Текст книги "Краткая история мысли. Трактат по философии для подрастающего поколения"

На самом деле, философствовать – по крайней мере, с точки зрения философов, поскольку точка зрения верующих будет, разумеется, иной, – значит предпочитать комфорту ясность сознания, а вере – свободу. В этом смысле философ действительно «спасает свою шкуру», но речь не идет о том, чтобы сделать это любой ценой.

В таком случае, может быть, скажешь ты мне, коль скоро философия – это главным образом поиск достойной жизни вне религии, поиск спасения без Бога, откуда берется тот факт, что в учебниках ее очень часто представляют как искусство мышления, совершенствования критического разума, рефлексии и индивидуальной автономии? Почему в мире, в телепередачах или в прессе ее зачастую сводят к некоей нравственной позиции, противопоставляющей справедливость и несправедливость? Разве философ – не тот, кто понимает окружающий мир и поэтому занимает определенную позицию, восставая против существующего зла? Какое место следует отводить аспектам интеллектуальной и нравственной жизни? Как их примирить с определением философии, которое мы только что рассмотрели?

Три измерения философии: разумность того, что существует (теория), жажда справедливости (этика) и поиски спасения (мудрость)

Разумеется, даже если поиск спасения без Бога лежит в центре всякой великой философии, даже если именно это является ее насущной конечной целью, ее невозможно бы было достигнуть, не прибегая к глубоким размышлениям над разумностью того, что существует, – это обычно называют «теорией», а также о том, что должно быть, или что следует делать, – это обычно называют моралью или этикой[5]5
  Во избежание недоразумений сделаем одно замечание о двух этих терминах. Как следует говорить: «мораль» или «этика»? Чем именно отличаются эти термины? Дадим простой и ясный ответ: априори между ними нет никакой разницы, и ты можешь использовать их как угодно. Слово «мораль» происходит от латинского слова, означающего «нравы», а слово «этика» – от греческого слова, тоже означающего «нравы». Таким образом, это полноправные синонимы, отличающиеся друг от друга только своим происхождением. Но надо сказать, что некоторые философы использовали наличие двух этих терминов, чтобы дать им различные смыслы. У Канта, например, «мораль» означает совокупность общих принципов, а «этика» – их конкретное приложение. Другие философы будут понимать под «моралью» теорию обязанностей по отношению к другим людям, а под «этикой» – учение о спасении и мудрости. Почему бы и нет? Ничто не запрещает использовать эти слова в разных смыслах. Но ничто и не обязывает нас это делать. Поэтому в этой книге я буду употреблять термины «мораль» и «этика» как синонимы.


[Закрыть].

Причину этого понять достаточно просто.

Поскольку философия, как и религия, берет свое начало в размышлении о «конечности» человека, в том факте, что всем нам, смертным, отведено определенное время и что мы являемся в этом мире единственными существами, отдающими себе в этом отчет, само собой разумеется, что мы не можем уклониться от вопроса о том, что делать с этим ограниченным временем. В отличие от деревьев, устриц или кроликов, мы постоянно задаемся вопросом о наших отношениях со временем, о том, как нам его занять или использовать, будь то на короткий период (час или предстоящий вечер) или длинный (текущий месяц или год). Мы неизбежно – иногда в результате какого-нибудь толчка, внезапного события – приходим к вопросу о том, что нам делать – что мы могли бы или должны сделать – со всей нашей жизнью.

Иными словами, формула «смертность + осознание своей смертности» – это своего рода коктейль, в котором, как в зародыше, содержится источник всех философских вопросов. Философ – это прежде всего тот, кто думает, что мы на этой земле не «туристы», то есть мы здесь не ради забавы. Или скажем лучше: даже если, вопреки только что сказанному мной, философ придет к заключению о том, что развлечение заслуживает того, чтобы его проживали, то по меньшей мере это будет результатом его мысли, его рефлексии – а не рефлекса. И это предполагает три этапа: этап теории, этап морали или этики и, наконец, этап достижения спасения или мудрости.

Все это можно выразить еще проще: первая задача философии, то есть задача теоретическая, заключается в формировании идеи о «площадке для игры», в приобретении минимума знаний о мире, в котором разворачивается наше существование. На что этот мир похож, какой он – враждебный он к нам или дружественный, опасный или благодатный, гармоничный или хаотичный, таинственный или познаваемый, красивый или безобразный? Если философия – это поиск спасения, размышления о проходящем и ограниченном времени, значит, она не может не начать с вопроса о природе этого окружающего нас мира. Всякая философия, достойная такого названия, отталкивается, таким образом, от естественных наук, открывающих нам устройство вселенной (физика, математика, биология и т. д.), а также от исторических наук, приоткрывающих нам историю этого мира и историю человечества. «Не геометр да не войдет», – говорил ученикам о своей школе, то есть Академии, Платон, и после него ни один философ не обходился без научных знаний. Но философия должна идти еще дальше и задать себе вопрос о тех средствах, которыми мы располагаем, чтобы познавать мир. Помимо размышлений, заимствованных из позитивных наук, она пытается, в сущности, очертить природу познания как такового, понять те методы, которыми пользуется (например: как обнаружить причины некоего явления?), и пределы этих методов (например: можно ли доказать существование Бога?).

Эти два вопроса – вопрос о природе мира и вопрос об инструментах познания, – которыми располагает человек, являются, таким образом, основными вопросами теоретической части философии.

Но само собой разумеется, что помимо указанной «площадки для игры», помимо знаний о мире и истории, в которых наше существование занимает свое место, нам нужно интересоваться еще и другими людьми, теми, с кем мы будем на этой площадке играть. Ведь мы далеко не одиноки, один простой факт нашего воспитания показывает, что мы не могли бы родиться и выжить без помощи других людей, начиная с наших родителей. Как жить с другими, какие нужно принять правила игры, как вести себя так, чтобы это поведение было «подходящим», полезным, достойным, короче говоря, попросту «справедливым» в наших отношениях с другими людьми? Это как раз вопрос второй части философии, уже не теоретической, а практической части, в широком смысле связанной со сферой этики.

Но почему нужно стремиться познавать мир и его историю, почему нужно стремиться жить в гармонии с другими? Какова цель или смысл всех этих усилий? Есть ли у этого смысл вообще? Все эти вопросы и еще целый ряд подобных отсылают нас к третьему измерению философии, измерению, которое, как ты понял, касается важнейшего вопроса о спасении или мудрости. Если философия, согласно своей этимологии, является «любовью» (philo) к мудрости (sophia), то именно здесь она должна в некотором роде самоустраниться, чтобы уступить место, насколько это, конечно, возможно, самой мудрости, которая, как ты сам понимаешь, прекрасно обходится безо всякой философии. Ведь, по определению, быть мудрым – не значит любить или пытаться стать любимым, это просто значит жить мудро, счастливо и свободно, насколько это возможно, победив, наконец, те страхи, что пробудило в нас осознание конечности нашей жизни.

Все это, впрочем, становится слишком абстрактным, и не имеет никакого смысла продолжать говорить об определении философии без конкретных примеров. Они позволят тебе увидеть в действии все три ее измерения – теорию, этику, поиск спасения или мудрости, – о которых мы только что говорили.

А значит, лучше всего будет сразу проникнуть в самую суть вопроса и начать с самого начала, с истоков, со школ философии, процветавших в Античности. Поэтому предлагаю тебе рассмотреть первую величайшую традицию философской мысли – это традиция, которая идет от Платона и Аристотеля и находит свое самое законченное или, по крайней мере, самое «популярное» выражение в стоицизме. С него-то мы и начнем. Затем мы продолжим вместе исследовать крупнейшие философские эпохи. Нам нужно будет также понять, почему и каким образом философия совершала переходы от одного мировоззрения к другому. Потому ли, что предыдущие решения проблем больше не удовлетворяли философов? Или потому, что они уже не казались такими убедительными? Или потому, что новые решения одерживали верх над предыдущими? Или потому, что существует множество возможных решений?

Именно тогда ты поймешь, почему философия, опять-таки вопреки распространенному и надуманному мнению, является скорее искусством находить ответы, нежели искусством задавать вопросы. Очень скоро ты сможешь об этом судить самостоятельно – в этом состоит еще одно важнейшее обещание философии, потому что она не религиозна и ее истина не зависит от кого-то Другого, – и осознаешь, насколько глубоки, увлекательны, а проще говоря, гениальны ее решения.

Глава II: Пример из древнегреческой философии. Любовь к мудрости у стоиков

Сначала немного истории, чтобы у тебя по крайней мере было представление о той ситуации, в которой зародилась школа стоиков.

Большая часть историков согласна с тем, что философия начала свой путь в Древней Греции, примерно в VI веке до н. э. Это принято называть «греческим чудом», настолько удивительно это ее внезапное зарождение. А что было до VI века, как обстояли дела в других цивилизациях? Почему вдруг возникла философия?

Конечно, об этом можно говорить долго и научно. Но полагаю, что, отвечая на эти вопросы, мы можем ограничиться двумя ответами.

Первый ответ будет такой. Во всех известных нам цивилизациях, существовавших до древних греков, место философии, так сказать, занимали религии. Именно они удерживали монополию в отношении вопроса о спасении, успокаивая человеческие тревоги, зародившиеся из ощущения нашей смертности. Об этом свидетельствуют почти все религиозные культы, следы которых дошли до нас. Длительное время люди искали спасения как раз в защите богов, а не в использовании своего разума.

Так почему все же в Древней Греции возникла философия, эта форма разумного, «рационального» поиска, освобожденная от религиозных верований? Все говорит о том, что, по всей видимости, к этому имеет отношение природа политической организации древнегреческого полиса, которая, по крайней мере частично, была демократической. Эта организация, как никакая другая, поощряла элиты, свободу и автономию мысли. Греческие граждане привыкли постоянно что-то обсуждать на публике, обдумывать, аргументировать, и, вероятно, именно эта республиканская традиция способствовала возникновению свободной мысли, то есть мысли, избавленной от рамок различных религиозных культов.

Поэтому уже с VI века до н. э. в Афинах существовало множество философских школ. Чаще всего их именовали по местоположению. Например, основатель школы стоиков, Зенон из Китиона (родившийся около 334 года и умерший около 262 года до н. э.), преподавал под расписными аркадами. Именно так возникло слово «стоицизм». Оно происходит от древнегреческого слова stoa, означающего «портик».

Уроки Зенона под этим расписным портиком были бесплатными и открытыми для всех. Они оставили такой след, что после смерти Зенона преподавание было продолжено его учениками.

Первым преемником Зенона стал Клеанф из Асса (около 331–230 до н. э.), а вторым – Хрисипп из Солы (около 280–208 до н. э.). Именно их философия получила название «раннего стоицизма». От этого периода до нас практически ничего не дошло, кроме небольшой поэмы Клеанфа «Гимн к Зевсу». С их воззрениями мы познакомились косвенным путем, то есть благодаря авторам более позднего периода (в частности, Цицерону). Но у стоицизма был еще один важный период в Древней Греции II века до н. э., а также третий, уже гораздо позднее, в Древнем Риме.

В отличие от двух первых периодов, важнейшие произведения третьего нам хорошо известны. Их авторы уже не были афинскими философами: Сенека (около 8–65) был сборщиком налогов и министром императора Нерона; Гай Мусоний Руф (25–80) преподавал стоицизм в Риме и был отправлен тем же Нероном в ссылку; Эпиктет (около 50–130), раб, затем получивший свободу, преподавал устно – его мысли зафиксировали ученики, в частности Флавий Арриан (около 86–160), автор книг «Беседы» и «Руководство», и император Марк Аврелий (121–180).

Теперь я хотел бы показать тебе, отмечая наиболее важные аспекты, как философия, в частности стоицизм, подходила к вопросу о спасении, как с помощью простого разума она пыталась дать ответы на необходимость победить наш страх человеческой конечности. В этом представлении я буду следовать тем трем осям – теории, этике, мудрости, – о которых говорил тебе выше. Я также приведу тебе ряд цитат великих философов этого периода. Я понимаю, что порой они могут немного мешать твоему чтению, но они просто необходимы, чтобы ты быстрее научился пользоваться своим критическим разумом. Ты должен привыкнуть всегда проверять самостоятельно, правдиво ли то, что тебе говорят. А для этого необходимо обращаться к первоисточникам и никогда не довольствоваться одними «комментариями».

1. Теория: созерцание космического порядка

Чтобы обрести свое место в мире, научиться в нем жить и сделать свою жизнь его неотъемлемой частью, прежде всего необходимо познать окружающий нас мир. Именно в этом, скажу я тебе, и заключается первостепенная задача философской теории.

На греческом языке она называется теория, и этимология этого слова заслуживает того, чтобы на ней остановиться: to theion или ta theia orao означают «я созерцаю (orao) божественное (theion)», «я вижу божественные дела (theia)». И действительно, для стоиков the-oria заключается в усилии созерцания того, что «божественно» в окружающей нас реальности. Иными словами, первейшая задача философии – видеть самое существенное в мире, то, что в нем является самым реальным, самым важным, самым значимым. А для греческой философской традиции, которая достигает своей кульминации в стоицизме, самой сокровенной сущностью этого мира является гармония, порядок, одновременно прекрасный и справедливый, который древние греки обозначали словом «космос».

Если ты хочешь составить себе ясное впечатление о том, что греки называли космосом, самое простое – представить себе всю вселенную как некое организованное и одухотворенное существо. В самом деле, для стоиков строение этого мира или, если угодно, космический порядок – это не только прекрасная организация, но и порядок, аналогичный устройству живого существа. Материальный мир, вся вселенная представляет собой, в сущности, гигантское животное, каждый элемент которого – то есть каждый орган – задуман наилучшим образом и находится в полной гармонии с целым. Каждая часть этого целого, каждый член этого огромного тела находится на своем месте и, если не происходит какого-либо бедствия (иногда таковые случаются, но порядок вскоре восстанавливается), функционирует в прямом смысле этого слова безукоризненно, без сбоев, в гармонии с другими: вот что теория должна нам помочь открыть и узнать.

В нашем языке от слова «космос» произошло, помимо прочего, слово «косметика». Изначально это была наука о красоте тела, уделяющая внимание правильности пропорций, и только во вторую очередь – искусству макияжа, призванному подчеркнуть то, что «хорошо сделано» (и в случае необходимости скрыть то, что таковым не является). Именно этот порядок, этот космос как таковой, это организованное устройство вселенной древние греки называли «божественным» (theion), в отличие от иудеев и христиан, для которых божественным стало Высшее существо, внешнее по отношению к вселенной, существовавшее до нее и ее создавшее.

Это божественное, которое не имеет ничего общего с личным Богом, но смешивается с мировым порядком, стоики и призывают нас созерцать (theorein) всеми подходящими средствами – например, изучая науки, физику, астрономию или биологию, а также накапливая наблюдения, показывающие, насколько вся вселенная (а не та или иная ее часть) «хорошо сделана»: регулярное движение планет и даже строение мельчайшего живого организма, самого крошечного насекомого, убеждают внимательного наблюдателя, то есть того, кто рассудительно практикует «теорию», в том, сколь точно идея космоса, справедливого и прекрасного порядка, описывает окружающую нас реальность, если только мы умеем ее как следует созерцать.

Таким образом, можно сказать, что устройство вселенной не только «божественно», совершенно, но и «разумно», сообразно тому, что греки называли логосом (от этого термина произошло слово «логика»), как раз указывая на это восхитительное упорядочивание вещей. Вот почему, упражняясь в теории, наш разум способен понять и растолковать логос, в точности как биолог понимает «значение» или назначение органов живого тела, рассекая его на части.

Открыть глаза на мир для стоиков значило то же самое, что для биолога открыть глаза на тело мыши или кролика и убедиться в том, как в нем все «хорошо сделано»: глаз устроен так, как он устроен, чтобы «хорошо видеть», сердце и артерии – чтобы хорошо снабжать все тело оживляющей его кровью, желудок – чтобы переваривать пищу, легкие – чтобы снабжать мускулы кислородом и т. д. С точки зрения стоика, все это одновременно «логично», разумно (в смысле логоса) и «божественно» (theion). Но для чего здесь слово «божественно»? Вовсе не для того, чтобы показать, что все эти чудеса сотворил личный Бог, но чтобы подчеркнуть: это и в самом деле чудеса, и мы, человеческие существа, не являемся их создателями. Мы не создаем, а лишь открываем все это. Божественное – это чудесное нечеловеческое.

Цицерон, один из наших основных источников знаний о ранних стоиках, почти все работы которых, как я уже тебе говорил, были утеряны, заостряет на этом внимание в своем трактате «О природе богов»[6]6
  Цицерон. Философские трактаты / Пер. М. Рижского. М.: Наука, 1985. С. 114–115.


[Закрыть], смеясь над мыслителями, которые, подобно Эпикуру и наперекор стоикам, считали, что мир представляет собой не космос, порядок, а, наоборот, хаос. Вот как возражает на это, в духе стоической мысли, Цицерон:

Пусть сколько угодно шутит Эпикур <…> Но ведь определенно нет ничего лучше мира. <…> то, что одушевленно, что имеет и чувство, и разум, и ум.

Я процитировал этот небольшой текст, чтобы ты осознал, как эта философия далека от нашей, от философии Нового времени. Если бы сегодня кто-то утверждал, что мир одухотворен, то есть что он обладает душой и что природа обладает разумом, его, несомненно, приняли бы за сумасшедшего. Но если попытаться правильно понять древних греков, то их рассуждения вовсе не абсурдны: утверждая божественный характер всей вселенной, они выражали свое убеждение в том, что за кажущимся хаосом этого мира существует «логичный» порядок и что человеческий разум способен его увидеть.

Пользуясь случаем, скажу, что эту идею, согласно которой мир обладает своего рода душой и подобен живому существу, позднее назовут «анимизмом» (от латинского слова anima, что значит «душа»). Также об этой «космологии» (то есть о стоической концепции космоса) будут говорить как о «гилозоизме», что буквально означает уподобление материи (hylè) животному (zoon), ее признание живым существом. И, наконец, это же учение получит название «пантеизм» (от греческих слов pan – «всё», и theos – «Бог»), в том смысле, что божествен весь мир, а не только сотворившее его, так сказать, извне существо.

Я привожу тебе все эти термины, как ты и сам догадываешься, не из любви к философскому жаргону, а как раз наоборот – чтобы ты смог читать произведения великих философов сам, не спотыкаясь об эти «технические» термины, которые зачастую больше впечатляют, чем проясняют что-то.

Итак, с точки зрения стоической теории космос, если оставить за скобками случайные и временные происшествия, каковыми являются различные напасти и катастрофы, в высшей степени гармоничен, что будет иметь – и вскоре мы увидим почему – колоссальные последствия в «практическом» плане (то есть в плане нравственном, юридическом и политическом). Ведь если вся природа гармонична, значит, она до некоторой степени может служить моделью для поведения людей. Именно в этом смысле будут понимать известное предписание, согласно которому природе нужно во всем подражать – не только в эстетике и искусстве, но и в морали и политике.

Ведь этот гармоничный порядок, уже в силу своей исходной характеристики, не может быть никаким иным, кроме как справедливым и благим, как это подчеркивает в своих «Размышлениях» Марк Аврелий:

Что происходит, по справедливости происходит; проследи тщательно – увидишь. <…> как если бы некто воздавал всякому по достоинству[7]7
  Марк Аврелий. Размышления / Пер. А. Гаврилова. СПб.: Наука, 1993. С. 18.


[Закрыть].

Идея Марка Аврелия заключается в том, что природа, по крайней мере в своем нормальном состоянии, не во время сваливающихся на нас порой превратностей и катастроф, в конце концов, отдает должное каждому – в том смысле, что всем нам дает самое главное, в чем мы нуждаемся: тело, которое позволяет нам перемещаться по миру, способность мыслить, которая позволяет нам к нему приспосабливаться, и природные богатства, которых нам хватает для жизни. Таким образом, в этом большом космическом дележе каждый получает то, что ему причитается.

В этой теории справедливости уже слышится формулировка, которая легла в основу всего римского права: «каждому воздать свое», найти каждому его место – что, безусловно, предполагает, что для каждого действительно существует свое «место» или, как говорили древние греки, «природное место» во всем этом космосе, который сам по себе уже является справедливым и благим.

Теперь ты понимаешь, почему одной из задач человека является обрести свое место в этом космическом порядке. Для большинства греческих мыслителей – за исключением эпикурейцев, – как раз преследуя эту цель или, скажем лучше, осуществляя эту задачу, и можно достичь счастья и добропорядочной жизни. По аналогии теория тоже подспудно обладает эстетическим аспектом, поскольку открывающаяся через нее мировая гармония превращает ее в модель прекрасного. Но, разумеется, подобно тому как природные катаклизмы ослабляют идею, согласно которой космос является справедливым и прекрасным, – и мы уже говорили, что эти катаклизмы преходящи, – в природе тоже существуют такие вещи, которые, по крайней мере на первый взгляд, кажутся уродливыми и даже ужасными. Тем не менее, согласно стоикам, необходимо уметь преодолевать эти непосредственные впечатления и не задерживаться на этой обычной точке зрения неразмышляющих людей. Как раз это с потрясающей силой выражает Марк Аврелий в своих «Размышлениях»:

Так и колосья, гнущиеся к земле, складки на морде у льва, пена из кабаньей пасти и многое другое, что далеко от привлекательности, если рассматривать его отдельно, однако в сопутствии с тем, что по природе вносит еще более лада и душу увлекает; поэтому кто чувствует и вдумывается поглубже, что происходит в мировом целом, тот вряд ли хоть в чем-нибудь из сопутствующего природе не найдет, что оно как-то приятно пристроено. Своими здравомысленными глазами он сумеет увидеть красоту и некий расцвет старухи или старика, и прелесть новорожденного[8]8
  Марк Аврелий. Размышления. Указ. соч. С. 105–106.


[Закрыть].

Эту же идею выдвигал Аристотель – один из величайших древнегреческих философов, которым вдохновлялись в том числе и стоики, – осуждая иллюзию тех, кто считает мир плохим, уродливым и неорганизованным, потому что они видят лишь детали, не достигая надлежащей разумности целого. Когда обычные люди думают, что мир несовершенен, они, согласно Аристотелю, «заслуживают упрека в том, что, хотя они и видели, что даже среди чувственно воспринимаемого так дело обстоит лишь у меньшего числа вещей, они таким же образом высказались о мире в целом. Ибо одна лишь окружающая нас область чувственно воспринимаемого постоянно находится в состоянии уничтожения и возникновения; но эта область составляет, можно сказать, ничтожную часть всего, так что было бы справедливее ради тех, [вечных], вещей оправдать эти, нежели из-за этих осудить те»[9]9
  Аристотель. Метафизика / Пер. А. Кубицкого // Аристотель. Соч. в 4 т. Т. 1. М.: Мысль, 1993. С. 137.


[Закрыть]. Разумеется, если мы ограничимся каким-нибудь одним уголком нашего мира, то не увидим красоты его целого, тогда как философ, созерцающий, например, восхитительно регулярное движение планет, достигает более высокой точки зрения и начинает понимать совершенство целого, незначительным фрагментом которого являемся и мы сами.

Поэтому, как ты теперь понимаешь, божественный характер этого мира является одновременно имманентным и трансцендентным.

Я специально использую здесь эти философские термины, потому что они пригодятся тебе впоследствии. Говорят, что некий предмет имманентен миру, когда он располагается не вовне, а внутри него. В противном случае предмет называют трансцендентным. В этом смысле христианский Бог трансцендентен по отношению к миру, тогда как божественное стоиков совершенно имманентно ему, потому что оно не располагается где-то «вовне», но является не чем иным, как гармоничным, космическим или косметическим устройством самого мира.

Но в то же время, с другой точки зрения, божественное стоиков также может быть «трансцендентным», правда, не по отношению к миру, а по отношению к людям, в том смысле, что оно является чем-то совершенно вышестоящим и внешним по отношению к ним. Люди, хотя бы немного являющиеся философами, с изумлением открывают его для себя, но никоим образом не творят его и не производят.

Послушаем, что говорит об этом Хрисипп, который был учеником Зенона и вторым наставником школы стоиков:

Человек не мог создать небесные тела и все то, чему присущ вечный распорядок[10]10
  Цицерон. Философские трактаты. Указ. соч. С. 105–106.


[Закрыть].

Эти слова пересказывает Цицерон и добавляет, комментируя мысль ранних стоиков:

Мир необходимо должен быть мудр, и та природа, которая все охватывает и содержит, должна превосходить все остальное совершенством разума [logos]. Стало быть, мир и есть Бог, и божественная природа заключает в себе всю силу мира[11]11
  Там же. С. 110.


[Закрыть].

Таким образом, о божественном стоиков можно сказать, что оно является «трансцендентностью в имманентности», потому что теория является созерцанием «божественных дел», которые, будучи непосредственной частью реальности, тем не менее совершенно чужды всякой человеческой деятельности.

Еще мне хотелось бы мимоходом сказать об одной непростой идее, к которой мы еще вернемся, чтобы лучше ее понять, но которую ты уже можешь держать в голове: теория, о которой говорят нам стоики, открывает, как мы только что видели, то, что является самым совершенным и самым реальным в мире, то есть самым божественным, в смысле древних греков. И действительно, ты теперь знаешь, что самое реальное, самое существенное в описании космоса – это его упорядоченность, его гармония, а, например, не тот факт, что иногда встречаются недостатки, каковыми являются всякие чудища или природные катаклизмы. Именно поэтому теория, которая показывает все это и предоставляет нам средства для понимания увиденного, одновременно является тем, что позднее философы назовут «онтологией» (учение, которое определяет устройство или самую глубинную «сущность» бытия) и теорией познания (изучение интеллектуальных средств, с помощью которых мы познаем мир).

Здесь важно понять, что философская теория, понимаемая в таком двойном смысле, не может сводиться к некоей отдельно взятой науке, например, к биологии, астрономии, физике или химии. Ведь несмотря на то, что она постоянно обращается к этим позитивным наукам, сама она не является ни экспериментальной, ни ограниченной изучением некоего отдельного объекта. Например, она не интересуется исключительно живыми существами, как биология, или планетами, как астрономия, или неодушевленной материей, как физика. Она пытается понять сущность или глубинное устройство всего мира. Конечно, это – амбициозное заявление, которое даже может показаться совершенно утопичным с точки зрения сегодняшних требований науки. Но философия – это не одна из наук, и даже если ей приходится учитывать научные результаты, ее фундаментальная задача ненаучна сама по себе. Философия ищет в окружающем нас мире смысл, какие-нибудь элементы, которые позволили бы нам вписать в него наше существование, а не только объективное знание.

Возможно, тебе еще непросто все это понять. Поэтому пока этот аспект можно оставить в стороне, но не забывай, что нам нужно будет к нему вернуться, чтобы уточнить различие между философией и точными науками.

Как бы то ни было, я уверен, что ты уже чувствуешь и сам, что эта теория – вопреки нашим современным наукам, которые «нейтральны» в том смысле, что они описывают то, что существует, а не то, что должно было бы существовать, – будет иметь практические последствия в моральном, юридическом и политическом плане. Ведь совершенно ясно, что описание космоса не может оставить безразличными тех, кто задается вопросами о том, как наилучшим образом вести свою жизнь.