Текст книги "Список гостей"

– Ну что, малыш Чарли, – говорит Джонно, – рассказывай, как вы познакомились?

Сначала я думаю, что он спрашивает про нас с Чарли. Но потом я замечаю, что Джонно поглядывает на Джулс. Ну разумеется.

– Тысячу лет назад… – начинает Джулс. Они с Чарли вскидывают брови и смотрят друг на друга, как по команде.

– Я научил ее ходить под парусом, – продолжает Чарли. – Я тогда жил в Корнуолле, и это была моя подработка на лето.

– А у моего папы там дом, – вставляет Джулс. – Я надеялась, что если научусь парусному спорту, то он возьмет меня с собой на лодку. Но потом оказалось, что лучше пригласить свою последнюю подружку позагорать на носу корабля в Сен-Тропе, чем ходить под парусом вдоль южного побережья с шестнадцатилетней дочерью.

Мне кажется, она звучит не так отстраненно, как ей бы хотелось.

– Но это неважно, – продолжает Джулс и переводит взгляд на моего мужа. – Чарли был моим инструктором. И я была по уши в него влюблена.

Чарли улыбается ей в ответ. Я смеюсь вместе со всеми, но мне вовсе не смешно. Я слышу эту историю далеко не в первый раз. Они как будто разыгрывают постановку. Местный парнишка и девочка из богатый семьи. И все же мой желудок сводит, когда Джулс рассказывает дальше.

– А ты старался переспать со всеми своими сверстницами, пока не поступил в университет, – обращается Джулс к Чарли. И внезапно мне кажется, что она разговаривает только с ним. – Но, похоже, у тебя получилось. Загар и мышцы лишними уж точно не были…

– Да, – поддакивает Чарли. – Лучшая форма за всю мою жизнь. Такая работа – все равно что каждый день ходить в спортзал. К сожалению, за географией с пятнадцатилетними подростками такого пресса не накачаешь.

– Давайте-ка взглянем, что случилось с этими кубиками, – говорит Дункан, подходя ближе и хватаясь за низ рубашки Чарли. Он понимает края и открывает на всеобщее обозрение пару сантиметров бледного, мягкого животика. Чарли сразу краснеет и делает шаг назад, заправляя рубашку обратно в брюки.

– И он казался таким взрослым, – продолжает Джулс, как будто ее и не прерывали. Она заговорщицки кладет руку Чарли на плечо. – Когда тебе шестнадцать, то восемнадцать звучит так важно. Я ужасно стеснялась.

– С трудом верится, – бормочет Джонно.

Джулс не обращает на него внимания.

– Но я сразу поняла, что ты принял меня за надменную принцессу.

– А ты такой и была, – парирует Чарли, вздергивая бровь и вновь чувствуя себя в своей тарелке.

Джулс немного обрызгивает его шампанским из бокала.

– Нахал!

Они флиртуют. По-другому это и не назвать.

– Но нет, потом я понял, что ты крутая, – говорит он. – Когда обнаружил твое классное чувство юмора.

– А потом мы просто продолжили общаться, – подытоживает Джулс.

– Да, тогда телефоны уже вошли в моду, – вспоминает Чарли.

– А в следующем году стеснялся уже ты, – смеется Джулс. – У меня тогда выросла грудь. Я помню, как у тебя глаза на лоб вылезли, когда я спустилась с причала.

Я делаю большой глоток шампанского и напоминаю себе, что они тогда были подростками. Что я ревную к семнадцатилетней девушке, которой больше не существует.

– Да, у тебя был парень и все такое, – улыбается Чарли. – Я ему не особо нравился.

– Точно, – соглашается Джулс, заговорщицки ухмыляясь. – Он недолго продержался, потому что постоянно ревновал.

– Так вы трахались? – спросил Джонно. И так просто эти слова уже нельзя было забрать обратно. Я так никогда и не отважилась задать этот вопрос.

Друзья жениха ликуют.

– Да, точно! – кричат они. – Вот же черт, отличный вопрос!

Они толпятся, возбужденно перекрикиваясь, становится все теснее. Может быть, именно поэтому мне вдруг стало трудно дышать.

– Джонно! – возмущается Джулс. – А нельзя повежливее? Это моя свадьба!

Но она не сказала «нет».

Я не могу даже взглянуть на Чарли. Я не хочу знать.

А потом, слава богу, нас прервали: громкий хлопок. Дункан открыл новую бутылку шампанского.

– Господи, Дункан, – жалуется Феми. – Ты мне чуть глаз не выбил!

– А вы как познакомились, ребята? – спрашиваю я Джонно, чтобы сменить тему.

– Ааа, – протягивает Джонно. – Это было так давно.

Он кладет руку на плечо Уилла, и этот жест почему-то выделяет его среди остальных. Рядом с Джонно Уилл кажется еще красивее. Они смотрятся, как обычная стекляшка и бриллиант. И с глазами Джонно что-то не так. Я какое-то время смотрю на него и пытаюсь понять, в чем дело: то ли они слишком близко посажены, то ли слишком маленькие?

– Ага, – соглашается Уилл. – Мы вместе ходили в школу.

Я удивлена. В остальных парнях есть этот флер дорогущей закрытой школы, но Джонно кажется проще – никакого тебе вычурного выговора.

– «Тревельян», – уточняет Феми. – Все было как в той книге, где кучка мальчиков осталась на острове, а потом все друг друга поубивали, боже, как же она называется?..

– «Повелитель мух», – подсказывает Чарли с едва заметной ноткой превосходства. Я, может, и ходил в обычную школу, но начитан получше вас.

– Все было не так уж плохо, – быстро вмешивается Уилл. – Скорее просто… взбесившиеся парни.

– Мужиков не изменить! – поддакивает Дункан. – Я прав, Джонно?

– Да. Мужиков не изменить, – эхом отдается Джонно.

– И с тех пор мы так и общаемся, – заканчивает Уилл и хлопает Джонно по спине. – Джонно разъезжал по Англии на своем драндулете, пока я учился в универе в Эдинбурге, да, Джонно?

– Да, – отвечает шафер. – Зато я вытаскивал его лазить по горам. Чтобы не размяк там. И не спал со всеми подряд. – Он поворачивается и с издевательским раскаянием в голосе говорит: – Прости, Джулс.

Та лишь вскидывает голову.

– А кто из наших знакомых учился в Эдинбурге, Хан? – спрашивает Чарли. Я замираю. Каким образом он мог забыть, кто? А потом я вижу, как на его лице отражается ужас, когда он осознает свой промах.

– Вы там кого-то знаете? – интересуется Уилл. – Кого?

– Она недолго там училась, – быстро отвечаю я. – Кстати, Уилл, я все хотела спросить. В той серии «Дожить до утра», когда ты был в арктической тундре, насколько там было холодно? Ты правда чуть не отморозил руку?

– Ага, – подтверждает Уилл. – Я ничего не чувствовал подушечками этих пальцев, – он протягивает ко мне руку. – С парочки даже исчезли отпечатки.

Я щурюсь. Лично я не вижу никакой разницы. И все же ловлю себя на том, что говорю:

– Да, кажется, вижу. Ничего себе.

Я говорю как чокнутая фанатка.

Ко мне поворачивается Чарли.

– А я и не знал, что ты видела это шоу, – говорит он. – Когда ты его смотрела? Уж точно не со мной.

Упс. Я вспоминаю те дни, когда мы с ребятами сидели на кухне и смотрели шоу Уилла на моем айпаде, пока я разогревала им ужин. Чарли смотрит на Уилла.

– Не обижайся, приятель, я правда все собираюсь посмотреть, – по тому, как он это говорит, сразу понятно, что это неправда. Он даже не пытается звучать искренне.

– Все нормально, – мягко отмахивается Уилл.

– Ну… – протягиваю, – я целиком-то его и не смотрела. Так… просто отрывки.

– Что-то мне кажется, дамочка слишком сильно отнекивается, – говорит Питер и хватает Уилла за плечо, ухмыляясь. – Уилл, у тебя тут фанатка!

Уилл легко отшучивается. Но я чувствую, как краснею до самой шеи. Надеюсь, тут слишком темно, чтобы кто-то заметил мой румянец.

Вот черт. Нужно еще выпить. Я поднимаю бокал и допиваю все оставшееся.

– Ну, хотя бы жена у тебя умеет веселиться, – обращается Дункан к Чарли. Феми наливает мне почти полный бокал.

– Ой, – замечаю я, когда жидкость касается краев. – Это очень много.

Внезапно раздается громкое «бульк», и что-то брызжет мне на запястье. Я с удивлением замечаю, что в мой бокал что-то упало.

– Что это было? – растерянно спрашиваю я.

– Смотри, – говорит Дункан, ухмыляясь. – Я бросил монетку. Теперь придется все выпить.

Я смотрю на него, потом на свой бокал. И правда, на дне моего полного бокала лежит маленькая медная монетка с суровым профилем королевы.

– Дункан! – журит его Джорджина, хихикая. – Какой ужас!

Кажется, мне не кидали монетку в бокал с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. Внезапно все смотрят на меня. Я смотрю на Чарли, ожидая поддержки, заверения, что мне не придется это пить. Но выражение его лица до странности напоминает мольбу. Именно такой взгляд периодически бросает на меня Бен: «Пожалуйста, мам, не позорь меня перед друзьями».

«Какая глупость», – думаю я. Мне не обязательно это пить. Мне тридцать четыре года. Я даже не знаю этих людей, они не имеют надо мной никакой власти. Меня нельзя заставить…

– Пей…

– Пей!

Боже, они начали повторять хором.

– Спаси королеву!

– Она утонет!

– Пей! Пей! Пей!

Я снова чувствую, как краснеют мои щеки. Чтобы заставить их отвести от меня глаза и прекратить повторять одно и то же, я опрокидываю бокал и выпиваю залпом. До этого мне казалось, что шампанское восхитительно, но теперь оно ужасно – кислое, острое, обжигающее горло, когда я закашливаюсь на середине глотка, оно бьет мне в нос. Я чувствую, что не могу проглотить все и часть вот-вот выльется изо рта. У меня глаза на мокром месте. Какое унижение. Как будто все знают правила этого вечера, кроме меня.

После этого они радостно смеются. Но это не для меня. Они поздравляют самих себя. Я чувствую себя ребенком, которого окружили хулиганы с детской площадки. Когда я бросаю взгляд в сторону Чарли, он виновато морщится. Меня вдруг окутывает такое одиночество. Я отворачиваюсь от компании, чтобы спрятать лицо.

И тут я замечаю такое, от чего кровь стынет в жилах.

Кто-то стоит у окна, смотрит на нас из темноты и молча наблюдает. Лицо прижато к стеклу, черты искажены в отвратительную маску горгульи, а зубы оскалены в ужасной ухмылке. Пока я смотрю, не в силах отвести взгляд, оно произносит губами один-единственный слог.

БУ!

Я даже не понимаю, что выпустила бокал из рук, пока он не разбивается у моих ног.

Сейчас. Вечер свадьбы

Через несколько минут официантка приходит в себя. Судя по всему, сама она не пострадала, но то, что она увидела, почти лишило ее дара речи. Гостям удается вымучить из бедной девушки лишь тихие стоны и неразборчивое бормотание.

– Я отправила ее в «Каприз» за парой бутылок шампанского, – беспомощно говорит старшая официантка, которой самой едва больше двадцати.

Казалось, тишину в шатре можно было потрогать пальцами. Гости пытаются различить лица своих близких, убедиться, что они здесь, в безопасности. Но среди взволнованной толпы трудно разглядеть хоть кого-нибудь, все немного потрепаны после бурного праздника. Не помогает и огромная форма шатра: танцпол в одной части, бар – в другой, а обеденный зал – в самом большом отсеке.

– Она могла просто перепугаться, – замечает какой-то мужчина. – Ей же всего ничего, а снаружи кромешная тьма и бушует шторм.

– Но если нет, то кому-то нужна помощь, – встревает другой мужчина. – Надо пойти посмотреть…

– Нельзя, чтобы вы все разбрелись по острову.

Все беспрекословно слушаются свадебного распорядителя. В ней чувствуется властность, хотя она и выглядит столь же испуганной, как и все остальные, ее лицо осунулось и побелело.

– Там действительно буря, – добавляет она. – И темно, не говоря уже о болотах и скалах. Я не хочу, чтобы кто-то еще… поранился, если что-то и правда случилось.

– Наверное, вся перетряслась из-за своей страховки, – кто-то бормочет.

– Надо выйти и посмотреть, – предлагает один из друзей жениха. – Идем, парни. Один в поле не воин, и все такое.

За день до этого. Джулс. Невеста

– Папа! – возмущаюсь я. – Ты перепугал бедную Ханну!

Она, конечно, слегка перебрала, раз вот так выронила бокал. Неужели правда надо было устраивать такую сцену? Я подавляю раздражение, пока Ифа незаметно снует вокруг нас с метлой.

– Прости, – ухмыляется папа, когда заходит в комнату. – Мне так хотелось вас напугать.

Его акцент звучит отчетливее обычного, вероятно, потому что здесь он чувствует себя почти как дома. Он вырос в Гэлтахте – в той части Голуэя, где говорят на ирландском языке – недалеко отсюда. Папу нельзя назвать крупным мужчиной, но места он занимает много: внушительный рост, широкие плечи, сломанный нос. Мне трудно оценить его со стороны из-за того, что он мой отец. Но, пожалуй, незнакомец мог бы назвать папу бывшим боксером или кем-то вроде того, а не успешным застройщиком.

Северин, последняя папина жена – француженка, практически моего возраста, состоящая на одну треть из декольте и на две трети из подводки для глаз, – скользит за ним, откидывая длинную гриву рыжих волос.

– Что ж, – обращаюсь я к папе, игнорируя Северин (с ней без толку разговаривать, пока она не пройдет отметку в пять лет – папин рекорд). – Ты приехал… наконец-то.

Я знала, что они должны сейчас приехать, потому что просила Ифу заказать лодку. Но все равно гадала, не придумает ли он какую-нибудь отговорку, чтобы не приезжать сегодня. Это случилось бы далеко не в первый раз.

Я замечаю, что Уилл и папа исподтишка оценивают друг друга. Как ни странно, в компании отца Уилл кажется немного меньше, непохожим на себя. Глядя на него, в этой отглаженной рубашке и брюках, я беспокоюсь, что папе Уилл покажется эдаким привилегированным мальчишкой из дорогущей школы.

– Поверить не могу, что вы видитесь впервые, – говорю я. И это уж точно не потому, что мы не пытались. Уилл и я специально полетели в Нью-Йорк пару месяцев назад. И потом узнали в последнюю минуту, что папу срочно вызвали по работе в Европу. Я так и представляла, как наши самолеты пересекаются над Атлантическим океаном. Папа – это мистер Занятой Человек. Слишком занятой, чтобы познакомиться с женихом дочери до свадьбы. Ничего нового, черт бы его побрал.

– Рад с вами познакомиться, Ронан. – Уилл протягивает ему руку.

Папа не обращает на это внимания и хлопает моего жениха по плечу.

– Знаменитый Уилл, – произносит он. – Мы наконец-то встретились.

– Пока еще не такой знаменитый, – смеется Уилл, победно улыбаясь. Я морщусь. Какой промах. Это прозвучало как бахвальство, а я почти уверена, что папа говорил вовсе не о шоу. Он не очень жалует звезд, да и вообще всех, кто зарабатывает деньги не тяжелым трудом. Папа добивался всего сам.

– А это, должно быть, Северин, – Уилл тянется к ней, чтобы поцеловать в обе щеки. – Джулс мне так много о вас рассказывала, как и о близнецах.

Нет, не рассказывала. Близнецов, последних папиных отпрысков, я не пригласила.

Северин жеманничает и тает под обаянием Уилла. От этого папа тоже вряд ли подобреет к Уиллу. Хотела бы я не думать о мнении отца. И все же вот она я – стою, оцепенев, и наблюдаю, как они ходят вокруг да около. Какое мучение. Я расслабляюсь только когда Ифа сообщает, что ужин вот-вот подадут.

Ифа – мой человек: организованная, способная, сдержанная. В ней есть какая-то холодность, отстраненность, которая может кого-то отталкивать. А мне она нравится. Я не хочу, чтобы кто-то притворялся моим лучшим другом, когда я ему плачу. Ифа мне понравилась с того самого момента, как мы впервые поговорили по телефону, и я даже думаю, не согласится ли она бросить все это и пойти работать в «Загрузку». Может, она и выглядит какой-то домашней, но в ней есть сила.

Мы идем в столовую. Мама и папа, как и задумано, сидят по обе стороны стола – на самом большом расстоянии друг от друга, насколько это возможно. Я правда думаю, что мои родители не говорили друг с другом с девяностых годов, и, пожалуй, лучше бы так и осталось, чтобы выходные прошли спокойно. А вот Северин сидит так близко к папе, что с таким же успехом могла бы уже сесть к нему на колени. Гадость. Она, конечно, моложе его в два раза, но ей все равно уже больше тридцати, а не шестнадцать.

Хотя сегодня все ведут себя нормально. Думаю, несколько выпитых бутылок Боллинже 1999 года сыграли в этом не последнюю роль. Даже мама любезничает, уверенно исполняя роль счастливой матери невесты. Казалось, актерским мастерством она пользовалась только в реальной жизни, а не на сцене.

И вот заходят Ифа с мужем, неся наши закуски: кремовую похлебку с петрушкой.

– Это Ифа и Фредди, – представляю я их остальным. Но не говорю, что они наши хозяева, потому что в выходные этот статус принадлежит мне. Я плачу за эту привилегию. Вместо этого я выбираю другие слова. – «Каприз» принадлежит им.

Ифа слегка кивает.

– Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к нам, – говорит она. – Надеюсь, всем здесь понравится. А завтрашняя свадьба – первая на острове, так что она будет особенной.

– Здесь очень красиво, – вежливо замечает Ханна. – И еда выглядит восхитительно.

– Спасибо, – подает голос Фредди. Я вдруг осознаю, что он англичанин, – почему-то я считала, что он тоже ирландец, как и Ифа.

– Мы сами собирали с утра мидии, – благодарно склоняет голову Ифа.

Как только на стол накрыли, гости снова начинают разговаривать, за исключением Оливии, которая сидит, молча уставившись в свою тарелку.

– У меня такие приятные воспоминания о Брайтоне, – говорит мама Ханне. – Я даже играла там пару раз.

Боже. Такими темпами она скоро начнет рассказывать, что занималась сексом на камеру для артхаусного кино (его так и не выпустили, наверное, сейчас оно на каком-то порносайте).

– Вот как, – отвечает Ханна, – а нам так стыдно, что мы почти не ходим в театр. Где вы выступали? В Королевском театре?

– Нет, – говорит мама с той высокомерной ноткой, которая появляется в ее голосе, когда она может опозориться. – Это локальный театр. Называется «Волшебный фонарь». Он находится на Лейнс. Ты его знаешь?

– Э-э-э… нет, – протягивает Ханна, а потом быстро добавляет, – но как я уже сказала, мы постоянно сидим дома, так что я не знаю даже самых хороших мест.

Ханна такая добрая. Это один из немногих фактов, которые я о ней знаю. Эта доброта как будто… льется из нее. Я помню, что, когда встретила Ханну первый раз, подумала: «А, так вот кого хочет Чарли. Кого-то милого. Доброго и заботливого. Я ему совсем не подхожу. Слишком злая, слишком напористая. Он никогда меня не выбрал бы».

«Я больше не ревную к Ханне», – напоминаю я себе. Возможно, когда-то Чарли и был красавцем из парусного клуба, но теперь он размяк, а на месте плоского загорелого пресса теперь белеет брюшко. И в своей карьере он тоже не развивается. Если бы я была с ним, то он уже добивался бы позиции директора. Ничто так не отпугивает, как отсутствие амбиций.

Я смотрю на Чарли, пока его взгляд не натыкается на мой, и я специально отворачиваюсь первая. И потом спрашиваю себя: неужели теперь он ревнует? Я видела, как опасливо он ведет себя с Уиллом, будто пытается найти какой-то изъян. Я снова замечаю, как Чарли наблюдает за нами двумя. И осознаю, насколько хорошо мы смотримся, представляю нас его глазами.

– Какая прелесть, – говорит мама Ханне. – Пять – это чудесный возраст.

Ей явно удалось вжиться в роль заинтересованной собеседницы.

– А как твои дети, Ронан? – поворачивается она к противоположному концу стола. Я гадаю, специально ли она не включает Северин в свой вопрос. А вообще… нет, гадания тут ни к чему. Несмотря на впечатление богемной небрежности, которое она так старательно пытается создать, моя мать почти ничего не делает случайно.

– Хорошо, – отвечает папа. – Спасибо, Араминта. Они скоро пойдут в детский сад, не так ли? – поворачивается он к Северин.

– Oui, – отвечает она. – Мы подыскиваем им французских нянечек. Так важно, чтобы они воспитывались… как же это?.. Двуязычными, как я.

– Ты знаешь два языка? – спрашиваю я, не сумев сдержать нотки раздражения.

Если Северин и заметила, то не подала виду.

– Oui, – небрежно пожимает плечами она. – В детстве меня отправили в английский интернат для девочек. И мои братья тоже ходили в школу в Англии.

– Боже мой, – говорит моя мать, все еще обращаясь только к папе. – Наверное, в твоем возрасте это так выматывает, Ронан.

Не дожидаясь его ответа, она хлопает в ладоши.

– Пока нам подают второе блюдо, – говорит она и встает, – я бы хотела кое-что сказать.

– Не стоит, мам, – прошу ее я. Все смеются. Вот только я не шутила. Она уже напилась? Оценить трудно, потому что мы все уже неплохо выпили. И все равно с мамой это не имеет никакого значения. Она и без алкоголя никогда себя не сдерживает.

– За мою Джулию, – говорит она, поднимая бокал. – С самого твоего детства ты точно знала, чего хочешь. И горе тому, кто встанет у тебя на пути! Я никогда такой не была – мои желания меняются от недели к неделе, и, наверное, именно поэтому я всегда была так чертовски несчастна. Но нет, ты всегда знала. И добивалась того, чего хотела, – боже, я уверена, что она разглагольствует, потому что я запретила ей говорить тосты на самой свадьбе. – С того момента, как ты рассказала мне про Уилла, я знала, что ты будешь с ним счастлива.

Не такая уж она и ясновидящая, если учитывать, что в том же разговоре я ей сообщила, что мы уже обручены. Но мама никогда не позволяет нелепым фактам испортить красивую историю.

– Разве они не чудесно смотрятся вместе? – спрашивает она. Гости тихо соглашаются. Мне не нравится, что она выделила в этом вопросе слово «смотрятся».

– Я знала, что Джулс нужно найти кого-то столь же целеустремленного, как и она, – продолжает мама. Мне послышалось, или она как-то резко сказала «целеустремленного»? Наверняка понять трудно. Через стол мы снова пересекаемся взглядами с Чарли – он-то давно знает, что такое мама. Он мне подмигивает, и я чувствую, как в глубине живота зарождается тепло. – И у моей дочки такой хороший вкус. Мы все это знаем, правда? Ее журнал, прекрасный дом в Ислингтоне, а теперь еще и этот потрясающий мужчина, – мама кладет руку с красными ногтями на плечо Уилла. – У тебя всегда был наметан глаз, Джулс.

Точно, как будто я выбрала его под новую пару туфель. Как будто я выхожу за него замуж только потому, что он идеально вписывается в мою жизнь…

– И любому это покажется безумием, – продолжает мама, – вытащить всех на этот ледяной и богом забытый остров. Но для Джулс это очень важно, и только это имеет значение.

Это мне тоже не понравилось. Я смеюсь со всеми остальными, но на самом деле беру себя в руки. Мне хочется встать и сказать свою речь, как будто она прокурор, а я адвокат. Не так же мы должны себя чувствовать, когда любимые что-то про нас говорят?

Вот вся правда, которую моя мама никогда не скажет: если бы я не знала и не добивалась, чего хотела, то так бы и сидела на месте. Мне пришлось учиться тому, как идти к успеху. Потому что моя мать, черт ее дери, мне точно никак не помогала. Я смотрю на нее в этом воздушном черном шифоне – как противоположность свадебного платья – и сияющих серьгах, с бокалом игристого шампанского в руке и думаю: ты не понимаешь. Это не твоя заслуга. Ты ничего не сделала. Это я все спланировала, несмотря на тебя.

Одной рукой я крепко хватаюсь за край стола, чтобы не вскочить. Другой рукой я беру бокал и делаю большой глоток. «Скажи, что гордишься мной», – думаю я. И это почти все исправит. «Скажи, и я прощу тебя».

– Это может показаться немного нескромным, – говорит мама, дотрагиваясь до груди, – но я должна сказать, что горжусь собой, ведь я вырастила такую волевую и независимую дочь.

И тогда она слегка кланяется, будто вокруг толпа обожателей. Когда она садится, все послушно хлопают.

Меня трясет от гнева. Я смотрю на бокал с шампанским в моих руках. На одну сладкую секунду я представляю, как разбиваю его о стол, и все замолкают. Но нет, глубокий вдох. И вместо этого я встаю, чтобы самой сказать тост. Я буду щедрой, благодарной и любящей.

– Спасибо всем, что пришли, – говорю я теплым тоном. Мне намного привычнее говорить речи перед сотрудниками, поэтому приходится с трудом убирать из голоса властные нотки. Я знаю, многие женщины жалуются, что их никто не воспринимает всерьез. У меня зачастую противоположная проблема. На одном из наших рождественских корпоративов Элиза, одна из сотрудниц, напилась и сказала мне, что у меня все время лицо законченной стервы. Я не стала заострять на этом внимание, потому что она напилась и не вспомнит этого на утро. Но я-то не забуду.

– Мы так счастливы, что вы пришли, – говорю я и улыбаюсь; помада на губах кажется толстым воском. – Знаю, сюда непросто добраться… как и выгадать для этого время. Но с того момента, как я узнала про этот остров, я поняла, что он идеален. Для Уилла, такого законченного авантюриста. И в знак уважения моим ирландским корням.

Я смотрю на папину ухмылку.

– И видеть вас всех здесь – наших самых близких и дорогих – это самый лучший подарок. Для нас обоих. – Я поднимаю свой бокал Уиллу, и в ответ он поднимает свой. Он в этом гораздо лучше меня. Из него так и льется тепло и очарование, хотя он даже не пытается. Разумеется, я легко могу заставить людей делать то, что я хочу. Но мне далеко не всегда удавалось заставить их полюбить меня. Не то что мой жених. Он улыбается мне и подмигивает, а я сразу же начинаю представлять, что мы не успели сегодня завершить, в спальне…

– Я не верила, что этот день настанет, – продолжаю я, возвращаясь в настоящее. – Последние годы «Загрузка» занимала все мое свободное время, и я даже не надеялась, что встречу кого-нибудь.

– Не забывай, – вмешивается Уилл, – мне долго пришлось тебя уговаривать пойти на первое свидание.

Он прав. Почему-то все казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой. Потом он мне сказал, что только закончил неудачные отношения и пока не хочет заводить новые. Но мы правда поладили на вечеринке с одного слова.

– Я так рада, что все-таки уговорил, – улыбаюсь ему я. Это произошло так быстро и легко, что все еще кажется чудом.

– Если бы я в нее верила, – заканчиваю я, – то могла бы сказать, что нас свела судьба.

Уилл сияет. Мы смотрим друг на друга, и кажется, что здесь больше никого нет. И вдруг, я вспоминаю о чертовой записке. И чувствую, как улыбка на моих губах слегка подрагивает.