Текст книги "Алая лента"

Это началось однажды после отбоя, в нашем бараке. Мы лежали на нарах втроем – к нам с Розой подселили еще одну заключенную, и мы с Розой оказались лежащими вплотную. Подруга тяжело вздохнула.

– Я так скучаю по книгам. Иногда мама читала мне, когда не была занята. Я и сама читала под одеялом с фонариком. Истории под одеялом кажутся еще более захватывающими. А ты? Какая твоя любимая книга?

Этот вопрос застал меня врасплох:

– У нас не было книг. Дедушка покупал газеты – в основном из-за кроссвордов и комиксов. А бабушка модные журналы.

– У тебя не было книг?! – Роза резко села на нарах и приложилась головой о потолочную балку, заставив подпрыгнуть сидевших на ней крыс. – Как ты живешь без чтения?

– Пока замечательно, – засмеялась я. – Эти истории в книгах – всего лишь чья-то выдумка.

– Выдумка? Я думаю, что книги – это чья-то правда. – Она помолчала немного. – Нет, ты серьезно? У вас не было книг? Ох, Элла, ты просто не представляешь, что теряешь! Книги – это еда, питье… это жизнь. То есть ты не слышала даже историю о девушке, которая соткала себе платье из звездного света?

– Платье из звездного света? Но как такое возможно?

– Хорошо, – сказала Роза. – Слушай. Давным-давно…

С этого все и началось. С тех пор я не засыпала, пока Роза не закончит очередную историю триумфальным: «Конец».

Запас историй Розы не иссякал. Она сплетала их буквально из ничего, как прядет свою нить шелкопряд или девушка из сказки превращает солому в золото.

* * *

«А я когда-нибудь рассказывала вам уже о?..» – так обычно начинала свои истории Роза, и за этим следовал сумасшедший каскад небылиц. Например, о жизни самой Розы в графском дворце, где на завтрак подают варенные всмятку яйца на подставочках из чистого золота. В историях Розы люди танцевали до утра при свете сотен канделябров и спали в огромных, как лодки, кроватях, укрываясь шелковыми пуховыми одеялами. Стены дворца были сделаны из книг, а шпили башен задевали луну.

– …и по парку бродят единороги, а рядом стоят фонтаны, бьющие шипучим лимонадом, да? – ехидно перебивала я.

– Какая же ты глупая, – говорила Роза в ответ.

Тем летним вечером Роза рассказывала свою историю все три часа, что мы были заперты в мастерской.

Снаружи доносилась тяжелая поступь сотен ног – бух, бух, бух! – а мы затерялись в мире, где королевы сами пекут пироги, и лимонные деревья разговаривают. Я даже не помню, что еще происходило в той истории. Там были великаны, которые охотились за королевой, а она убегала с перепачканными мукой руками. Еще я помню, что лимонные пироги на вкус как солнечный свет и слезы, и в них спрятаны кольца королевы, которые искали, но никак не могли найти великаны. А еще в той сказке была принцесса, которая спряталась на дереве, и великаны сначала не могли ее найти, но потом все-таки унюхали и утащили ее в свое унылое логово без деревьев и травы.

– Совсем как здесь, – пробормотала Франсин.

Но история не была грустной. В какой-то момент Франсин расхохоталась до слез: «Прекрати! А то я сейчас описаюсь!» В другой раз даже Марта улыбнулась, прикрыв рот ладонью. И я впервые поняла, что она такой же человек, как и все мы. Даже надзирательница в дальнем конце комнаты слушала нас и иногда ухмылялась.

А потом неожиданно Роза объявила:

– Конец.

– Нет, нет, нет! – запротестовали все.

– Тсс, – сказала Шона. – Слушайте.

Тишина.

Надзирательница подошла к входной двери и приоткрыла ее.

– Все чисто! – крикнула она. – Все на выход! Живо! Пошли!

Мы побежали на плац, лавируя среди вещей, брошенных проходившими здесь людьми. Грязный носовой платок. Канареечного цвета перо из чьей-то шляпы. Успевший слегка запылиться крохотный ботиночек с детской ноги.

Той ночью, когда мы стояли по пять в ряд, не было ни звезд, ни луны, ни неба. Биркенау был похоронен в дыму. Я чувствовала на языке привкус пепла, и мне впервые за долгое время совершенно не хотелось есть.

– Роза… – позвала я в темноте. Наш барак в ту ночь был переполнен, в нем совершенно нечем было дышать. Солома, на которой мы лежали, казалась по-особому горячей и жесткой. – Роза, ты не спишь?

– Нет, – шепнула она в ответ. – А ты?

– Тссс! – шикнула лежавшая рядом с нами костлявая женщина.

Мы с Розой придвинулись еще ближе, чтобы разговаривать еще тише.

– Это была хорошая история, – шепнула я. – Из тебя вышла бы хорошая писательница.

– Моя мама, – ответила Роза, – действительно хорошо пишет. Можно даже сказать, что она знаменита. Поэтому нашу семью и арестовали, она не боялась публиковать книги, в которых писала правду, а не то, что Они хотят слышать.

Я хотела спросить про арест, но не успела, потому что Роза моментально продолжила:

– Я была бы счастлива уметь писать хотя бы вполовину так же хорошо, как она. Что насчет тебя?

– Меня? Писать? Это смешно. Я шью.

– Да нет, что начет твоей мамы.

– О, знаешь, мне нечего сказать о ней.

– Не может быть, – возразила Роза.

Я на самом деле мало что могла вспомнить о своей матери.

– Когда я была еще совсем маленькой, моя мама устроилась на большую швейную фабрику. Никто не говорил мне о моем отце, но я думаю, что он был каким-то небольшим начальником там. Я никогда его не знала. Женаты они не были. Кстати, представляешь, на той фабрике были машины, которые могли за раз кроить сразу двадцать сложенных вдвое слоев шерстяной ткани?

– Твоя мама, Элла… – напомнила Роза.

– Меня вырастила бабушка. Швейную фабрику перевели в другой город, и все, кто работал на ней, тоже должны были переехать или лишиться работы. Сначала мама приезжала навестить нас каждые пару недель. Затем каждые пару месяцев. Потом просто стала присылать деньги. А когда началась война, фабрика начала шить военное обмундирование, и работникам перестали платить зарплату. Ну а дальше… Дальше ты все знаешь, – пожала я в темноте плечами.

Я действительно немногое знала об этом.

В темноте меня обняла пара тонких рук.

– Ты чего? – не поняла я.

– Ничего, – еще крепче обняла меня Роза. – Просто проверяю, как далеко могу вытянуть руки.

Позднее той же ночью одна женщина, лежавшая на нижнем ярусе, начала плакать – сначала тихо, затем все громче, все истеричнее.

– Почему я, почему я, почему я? – причитала она. – Что я такого сделала, чтобы оказаться здесь?

– Замолчи! – крикнула Балка из своего огороженного угла в конце барака.

– Не хочу я молчать! – закричала женщина. – Я хочу домой! К мужу и детям! Почему Они пришли за нами? Что мы такого сделали?

– Заткнись, я сказала! – прогремела Балка.

Но женщину было уже не остановить. Она визжала, визжала и визжала так, что, казалось, сейчас лопнут барабанные перепонки. Роза в темноте нашла мою руку и сжала ее.

Балка не выдержала. Скинула женщину на пол и встряхнула.

– Ты здесь ни при чем! Это Они. Им нужно кого-то ненавидеть. Убивать. Для Них мы все преступницы.

– Только не я! – возмущенно воскликнула Роза.

– И не я! – хрипло хихикнула бандитского вида девушка, двумя пролетами дальше. Винкель у нее был зеленым, и всем хорошо было известно, что список ее правонарушений был длиннее, чем рулон туалетной бумаги.

– Мне приходилось воровать яблоки, – раздался скрипучий голос снизу. – Они были кислыми, как уксус, от них сразу желудок сводило, но мы все равно каждую осень крали их.

– Идиотки! – Балка сложила руки на груди. – Я не о том. Если кто-то из вас стащил тюбик губной помады из магазина, или пенсию старухи, или даже пришил свою мамашу… не важно. Что бы мы ни творили раньше, это не важно. Мы с вами здесь не за реальные преступления.

В бараке повисла мертвая тишина. Не слышно было даже хруста соломы.

Балка любила внимательную аудиторию:

– Разве вы до сих пор еще не заметили, что Им безразлично, кто мы такие и что сделали? Мы здесь просто потому, что существуем. Для Них мы не люди. Вот ты, Роза-мимоза со своими благородными манерами, этикетом и прочей ерундой, ты думаешь, Они согласились бы выпить с тобой чаю? Это все равно что Они стали бы спрашивать у крысы, какой вилкой есть рыбу!

– Как грубо, – сказала Роза, хотя было непонятно, относилось ли это к языку Балки или к трапезе с крысой.

– Грубо? – буквально выплюнула это слово Балка. – Грубой будет наша смерть!

– Но Они же не всех нас хотят убить, – рискнула заметить я.

– Только до тех пор, пока мы им полезны, портняжка. А что с тобой будет, когда им надоест играть в переодевания? Думаешь, тебя отпустят? О, люблю этот момент. Ты вылетишь в трубу, как все остальные.

– Заткнись! – крикнула я, затыкая свои уши ладонями. – Заткнись, заткнись, заткнись, не говори о трубах!

В следующую секунду Балка уже тащила меня вниз, и я пересчитывала своим позвоночником все деревянные перекладины. Едва я успела коснуться ногами пола, как Балка уже врезала мне кулаком по лицу и заорала:

– Я здесь главная, и это только мне решать, кто здесь должен заткнуться, ясно?

Затем отпустила. Я рухнула на пол мешком. Балка посмотрела на меня и вздохнула.

Похоже, что, ударив меня, она моментально остыла, вся злость вытекла из нее словно желтая жижа из стоявшего в углу барака туалетного ведра.

Я дрожала, когда Балка помогла мне встать и забраться обратно на полку. Она повернулась к женщине, из-за которой все началось:

– Вы все, вбейте это в свои пустые головы: больные, которые сослали нас сюда, настолько переполнены ненавистью, что им все равно, на кого ее выплескивать. Если бы не другая национальность, другая религия или еще что, они придумали бы новые критерии. Сейчас они изрыгают это на нас. В следующий раз это будут нищие, потом…

– Я хочу домой! – заныла несчастная женщина и снова зарыдала.

– А я хочу убить каждую тварь в этой дыре голыми руками, – вспыхнула Балка. У нее были большие руки, с обеденную тарелку каждая. – Но лучшее, что мы можем сделать, – это жить. Ты слушаешь меня? Единственный способ победить Их – это не умереть. Так что заткнись и думай о том, как тебе выжить, несчастная корова. И дай нам поспать.

Я постепенно начинала забывать о том, что где-то существует другой мир, в котором люди ездят на поездах не в лагерь за колючей проволокой, а в города с красивыми магазинами или к морю. Где можно ходить в приличной одежде и спать в своей кровати, ужинать со своей семьей. Жить нормальной жизнью.

Роза говорила, что книги – это жизнь. Но я знала кое-что получше. Работа – это жизнь. И что бы ни приказывала мне сделать Марта, я всегда отвечала: «Я могу это сделать».

Каким бы сжатым ни был срок или какой бы привередливой ни была заказчица, я никогда не подводила Марту. За это я стала получать лучшие заказы. И время от времени лишний кусок хлеба или несколько сигарет. А иногда даже скупую похвалу: «Хорошая работа».

Я многому училась – иногда просто глядя на то, что делают другие портнихи, иногда помогая им шить. Кстати, все они оказались намного дружелюбнее, чем мне показалось вначале. Охотно делились со мной секретами мастерства.

Со временем я узнала их истории. Реальные истории их жизни до Биркенау.

Франсин, например, работала на большом заводе, и привычка к тяжелому физическому труду чувствовалась в ней до сих пор. Для Франсин было одно удовольствие сидеть в тихой мастерской и шить разные вещи каждую неделю. Вот только отсутствие туалетной бумаги в местной уборной Франсин очень огорчало, и она постоянно клянчила у меня бумажные обрезки.

Шона была когда-то одной из лучших мастериц в салоне одежды для новобрачных и рассказывала нам всевозможные истории о привередливых невестах и их чудовищных мамашах. «Угодить обеим сразу просто немыслимо, – жаловалась Шона. – Угодишь невесте – мамаша от злости готова лопнуть, угодишь мамаше – невеста беситься начинает».

Я заметила, что Шона часто прикасается к тому месту на своем безымянном пальце, где было обручальное кольцо. Они забрали все драгоценности, когда мы приехали. У меня был только маленький золотой кулон, который подарил мне дедушка на мой последний день рождения. Там были выгравированы мое имя и дата рождения. Интересно, увижу ли я его когда-нибудь снова?

– Ты сама себе шила свадебное платье? – спросила я у Шоны.

– Сама, – улыбнулась Шона. – Оно было повседневным, из золотистого, как карамель, крепа. А когда забеременела и у меня вырос живот, я это платье распорола и сделала из него ползунки для малыша.

Она была готова заплакать.

К середине лета у меня одной была своя швейная машина, на которой разрешалось работать только мне. Мне даже доверили булавки! А когда Марта была занята в примерочной, я становилась вместо нее старшей в мастерской. И остальные портнихи должны были мне подчиняться. Я сделала так, чтобы Розу перевели на вышивание, и теперь ей больше не приходилось целыми днями прибираться и гладить. Правда, Роза не оценила это повышение.

– Ну же, – сказала я ей. – Мы с тобой теперь почти элита. Ты лучшая вышивальщица в нашей мастерской, поэтому заслужила повышение. Кстати, те одуванчики, которые ты вчера вышила на ночной рубашке, замечательные!

– Мне нравятся, – кивнула Роза. – Если не считать того случая, когда меня отправили рвать одуванчики и крапиву для супа. Я обожгла все ладони, они огнем горели. На лугу возле нашего замка их было много. Еще лютики. Знаешь этот фокус, когда нужно подержать лютик под подбородком, чтобы узнать, любит человек масло или нет?

– Что? Нет. Зачем держать под подбородком какие-то лютики? Все любят масло. Бабушка делает пудинг из хлеба и масла. Со свежим молоком, с… Стоп, все. Не отвлекай меня. Карла просила вышить ромашки на воротнике новой летней блузки. Если удачно получится, она даст мне сигарет. На них я куплю тебе пару приличной обуви вместо этого безобразия.

Роза посмотрела вниз, на атласную туфельку и тяжелый рабочий башмак.

– А я уже к ним привыкла, – сказала она. – Туфелька позволяет мне чувствовать себя элегантной леди, а башмак напоминает мне о том, что нужно, не останавливаясь, шагать вперед. Кстати, есть одна история…

– Как у тебя получается все превращать в истории?

– А как у тебя получается брать от надзирательницы подарки?

– Она заказчица. – Я поправила ее, но сама смутилась. Все же на примерки Карла обычно приходила в мундире и с хлыстом. Иногда приводила с собой Пиппу. Привязывала ее поводок к ножке кресла, и Пиппа лежала там, настороженно следя за каждым моим движением своими желтыми глазами и скаля зубы. Лагерные собаки были натренированы набрасываться на полосатых.

– Прекрати, Роза! Не нужно так на меня смотреть. Карла неплохо к нам относится, правда, на свой, довольно глупый лад. Ну, знаешь, как хавронья, которая нечаянно может своих поросят раздавить, когда в грязи валяется.

Роза улыбнулась и взяла меня под руку. Этот разговор мы вели, стоя в очереди за кружкой темной водицы, которая называлась вечерним кофе.

– Скажи, ты всех людей с животными сравниваешь? – спросила Роза. – Я гляжу, у тебя уже целый зоопарк собрался. Карла – свинья, Франсин лягушка, Шона жираф, Марта акула.

– Только не говори им, что я так их называю.

– Конечно, не скажу! Ну а я? Каким зверьком ты меня видишь?

– Не важно.

– Каким?

– Белкой.

– Белкой?! – взвизгнула Роза. – Вот какой ты меня видишь? Капризной и пугливой?

– Белки очень милые! У них красивые пушистые хвосты. И они забавно склоняют голову набок, когда смотрят на тебя. Мне нравятся белки. Кем бы тебе хотелось быть? Лебедем, наверное? Под стать графине, которая живет во дворце, где к завтраку подают яйца всмятку на золотых подставочках. Угадала?

– Лебедь, между прочим, и очень сильно клюнуть может, – рассмеялась Роза и «клюнула» меня в бок своим локтем.

Я вскрикнула и захохотала:

– Прекрати, дуреха! Щекотно же!

Невероятно, но на какое-то мгновение я вдруг почувствовала себя счастливой. А ведь мне следовало бы думать совершенно о других вещах – о том, как в мастерской укрепить свое положение и вернуться домой.

Стоявшие в очереди за коричневой бурдой женщины смотрели на нас, как на сумасшедших. Мы с Розой перестали смеяться. Поняли, как дико здесь это выглядит.

– А что за зверь ты? – спросила меня Роза.

– Мм… не знаю. Никакой. Или глупый какой-нибудь. А, ерунда!

А в голове у меня тем временем мелькало: «Змея? Пиранья? Паук? Скорпион?» – и ничего более приличного.

– Зато я, кажется, знаю, что ты за зверь, – сказала Роза и взглянула на меня, по-беличьи склонив набок голову.

Что за зверь, спрашивать я не стала.

День за днем шитье, шитье, шитье. Ночные разговоры, а потом спать и видеть сны.

Сны о доме. О накрытом к завтраку столе с чистой льняной скатертью. Свежий тост, густо намазанный чудесным желтым маслом. Яйца с ярко-оранжевыми желтками. Горячий чай из чайника в желтый горошек.

Но я всегда просыпалась раньше, чем успевала съесть что-нибудь.

Посыльная прибежала в наш первый блок после вечерней проверки. Эта маленькая юная девушка в полосатой робе была похожа на птицу. На скворца, возможно. Она переговорила с Балкой. Балка выкрикнула мой номер. Я спустилась вниз со своей верхней полки, стараясь сдержать страх. Такой вызов не сулил ничего хорошего.

– До скорого, – спокойно попрощалась со мной Роза с таким видом, словно я собралась в лавку за бутылкой молока.

Я вышла из барака вместе со Скворцом, и мы пошли, точнее, побежали вперед. Сначала по главной улице, вдоль протянувшихся с обеих сторон бараков. Затем через мощеный двор к большому каменному строению с застекленными окнами, за которыми виднелись полоски ткани – неужели занавески?

Возле входной двери мы остановились, и Скворец показала мне, приложив к губам палец: «Первой иди».

«Сама иди», – беззвучно ответила я.

Скворец вздохнула и толкнула дверь. Я на секунду задержалась на пороге, хотя никакого выбора у меня, разумеется, не было. Если честно, я в этот момент едва не описалась (что было бы достижением, потому что я все лето так сильно потела, что на поход в туалет у меня в организме воды уже не хватало).

Внутри коридор с рядом закрытых дверей. И запах лимонного дезинфектора. И гомон голосов. Возле одной из дверей – пара сапог. Скворец вела меня дальше по коридору.

Она постучала в дверь, на которой не было ни таблички, ни номера, и исчезла. Исчезла так быстро, словно в самом деле была юркой маленькой птичкой. Сердце колотилось в груди.

Дверь открылась.

– Не стой на пороге, заходи быстрее и закрой за собой дверь. Вытри обувь. Садись. Ну, что скажешь? Не дворец, конечно, но жить можно.

Я была в общежитии для надзирательниц. В комнате Карлы.

Карла очень свежо выглядела в сшитом мной желтом сарафане. Она встала в балетную позу, демонстрируя мне свои туфельки, и спросила:

– Симпатичные туфли, правда? Одна из наших девочек приглядела их в универмаге, и я сразу поняла, что они то, что мне надо. К счастью, и размер как раз мой оказался.

Одна из девочек – это другая надзирательница.

Карла нервно рассмеялась:

– Ты не волнуйся, все в порядке. Тебе ничто здесь не угрожает, если мы будем разговаривать вполголоса и последим за тем, чтобы тебя никто не увидел. Садись в кресло, если хочешь, только сначала дай я подушку с него сниму. Или на мою кровать. Вот на эту, та кровать Гражины. Она сейчас на службе. Ты наверняка знаешь ее, волосы курчавые, как у пугала. Это оттого, что она слишком много в бассейне плавает. Я говорила ей, что так она станет слишком мускулистой, но она не слушает.

Я помнила Гражину. Видела ее в действии. Гражина всегда ходила с изрядно потертой от постоянного употребления деревянной дубинкой. Я, конечно, не стала говорить Карле, но у нее и прозвище было Костолом в честь кровожадного великана-людоеда из одной истории, которую нам рассказывала Роза.

Карла села на кровать, и под ее весом скрипнули пружины. Я опустилась в кресло.

– Оно должно тебе понравиться, – сказала Карла, поглаживая рукой лоскутное, в коричневых и бежевых тонах, покрывало на кровати. – Оно сшито из обрезков ткани, оставшихся от платьев, и все они разные.

Оно напоминало мешанину из нелюбимых дедушкиных галстуков, которые он никогда не надевал. На кровати у бабушки тоже лоскутное покрывало, но намного красивее, чем у Карлы, с веселенькими цветочками и полосками. То покрывало можно назвать своеобразной хроникой нашей жизни. «Ты помнишь платье из этой ткани? Оно было на мне, когда мы отправились к реке на пикник и ели кремовый торт с посыпкой из мускатного ореха? – могла, например, сказать мне бабушка. Или: А помнишь, откуда этот лоскуток? От старого дедушкиного пиджака, в котором он ходил на работу. Он еще пуговицы на нем всегда не на те петли застегивал. А помнишь?.. А помнишь?..»

Карла наклонилась вперед, и пружины снова заскрипели. Теперь я могла рассмотреть даже маленькие катышки пудры на ее щеках.

– Что с тобой? Ты в порядке?

Я кивнула, а затем чуть не свалилась с кресла, когда Карла вдруг сунула мне под нос свой кулак.

– Вот понюхай! Эти духи называются «Синий вечер». Вот флакон от них, посмотри. – Она упруго вскочила, подбежала к комоду, заваленному открытками и фотографиями, и взяла с него граненый флакон синего стекла с блестящей металлической пробкой. – Я где-то читала, что сейчас придумали новый самый модный способ душиться. Нужно распылить духи в воздухе, а затем пройти сквозь это облако. Давай, протяни руку, попробуй!

Я осторожно протянула вперед свою руку.

– Боже, какая ты худая! – воскликнула Карла. – Мне нужно будет сесть на диету, а то я слишком округлилась.

На мою кожу упали холодные капли «Синего вечера». Они пахли изысканными нарядами и мягкими меховыми накидками. Холодным шампанским в подернутых инеем бокалах. Высокими каблуками и сверкающими шелками. А потом на смену первому, довольно резкому запаху пришел более тонкий аромат, послевкусие. Оно напомнило мне медленно опускающиеся в воздухе цветочные лепестки, а еще сказочное место, которое Роза в своих историях называла прекрасным и сияющим Городом Света. После войны мы вдвоем – я и Роза – каждый день будем пользоваться духами, чтобы отбить въевшийся в нас вонючий запах Биркенау. Только душиться мы будем какими-нибудь другими духами, а не «Синим вечером». Его запах в тесной комнатке Карлы был таким густым, таким плотным, что его хотелось вытошнить так, как кошки выплевывают застрявший у них в горле комочек шерсти.

– Ну… ты еще не догадалась? – требовательно спросила Карла.

Догадалась о чем?

Она вышла на середину комнаты, покрутилась пару раз на месте, а затем восторженно защебетала:

– Сегодня же мой день рождения! Я даже прическу специально для этого сделала. Кстати, парикмахерский салон здесь просто отменный! Мне сегодня исполнилось девятнадцать, я теперь почти женщина средних лет. Вот смотри, я получила ко дню рождения открытки – эта от папы с мамой и моего младшего брата Пауля, эта от моего старого учителя физкультуры – ух, смотри, какой дракон! – а эта от Франка, парня из нашей деревни. Правда, я люблю его совсем не так сильно, как он меня. А вот эта открытка от тетушки Ферн и дядюшки О́са, у них ферма недалеко от нашей. Они мне еще торт прислали. Хочешь кусочек? Я хочу. Ты шоколад любишь? Этот торт весь шоколадный – и бисквит шоколадный, и кремовая шоколадная начинка внутри, и даже сверху глазурь тоже шоколадная. Между прочим, у меня и свечки есть.

Карла достала маленькие свечки, воткнула их в торт, зажгла, затем сложила трубочкой свои накрашенные красной помадой губы и задула огоньки.

– Ну вот! Я желание загадала!

«Молодец!» – подумала я. У меня тоже было несколько заветных желаний. Я хотела вернуться домой. Хотела стать самым знаменитым в мире дизайнером модной одежды. Но больше всего мне сейчас хотелось, чтобы Карла прекратила болтать, взяла нож и разрезала торт.

Это мое последнее желание исполнилось на удивление быстро, и Карла протянула мне тарелку с большим коричневым куском торта, из которого сочился крем.

– Это ничего, если мы будем есть торт пальцами? – спросила она. – Мы с тобой только вдвоем, и поэтому не пойдем вилочки для торта искать, правда? Ха-ха.

Я откусила маленький кусочек. Сахар! Потрясающе! Восхитительно!

– Я и другие подарки получила, – заметила Карла с полным ртом. – Не смущайся, не смущайся. Я и не ожидала, что ты мне что-нибудь подаришь. Так вот, я получила новый набор – гребень и щетку для волос от папы и мамы. Я говорила им, что этого добра у нас в универмаге тонны, но они все-таки прислали его мне. Да, и еще одну вещь, я знаю, что она тебе понравится. Угадай, что именно? «Мир моды»! Все выпуски за последние три месяца плюс бумажные выкройки для летнего пляжного костюма и купальника, и еще всякая всячина…

Карла разложила журналы на кровати и принялась листать страницу за страницей, комментируя наряды со своим тяжелым деревенским акцентом:

«Божественно… Боже, ужас какой!.. О, вот это мне нравится… Разве можно показаться в таком на людях, если ты еще в своем уме?..»

Меня начинало слегка мутить. Сахар… духи… надоедливый голос Карлы. Нужно держаться. Нельзя испортить это лоскутное покрывало.

– Вот это ты могла бы для меня сшить, – указала Карла своим липким пальцем на одну из картинок в журнале. – Как ты думаешь, это не слишком броско? Слишком вызывающе? Я думаю, что, поскольку скоро осень, это очень хорошо будет смотреться с маленькой вязаной кофточкой, которую я видела в универмаге. Знаешь, я и не подозревала, что ваш народ умеет так хорошо шить. Кстати, после войны я открою салон модной одежды. Буду придумывать фасоны платьев, а ты будешь их шить.

Я едва не подавилась от такого предложения, а Карла плавно, без пауз, перетекла к новому своему монологу, взяв на этот раз фотографию с комода:

– Вот взгляни, это я и Руди, один из псов с нашей фермы. Красавец, правда? К сожалению, я не могла взять его с собой. Но это ничего, теперь у меня есть Пиппа. Собака – лучший друг девушки, верно? А здесь мы с Руди на поле возле нашей фермы. Видишь, оно все желтое до самого горизонта от лютиков и ромашек. Скажи, ты когда-нибудь гадала на ромашках? Ну, это когда отрываешь лепесток за лепестком и «любит – не любит…».

Она была так близко ко мне, что я видела крошечные комочки туши на ее ресницах. Почему-то мне вспомнилась Пиппа, которая наверняка предпочитает обрывать не лепестки с ромашек, а головы с плеч.

Я поставила свою пустую тарелку на стол, и, заметив это, Карла сказала:

– Ты что, уже уходишь? Так скоро? Вот возьми, я положила кусок торта тебе с собой. Я одна весь его съесть могу, меня не остановишь. Пусть в платье потом влезать не буду, но съем, и с другими девочками не поделюсь. Они ведь мне даже не подруги, даже Гражина. У них нет вкуса, и за модой они не следят – о чем с ними разговаривать? Ну, ты меня понимаешь. Я знаю, что понимаешь…

Я подошла к двери.

– Да, поторопись, пока тебя никто не увидел, – заволновалась вдруг Карла. – Давай!

За весь этот вечер сама я так и не сказала ни слова.

Вернувшись в барак, я залезла на свои нары, примостилась рядом с Розой, развернула салфетку с куском торта, и мы с ней вдвоем уставились на это чудо.

– Не верится, что этот торт и Биркенау могут существовать в одно время и в одном месте. Невероятно! – сказала Роза.

– Да, это безумие, – согласилась я. – Что заставило Карлу позвать меня на свой день рождения? Это такая шутка? Она угостила меня тортом!

– Она пытается подружиться с тобой. Это, конечно, нарушение с ее стороны, но она, судя по всему, ужасно одинока.

– Одинока? Ты не слышала, как она распиналась о своих подарках и о том, что может достать в универмаге все, что только пожелает, и как остальные надзирательницы не понимают ее.

– Именно. Ей одиноко.

– Ну пожалей ее еще! Главное, что она угостила нас тортом. Давай разделим. Только не на всех в бараке, – поспешно уточнила я, помня о ненормальной, граничащей с безумием, щедрости Розы.

Роза потрогала торт, затем лизнула свой палец кончиком языка и прошептала, прикрыв глаза:

– Ах, как же я соскучилась по сладкому!

Я завороженно наблюдала за тем, как Роза пробует торт. Она улыбнулась, открыла глаза и откусила кусочек от краешка торта.

На нижней губе Розы осталось пятнышко шоколадного крема, и мне очень захотелось слизнуть его.

От такой роскоши, как торт, мы давно отвыкли, и вскоре наши желудки напомнили нам об этом, их скрутило. Но это того стоило.

На следующий день я выстирала салфетку из-под торта под краном в нашей мастерской, а Роза тщательно выгладила ее. Вечером, спеша на проверку, я заметила Карлу и хотела вернуть ей салфетку. Подошла достаточно близко к ней, чтобы заговорить, но тут на меня залаяла Пиппа, а сама Карла прошла мимо меня, как мимо пустого места, – голова поднята, рука помахивает зажатым в ней хлыстом. Я для Карлы вновь превратилась в безликую, полосатую, слишком незначительную, чтобы замечать.

Спустя несколько дней Марта вышла на середину мастерской и захлопала в ладоши, чтобы привлечь к себе наше внимание. Если она оторвала нас от работы, значит, случилось на самом деле что-то очень важное.

Я взглянула на Розу. Она улыбнулась, стоя за гладильной доской, на которой осторожно отпаривала полосу вышитого муслина. Я улыбнулась ей в ответ. Тут Роза сделала страшное лицо, мимикой показывая, что прожгла вышивку. Я широко раскрыла глаза от ужаса, а Роза снова улыбнулась. Шутка.

– Важное объявление! – громко сказала Марта. – Я только что встречалась с женой коменданта нашего лагеря. Лично. В ее доме.

По мастерской поползли удивленные шепотки. Комендант со своей семьей жил на вилле неподалеку от лагеря, но за его пределами. Иногда к нему в дом посылали на работу полосатых, и попасть на такое легкое задание считалось среди заключенных большой удачей.

Марта немного помолчала, наслаждаясь тем, что мы сгораем от любопытства.

– Как вам известно, Мадам любит отбирать лучшие платья, которые поступают в Биркенау, – продолжила она. – Наша задача подгонять и улучшать их для ее гардероба. Но вскоре, как я поняла, Биркенау должен посетить с инспекцией какое-то очень высокопоставленное лицо. Специально к его приезду Мадам хочет сшить новое платье. Ни одно из тех платьев, что я показала Мадам, ей не понравилось, поэтому она приказала сшить для нее наряд в нашей мастерской. Это должно быть вечернее платье, подходящее для женщины ее положения…

Дальше я уже ничего не слышала. Я уже мысленно набрасывала это платье – летнее, вечернее… достаточно скромное, не легкомысленное. Мадам – женщина немолодая, к тому же мать. Желтый ей подойдет. Зрелый желтый. Это будет атласное свободное платье цвета старого золота или соломы…

– Элла!

– Простите? – моргнула я. – Да?

– Ты что, меня не слышишь? – нахмурилась Марта. – Я сказала, чтобы ты забрала у Франсин тот желтый пижамный комплект, чтобы освободить ее для работы над вечерним платьем Мадам.

– Еще чего! – взорвалась я. – Я собираюсь сшить это платье! Франсин очень хорошая портниха, когда вам нужно сшить что-нибудь простенькое и повседневное, но… не обижайся, Франсин…