а мы застряли на обочине, увязли в спорах. Нет единодушия, как у вас. Антон всегда оправдывает твои глупости, ты непогрешима… Я не могу смириться, сейчас ты – это не ты. Зря ты ушла от нас… Никто тебя не корил, только жалели. Мир тогда рухнул. Я это сегодня понял, когда брел как потерянный, улица пустая и обреченный вздох отца слышу: «Оболтус». Не обижайся, но, по-моему, ты недолюбливала меня или вообще никого не любила.

– Нет! Боже мой, все не так. Мы осознанно не подавляли твою волю, не наказывали. Ты рос очень серьезным, осмотрительным, никогда не переспрашивал, понимал с полуслова. С рождения мы уважали тебя как личность, не как собственность для воплощения своих амбиций. Человек не имеет права на другого человека, но я редко встречала родителей, которые действительно любят своих чад. В детях ищут свои невоплощенные мечты, не замечая интересов ребенка. Обычно родители заняты собой, распрями, дележкой, отмахиваясь от почемучек. А если их отвлекают в неурочное время, то начинают воспитывать – кнутом иль пряником. Все по настроению, но, не вникая в причину надоедливости отпрыска.

– Я рассчитывал на свои силы, вы твердили, что у меня своя жизнь, задачи, что вы свою школу закончили двадцать лет назад… Не было чувства защищенности, не было запретов. И как вы не боялись, что я наделаю глупостей, попаду в дурную компанию?!

– Ясно было, что это не твое… А как Антошка? Надеюсь, он загружен по полной программе?

– Решайте сами, нянчите сами… Я не буду кусать вас за пятки и орать, что вы мне собачку не купили, ежика-гадюку не разрешили держать, а этому засранцу все дозволено. Ладно, готовь обед на четверых, вечером поговорим, я остаюсь у вас.

Евсей не любил сантиментов и даже не оглянулся на окно. Занимаясь кухней, Алиса винила себя, что не приучила его быть внимательным, добродушным. Он не груб, но трудно подступиться к всегда занятому человеку. Да и Ниночка была замкнутой, неулыбчивой девушкой. Стол накрыт. Она присела, ощутив затылком прохладу стены, погрузилась в размышления. Знакомый запах заставил ее вздрогнуть. Она не слышала, когда мужчины вошли. Антон чмокнул ее в макушку, рассмеявшись испугу, Евсей приложился к ручке и, подтолкнув Антошку, пошел мыть руки. Младшенький скоро перерастет папу, но до Евсея еще далеко. На замечание – не сутулиться – он скривил губы, но маман прошмыгнула в комнату. Послышалось воркование и ребячливые смешки.

Антошка поплелся к брату, надеясь отвлечь его и образумить. Задевая друг друга, расселись. Родителей всегда что-то забавляет: «Размашистая теснота!»

– Ха-ха, не смешно. – Антошка сглотнул слюну, попробовал суп. Чертыхнулся.

На нем застыли спокойные глаза матери, протягивающей солонку. Сын взорвался и не сразу понял, что произошло. Крупные и очень соленые слезы хлынули градом по щекам, разъедая губы. Антон отвел его умыться, не проронив ни слова. Красный Антошка быстро отобедал, а маман привычно закурила, гадая – кто первым потянется к неубранной посуде, чтобы кокетливо шлепнуть по рукам: не лишайте меня женских привилегий. Смешливая улыбка играла на лице, а отец вновь увлекся папками Евсея, словно у брата нет иных проблем, словно сегодня они вернутся к Нинуле, и все пойдет своим чередом.

Евсей и Антон разбирали старые бумаги в кабинете. Антошка поболтал по телефону, одел наушники и прилег на диван, мечтая тяпнуть водочки, когда освободится кухня. Он очнулся от холодной ладони на лбу: извини, малыш. Он отвернулся, но сладкие запахи с кухни окончательно разбудили его. Семейство заканчивало завтрак, а на часах было десять утра. Он удивленно буркнул: «Доброе утро», – спешно умылся. Евсей ушел, сосредоточенно глядя под ноги. Антошка занервничал.

– Почему меня не разбудили в школу?

– Зачем? Ты же не учишься, хочешь – иди, работай или собирай еду на помойке для собаки и кошек. Ты их натаскал к Нинуле, ты их и корми. Сегодня же заберешь их, она телефон оборвала. Антошка опешил и основательно покрутил пальцем у виска, выпучив глаза на довольных собою предков.

– Чокнутые… А я, меня вы обязаны содержать.

– Ровно на двадцать процентов от бюджета. Будешь получать с первого числа, и заботиться о себе сам.

– Я ничего не сделал, подумаешь, неделю прогулял, можно и справку сделать. Я буду, буду учиться, не в армию же идти! – Кричал Антошка.

– Сынуля, милый, нам не нужны одолжения. Ты жаждешь свободы, вот и ступай, привыкай к ответственности. И Евсея не трогай, ему не до тебя. Мы за тебя твою жизнь не проживем. Нам не удалось тебя научить, жизнь научит. Лекции читать бесполезно.

– Вы не даете возможности подумать! Где ваша родительская совесть? Я что – инкубаторский? Вы корыстные деспоты, вы Нину не знаете… А ей просто надоело ждать его каждый вечер, никуда его не вытащить. Она от скуки завела любовника, а Евсей лопух – всегда будет удобным мужем. Он домашний, доверчивый, вы его сделали таким – скучным.

– Постой, Антон, – остановил его отец, – ты хочешь сказать, что Евсей знает об измене жены? —

Антошка воспользовался замешательством родителей и начал жадно уплетать блинчики с колбасой, вареньем, кофе. Обескураженные родители забыли угрозы, ел он уже спокойно и с удовольствием, переведя стрелки в сторону от себя.

– Боже мой… – прошептал Антон, если бы ты позволила себе такую глупость, убил бы тебя без предупреждения.

– С ума сойти, – выдохнула маман. Взгляд стал мягче, – Антош, возвращайся скорее и не болтай лишнего. —

Дверь за сыном захлопнулась. Алиса привычно смотрела из окна. Во дворе сына остановили сверстники, их вид и жесты вызывали отвращение. Тошка шарил по карманам, получив тычки в спину, скрючившись, поплелся дальше. Ком жалости подкатил к горлу. Как оградить чадо от улицы, если ему скучно дома, и жажда приключений неистребима.

У Евсея всегда было много интересов, не было лишней минуты – кино посмотреть. Фанатичную отрешенность скрасила своевременно возникшая Ниночка… Такого поворота следовало ожидать… Алиса стояла, прислонившись к стене, и наблюдала за торопливыми сборами Антона. Просьба остаться дома, готова была сорваться с губ. Он чувствовал это.

– Нет-нет, Лисенок. Я и так довольно задержался. Не могу. Ты только не волнуйся, не забывай таблетки принимать. Ладно, все проходит, и это пройдет. И плохое и хорошее. Переживем и это. После трех суток твоей реанимации, все остальное мелочи жизни. Отвлекись, разбери архив, мы там напылили. Не скучай, договорились. —

Антон ушел с невозмутимым выражением лица, что успокоило Алису. Побыть сейчас одной, пожалуй, лучшее в сложившихся обстоятельствах.

1.5. Четверг

Алиса поправила лампадку, застыла, вглядываясь в иконы. Из века в век с благодарением подходили хранительницы очага, окончив домашние хлопоты, не загадывая, что будет дальше, полагаясь во всем на волю Божьею, инстинктивно хранили созидательную энергию семьи. Одухотворенные лица родственников на твердых коричневатых фотографиях кажутся не реальными. В двадцатом веке им не было места… Непостижимая мудрость передать свои незабвенные черты, милые привычки, жесты внучкам-правнукам.

Навещая родителей, она всегда удивлялась их противостоянию и насмешке ударам судьбы. Отчаяние, депрессия, экзальтация чувств до крайности – столь частые у богемы – ее среде обитания, им были просто непонятны. Рядом с ними рассеивались черные мысли, страдания казались смешной тратой времени, а сигарета – оскорбительно некрасивой. Дни напролет скрипела яблоня, царапая стекло, но звуки уже не раздражали, будущее не казалось рыхлым, а строило смешные рожицы в помутневшем зеркале… Как бы то ни было, жизнь продолжается.

Добродушие и юмор благоверного ненавязчиво приручили ее к быту с домашними пирогами, к комфорту и беззаботности. Хрустальные замки фантазий кропотливо оберегались мудрыми доводами. Мифический семейный очаг согревал сквозь годы, возвращая к вере, к здравому смыслу существования, терявшемуся в творческих изысках.

Контраст белого и черного. Магия удачной линии, сметающей изобилие соскальзывающих движений, собранных единым символом. Поздняя осень, первый снег на черной пашне, зябнущие ноги, надоевший ремень безопасности, внезапные ухабы, стряхивающие сонливость и озноб на пустынной дороге в провинциальный городок. Двух – трехэтажный центр обветшал, потеряв хозяев. Несговорчивый частный сектор остался нетронутым. Новостройки строились на пустырях да кладбищах – ближе к заводам-фабрикам. Дореволюционные бревенчатые пятистенки крепко осели на фундаментах, отчаянно сопротивляясь делению на коммуналки, являющие личную жизнь семьи достоянием пересудов. Заросшая цветущими кустами сирени и вековыми липам улочка очаровала родителей Алисы, до сорока лет скитавшихся по Союзу в поисках пристанища. Родившиеся в год коллективизации в семьях единоличников, они чудом выжили и сполна отведали советского режима. Голод, тиф, война, лагеря – у Гитлера и Сталина да еще по рогам* пять лет. Зеленая тишина сулила забвение и оседлость, детям пора было учиться. Только дух Скитальца выкрал самое дорогое в жизни родителей – неугомонную Алису, для которой любой дом был мал и тесен.

Дочка уже закончила школу, когда и ей досталось за прошлое семьи, народный суд по доносу бывшего НКВД-шника за мешок пшена и семьдесят рублей (цены довоенные) сдавал соседей как врагов народа. Естественно, что дома слушали «Голос Америки» и «Архипелаг Гулаг» знали, но дед был глух, а семья открещивалась от поклепа, мудро продав дом и переехав на другую сторону улицы – без соглядатаев.

Романтическая непоседливость, имевшая невеселые причины, приучила ее не скучать по обжитым местам, легко прощаться с друзьями и не жалеть о брошенных игрушках. Ей претила привязанность родителей к приютившему их невзрачному городку, она не ценила чувство дома, свойственное людям. Страдая от нехватки денег или красок, она налетала внезапно, забивала машину приятеля необходимыми книгами, рулонами холстов, которые всегда было проще найти в областных городках, исчезала, на непредсказуемый срок, отписывалась кратко, по делу, о здоровье, звонила, обещая подкинуть внука на каникулы. Где проходили ее собственные учительские каникулы, сомневаться не приходилось, они с Тимеем смотрелись слетанной парочкой.

Тимей, благоволивший ее порывам, невозмутимо вел жигули. Жажда общения иссякала быстро. Понимания было в избытке, достаточно взгляда, чтобы ни о чем не спрашивать. Тревожить домашними неурядицами не хотелось. Проявления чувств рассыпались мелким бисером и пропали – не найти в пыльных углах, не вымести с рассохшегося паркета. Расхождения в творческих приемах давным-давно приняты как данность. У каждого своя стихия, своя вселенная. Негласное соглашение – не сводить осмысленные в сотворчестве отношения на банальный уровень любовников – было единственно верным решением. Одновременно настигающие образы не вызывали ревности или удивления в многолетнем флирте двух художников, избегавших лирических отступлений.

Вторая жена – антипод первой, повторила упреки и подозрения, угрозы. Слово в слово. Досадная глупость – состоять в браке, достаточно беречь, не осложняя отношений.

Сигарета, скрытно выкуренная в застывшем саду, породила вселенского человека. Каждая веточка, осевшая под тяжестью пушистого снега, была резко очерчена, филигранная работа природы, поражала воображение. Из болтовни на морозце вырастал, почти в человеческий рост этот сюжет. Издали картина смотрелась, словно античная статуя в карандаше, и своей простотой не сразу привлекала зрителя. Творение следовало изучать с лупой, ибо эволюция человечества изображалась крохотными людишками, занятыми своим трудом, охотой, войнами, любовью. Тимей прожил миллион нарисованных жизней за неполные четыре года. Он стал другим, он достиг манившей его вершины. Он уже не сомневался, что далее дорога стелется в небеса, отрицая необходимость простеньких работ на заказ. Алиса была отдыхом, усладой души…

Годы кропотливого труда, поиск исторической достоверности костюмов, причесок, орудий труда, погружение вглубь веков подарили миру шедевр – вселенского человека, никак не отмеченного на родине. Продали за валюту и грустнее вечера не припомнить. Печаль расставания с детищем осталась в душе, но об отъезде автора не было и речи.

А лампадка продолжала коптить, прогорали пыль и масло на фитиле, вызывая кашель. Давно не зажигалась, давно не молилась. Под иконами фотография родителей, работы Тимея. Лучистые сияющие глаза, счастливые лица, руки спокойно отдыхают на коленях, папа красавец. Здесь им полтинник, как мне сейчас.

Родители, перекрестившись, чинно рассаживаясь к столу, нахваливали пирожки, огурчики, грибочки, жареную картошку, радовались колбаске с сыром, которую Але удалось прихватить без очереди. Они не надеялись на ее заботливость, лишь благоверный на каникулы затоваривал для сына полные сумки с мясом, маслом, творогом, колбасами и прочими деликатесами. Только в Москве водились эти продукты, по всей стране прилавки пустовали.

От былого уклада кулацкого отродья осталась привычка к скатерти и свечам. Споры об искусстве – глупость, если не дано разобраться в красоте. Уже нет мастеров, работающих топором как кистью. И, действительно, все в доме было сработано отцовскими руками – добротно, красиво, долговечно. Деревянная кровать не скрипела, была просторна и с уютным балдахином от комаров. За вечерним чаепитием папуля делился байкам из лагерной жизни, воспоминаниями о жизни до революции, что они слышали в детстве от своих бабушек. История семьи была туманной, запутанной, но сводилась к тому, что человек не может знать своих возможностей, не представляет, что может преодолеть, что не следует рисовать своим убогим умишком грядущие испытания, ибо все случится иначе, не надо бояться жизни. Она непредсказуема.

По легенде папы прадед Орехта служил двадцать пять лет за веру, царя и Отечество и был Георгиевским кавалером, вернувшись, народил единственного деда Михаила, богатого на детей. По мужской линии все были балагурами, красавцами и долгожителями.

Прадеда забрали за анекдот, красочно описавшего дореволюционных петухов:

– Этакий Цезарь взлетит на плетень, едва не проломит его, громко хлопнет крыльями: «Слава царрррю!» А нынешние еле-еле взберутся, дрысь-дрысь крылышками и хрипят как придушенные: «Эсь-эсь-эсь-эрь». – Наутро забрали прадеда. Деда раскулачить не получилось, нас двенадцать ртов было. «Георгия» искали, весь двор комсомольцы штыками истыкали, землю, царем дарованную, отрезали, да налогами обложили за единоличное хозяйство – курицу да собаку. А вот на вшей налога не было. Дети колхозников могли в школу ходить, там гороховой похлебкой кормили. Но дед был суров и взрослым детям запретил вступать в колхоз, кто успел – убежали в Сибирь. Когда немец пришел, – папаша забрал своих лошадей, коров, – частникам отдавали, – колхозное угоняли. А в сорок втором и людей угонять стали, всю молодежь… сколько душ погибло на глазах… Сейчас разве есть проблемы? Живете, радуйтесь! А Орехта пережил-таки сухорукого параноика (Сталина), вернулся домой, рассказывал, что за свой язык еще не раз пострадал.

– Вот едем на открытой платформе по узкоколейке лес валить. Читаю в газете, что в Турции три тюрьмы построили. Ну вот, говорю, а у нас три платформы фанерой обить не могут, чтобы ветром не продувало рабочую силу. Десять дней кандея, минус сорок мороз. Думаю, ладно, нажился, так хоть отосплюсь, замерзну во сне, и прямо в рай. Уж так все надоело, что страх всякий потерял. Смех один, еле пинками разбудили на десятые сутки.

Старики остерегались любой власти: чем моложе волк, тем зубы острее, этой демократией семь шкур с работяги драть будут. Маленькие, сухонькие, они всегда находили работу для рук, ума, просто удовольствия – на радость близким. Жужжало веретено, мама пряла шерсть по старинке. Вязала теплые гольфы с неповторимым орнаментом, кружевные тончайшие платки, полотняные шторы, скатерти были расшиты мережкой, еще сохранились занавески, вышитые ришелье, – ее давнее увлеченье.

Менялись адреса, но первые детские воспоминания хранили свет свечи на подоконнике, мама читает вслух, отец отдыхает, закинув правую руку за голову на высокую подушку, на другой постели брат старается поглубже зарыться в одеяло и быстро засыпает, отпихивая сестренку. Отложив книгу (Фабрика смерти), мама берет пяльцы и включает радио для полуночников, гаснет свеча и только папироса папы мерцает в ночи, иллюстрируя рассуждения диктора: «стоит ли зажигать звезду»?

Девяностые восприняли без удивления и страха, – что хрущевская оттепель, что горбачесвкая перестройка добра не сулит. С властью лучше не спорить, а держаться подальше от стада баранов, которых поведут на бойню, у безбожной власти правды не жди.

Огонек свечи тонул в растаявшем воске. Тонул долго и неохотно, источая запах церкви и вновь взмывая сквозь длиннохвостый чад. Догоревший трепет светился синим, и наступила неожиданная тишина. Тишина способная перевернуть мир. Тишина, которой наслаждаются, наслаждаются в предвкушении… Тишина, обнажающая дно души. Проникновенная тишина вселенной скатывается с листа оттаявшей росинкой и, кажется, сейчас навеки сомкнутся объятья, и невысказанное нахлынет безумием девятого вала. Навзрыд. Взахлеб. Глаза горят и видят в темноте.

Мамуля включила свет. Вот и вечер. Тимей восхищен домом, семьей. Слова неумстны, все предопределено. Привычно зашуршал карандаш по бумаге, мамуля смущенно улыбалась вниманию, но не кокетничала… Кроткая, маленькая мамулечка не упрекнула дочь за неправедное поведение. Для родителей – рождение детей – чудо, награда за все пережитые скитания, смысл их выживания в нечеловеческих испытаниях, просто Дар Божий. Остается только любоваться, помогать, оберегать.

– Милые мои, ненаглядные, – всхлипнула Алиса, – как мне не хватает вашей жизнестойкости…

Нет, мы не ждали безоблачности, но к чему мы готовили себя? Это странно и слегка неуместно, когда все минуло, когда приветливый уют выстроен собственными руками, зрелость, умудренная опытом, старательно избегает пылких ошибок юности, обманувшей нас…

– Колорит поблек, – холодно заметил бы Тимей, заново набирая палитру красок. —

А может быть, это не холод, а обычная сосредоточенность. Алиса не любила разброд неоконченных дел, не укладывающихся в строгую последовательность, снижающую временные затраты на дела обязательные к исполнению. Когда-никогда, но надо разобрать архив, набросать рассказик о Тимее, раз уж сорвалось обещание с уст…

____________________________

* Поражение в правах.