Текст книги "Энн из Зелёных Крыш"

Глава 15. Буря в школьном чайнике

– Какой прекрасный день! – сказала Энн, делая глубокий вдох. – Разве это не чудесно – чувствовать себя живым в такой день? Мне жаль людей, которые еще не родились и пропустили его. У них будут хорошие дни, конечно, но такого не будет никогда. И еще чудеснее – идти по такой прекрасной дороге в школу, не так ли?

– Этот путь гораздо лучше, чем кружная дорога, где очень пыльно и жарко, – сказала рассудительно Диана, заглядывая в корзину с завтраком и подсчитывая в уме, сколько кусочков от трех сочных малиновых пирожных сможет откусить каждая девочка, если разделить их между десятью девочками.

Девочки в школе Эйвонли всегда делились своими обедами, и съесть три малиновых пирожных в одиночку или даже разделить их только со своей лучшей подругой навсегда навешивало ярлык «жадина» на девочку, которая это сделала. И все же, когда пирожные были разделены среди десяти девочек, каждая получила маленький кусочек, только дразнивший аппетит.

Дорога, которой Энн и Диана ходили в школу, была действительно прекрасна. Энн подумала, что эти прогулки в школу с Дианой не могут быть лучше даже в воображении. Ходить по главной дороге было бы так неромантично; но идти по Тропинке Влюблённых, мимо Вербного озера, через Долину Фиалок и по Березовому Пути – романтичнее не придумаешь.

Тропинка Любви начиналась за садом в Зеленых крышах и тянулась через лес до конца фермы Касбертов. По этой дороге обычно выгоняли коров на пастбище, а зимой возили дрова. Энн назвала её Тропинкой Влюблённых, когда ещё и месяца не прожила в Зеленых крышах.

– Не то, чтобы там действительно ходили влюблённые, – объяснила она Марилле, но мы с Дианой читали прекрасную книгу и там есть Переулок Влюблённых. Поэтому мы хотели, чтобы у нас было такое название тоже. И это очень красиво, Вы так не думаете? Так романтично! Мы легко можем представить на этой тропинке влюблённых, понимаете. Мне она очень нравится, потому что там вы можете думать вслух и никто не назовёт вас ненормальной.

Энн выходила в школу утром одна и по Тропинке Влюблённых доходила до ручья. Здесь Диана встречала ее, и девочки шли вверх по дорожке в тени кленов.

– Клены – такие общительные деревья, – говорила Энн. – Они всегда шелестят и шепчут нам что-то.

Они доходили до бревенчатого моста. Затем девочки сворачивали с тропинки, проходили через поле мистера Барри и мимо Вербного озера. За Вербным озером следовала Долина Фиалок – маленькая зеленая впадина в тени большого леса мистера Эндрю Белла.

– Конечно, фиалок там сейчас нет, – сказала Энн Марилле, – но Диана говорит, что миллионы их расцветают весной. О, Марилла, вы можете себе это представить? У меня прямо дух захватывает! Я назвала это место Долиной Фиалок. Диана говорит, что она никогда не видела никого, кто мог бы придумывать столько причудливых названий для мест. Приятно быть умным в чём-то, не так ли? Но Диана дала название Березовому Пути. Она очень хотела, и я позволила ей. Но я уверена, что могла бы придумать что-то более поэтичное, чем просто Березовый Путь. Такое название может придумать каждый. Но Берёзовый Путь – одно из самых красивых мест в мире, Марилла.

Это так и было. Другие люди, кроме Энн, тоже так думали, когда видели его. Это была узкая, извилистая дорожка, проходившая через холм и лес мистера Белла, где свет, просеянный через изумрудную завесу из зелёных веток, становился безупречно чистым, как сердцевина бриллианта. По всей длине дорожку окаймляли тонкие молодые березы с белыми стволами и лёгкими ветвями; папоротники, лесные гвоздики, дикие ландыши и алые гроздья кизила разрослись вдоль нее; там всегда витал восхитительно пряный запах и звучало пение птиц, шелест и смех лесных ветров в кронах деревьев над головой. Иногда здесь можно было увидеть кролика, перебегающего через дорогу, если, конечно, идти спокойно, чего нельзя было сказать об Энн и Диане. Внизу, в долине, дорожка выходила на главную дорогу, а по ней уже можно было быстро дойти до школы через поросший елями холм.

Школа в Эйвонли была чисто выбеленным зданием, с низкими карнизами и широкими окнами. Внутри стояли удобные старомодные парты с откидывающимися крышками, и на этих крышках были вырезаны инициалы и надписи трех поколений школьников. Школа была в стороне от дороги, а за ней рос темный еловый лес и протекал ручей, в который все дети ставили свои бутылки с молоком по утрам, чтобы они оставались холодными до обеда.

Марилла отправила Энн в школу в первый день сентября с множеством тайных опасений. Энн такая необычная девочка. Как она будет ладить с другими детьми? И, как ей удастся держать язык за зубами во время школьных занятий?

Однако дела пошли лучше, чем опасалась Марилла. Энн пришла домой в тот вечер в приподнятом настроении.

– Я думаю, мне понравится учиться здесь в школе, – объявила она. – Хотя учитель мне не очень по душе. Он все время подкручивает усы и строит глазки Присси Эндрюс. Присси уже взрослая, вы знаете. Ей шестнадцать, и она будет сдавать вступительные экзамены в Королевскую Академию в Шарлоттауне на следующий год. Тилли Бултер говорит, что учитель влюбился до смерти в нее. У неё красивый цвет лица и вьющиеся каштановые волосы, и она делает такую элегантную причёску. Она сидит на задней парте и он сидит там тоже большую часть времени – чтобы объяснять ей уроки, как он говорит. Но Руби Гиллис говорит, что она видела, как он что-то писал на ее грифельной дощечке и когда Присси прочитала – она покраснела, как свекла и захихикала. Руби Гиллис говорит, что она не верит, что это имело отношение к урокам.

– Энн Ширли, я не хочу слышать такие разговоры о твоём учителе, – резко сказала Марилла. – Ты не ходишь в школу, чтобы критиковать учителя. Я думаю, он может научить тебя чему-то, и твоё дело – учиться. И я хочу, чтобы ты поняла сразу, что ты не должна, приходя домой, рассказывать всякие сказки о нем. Этого я не поощряю. Я надеюсь, что ты была хорошей девочкой.

– Так и было, – сказала Энн с удовлетворением. – Это было не так сложно, как кажется. Я сижу с Дианой. Наша парта рядом с окном, и мы можем смотреть из него на озеро Мерцающих Вод. В школе много милых девочек, и мы весело поиграли в обеденный перерыв. Это так приятно, когда есть много девочек, с которыми можно играть. Но я, конечно, больше всех люблю Диану и так будет всегда. Я обожаю Диану. Я ужасно отстала от остальных девочек. Они все учатся по учебнику для пятого класса, а я прохожу только четвертый класс. Я чувствую, что это очень унизительно. Но ни у одной из девочек нет такой фантазии, как у меня, это я уже поняла. Мы учили чтение, географию, истории Канады и письмо. Сегодня мистер Филлипс сказал, что моё правописание было позорным, и он поднял мою грифельную дощечку, чтобы все могли видеть отмеченные им ошибки. Я себя чувствовала очень подавленной, Марилла, всё-таки он мог бы быть повежливее с новой ученицей. Руби Гиллис угостила меня яблоком, а Софья Слоун дала мне на время прекрасную розовую открытку с надписью: «Могу ли я навестить вас?» Я отдам ей эту открытку завтра. А Тилли Бултер позволила мне носить своё кольцо из бусинок весь день. Могу я взять несколько жемчужных бусинок со старой подушечки в моей комнате, чтобы сделать себе кольцо? И о, Марилла, Джейн Эндрюс сказала мне, что Минни Макферсон сказала ей, что она слышала, как Присси Эндрюс сказала Саре Гиллис, что у меня очень красивый нос. Марилла, это первый комплимент, который я услышала в своей жизни, и вы не можете себе представить, что я чувствую. Марилла, а у меня действительно красивый нос? Я знаю, вы скажете мне правду.

– Нос достаточно хорош, – сказала Марилла коротко. Про себя она думала, что нос Энн был действительно красивым; но она не имела никакого намерения рассказывать ей об этом.

Это было три недели назад, и все шло гладко до сих пор. И теперь, этим ясным сентябрьским утром, Энн и Диана, две самых счастливых девочки в Эйвонли, беспечно шли по Берёзовому Пути.

– Я думаю, Гилберт Блайт будет сегодня в школе, – сказала Диана. – Он ездил к своим кузенам в Нью-Брансуик на все лето, и приехал домой только в субботу вечером. Он невероятно красивый, Энн. И ужасно дразнит девочек. Он просто портит нам жизнь.

По голосу Дианы было понятно, что ей это скорее нравилось, что этот мальчик портит ей жизнь.

– Гилберт Блайт? – спросила Энн. – Разве это не его имя написано на стене у крыльца рядом с именем Джулии Белл и большой надписью: «Обратить внимание на них?»

– Да, – сказала Диана, встряхивая головой, – но я уверена, что он не очень любит Джулию Белл. Я слышала, как он сказал, что он изучал таблицу умножения по её веснушкам.

– О, не говори мне о веснушках, – умоляюще сказала Энн. – Это невежливо, когда у меня их так много. И я думаю, что писать эти «Обратите внимание» о мальчиках и девочках – очень глупо. Хотела бы я посмотреть на того, кто осмелится написать мое имя рядом с именем мальчика. Нет, конечно, – поспешила она добавить, – никто не осмелится.

Энн вздохнула. Она не хотела, чтобы ее имя было написано таким образом. Но было немного унизительно знать, что ей это даже не грозит.

– Ерунда, – сказала Диана, чьи черные глаза и глянцевые локоны вызывали такой хаос в сердцах школьников Эйвонли, что ее имя было написано на стенке у крыльце полтора десятка раз. – Это лишь шутка. И не будь такой уверенной, что твоё имя никогда не будет написано там. Чарли Слоан влюбился в тебя до смерти, он сказал своей маме – заметь, своей маме, – что ты самая умная девочка в школе. Это лучше, чем быть красивой.

– Нет, это не так, – сказала Энн, как истинная женщина. – Я бы, скорее, хотела быть красивой, чем умной. И я ненавижу Чарли Слоана, не могу влюбиться в мальчика с выпученными глазами. Если кто-то напишет мое имя рядом с его – я не перенесу этого, Диана Барри. Но это приятно – быть первой в своём классе.

– Теперь Гилберт будет учиться в твоём классе, – сказала Диана, – и он привык к тому, что он первый. Он только проходит учебник для четвёртого класса, хотя ему почти четырнадцать лет. Четыре года назад его отец заболел и должен был уехать в Альберту для лечения и Гилберт поехал с ним. Они жили там три года и Гил не ходил в школу почти всё это время. Теперь тебе будет не так легко быть первой, Энн.

– Я рада, что это так, – сказала Энн быстро. – Я не могла бы гордиться собой, сохраняя первенство среди маленьких мальчиков и девочек, которым только по девять или десять лет. Я вчера хотела ответить, как нужно правильно писать слово «бурление». Джози Пай отвечала первая, но она подглядывала в книге, пока мистер Филлипс не смотрел на нее. Он смотрел на Присси Эндрюс. А я просто послала ей взгляд, полный холодного презрения, и она покраснела, как свекла и всё равно написала это слово неправильно.

– Эти девочки Пай известные лгуньи, – сказала Диана с негодованием, когда они перелазили через забор на главной дороге. – Герти Пай вчера пошла и положила свою бутылку молока на мое место в ручье, представляешь? Я не разговариваю с ней теперь.

Когда мистер Филлипс был в задней части классной комнаты, слушая ответ по латыни Присси Эндрюс, Диана прошептала Энн:

– Гилберт Блайт сидит через проход от тебя, Энн. Только посмотри на него и попробуй не согласиться, что он красивый.

Энн посмотрела на него. Как раз была хорошая возможность для этого, потому что Гилберт Блайт был поглощен тем, что украдкой прикалывал булавкой длинную желтую косу Руби Гиллис, которая сидела перед ним, к спинке ее стула. Это был высокий мальчик, с вьющимися каштановыми волосами, карими лукавыми глазами и дразнящей улыбкой на губах. В этот момент Руби Гиллис встала, чтобы показать ответ учителю; и тут же упала обратно на свое место с коротким воплем, полагая, что ее волосы были вырваны с корнем. Все смотрели на нее, и мистер Филлипс посмотрел так строго, что Руби начала плакать. Гилберт быстро вытащил булавку и делал вид, что изучает учебник по истории с самым серьёзным выражением лица; но когда шум утих, он посмотрел на Энн и подмигнул ей с невыразимым лукавством.

– Я думаю, что твой Гилберт Блайт красивый, – по секрету шепнула Энн Диане, – но я думаю, что он также очень нахальный. Если б у него были хорошие манеры, он бы не подмигивал незнакомой девочке.

А после обеда всё и произошло.

Мистер Филлипс сидел в углу, объясняя задачу по алгебре Присси Эндрюс, а остальные ученики занимались, чем им заблагорассудится: ели зеленые яблоки, шептались, рисовали на своих грифельных дощечках, и пускали сверчков, запряженных в нитки, по проходу между партами. Гилберт Блайт пытался заставить Энн Ширли посмотреть на него и не достиг в этом успеха, потому что Энн в тот момент не обращала внимание не только на Гилберта Блайта, но и на любого другого ученика в школе Эйвонли. Подперев руками подбородок и не сводя глаз с синей поверхности Озера Мерцающих Вод, которое было видно из западного окна, она была далеко, в великолепной сказочной стране, не видя и не слыша ничего, кроме собственных замечательных видений.

Гилберт Блайт не привык прилагать усилия, чтобы заставить девочку взглянуть на него, и в итоге потерпеть неудачу. Она должна посмотреть на него, эта рыжеволосая девочка Ширли с маленьким заостренным подбородком и большими глазами, которых не было ни у одной другой девочки в школе Эйвонли.

Гилберт потянулся через проход, взял конец длинной рыжей косы Энн, потянул к себе и сказал пронзительным шепотом:

– Морковка, Морковка!

И тогда Энн действительно на него посмотрела!

И даже больше, чем посмотрела. Она вскочила на ноги, все ее яркие мечты были разрушены. Она бросила на Гилберта возмущенный взгляд, но гневный блеск в её глазах стремительно угас в таких же гневных слезах.

– Ты, гнусный, мерзкий мальчишка! – воскликнула она страстно. – Как ты смеешь!

А потом – ударила его! Энн с размаху стукнула своей грифельной дощечкой по голове Гилберта и расколола – дощечку, не голову – ровно посредине.

В школе Эйвонли всегда любили представления. А это доставило особенное удовольствие. Все ахнули от ужаса и восторга. Диана открыла рот от изумления. Рубин Гиллис, которая была склонна к истерике, начала плакать. Томми Слоан упустил всю свою команду сверчков в то время, как смотрел с открытым ртом на происходящее.

Мистер Филлипс проследовал по проходу и властно положил руку на плечо Энн.

– Энн Ширли, что это значит? – сердито сказал он. Энн не дала ответ. Это было бы слишком – ожидать, чтобы она признала перед всей школой, что её назвали «морковкой». Гилберт первый решительно сказал.

– Это моя вина, мистер Филлипс. Я дразнил ее.

Мистер Филлипс не обратил никакого внимания на Гилберта.

– Мне очень жаль, что моя ученица проявила такую вспыльчивость и мстительность, – сказал он торжественным тоном, как будто сам факт принадлежности к его ученикам должен был искоренить все дурные страсти в сердцах детей. – Энн, иди и встань у классной доски на оставшуюся часть дня.

Энн предпочла бы порку, чем подобное наказание, от которого ее чувствительная душа трепетала, как от удара хлыстом. С белым, застывшим лицом она повиновалась. Мистер Филлипс взял мел и написал на доске над её головой:

«У Энни Ширли очень плохой характер. Энни Ширли необходимо научиться контролировать свой темперамент», а затем прочитал это вслух, так что даже самые младшие ученики, который ещё не умели читать, могли понять эту надпись.

Энн простояла остаток дня с этой надписью над головой. Она не плакала и не опустила голову. Гнев еще пылал в ее сердце, и это поддерживало ее в борьбе с унижением. С горящими щеками и возмущенным взглядом она встречала, как сочувственный взгляд Дианы и негодующие жесты Чарли Слоана, так и злорадную улыбку Джози Пай. Что касается Гилберта Блайта, она не будет даже смотреть на него. Она никогда не будет смотреть на него! Она никогда не заговорит с ним!

Когда уроки закончились, Энн вышла с высоко поднятой головой. Гилберт Блайт пытался перехватить ее на крыльце.

– Я ужасно сожалею, что посмеялся над твоими волосами, Энн, – прошептал он сокрушенно. – Честно. Не сердись на меня.

Энн прошла мимо, с презрительным видом, даже не посмотрев на него.

– О, как ты могла, Энн? – вздохнула Диана, когда они шли по дороге, наполовину укоризненно, наполовину с восхищением. Диана чувствовала, что она никогда бы не смогла игнорировать извинения Гилберта.

– Я никогда не прощу Гилберта Блайта, – сказала Энн твердо. – И мистера Филлипса – за то, что написал мое имя с «и», тоже. Моя душа очерствела, Диана.

Диана не имела ни малейшего представления, что Энн имеет в виду, но она поняла, что это было что-то страшное.

– Ты не должна обижаться на Гилберта, что он высмеивает твои волосы, – успокаивающе сказала она. – Он высмеивает всех девочек, он смеется надо мной, потому что у меня волосы такие черные. Он назвал меня вороной десятки раз. И я никогда не слышала, чтобы он извинялся за это.

– Есть большая разница между тем, чтобы быть названной вороной и быть названной морковкой, – сказала Энн с достоинством. – Гилберт Блайт больно задел мои чувства, Диана.

Возможно, на этом бы всё и закончилось без дальнейших мучений, если бы больше ничего не случилось. Но иногда плохие вещи начинают происходить один за другим.

Ученики в Эйвонли часто проводили обеденный перерыв, собирая жевательную смолу в еловой роще мистера Белла. Между холмом, где находилась эта роща, и школой лежало большое пастбище. Оттуда они могли следить за домом Эбен Райта, где обедал учитель. Когда они видели, что мистер Филлипс выходил из дома, они бежали к зданию школы; но расстояние до школы было примерно в три раза больше, чем дорога от дома мистера Райта, поэтому они прибегали туда, задыхаясь, и на три минуты позже.

На следующий день мистер Филлипс был захвачен одним из своих судорожных приступов перемен и объявил перед уходом на обед, что он ожидает, что все ученики будут на своих местах, когда он вернется. Тот, кто опоздает, будет наказан.

Все мальчики и некоторые девочки пошли в ельник мистера Белла, как обычно, намереваясь остаться там до тех пор, пока не найдут «жвачку». Но в еловой роще было так хорошо, а желтые капли смолы были такими заманчивыми! Они собирали смолу, гуляли и болтали и первый, кто напомнил им о времени, был Джимми Гловер, который закричал с верхушки патриархальной старой ели: «Учитель идёт!»

Девочки, которые были на земле, сразу же побежали и сумели добраться до школы в последний момент. Мальчики, которые слезали поспешно с деревьев, опоздали; а Энн, которая не собирала смолу, а мечтательно бродила в дальнем конце рощи, по пояс среди папоротников, тихо напевая, с венком из ландышей на волосах, словно лесная фея из этих тенистых мест, была самая последняя. Энн бегала, как лань, поэтому она догнала мальчиков у двери и влетела с ними в школу в ту минуту, когда мистер Филлипс вешал свою шляпу.

Краткое желание перемен у мистера Филлипса уже прошло. Он не хотел беспокоить себя наказанием десятков учеников, но это было необходимо, чтобы сдержать своё слово. Так что он огляделся в поисках козла отпущения и нашел его в Энн, которая упала на своё место, задыхаясь от бега, с забытым венком из ландышей, криво висящим на одном ухе и придававшем ей особенно лихой и растрепанный вид.

– Энн Ширли, так как вы, кажется, любите находиться в компании мальчиков, ты мы примем ваш вкус во внимание, – саркастически сказал он. – Снимите эти цветы с головы и сядьте с Гилбертом Блайтом.

Другие мальчики засмеялись. Диана, бледнея от жалости, сняла венок с головы Энн и сжала ее руку. Энн смотрела на учителя, как будто окаменев.

– Вы слышали, что я сказал, Энн? – спросил мистер Филлипс строго.

– Да, сэр, – сказала Энн медленно, – но я не предполагала, что Вы действительно этого хотите.

– Уверяю вас, что хочу, – продолжил он с саркастической интонацией, которую все дети, и Энн особенно, ненавидели. Слишком уж она раздражала. – Сделай это немедленно.

На мгновение Энн выглядела так, как будто хочет отказаться. Затем, поняв, что помощи ждать неоткуда, она надменно поднялась, шагнула через проход и села рядом с Гилбертом Блайтом, уткнувшись лицом в сложенные руки. Рубин Гиллис, которая наблюдала за тем, как это произошло, сказала другим детям по дороге домой, что она никогда не видела ничего подобного – лицо белое, как мел, покрытое ужасными маленькими красными пятнами.

Для Энн это было концом всего. И так было достаточно плохо, что её выбрали для наказания из десятка одинаково виновных; было еще хуже, что её посадили с мальчиком, но, то, что этот мальчик – Гилберт Блайт – делало ситуацию совершенно невыносимой. Энн чувствовала, что она не может перенести это, не стоит и пытаться. Все ее существо кипело от стыда, гнева и унижения.

Сначала другие ученики посматривали на неё, шептались и хихикали, подталкивая друг друга локтями. Но так как Энн не поднимала голову, а Гилберт решал задачку на дроби, как будто это было самое важное занятие на свете, они вскоре вернулись к свои задачам и Энн была забыта. Когда мистер Филлипс сказал классу сдать работы по истории, Энн должна была подойти, но Энн не двинулась с места, а мистер Филлипс, который в это время писал стихи для Присциллы и думал о какой-то упрямой рифме, ничего не заметил. Увидев, что никто не смотрит, Гилберт взял со стола маленькую розовую конфету в виде сердца с золотой надписью «Ты сладкий» и сунул её Энн под локоть. После чего Энн встала, осторожно взяла розовое сердце кончиками пальцев, бросила его на пол, раздавила каблуком, и села на своё место, не удостоив Гилберта даже взглядом.

Когда уроки закончились, Энн прошла к своей парте, демонстративно достала все из нее – книги и тетради, перо и чернила, Библию и арифметику, и сложила их аккуратно на свою расколотую грифельную дощечку.

– Ты что, заберёшь все эти вещи домой, Энн? – захотела узнать Диана, как только они вышли на дорогу. Она не осмелилась задать вопрос раньше.

– Я не вернусь в школу больше, – сказала Энн. Диана была ошеломлена и посмотрела на Энн, чтобы удостовериться, что та не шутит.

– Разве Марилла позволит тебе остаться дома? – спросила она.

– Ей придется, – сказала Энн. – Я никогда не пойду в школу к этому человеку.

– О, Энн! – Диана выглядела так, словно готова была заплакать. – Я думаю, что это нечестно. Что мне делать? Мистер Филлипс заставит меня сидеть с этой ужасной Герти Пай. Я знаю, что он это сделает, потому что она сидит одна. Энн, вернись!

– Я могу сделать для тебя всё, что угодно, Диана, – сказала Энн с сожалением. – Я позволю разорвать себя на куски, если это будет тебе нужно. Но я не могу вернуться, пожалуйста, не проси. Ты рвешь мне душу.

– Просто подумай, что ты потеряешь, – печально сказала Диана. – Мы собираемся построить новый домик для игры у ручья, и мы будем играть в мяч на следующей неделе, а ты ведь никогда не играла в мяч, Энн. Это очень захватывающее! И мы собираемся разучить новую песенку, Джейн Эндрюс уже учит её. Алиса Эндрюс собирается принести новую книгу на следующей неделе, и мы все будем читать её вслух, по одной главе, сидя у ручья. Я же знаю, ты так любишь читать вслух, Энн.

Ничего не действовало на Энн. Ее решение было твёрдым. Она не пойдёт в школу, к мистеру Филлипсу. И она сказала Марилле об этом, когда вернулась домой.

– Ерунда, – сказала Марилла.

– Это не ерунда, – сказала Энн, глядя на Мариллу торжественно и укоризненно. – Неужели вы не понимаете, Марилла? Меня оскорбили.

– Оскорбление! Глупости! Пойдёшь завтра в школу как обычно.

– О нет, – Энн мягко покачала головой. – Я не собираюсь возвращаться, Марилла. Я буду учиться дома, я буду вести себя, как можно лучше, и я буду молчать, если это вообще возможно. Но я не пойду в школу, я вас уверяю.

Марилла увидела решимость и упрямство на маленьком лице Энн. Она поняла, что переубедить её будет трудно. И она мудро решила не продолжать пока разговор.

– Я схожу к Рэйчел сегодня вечером и посоветуюсь с ней, – подумала она. – Нет смысла обсуждать это с Энн сейчас. Она слишком возбуждена, и я знаю, что она может быть ужасно упрямой, если считает себя правой. Насколько я могу понять из ее истории, мистер Филлипс переусердствовал с наказанием. Но я не скажу ей об этом. Я просто посоветуюсь с Рэйчел. Она послала десять детей в школу, и она должна что-то знать об этом. Она, должно быть, уже слышала всю историю.

Марилла застала миссис Линд вяжущей одеяло, усердно и весело, как обычно.

– Я полагаю, вы знаете, почему я пришла, – сказала она, немного смущённо.

Миссис Рейчел кивнула.

– Из-за истории Энн в школе, я думаю, – сказала она. – Тилли Бултер зашла ко мне по дороге домой и рассказала об этом.

– Я не знаю, что с ней делать, – сказала Марилла. – Она заявляет, что не пойдет в школу. Я никогда не видела такого упрямого ребенка. Я ожидала неприятностей с тех пор, как она пошла в школу. Я даже удивлялась, что все шло слишком гладко. Она всё так сильно переживает. Что бы вы посоветовали, Рэйчел?

– Ну, раз вы просили моего совета, Марилла, – сказала миссис Линд дружелюбно, а миссис Линд очень любила, чтобы у неё спрашивали совета, – я бы пошла ей навстречу. Я считаю, что мистер Филлипс был не прав. Конечно, детям говорить это не стоит, вы понимаете. И, конечно, он прав, что наказал ее вчера за вспыльчивость. Но сегодня все было иначе. Остальные ученики, которые опоздали вместе с Энн, тоже должны были быть наказаны. И что это за наказание, когда девочку садят рядом с мальчиком? Это не скромно. Тилли Бултер тоже возмущена. Она на стороне Энн и все ученики тоже. Энн, кажется, очень популярна среди них. Я никогда не думала, что она им понравится.

– Так вы действительно думаете, что ей лучше остаться дома? – спросила Марилла в изумлении.

– Да. То есть я бы не стала отправлять её в школу, пока она сама не попросит. Поверьте мне, Марилла, она остынет через неделю или около того, и будет готова вернуться по собственной воле, вот что я вам скажу. В то же время, если вы заставите ее вернуться сразу, Бог знает, что она выкинет в следующий раз и какие неприятности нас ожидают. По-моему, чем меньше суеты, тем лучше. Она не много потеряет, если не будет ходить неделю в такую школу. Мистер Филлипс не годится, как преподаватель. Порядок, который он завёл – просто скандальный, скажу я вам. И он пренебрегает малышами и тратит все свое время на старших учеников, которых он готовит к Королевской Академии. Он бы никогда не остался в школе больше года, если бы его дядя не был членом попечительского совета – и не водил двух других попечителей за нос. Да, скажу я вам, я уж и не знаю, что будет с образованием на этом острове.

Миссис Рейчел покачала головой, как бы желая сказать, если бы она была во главе образовательной системы острова, ситуация была бы гораздо лучше.

Марилла приняла совет миссис Рейчел, и ни слова не сказала Энн о возвращении в школу. Энн учила уроки на дому, исполняла свои обязанности по дому, и играла с Дианой в холодных осенних сумерках; но когда она встречала Гилберта Блайт на дороге или в воскресной школе, она проходила мимо него с ледяным презрением, которое было не под силу разморозить даже его очевидному желанию помириться. Даже усилия Дианы, как миротворца, были безрезультатны. Энн, очевидно, решила ненавидеть Гилберт Блайта до конца своей жизни.

Так же, как она ненавидела Гилберта, она любила Диану, со всей силой, на которое было способно ее страстное маленькое сердце, в равной степени выражавшее симпатию и антипатию. Однажды вечером Марилла, вернувшись из сада с корзиной яблок, обнаружила Энн горько плачущей в её комнате на крыше.

– Что случилось на этот раз, Энн? – спросила она.

– Речь идет о Диане, – рыдала Энн безутешно. – Я так люблю Диану, Марилла. Я никогда не смогу жить без нее. Но я знаю очень хорошо, что когда мы вырастем, Диана выйдет замуж и оставит меня. И что мне делать? Я ненавижу ее мужа. Я просто ненавижу его от всего сердца. Я воображаю все это – свадьбу и Диану, одетую в белоснежное платье, с вуалью, такую красивую и царственную, как королева, и я – подружка невесты, в прекрасном платье с пышными рукавами, но с разбитым сердцем, спрятанным под маской моего улыбающегося лица. А потом я прощаюсь с Дианой навсегда-а…

Тут Энн запнулась и заплакала ещё сильнее.

Марилла быстро отвернулась, чтобы скрыть улыбку; но это было бесполезно; она рухнула на ближайший стул и разразилась таким громким и необычным смехом, что Мэтью, проходя по двору, остановился в изумлении. Никогда он не слышал, чтобы Марилла так смеялась.

– Ну, Энн Ширли, – сказала Марилла, как только она могла говорить, – если тебе нужно искать причины для беспокойства, ищи их, пожалуйста, поближе к дому. Воображение у тебя, конечно, отменное!