Текст книги "Портнихи Освенцима. Правдивая история женщин, которые шили, чтобы выжить"

Люси Эдлингтон
Портнихи Освенцима: правдивая история женщин, которые шили, чтобы выжить

© Lucy Adlington 2021

© Оформление, ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Посвящается портнихам и их семьям

Вступление

– Трудно в это поверить, да?

Это едва ли не первое, что мне сказала миссис Когут после того, как ее гостеприимная и дружелюбная семья радушно приняла меня в ее доме. Вот она – низенькая, смышленая женщина в свободных брюках, блузке и бусах. У нее седые короткостриженые волосы и розовая помада. Ради нее я облетела половину земного шара – с севера Англии в скромный дом в холмистой местности неподалеку от Сан-Франциско, штат Калифорния.

Мы пожимаем руки. В этот момент история становится чем-то реальным, осязаемым – это больше не архивы, стопки книг, ткани и дизайны платьев, на которые я обычно полагаюсь при написании работ или создании презентаций. Я знакомлюсь с женщиной, которой удалось выжить в месте, ставшем синонимом ужаса.

Миссис Когут садится за покрытый кружевной скатертью стол и предлагает мне домашний яблочный штрудель. Во время наших бесед она сидит на фоне книг вперемешку с букетами цветов, красивой вышивкой, семейными фотографиями и разноцветной керамической посудой. Первое интервью мы начинаем расслабленно, рассматривая журналы по пошиву одежды 1940-х годов, которые я принесла ей показать, затем изучаем стильное красное платье военных годов из моей собственной коллекции.

– Качественная работа, – говорит она, пробегая пальцами по декоративным фрагментам платья. – Очень элегантно.

Удивительно, как стремление красиво одеваться может объединять людей разных поколений, жителей разных континентов. За нашей любовью к стилю и мастерству пошива одежды стоит нечто куда более серьезное: много лет назад миссис Когут обращалась с тканью и одеждой в совершенно другом контексте. Она – последняя оставшаяся в живых портниха модного ателье в концлагере Освенцим.

Модное ателье в Освенциме? Само словосочетание звучит ненормально. Я была поражена, когда впервые увидела упоминание так называемого «Верхнего ателье», изучая связи Третьего рейха и модной индустрии для написания книги о международной торговле текстилем в военные годы. Очевидно, что нацисты осознавали, как важна одежда, и понимали, как использовать ее в качестве отражения статуса. Об этом свидетельствует привлечение ставшей узнаваемой формы на массовых публичных собраниях. Униформа – классический пример использования одежды для поддержания групповой идентичности и гордости, вызываемой принадлежностью к группе. Нацистская экономика и расовая политика были направлены на получение выгоды от модной индустрии, а награбленные средства использовали для финансирования вооруженных сил. Магда Геббельс, жена коварного министра пропаганды Гитлера, славилась своей элегантностью и была совершенно не против ношения сделанной евреями одежды, несмотря на то что евреям пытались ограничить доступ к мануфактуре. Эмми Геринг, жена рейхсмаршала Германа Геринга, расхаживала в краденых вещах, хотя утверждала, что не знает, откуда берется ее одежда. Ева Браун, любовница Гитлера, обожала моду настолько, что ее свадебное платье доставляли к невесте через горящий Берлин.(Кстати, за несколько дней до их с Гитлером самоубийства и капитуляции Германии.) На свадьбу Ева также надела туфли от Ferragamo{1}1
  Nazi Chic, Irene Guenther.


[Закрыть].

И все же – модное ателье в Освенциме? Эта мастерская заключала в себе так называемые ценности Третьего рейха: качество привилегии и потворства своим желаниям в связке с мародерством, унижением и массовыми убийствами.

Ателье в Освенциме открыла Хедвига Хёсс – жена коменданта лагеря. И если само наличие модного ателье в лагере смерти не показалось вам достаточно гротескным, вы все поймете, когда узнаете, кто там работал: почти все швеи были еврейками. Их привезли туда нацисты, и в конце всех ждало уничтожение, согласно «окончательному решению». К ним присоединились нееврейки – коммунистки из оккупированной Франции, которых тоже ждала смерть за сопротивление нацистам.

Эта группа стойких порабощенных женщин моделировала, сшивала и вышивала платья фрау Хёсс и других эсэсовских жен – они создавали прекрасную одежду для тех, кто их даже за людей не считал; для жен тех, кто посвятил себя уничтожению евреев и политических противников нацистского режима. Для портних в Освенциме шитье стало надеждой на спасение от газовых камер и печей.

Портнихи, создавая прочные связи, основанные на дружбе и верности, таким образом противились попыткам нацистов унизить их и лишить их человечности. Под шум швейных машинок эти женщины составляли планы сопротивления и даже побега. В этой книге – их история. Перед вами не художественное изложение событий, все происшествия и диалоги полностью основаны на показаниях, документах, материальных доказательствах и воспоминаниях, пересказанных членам семьи или мне лично, и подтверждены архивными документами.

Узнав о существовании ателье, я взялась за подробное исследование этого вопроса, вооруженная лишь базовой информацией и списком имен: Ирена, Рене, Браха, Катька, Гуня, Мими, Манси, Марта, Ольга, Алида, Марилу, Лулу, Баба, Боришка. Я уже почти отчаялась найти другую информацию, не говоря уже о полных биографиях портних, как вдруг мой роман для подростков, действие которого происходит в вымышленной версии этого ателье, привлек внимание нескольких семей в Европе, Израиле и Северной Америке. Начали приходить электронные письма:

«Моя тетя была портнихой в Освенциме».

«Моя мама была портнихой в Освенциме».

«Моя бабушка возглавляла ателье в Освенциме».

Внезапно у меня появилась связь с семьями настоящих портних из Освенцима. Знакомство с их историями одновременно шокировало и вдохновило меня.

Поразительно, но одна из портних оказалась все еще жива и более чем открыта к общению – это уникальный свидетель, некогда находившейся в месте, отразившем всю жестокость нацистского режима. Миссис Когут, которой на момент нашей встречи было 98 лет, принимается рассказывать, прежде чем я успеваю задать первый вопрос. У нее невероятный диапазон воспоминаний: от гор конфет и орехов, подаренных в еврейский праздник Суккот, до эсэсовца, лопатой ломающего шею ее однокласснице в Освенциме – просто за то, что она заговорила во время работы.

Миссис Когут показала мне фотографии себя в молодости. До войны она – подросток в опрятном вязаном свитере с цветком магнолии в руках. На послевоенном фото она в шикарном плаще в знаменитом стиле New Look Кристиана Диора. По фотографиям ни за что не догадаешься, какие ужасы перетерпела эта женщина в годы войны.

Нет ни одной фотографии из тысячи страшных дней, проведенных в Освенциме. Миссис Когут рассказывает, что каждый день она могла бы умереть тысячу раз. Она переходит от одного воспоминания к другому, перебирая пальцами кайму штанов, делая острые и прямые складки – выражение эмоций, обычно тщательно скрываемых. Английский – ее пятый язык, она выучила его за долгие годы, проведенные в США. Она с легкостью переходит с одного языка на другой, я изо всех сил стараюсь не отставать. У меня наготове ручка, тетрадь и длинный список вопросов. Миссис Когут тыкает в меня пальцем, пока я вожусь с записью видео на телефоне.

– А ты слушай! – приказывает она.

Я слушаю.

1. Одна из немногих

«Два года спустя я вошла в административное здание Освенцима, где раньше работала швеей и делала одежду для эсэсовских семей. Я работала по 10–12 часов в день. Я – одна из немногих, переживших ад Освенцима».

Ольга Ковач{2}2
  Ольга Кованова, урожд. Ковачкова (Ковач), напечатанные воспоминания, адресованные доктору Лор Шелли. Архив Лор Шелли, Тауберская библиотека Холокоста.


[Закрыть].

Обыкновенный день.

В свете из двух окон несколько женщин с белыми платками на головах сидели, склонившись над длинными деревянными столами, обложенными тканью, и работали, стежок за стежком. Они находились в подвале. Небо за окнами не символизировало свободу. Для женщин это было убежище.

Их окружали все атрибуты процветающего модного ателье. На столах – скрученные сантиметры, ножницы, катушки ниток. Рядом – стопки рулонов всевозможных тканей. Повсюду разбросаны модные журналы и жесткая бумага для выкройки. Рядом с основным рабочим местом находилась закрытая примерочная для клиентов – все под эгидой умной, талантливой Марты, которая до недавнего времени сама содержала успешный салон в Братиславе. Помогала Марте Боришка.

Швеи работали отнюдь не в тишине. На множестве языков – словацком, немецком, венгерском, французском, польском – они говорили о работе, родных домах, семьях… иногда даже шутили. В конце концов, почти все они были молоды – девушки чуть младше или старше двадцати. Самой младшей было четырнадцать. Все звали ее Курочкой, потому что она всегда прыгала по салону, поднося кому-то булавки или заметая обрезанные нити.

Подруги работали вместе. Были Ирена, Браха и Рене, все из Братиславы, и сестра Брахи Катька, она шила утепленные шерстяные пальто для клиентов, даже когда у нее самой от холода едва двигались пальцы. Баба и Лулу – еще две швеи, близкие подруги, одна серьезная, другая любила пошутить. Гуня, женщина тридцати с чем-то лет, была для всех и подругой, и неким подобием матери, и вообще сильной женщиной. Ольга, почти ровесница Гуни, казалась девушкам помладше старухой.

Все они были еврейками.

Вместе с ними работали две французские коммунистки, мастерица по изготовлению корсетов Алида и участница сопротивления Марилу. Их арестовали и депортировали за сопротивление нацистской оккупации в их родной стране.

Всего работало 25 женщин. Когда одну из них снимали с работы и больше она не появлялась, Марта быстро находила ей замену. Она хотела, чтобы как можно больше женщин-заключенных обрели надежду на спасение. В этой комнате их звали по именам. За ее пределами у них имен не было, только номера.

Работы портнихам всегда хватало. Огромная черная книга заказов была настолько заполнена, что очередь расписывалась на полгода вперед, и высокопоставленные лица в Берлине не были исключением. В приоритете стояли местные клиенты, в частности женщина, учредившая салон, – Хедвига Хёсс. Жена коменданта Освенцима.

Однажды из подвального ателье раздался крик ужаса и ощутился запах паленой ткани. Катастрофа. Одна из портних разглаживала платье, но утюг оказался слишком горячим и прожег ткань. След был прямо спереди, спрятать его было невозможно. Клиентка должна была прийти на примерку на следующий день. Провинившаяся портниха сходила с ума от страха, плакала:

– Что же нам делать, что же нам делать?

Другие прекратили работу, проникшись ее паникой. Вопрос стоял не просто в испорченном платье. Клиентами модного салона были жены высокопоставленных лиц в эсэсовском гарнизоне Освенцима. Жены мужчин, известных жестокими избиениями, пытками и массовыми убийствами. Мужчин, которым была подвластна жизнь каждой женщины в комнате.

Марта, главная, спокойно осмотрела повреждения.

– Знаешь, что мы сделаем? Уберем отсюда этот слой и вставим новую ткань. Только быстро…

Все принялись за дело.

На следующий день жена эсэсовца пришла на примерку в салон. Она надела платье и с удивлением осмотрела себя в зеркале.

– Что-то я не помню, чтобы дизайн был таким.

– Конечно, так и было, – ответила Марта весьма убедительно. – Ну, разве не красота? Это новый стиль…{3}3
  Интервью автора с Брахой Когут, ноябрь 2019 года.


[Закрыть]

Катастрофы удалось избежать. На этот раз.

Портнихи вернулись к работе, стежок за стежком. Они знали, что проживут еще день в Освенциме.

Лица, ответственные за создание ателье в Освенциме, также были в ответе за болезненные перемены в жизни женщин, которым предстояло там работать. Двадцатью годами ранее, когда портнихи были еще детьми, если не младенцами, они и представить не могли, что скоро наступит будущее, в котором будет бушевать индустриализированный геноцид, а в его эпицентре – создаваться одежда от-кутюр.

В детстве наш маленький мир состоит из деталей и ощущений. Например, как шерсть щекочет кожу, как замерзшие пальцы пытаются застегнуть непослушную пуговицу, как интересно из дыры в штанине на коленке вытягивается нить. Сначала наш мир ограничен стенами родительского дома, затем он расширяется – до соседских улиц, полей, лесов, городских пейзажей. Предсказать, что случится в будущем, невозможно. Со временем от прошедших лет остаются лишь обрывки воспоминаний.

Ирена Рейхенберг родилась 23 апреля 1922 года в Братиславе, красивом чехословацком городе на побережье Дуная, всего в часе езды от Вены. За три года до ее рождения провели перепись, показавшую, что население города в основном состоит из немцев, словаков и венгров. С 1918 года существовало новое Чехословацкое государство, но еврейское сообщество, составляющее почти 15 тысяч, было сосредоточено в одном квартале города, в нескольких минутах ходьбы от северного берега Дуная.

Центром еврейского квартала была Юденгассе. Иначе – «Еврейская улица». До 1840 года евреи были сегрегированы от остального города на одну покатую улицу в Братиславе, которая была частью местного замка. Ворота на обоих концах по ночам запирались и охранялись муниципальными надзирателями, что создавало в гетто дорогу и наглядно показывало – евреи отделены от остальных жителей Братиславы.

В последующие десятилетия антисемитские законы ослабли, что позволило наиболее состоятельным еврейским семьям переехать с этой улицы в центр города. Некогда гордые барочные здания Еврейской улицы разделили на тесно набитые многоквартирные дома для больших семей. Несмотря на то, что район считался довольно дешевым, мощеные улицы всегда были чистыми, а в магазинах всегда хватало покупателей. Там жило дружное и тесное сообщество, где все друг друга знали. Все знали, кто и чем занимается. Местные жители чувствовали себя по-настоящему дома.

«Это был самый счастливый период моей жизни. Я там родилась, я там выросла, я там была с семьей», – Ирена Рейхенберг{4}4
  Интервью Ирены Канка. Фонд Шоа, перевод выполнен сыном Ирены, Павлом Канкой. Музей еврейской культуры (часть Словацкого национального музея) теперь находится по адресу Еврейская улица, дом 17, напротив старого дома Ирены. Там располагается постоянная выставка иудаики, цель которой – сохранить память о еврейском квартале, некогда полном жизни.


[Закрыть].

Детям на Еврейской улице жилось хорошо, они бегали друг к другу в гости, играми не давали людям прохода на дорогах и тротуарах. Ирена жила в угловом доме под номером 18, на втором этаже. В семье Рейхенбергов было восемь детей. Как всегда происходит в больших семьях, у братьев и сестер формировались особые отношения, в частности некая отдаленность между самым старшим и самым младшим. Один из братьев Ирены, Армин, работал в магазине сладостей. Со временем он переехал в Палестину, тогда находившуюся под британским мандатом, и травма Холокоста не коснулась его напрямую. Ее другой брат, Лаци Рейхенберг, работал в еврейской оптовой компании по продаже ткани. Он женился на молодой словачке по имени Турулка Фукс.

Никто в семье Ирены не думал о войне. Надеялись, что ужасы прекратились с перемирием 1918 года и образованием нового государства, Чехословакии, где евреи считались гражданами. Сама Ирена была слишком юной, чтобы оценить мир за пределами еврейского квартала. Ей, как и большинству девочек в то время, предстояло обучиться выполнять работу по дому и запланировать брак по примеру старших сестер. За Катариной, или Кете, как все ее звали, ухаживал красивый молодой человек по имени Лео Кон; Иоланда – Йолли – вышла замуж за электрика Белу Гроттера в 1937 году. Следующей замуж вышла Фрида и стала Фридой Федервайс, и с родителями остались только Ирена, Эдит и Грете{5}5
  Кете Кон, урожд. Рейхенберг, родилась 18 июля 1917 года; Фрида родилась 18 мая 1913 года и вышла замуж за Золтана Федервайса; Эдит родилась 24 мая 1924 года.


[Закрыть].

Содержание огромной семьи лежало на плечах отца Ирены, Шмуэля Рейхенберга. Шмуэль был сапожником, одним из многочисленных мастеров на Еврейской улице. О мастерстве и бедности сапожников ходили легенды еще с древних времен. Была какая-то магия в работе Шмуэля: как он вырезал куски кожи и придавал им нужную форму с помощью деревянной колодки, зашивал швы нитями, смазанными воском, заботливо забивал каждый гвоздик, склонялся над работой с раннего утра до позднего вечера, и все это без помощи техники. Денег было мало, продажи не всегда удавались. Для многих жителей Еврейской улицы новые ботинки (или даже починка старых) были непозволительной роскошью. В тяжкие межвоенные годы многие бедные люди либо стали босяками, либо с помощью ткани привязывали к стопам поломанную обувь.

Если отец Ирены был главным добытчиком, то ее мать, Цвия (Цецилия), держала на себе все домашние дела. Ее рабочий день выходил длиннее, чем у мужа. Работа по дому была изнурительной, безо всякой техники и прислуги, помогали только дочери. Цвия ждала ребенка каждые два года, и с каждыми родами в семье появлялся еще один голодный рот, не говоря уже о дополнительной стирке и уборке. Несмотря на то, что денег в семье было мало, а людей много, Цвия изо всех сил старалась сделать так, чтобы каждый ребенок чувствовал себя особенным. Однажды на день рождения маленькая Ирена получила подарок: целое вареное яйцо, которым можно было ни с кем не делиться. Она была в восторге от подарка, об этом чуде узнали все ее друзья на Еврейской улице.

Одной из подруг была девочка из ортодоксальной еврейской семьи – Рене Унгар. Отец Рене был раввином, мать – домохозяйкой. Рене была спокойной и умной девушкой, на год старше Ирены и, в отличие от подруги, вовсе не была стеснительной{6}6
  Мать Рене звали Эстер, отца – Симха. Она была старшим ребенком, после нее родились брат Шмуэль и сестры Гита и Иегудит. Иудейским именем Рене было Шошана.


[Закрыть]. Когда ей было семь лет, она познакомилась с храброй девочкой, которая стала ей подругой на всю жизнь. Это была Браха Беркович.

«Нам там было хорошо», – Браха Беркович.

Браха родилась и провела детство за городом, в деревне Чепе в Карпатской Рутении. Эта территория находилась вдалеке от главного индустриального центра Чехословакии, и местные жители в основном занимались земледелием. Провинциальные города и деревни отличались собственными диалектами и традициями, а также уникальными ткацкими узорами.

Детство Брахи прошло в Татрах, на фоне будто бы бесконечных гор, плавно перетекающих в поля клевера, ржи, ячменя и зеленых хвостиков сахарной свеклы. На полях работали группы девушек в рубашках с пышными рукавами, широких многослойных юбках, с яркими платками на головах. Гусиные пастушки ухаживали за птицами, рабочие вспахивали землю, собирали колосья и урожай. Летом носили светлую хлопковую одежду с узорами – шахматная клетка, полоски, цветочки. Зимой носили вещи из плотной домотканой ткани и шерсти. Темная одежда выделялась на снегу. Головы оборачивали теплыми шалями с бахромой, завязывая либо под подбородком, либо сзади. Из-под теплой верхней одежды проглядывали яркие цветочные принты.

Последующая жизнь Брахи была тесно связана с одеждой, как, собственно, и ее рождение. Ее мать Каролина была вынуждена заниматься стиркой даже на поздних сроках беременности. В Карпатах женщины вставали до восхода солнца, брали связки одежды и тут же отправлялись к реке, где вставали босиком в холодную воду и принимались за стирку, а дети тем временем играли на берегу. Остальное стирали дома – наполняли ванны мыльной водой, натирали грязное на досках, выжимали мозольными руками, развешивали на веревках для сушки. Одним холодным дождливым днем мать Брахи Каролина поднималась на стремянку, чтобы развесить тяжелую постиранную одежду под карнизом на крыше, и почувствовала первые схватки. Было 8 ноября 1921 года. Каролине было всего девятнадцать. Ей предстояли первые роды{7}7
  При рождении Браха получила имя Берта, которое со временем смягчилось в «Браху», или Брошку, или Чепу на идиш. Это несмотря на то, что ее бабушка по материнской линии, погруженная в венгерскую культуру, хотела, чтобы девочке дали венгерское имя Хайналь, что означает «рассвет». Однако дедушка по отцовской линии выбрал имя Берта, потому что в районе Чепы жила богатая еврейская семья по фамилии Фаркаш, что означает «волк», а у отца семейства Фаркашей была дочь Берта. Поэтому дедушка Беркович объявил: «Раз это имя хорошо для них, оно и моей внучке подойдет». Иудейское имя Брахи – Хайя Браха, то есть «жизненное благословение» (из неопубликованной беседы).


[Закрыть].

Браха родилась в доме бабушки с дедушкой. Хоть маленький домик был набит людьми, согревала его лишь одна глиняная печь, а воду надо было набирать насосом, Браха запомнила детство там как рай на земле{8}8
  Хлеб готовили дома, овощи выращивали рядом на улице. Осенью люди босиком танцевали в бочках капусты, выжимая таким образом сок и готовя овощи к маринованию. Другие витамины зимой получали из фруктового варенья и моркови, хранившейся в соломе – дети пробирались в погреб, чтобы тайком ее погрызть. Каждая семья самостоятельно себя обеспечивала. Жизнь была нелегкой.


[Закрыть].

Ее воспоминания такие счастливые, потому что в их семье царила любовь, несмотря на некоторые особенности{9}9
  Дедушка Брахи, Игнац, вернулся с Великой войны с расшатанной психикой – он часто приходил в ярость и пытался найти утешение в алкоголе. А вот бабушка Брахи, Ривка, воспитавшая в одиночку во время войны пятерых детей, была женщиной мягкой и терпеливой. Но они оба были людьми честными и трудолюбивыми, и эти качества унаследовал Саломон, отец Брахи.


[Закрыть]. Брак ее родителей организовала местная сваха, что довольно часто происходило в Восточной Европе в то время, и это был успешный союз двух способных и добросовестных людей. Саломон Беркович родился глухонемым и изначально должен был стать женихом старшей сестры Каролины, но та отвергла его из-за инвалидности. Восемнадцатилетняя Каролина с радостью заняла место сестры – слишком уж хотела увидеть себя невестой в белом платье.

«Они всеми силами старались, но жизнь была тяжелой», – Браха Беркович.

Вскоре после свадьбы у Каролины и Саломона стали появляться детишки. За быстрым рождением Брахи последовали Эмиль, Катарина, Ирена и Мориц. В доме было так мало места, что Катарину – Катьку – отправили жить с бездетной тетей Генией до шести лет. Хоть у Брахи были близкие отношения с Иреной, неразрывная связь Брахи с Катькой только усилилась, когда они обе оказались в Освенциме. Верность сестер друг другу привела их в сравнительно безопасное «Верхнее ателье»{10}10
  Иудейским именем Катьки было Това Ципора, то есть «хорошая птица». Това на идише – Гитль, поэтому семья ласково звала ее Гиту. Она родилась в 1925 году.


[Закрыть].

Мир детства Брахи был наполнен запахом халы – хлеба, выпекаемого на шабат, – хрустящей мацой, посыпанной сахаром, печеными яблоками, которые она ела с тетей Сереной в доме, полном всяких безделушек и платочков. Именно шитье помогло Брахе увидеть жизнь за пределами родной деревни. А точнее – портняжное дело.

Саломон Беркович был невероятно талантливым портным, настолько, что его взяли на работу в фирму высокого статуса под названием «Покорный» в Братиславе. Его швейную машинку перевезли из Чепы в большой город, и со временем Саломон обзавелся несколькими постоянными клиентами, работая из дома на Еврейской улице. А также он был ассистентом, помогающим делать починку и вносить небольшие изменения. Вскоре бизнес расширился, Саломон нанял трех сотрудников – все были глухонемые – и взял в ученики Германа, дядю Брахи. Каждый год он ездил в Будапешт на различные мероприятия в модных салонах, демонстрирующих последнее слово в мире мужской моды.

Успехом предприятия Саломон был во многом обязан помощи Каролины – она переехала с ним в Братиславу, взяла на себя роль посредника между мужем и клиентами и помощницы в примерках. Маленькая Браха твердо решила, что дома не останется, и пролила достаточное количество слез, чтобы мать сдалась и разрешила ей поехать в Братиславу с ними.

Для девочки из деревни поездка на поезде была настоящим приключением – любоваться красивыми пейзажами за окном, наблюдать за другими пассажирами и мечтать. В поезде висели таблички на чешском, словацком, немецком и французском, что подчеркивало, насколько многонациональной была Чехословакия. Из окон вагона открывался потрясающий вид на природу. Поезд вез их в прекрасный новый мир.

Братислава была зеленым городом, полным деревьев, новой архитектуры, занятых покупателей, родителей с колясками, повозок с лошадьми, тележек, автомобилей и электропоездов. Грузовые баржи на Дунае, маленькие буксиры и пароходы проплывали по тихой воде. Квартира на Еврейской улице показалась Брахе настоящим чудом по сравнению с деревенской жизнью в Чепе. Дома был водопровод – воду не надо было набирать в ведро с помощью насоса. Вместо масляных ламп комнату освещали электрические лампочки, а чтобы они зажглись или погасли, было достаточно нажать на выключатель. Главным чудом был сливной туалет внутри дома. Но ничто не могло сравниться с возможностью завести новых друзей. Девочки, с которыми она познакомилась в Братиславе, впоследствии прошли с ней тяжелейшие военные годы.

«Мне нравилось все, все, все… Мне нравилось ходить в школу», – Ирена Рейхенберг.

Браха познакомилась с Иреной Рейхенберг в школе. Образование было чуть ли не важнейшим элементом еврейской жизни, какой бы бедной семья ни была. В Братиславе хватало школ и училищ. По одежде на фотографии учениц еврейской ортодоксальной школы 1930 года видно, как семьи гордились ребенком-школьником, даже если от этого приходилось сильно экономить. Поскольку фото было сделано в особенный день, некоторые девочки были в белых носочках и ботинках, хотя обычно они носили грубоватые кожаные сапоги, куда более подходящие для игр. Многие девочки в простых прямых платьях – их легко шить, и они не требуют особого ухода. Некоторые – в более модных платьях с кружевом или накрахмаленными воротничками.

В 1920-х годах была мода на каре и традиционные косы. Школьной формы не было, поэтому модные тренды иногда давали о себе знать. В один год были очень популярны большие воротнички с рюшками из тонкой ткани, либо плиссированной, либо с оборками. Девочки соревновались, кто наденет больше воротничков за один раз. Победила девочка по имени Перла, рюшкам нежного муслина которой завидовали все. Счастливые деньки.

Уроки в начальной школе для ортодоксальных еврейских девочек преподавались на немецком. Этот язык понемногу выходил на первый план в Чехословакии. Сначала Брахе было трудно влиться в коллектив – она ведь только-только приехала в город, да и говорила в основном на венгерском и идиш; но вскоре она привыкла и подружилась с Иреной и Рене. Все девочки говорили на нескольких языках, иногда начиная предложение на одном и заканчивая на другом.

После школы дети еврейского квартала бегали по улицам и лестницам, играли в салочки, прятки, мячик – во что угодно. Во время летних каникул ребята из бедных семей, которые не могли позволить себе путешествия, собирались у Дуная поплавать в неглубоком бассейне рядом, или ходили играть в парк.

Несмотря на все это веселье, Браха скучала по друзьям в деревне. Когда ей было одиннадцать, ей удалось убедить родителей отпустить ее на лето в Чепу. Надеясь произвести впечатление независимой девушки из большого города, Браха заранее запланировала наряд, куда более изысканный, чем те, что она обычно носила в Братиславе. Она надела бежевое платье, подаренное богатой подругой, красный лаковый кожаный пояс, блестящие черные ботинки из кожи и соломенную шляпку с цветной лентой, и с гордостью отправилась в путешествие на поезде одна.

Эти воспоминания могут показаться нелепыми в контексте приближающихся страданий войны, но они остаются с нами, когда свобода и элегантность кажутся навсегда исчезнувшими в старом мире.

«Это прекрасные, чудесные воспоминания», – Ирена Рейхенберг.

Лучшую одежду откладывали на шабат и другие священные дни. Еврейские семьи следовали древним ритуалам, которые были всем известны с детства, от угощения яблоками с медом в праздник Рош ха-Шана до поедания пресного хлеба и горькой зелени на Седер Песах. Когда наступали еврейские праздники, это означало, что скоро будут резать жирных гусей, жарить кукурузу и варить куриный суп. Ирене нравилось, когда большая семья собиралась вместе для произнесения молитвы и благословений, и дом наполнялся любовью и теплом.

Каждый шабат в домах на Еврейской улице готовили свежую халу. Браха всегда мастерски плела косичку из теста. Тесто месили дома и приносили в местную пекарную, где ставили в печь. Женщины прибирались дома и надевали белые фартуки перед зажиганием субботних свечек. Хотя по закону в шабат работа запрещалась – в том числе работа с тканями, то есть краска, ткачество, вышивка – кормить семью все-таки надо было. Мать Брахи каким-то образом находила время и силы на приготовление печенья с корицей и топфенкнеделей – жареных творожных шариков, популярных даже в дорогих венских кафе.

Свадьбы были главным событием в жизни семьи. Когда один из помощников Саломона Берковича сказал, что его сестра выходит замуж за дядю Брахи, сапожника Енё, Браха получила редкий шикарный подарок: платье из магазина. Желая во всем походить на отца, вечно работающего с одеждой у себя в магазине, Браха решила самостоятельно разгладить очаровательное платьице в моряцком стиле. Все приготовления к празднику пришлось прервать, когда домочадцы почувствовали неприятный запах: платье спалили.

Маленькой Брахе пришлось надеть на свадьбу старое платьице, что казалось ей настоящей катастрофой. Много лет спустя, когда прожгли платье на гладильной доске в освенцимском ателье, а мудрая Марта спокойно устранила проблему, детское воспоминание Брахи приобрело другой смысл, стало теплым. Браха вспомнила, как невесту дяди Енё одевали в комнате, а потом – как музыка граммофона переместила их в чудесное местечко с бумажными украшениями и лампочками, освещающими маленькое деревце в горшочке. Когда воспоминание растворилось, Браха снова обнаружила себя в «Верхнем ателье», обслуживая нацистов.

«Мы в первую же секунду поняли – мы должны быть вместе», – Рудольф Хёсс.

Свадьба дяди Брахи сильно отличалась от церемонии бракосочетания, проведенной в Германии 17 августа 1929 года на ферме в Померании, в часе езды к югу от Балтийского моря. Годами позже эта невеста сильно повлияет на жизнь Брахи, хотя даже не узнает ее имени.

В брак вступал бывший военизированный наемник по имени Рудольф Хёсс. Вскоре после выхода из тюремного заключения – он отбывал срок за убийство – Хёсс сыграл свадьбу с Эрной Мартой Хедвигой Хенсель (все звали ее Хедвигой), которой тогда был 21 год.

«Мы поженились, как только появилась возможность, чтобы поскорее начать непростую совместную жизнь» – так писал Рудольф в мемуарах{11}11
  Death Dealer: The Memoirs of the SS Kommandant of Auschwitz, Rudolf Höss.


[Закрыть]. Неловкости ситуации прибавляло то, что Хедвига уже была беременна первым ребенком, Клаусом, которого они зачали вскоре после знакомства.

Молодые познакомились через брата Хедвиги, Герхарда Фритца Хенселя, это была та самая любовь с первого взгляда: роман убежденных идеалистов, преданных молодому сообществу под названием Artman Bund, то есть «общество артаманов». Это было народное движение, его приверженцы жаждали простой жизни, построенной вокруг концептов экологии, фермерской работы и самодостаточности. Основным принципом было здоровое развитие тела и разума, под запретом находились алкоголь, никотин, и, что иронично для новобрачных, секс вне брака. Рудольф и Хедвига чувствовали себя как дома среди, как это обозначил Рудольф, «общества молодых патриотов», желающих вести естественный образ жизни{12}12
  Доктор Виллибальд Хенчель основал общество артаманов в 1923 году, взяв за основу идею обновления немецкой расы с помощью переселения молодых людей, разочаровавшихся в городской жизни, в сельскую местность. В годы третьего рейха артаманы стали частью нацистской партии.


[Закрыть].

Расовые теории народного движения прекрасно сочетались с идеей «крови и почвы» правых сторонников концепции Лебенсраума, разрекламированной в грандиозном манифесте Адольфа Гитлера «Майн кампф»: Германии надо расширить восточные границы, чтобы претворить в жизнь мечту об агрикультурном, расовом и индустриальном рае, доступном лишь тем, в чьих жилах текла чистая немецкая кровь.

Хедвига была преданна этим идеям не меньше мужа, ей не терпелось взяться за возделывание собственной земли, как только она будет им отведена. Но они были не простыми пассивными крестьянами. Рудольфа назначили артаманским региональным инспектором. Год спустя он – уже во второй раз – встретился с Генрихом Гиммлером. Они познакомились в 1921 году, когда Гиммлер еще был амбициозным студентом и изучал агрономию. Оба стали страстно преданными членами Национал-социалистической немецкой рабочей партии Гитлера. Они обсуждали проблемы Германии. Гиммлер считал, что единственным ответом на городскую безнравственность и расовое ослабление может быть лишь завоевание новых территорий на востоке{13}13
  Hanns and Rudolph, Thomas Harding.


[Закрыть]. Дальнейшее сотрудничество Хёсса с Гиммлером повлекло за собой боль и страдания миллионов евреев.

Тем временем в Братиславе, казалось бы, вдалеке от амбиций артаманов и нацистов, евреи вели привычный образ жизни до 1930-х годов. На свадьбы и праздники собирались огромными семьями – отличная возможность пообщаться с теми родственниками, которые живут далеко, и познакомиться с мириадами новых. Внутрисемейные связи были довольно сложными. Все каким-то образом были друг с другом связаны. И, что немаловажно, всем это казалось нормальным. Поэтому, когда старший брат Ирены, Лаци Рейхенберг, женился на Туруле Фукс – ее также звали Турулкой. Вполне ожидаемо, что ни у Ирены, ни у Брахи не возникло никаких сомнений, только радость за молодоженов.