Текст книги "Список гостей"

Джонно. Шафер

На улице кромешная тьма. Дым от огня в камине заполняет комнату, и из-за него все выглядит по-иному – расплывчатыми, зыбкими. Как будто это другие люди.

Мы переходим к следующему блюду, какому-то шоколадному пирогу. Когда я пытаюсь отрезать кусочек, он падает с моей тарелки и крошки разлетаются повсюду.

– Тебе порезать пирожок, большой мальчик? – смеется Дункан в другом конце стола. К нему присоединяется кто-то еще. Как будто ничего не изменилось. Я не обращаю на них никакого внимания.

Ко мне поворачивается Ханна.

– Джонно, – спрашивает она, – ты тоже живешь в Лондоне?

Я решил, что Ханна мне скорее нравится. Она выглядит доброй. И у нее приятный северный акцент. А еще классный пирсинг в ушах, из-за чего она выглядит отвязной тусовщицей, хотя сейчас родила уже двоих детей. Готов поспорить, она может веселиться, если захочет.

– Боже, нет, – отвечаю я ей. – Ненавижу город. Мне бы хоть всю жизнь прожить на дикой природе. Я хочу быть свободным.

– А ты тоже любишь подобные вылазки? – спрашивает она.

– Да, – киваю я. – Пожалуй, можно так сказать. Раньше я работал в туристическом центре Озерного края. Учил скалолазанию, походному делу и все такое.

– Ничего себе. Ну да, логично, это же ты организовал мальчишник? – она улыбается, и я задумываюсь, как много она об этом знает.

– Да, это был я.

– Чарли мне особо ничего не рассказывал. Но я слышала, что вы должны были сплавляться на байдарках, карабкаться на скалу и еще что-то.

Понятно, так он ей не рассказал, что произошло. Я не удивлен. Если так подумать, я бы на его месте тоже промолчал. Чем меньше людей знает, тем лучше. Будем надеяться, что он решил оставить прошлое в прошлом. Бедный мужик. Я ничего из этого не планировал.

– Ну да, – продолжаю я, – мне нравятся подобные занятия.

– Точно, – вмешивается Феми. – Именно Джонно придумал, как забраться по стене на крышу спортивного зала. А еще ты залез на то огромное дерево у входа в столовую, да?

– О боже, – говорит Уилл Ханне. – Не разрешай им говорить про нашу школу, а то мы тут до утра будем сидеть.

Ханна мне улыбается.

– Кажется, ты и сам можешь снять телепрограмму, Джонно.

– Нууу, – протягиваю я. – Забавно, что ты это сказала, потому что я ходил на пробы.

– Правда? – удивляется Ханна. – На «Дожить до утра»?

– Да, – господи, зачем я это сказал? Тупой Джонно, никогда не можешь промолчать. Боже, как стыдно. – Ну вот, нас с Уиллом сняли, и потом…

– И потом Джонно решил, что ему такая морока ни к чему, да? – вмешивается Уилл.

Я оценил, что он попытался спасти меня от позора. Но скрывать все равно ни к чему, лучше уж сказать.

– Он просто меня прикрывает, – продолжаю я. – Правда в том, что я все завалил. Мне фактически в лоб сказали, что на экране я смотрюсь паршиво. Не то что наш красавчик… – Я наклоняюсь к Уиллу и треплю его по волосам, а он уворачивается и смеется. – Но вообще он прав. Это все не для меня. Я бы не вынес весь этот грим и модные шмотки. Это я не в обиду, дружище.

– Разумеется, – говорит Уилл, махнув рукой.

Он был рожден для камеры. У него есть способность быть тем, кем его хотят видеть люди. Я заметил, как на съемках он говорит попроще, как один из «простых парней». Но на вечеринке среди образованных крутых людей – таких, кто ходил в похожую на нашу школу, только получше – он сразу становится таким же напыщенным.

– В любом случае, – говорю я Ханне, – все вышло так, как должно было. Кто вообще захочет купить кружку с таким-то лицом?

И я корчу рожу. Джулс отворачивается от меня, как будто я только что сболтнул лишнего. Заносчивая корова.

– А как ты вообще придумал это шоу, Уилл? – продолжает Ханна. Я оценил, что она попыталась увести беседу в другое русло, не смущать меня еще больше.

– Да, – подхватывает Феми. – Я тоже все хотел спросить. Все дело в «Выживании»?

– «Выживании»? – озадачилась Ханна.

– Это игра, в которую мы играли в школе, – объясняет Феми.

Тут встревает Джорджина, жена Дункана:

– О боже. Дункан мне про это рассказывал. Просто ужас. Как мальчиков вытаскивали из кроватей и бросали непонятно где…

– Да, так и было, – соглашается Феми. – Младшеклассников хватали ночью, уводили из школы как можно дальше и оставляли, например, в лесу.

– И не просто в подлеске, – подхватил Ангус, – а в какой-нибудь глуши. Ночью. Без всякого света.

– Звучит как-то по-варварски, – замечает Ханна с округлившимися глазами.

– Это традиция, – объясняет Дункан. – Так поступают сотни лет, с самого основания школы.

– Зато Уиллу это делать не пришлось, да, дружище? – поворачивается к нему Феми.

Уилл поднимает ладони.

– Ко мне никто не совался.

– Да, – соглашается Ангус. – Потому что все до смерти боялись твоего папашу. Парням сначала завязывают глаза, – рассказывает он, поворачиваясь к Ханне, – поэтому никто из них не понимает, где находится. Иногда привязывают к дереву или забору, так что приходится выбираться. Помню, когда меня привязали…

– То ты обоссался, – заканчивает за него Дункан.

– Это неправда, – спорит Ангус.

– Нет, правда, – протягивает Дункан. – Даже не думай, что мы забыли. Ссаные штанишки.

Ангус отпивает большой глоток вина.

– Ну ладно, но это случалось с кучей парней. Это ужас как страшно.

Я помню мое «Выживание». Хоть ты и знаешь, что рано или поздно это случится, подготовиться к такому все равно невозможно.

– А самое безумное, – говорит Джорджина, поворачиваясь к мужу, – что Дункан не находит в этом ничего дурного. Да, дорогой?

– Так я стал мужчиной, – отвечает Дункан.

Я смотрю на Дункана, который сидит, засунув руки в карманы и выпятив грудь, будто он король и хозяин всего сущего. И задаюсь вопросом, каким именно мужчиной он стал.

И задаюсь вопросом, каким мужчиной стал я сам.

– Пожалуй, это правда безобидно, – размышляет Джорджина. – Никто же не умер, да? – смеется она.

Я вспоминаю, как проснулся от шепотов вокруг. Держи ноги… а ты хватай голову. А потом громкий смех, пока меня держали и завязывали глаза. И голоса. Вопли и поздравления, наверное, но учитывая, что повязка закрывала еще и уши, это было похоже на крики животных: вой и карканье. И вот я на улице, ветер морозит мне ноги. Кочки на неровной земле – может, меня посадили в тачку – и так долго, что мы точно уже покинули территорию школы. Потом меня оставили в лесу. Совсем одного. Не считая биения собственного сердца и тихих звуков леса. Я снимаю повязку и вижу, что вокруг все так же темно, луна не светит. Ветки царапали щеки, и деревья были так близко, казалось, через них не пройти, и они меня раздавят. Так холодно, а в горле металлический привкус, похожий на кровь. Сухой треск под босыми ногами. Несколько километров я, наверное, прошел по кругу. Всю ночь, через лес, пока не наступил рассвет.

Когда я вернулся в школу, то чувствовал себя новым человеком. К черту учителей, которые говорили, что я никогда ничего не добьюсь. Как будто они бы смогли выжить в такую ночь. Я чувствовал себя несокрушимым. Как будто я смогу сделать что угодно.

– Джонно, – говорит Уилл, – мне кажется, пора уже достать твой виски. Протестируем его.

Он вскакивает из-за стола, чтобы принести бутылку.

– Ой, а можно посмотреть? – просит Ханна и забирает у Уилла бутылку. – Какой крутой дизайн, Джонно. Ты его с кем-то разрабатывал?

– Да, – признаю я. – У меня в Лондоне есть знакомый графический дизайнер. Он хорошо постарался, да?

– Правда, – соглашается Ханна, кивая и ведя пальцем по рисунку. – Этим я и занимаюсь. Я иллюстратор. Но теперь уже кажется, что это было в другой жизни. Я решила остаться с детьми.

– А мне можно посмотреть? – спрашивает Чарли. Ханна передает ему бутылку, и тот хмурится. – Пришлось сотрудничать с каким-то заводом? Потому что здесь написано, что виски выдержан двенадцать лет.

– Да, – отвечаю я с таким ощущением, что меня собеседуют или проводят тест. Как будто он пытается меня подловить. Может, издержки работы учителя.

– Что ж, попробуем! – говорит Уилл, грациозно открывая бутылку и поворачиваясь в сторону кухни. – Ифа… Фредди. Можно нам бокалы для виски, пожалуйста?

Ифа выносит несколько бокалов на подносе.

– Вы тоже попробуйте, – просит Уилл, как благодушный хозяин поместья, – и Фредди. Мы все попробуем!

Ифа качает головой, и Уилл добавляет:

– Я настаиваю!

Фредди шаркающей походкой подходит к жене. Он опускает глаза и теребит шнурок своего фартука, пока они оба неловко мнутся с ноги на ногу.

«Вот чокнутый», – произносит Дункан всем остальным одними губами. Видимо, хорошо, что Фредди смотрит в пол.

Я оценивающе смотрю на Ифу. Она не такая старая, как мне сначала показалось: едва ли больше сорока. Она просто так одевается. К тому же, Ифа симпатичная – этакая ухоженная женщина. Интересно, зачем ей такая тряпка в мужья.

Уилл наливает всем виски. Джулс просит ей только для пробы:

– Прости, но я никогда не любила виски.

Она делает глоток, и я вижу, как она морщится, прежде чем успевает прикрыть рот рукой. Но рука только привлекает еще больше внимания. И поэтому мне кажется, что она это делает специально. Джулс ясно дала мне понять, что не очень меня жалует.

– Хороший виски, – говорит Дункан. – Немного напоминает Лафройг.

– Ну да, наверное, – протягиваю я. Уж кто-кто, а Дункан в виски разбирается.

Ифа и Фредди как можно быстрее выпивают свои порции и бегут обратно на кухню. Я понимаю. Моя мама работала в местном загородном клубе – в такого рода заведение, наверное, и ходили родители Ангуса и Дункана. Она сказала, что посетители иногда пытались угостить ее выпивкой, думая, что демонстрируют свою щедрость, ей от этого было только неловко.

– Мне кажется, очень здорово, – говорит Ханна. – Я удивлена. Должна признать, Джонно, что обычно мне виски вообще не нравится.

И она делает еще глоток.

– Ну что ж, – заключает Джулс, – нашим гостям очень повезло.

Она переводит взгляд на меня и улыбается. Но знаете все эти выражения, когда улыбка не доходит до глаз? Вот у нее так.

Я улыбаюсь в ответ, но чувствую себя не в своей тарелке. Думаю, все дело в том разговоре про «Выживание». Сложно принять, что для них – как и для всех выпускников «Тревельян» – это просто игра.

Я оборачиваюсь на Уилла. Он держит руку на затылке Джулс и всем улыбается. Он выглядит так, будто добился в жизни всего. Пожалуй, так и есть. И я задумываюсь: а на него так не влияют все разговоры о прошлом? Даже слегка?

Надо сбросить с себя паршивое настроение. Я тянусь к середине стола и хватаю бутылку виски.

– Думаю, пора во что-нибудь поиграть.

– Ну… – начинает Джулс, наверное, чтобы отказаться, но ее заглушили одобрительные крики парней.

– Да! – вопит Ангус. – «Ирландский снэп»?

– Точно, – соглашается Феми. – Как мы в школе играли! Помните, как мы пили ополаскиватель для рта? Потому что поняли, что там половина алкоголя?

– А еще ты хлестал ту водку, Дунк, – вспоминает Ангус.

– Решено, – говорю я, вскочив из-за стола, – пойду принесу колоду.

Мне сразу стало лучше, когда появилось какое-то развлечение.

Я иду на кухню и вижу, как Ифа стоит спиной ко мне и рассматривает на стене какой-то список. Когда я кашлянул, она слегка подпрыгивает.

– Ифа, дорогая, – прошу я, – у вас есть колода карт?

– Да, – отвечает она, делая шаг назад, как будто боится меня. – Конечно. Кажется, в гостиной.

У нее приятный акцент, который заставил меня улыбнуться. Мне всегда нравились ирландки.

Ее муж тоже на кухне, возится над плитой.

– Завтра вы тоже будете готовить? – спрашиваю я его, пока жду Ифу.

– Угу, – мычит он, не поднимая глаз. Я рад, что Ифа приносит карты всего за минуту.

За столом я начинаю сдавать.

– Я иду отсыпаться, – заявляет мама Джулс. – Все равно крепкое спиртное – это не мое.

Я вижу, как Джулс бормочет: «Неправда». Отец Джулс со своей французской красоткой тоже уходят.

– И я, – говорит Ханна и поворачивается к Чарли. – У нас был долгий день, да, любимый?

– Ну, не знаю… – мнется Чарли.

– Да ладно тебе, малыш Чарли, – говорю я ему. – Будет весело! Один раз живем!

Кажется, я его не убедил.

На мальчишнике все пошло наперекосяк. Бедняга Чарли не ходил с нами в школу и поэтому не был к такому готов. Он просто… учитель географии. Мне показалось, что в ту ночь ему было очень плохо. Думаю, как и любому другому. До конца выходных он почти ни с кем из нас не разговаривал.

Наверное, все дело в том, что мы снова вместе. Мы все учились в «Тревельян». Это нас связывает. Не так, конечно, как меня с Уиллом, – такая связь есть только у нас. Но у всех остальных есть другое. Ритуалы, мужские фишки. Когда мы собираемся, то чувствуем себя стаей.

И тогда нас заносит.

Ханна. Плюс один

После того инцидента с шампанским я сторонюсь друзей жениха. Чем больше они пьют, тем сильнее в них проявляется жестокость, хорошо замаскированная манерами выпускников дорогой школы. И меня бесит, что мой муж ведет себя как подросток, который хочет попасть в их шайку.

– Итак, – говорит Джонно. – Все готовы?

Он оглядывает стол. Я поняла, что такого странного было в его глазах. Они такие темные, что непонятно, где радужка переходит в зрачок. Из-за этого Джонно выглядит каким-то отстраненным. Даже когда он смеется, выглядит так, будто внутри у него холод. А остальная часть лица – наоборот очень живая и меняется каждую секунду, что смотрится карикатурно; у него очень большие и подвижные губы. Есть в нем что-то такое маниакальное. Надеюсь, он не опасен. Как большая собака, которая прыгает на тебя, но на самом деле просто хочет поиграть в мячик, а не откусить тебе голову.

– Чарли, – продолжает Джонно, – так ты с нами?

– Чарли, – шепчу я, пытаясь поймать его взгляд. Он едва ли взглянул на меня за весь вечер, завороженный то Джулс, то разговорами парней. Но сейчас я хочу до него достучаться.

Чарли такой мягкий человек: почти никогда не повышает голос, почти никогда не сердится на детей. Если они и получают нагоняй, то чаще всего от меня. И не то чтобы он становится более развязным, когда выпьет, – алкоголь не обостряет его негативные качества. В обычной жизни у него этих качеств практически нет. Да, может, в нем и таится гнев, спрятанный в глубине души. Но я могу поклясться, пару раз, когда я видела его пьяным, мой муж становился совсем другим человеком. Именно поэтому мне так страшно. За столько лет я научилась замечать малейшие признаки. Слегка приоткрытый рот, прикрытые веки. Мне пришлось научиться, потому что я знаю по опыту – следующий этап совсем не из приятных. Как будто в его мозгу резко взрываются маленькие фейерверки.

Наконец Чарли поворачивается ко мне. Я медленно и отчетливо качаю головой, чтобы он точно понял мой посыл. Не делай этого.

– Какого черта тут творится? – гогочет Дункан. Господи, он заметил мой жест. Дункан разворачивается к Чарли. – Она держит тебя на коротком поводке, малыш Чарли?

Мой муж краснеет до кончиков ушей.

– Нет, – отвечает он. – Разумеется, нет. Да, хорошо, я в игре.

Черт. Я разрываюсь между желанием остаться и присматривать за мужем и просто уйти – пусть он сам со всем разбирается, и плевать на последствия. Особенно после этого откровенного флирта с Джулс.

– Я раздам, – говорит Джонно.

– Стой, – встревает Дункан, поднимаясь на ноги и хлопая в ладоши. – Надо сначала спеть школьный гимн.

– Да, – соглашается Феми, присоединяясь к ним. Ангус тоже встает. – Давайте, Уилл, Джонно. Помянем былые времена и все такое.

Джонно и Уилл поднимаются.

Я смотрю на них – все, кроме Джонно, так элегантны в своих белых рубашках и темных брюках, с дорогими часами на запястьях. Интересно, с какой стати эти люди – которые, по-видимому, хорошо устроились в жизни – настолько одержимы днями, проведенными в школе? Представить не могу, чтобы я постоянно болтала о своей паршивой школе. Не то чтобы я ее ненавидела, но ничего хорошего там не произошло. Как и все остальные, я ушла оттуда в исписанной пожеланиями одноклассников футболке и никогда не оглядывалась назад. Эти парни не убегали из школы в 15:30, чтобы успеть посмотреть дома сериал – должно быть, они были заперты там все свое детство.

Дункан начинает медленно барабанить кулаком по столу. Он оглядывается, призывая остальных присоединиться. Так они и делают. Постепенно ритм становится все громче, быстрее и яростнее.

– Fac fortia et patere, – распевает Дункан, как мне кажется, на латыни.

– Fac fortia et patere, – подхватывают остальные.

А потом тихо, но настойчиво:

 
– Flectere si nequeo superos,
Acheronta movebo.
Flectere si nequeo superos,
Acheronta movebo[1]1
  Если небесных богов не склоню, Ахеронт всколыхну я (лат). Вергилий «Энеида», пер. С. Ошерова.


[Закрыть].
 

Я смотрю на мужчин, и мне кажется, что их глаза блестят в мерцающем свете свечей. Лица раскраснелись – они возбуждены и пьяны. По моей спине бегут мурашки. Учитывая пламя свечей, темень за окнами и странный ритм пения и барабанного боя, я внезапно чувствую, что наблюдаю за каким-то сатанинским ритуалом. Есть в этом что-то такое угрожающее, племенное. Я прижимаю руку к груди и чувствую, как колотится сердце, словно у испуганной зверушки.

Барабанный бой доходит до кульминации, пока не становится настолько бешеным, что посуда и столовые приборы прыгают по столу. Стакан соскакивает и разбивается. Никто, кроме меня, не обращает на это никакого внимания.

 
– Fac fortia et patere!
Flectere si nequeo superos,
Acheronta movebo!
 

И вот, наконец, когда я чувствую, что больше не могу этого выносить, они все вопят и останавливаются. А потом пристально смотрят друг на друга. Их лбы блестят от пота. Зрачки расширились, будто они что-то приняли. Теперь огромные гиены смеются, оскалив зубы, и хлопают друг друга по спине с силой достаточной, чтобы причинить боль. Я замечаю, что Джонно смеется не так громко, как остальные. Почему-то его ухмылка кажется неестественной.

– А что это значит? – спрашивает Джорджина.

– Ангус, – лепечет Феми, – ты у нас фанатеешь по латыни.

– Первая часть, – отвечает Ангус, – переводится как «Будь храбрым и терпи», что и было девизом школы. А вторую часть мы сами добавили, это значит «Если я не склоню небесных богов, то всколыхну ад». Раньше мы пели это перед матчами по регби.

– И не только, – подхватывает Дункан с противной ухмылкой.

– Как угрожающе, – говорит Джорджина. Она уставилась на красного, потного мужа с безумным взглядом так, как будто никогда в жизни он не был столь красив.

– В том и смысл.

– Ну все, дамы! – кричит Джонно. – Хватит ходить вокруг да около, пора выпить!

Остальные снова одобрительно кричат. Феми и Дункан мешают виски с вином, подливают туда оставшийся с обеда соус, солят и перчат, и все это превращается в отвратительную коричневую жижу. А потом начинается игра – каждый бьет ладонями по столу и орет во все горло.

Первый проигрывает Ангус. Пока он пьет, жижа капает с его подбородка на белую рубашку, оставляя коричневое пятно. Остальные смеются над ним.

– Идиот! – орет Дункан. – Почти все вылилось на грудь.

Ангус делает последний глоток и давится с выпученными глазами.

Следующий Уилл. Он пьет умело. Я смотрю, как работают мышцы его горла. После он переворачивает стакан и ухмыляется.

Следующий проигрывает Чарли. Он смотрит на свой стакан и делает глубокий вдох.

– Давай, девчонка! – кричит Дункан.

Я не могу на это смотреть. Я и не должна. «К черту Чарли», – думаю я. Мы должны были вместе отдохнуть на выходных. Если он хочет опозориться, то сам виноват. Я его жена, а не мамочка.

– Я иду спать. – Объявляю я, вставая из-за стола. – Всем спокойной ночи.

Но никто мне не отвечает, да и вообще не смотрит в мою сторону.

Я иду на выход через гостиную и резко останавливаюсь, испугавшись. На диване, в темноте, кто-то сидит. Через секунду я понимаю, что это Оливия.

– Привет, – говорю я.

Она поднимает голову. Я вижу ее вытянутые длинные ноги.

– Привет.

– Натерпелась там?

– Ну да.

– Я тоже, – тяжело вздохнув, говорю я. – Ты пока не ложишься спать?

Она пожимает плечами.

– Да в этом никакого смысла. Моя комната прямо напротив этого.

Как будто в ответ из столовой доносится язвительный смех. Кто-то кричит:

– Пей! Пей до дна!

А потом присоединяются все:

– Пей! Пей! Пей! – Хор голосов резко меняет кричалку. – Всколыхни ад, всколыхни ад, ВСКОЛЫХНИ АД!

Звуки ударов кулаков по столу. А потом новый звон – еще один стакан? Кто-то вопит:

– Джонно, чертов ты придурок!

Бедная Оливия, ей никак от этого не скрыться. Я застываю в дверях.

– Все хорошо, – говорит Оливия. – Я не нуждаюсь в компании.

Но я чувствую, что должна остаться. Мне ее жаль. И если честно, я хочу остаться. Мне понравилось сидеть с ней в пещере и курить. В этом было что-то волнующее, странное возбуждение. С ней, ощущая во рту вкус сигарет, я почти могла представить, что мне снова девятнадцать и я рассказываю, с кем успела переспать, – чувствую себя беззаботной, а не мамой двоих детей, по уши в ипотеке. К тому же, Оливия мне кого-то напоминает. Но я не могу понять, кого. Меня это напрягает, как то чувство, когда на кончике языка вертится какое-то слово, но вы никак не можете его вспомнить.

– Вообще-то, – говорю ей, – я не устала. И завтра не надо рано вставать, чтобы следить за двумя балбесами. В нашей комнате есть вино, я могу его принести.

Она слегка улыбается – первая улыбка, которую я вообще видела на ее лице. А потом тянет руку за подушку дивана и достает какую-то дорогущую водку.

– Я ее умыкнула с кухни.

– Вот как, – замечаю я. – Что ж, так даже лучше.

И мне правда будто снова девятнадцать.

Она передает мне бутылку. Я открываю крышку и делаю глоток. Ледяная жидкость обжигает мое горло, и я резко вдыхаю.

– Ух ты. Не помню, когда последний раз пила такое, – передаю бутылку Оливии и вытираю рот. – Мы так и не договорили, да? Ты рассказывала о том парне… Каллуме? Вы расстались.

Оливия закрывает глаза и делает глубокий вдох.

– Пожалуй, расставание было только началом, – говорит она.

Очередной гогот из соседней комнаты. Снова удары кулаками. Еще больше заплетающихся громких криков. В дверь что-то врезается, а потом через нее вываливается Ангус со спущенными штанами, из которых отвратительно торчит член.

– Простите, дамы, – говорит он с пьяной ухмылкой, – не обращайте на меня внимания.

– Да бога ради, – срываюсь я, – просто… отвалите и оставьте нас в покое!

Оливия смотрит на меня, явно впечатлившись, будто она не ожидала, что я на такое способна. Я тоже. Не знаю даже, откуда это взялось. Возможно, дело в водке.

– Знаешь что? – говорю я. – Здесь не очень-то удобно разговаривать.

Она кивает.

– Может, пойдем в пещеру?

– Ну… – я не планировала ночью бродить по острову. И уверена, это небезопасно, учитывая болота и все остальное.

– Забудь, – быстро добавляет Оливия. – Я понимаю. Просто – это так странно – но мне казалось, что там легче говорить.

И я вдруг снова чувствую это возбуждение. Странную радость от того, что нарушаю правила.

– Согласна, – говорю я. – Пойдем туда. И бутылку захвати.

Мы тайком выбираемся из «Каприза» через задний ход. Этот остров правда такой жуткий по ночам. Тут так тихо, не считая отдаленных звуков разбивающихся о скалы волн. Время от времени раздается странное гортанное карканье, от которого у меня на руках волосы встают дыбом. Наконец до меня доходит, что этот звук издает какая-то птица. Довольно большая, судя по громкости.

Пока мы идем дальше, в луче моего фонаря вырисовываются разрушенные дома. Темные зияющие окна похожи на пустые глазницы, и мне кажется, что оттуда кто-то может наблюдать за нами. Изнутри я тоже слышу разные звуки: шорохи, скрипы и царапанье. Скорее всего, крысы, но и это не слишком обнадеживающая мысль.

Я замечаю, как вокруг нас что-то движется, пока мы идем, – слишком быстро, чтобы разглядеть под слабым светом луны. Нечто пролетает так близко от моего лица, что я чувствую, как оно касается щеки. Я отпрыгиваю назад и поднимаю руку, чтобы отмахнуться. Летучая мышь? Это существо было слишком большим для насекомого.

Когда мы спускаемся в пещеру, на каменной стене появляется темная человеческая фигура. Я чуть не роняю от испуга бутылку, но через секунду осознаю, что это моя собственная тень.

На этом острове очень легко поверить в призраков.