Текст книги "Д'Арманьяки"

Глава 10

Заточение

Начавшись 25 сентября 1407 года, резня Арманьяков в Париже, длилась десять дней. За это время, весь Париж залили кровью Д,Арманьяков. Счёт убитых шёл на сотни и сотни. Мостовые и стены домов были в крови. Многие дома сожжёны. Ночь дьявола проявилась во всей своей зловещей сущности. Убийства, грабежи и насилие, стали в эти дни, обычным явлением. Казалось, ничто не насытит кровожадную толпу, рыскающую по городу в поисках очередной жертвы. Встречаясь друг с друг, горожане, только и говорили о том, сколько Д,Арманьяков убил каждый из них. При этом в их голосах звучало такое торжество, словно они совершали богоугодное дело, а не братоубийство. Спроси кто-нибудь горожан, что плохого сделали Арманьяки, они наверняка бы затруднились ответить на этот вопрос. Впрочем, вопросы в эти дни не имели значения, ровно и ответы, которых и вовсе не было, да и не могло быть. Единственные, у кого они были и которые знали и не только, а и направляли все эти дни резню Д,Арманьяков, подогревая ярость парижан – были члены ордена «Лионских бедняков». Возглавляемые Гилбертом де Лануа и Кабошом, который всякий раз показывал перевязанную руку, на которой отсутствовала кисть и похвалялся тем, что потерял её в схватке с Д,Арманьяками, возле церкви святой Катерины. Члены ордена находились все эти дни, неизменно на улицах Парижа. Они бдительно следили за тем, чтоб никто из Д,Арманьяков не ушёл от расправы и были самыми яростными из убийц. К исходу десятого дня, им это полностью удалось. Убийства, пошли на убыль, по той простой причине, что не осталось в живых ни одного из Д,Арманьяков, или их сторонников. Все кто выжил, покинули стены Парижа, ибо город нёс для них в своих объятиях, смертный приговор.

В отличие от горожан, которые пребывали, в отличном расположении духа, ибо словно звери, пресытились человеческой кровью, на «Старой Храмовой» улице, в доме покойного герцога Орлеанского, царила глубокая печаль.

Графиня Д,Арманьяк ломая руки, ходила по гостиной. Герцогиня Орлеанская лишь грустно наблюдала за ней. А что ей оставалось? Она ничем не могла помочь несчастной женщине, которая вот уже десять дней, не имела вестей о супруге и сыне.

Губы графини Д,Арманьяк всё время шептали:

– Господи, господи, не дай им погибнуть….господи, господи… спаси их! Я всю жизнь проведу в молитвах, благословляя твоё имя.

Увидев вошедшего в гостиную Дюше, графиня тотчас бросилась к нему и схватив его за руки, голосом идущим из глубин души, спросила:

– Что?

Они живы!

Ответ Дюше заставил графиню Д,Арманьяк расплакаться. Но то были слёзы счастья. Она обняла Дюше, принёсшего благую весть, повторяя:

– Благодарю вас сударь, благодарю…

– Сударыня…

Графиня тотчас посмотрела в глаза Дюше, которые он опустил, не в силах смотреть на графиню. И прежде, чем, Дюше сказал, то чего невозможно было утаить, графиня поняла, что услышит нечто ужасное.

– Они в Шатле. Завтра утром они будут прилюдно казнены!

– Мой мальчик? Филипп?

– Он тоже приговорён к смертной казни!

Графиня отшатнулась, а затем рухнула на колени и почти сразу после этого потеряла сознание. Дюше взял графиню на руки и уложил на софе. После этого он поклонился и негромко сказал адресуя свои слова герцогине Орлеанской.

– Если я понадоблюсь, позовите!

Опечаленный тем, что принёс страшную новость, Дюше вышел.

Герцогиня Орлеанская и двое слуг захлопотали над графиней, пытаясь привести её в чувство. Это продолжалось недолго. Графиня пришла в себя. Едва она открыла глаза, как немедленно вскочила с софы и бросилась к двери.

– Милая сестра моя, куда ты направляешься? – окликнула графиню, герцогиня Орлеанская.

– К отцу! – не оборачиваясь, ответила графиня, – я должна спасти их.

Дюше выскочил на улицу, вслед за графиней Д,Арманьяк, которая даже накидка не взяла с собой. Несмотря на холод, она в одном платье, с распущенными волосами, которые развевались на ветру, торопливо пошла по направлению к дворцу герцога Бурбонского, который находился в двух кварталах от Старой Храмовой улицы. Дюше едва поспевал за графиней. На улицах Парижа было всё ещё небезопасно, а он дал слово охранять графиню. Не более чем через четверть часа, графиня в сопровождение Дюше, достигла ворот дворца. Стража у ворот, хотя и смотрела на них с крайним удивлением, тем не менее отворила ворота и пропустила их внутрь. Не чуя ног, графиня побежала по широкой дорожке, ведущей к внутренним воротам дворца. А ещё через несколько минут, она уже стояла перед кабинетом герцога Бурбонского. Сделав короткую передышку, графиня открыла дверь и вошла внутрь. Дюше остался ждать за дверью. В кабинете, за столом сидел герцог Бурбонский, мужчина лет шестидесяти и выговаривал что-то молодому человеку, стоявшему рядом с ним, с виноватым лицом.

Графиня прошла несколько шагов и упала на колени, протягивая руки к герцогу Бурбонскому. Голос её прерывался, когда она умоляющим голосом произнесла;

– Спасите отец!

Герцог Бурбонский хмуро смотрел на дочь.

– Вспомнила об отце, непокорная дочь?

– Я никогда не забывала о человеке, который был в моей жизни всем! Отец, ваша дочь умоляет вас, стоя на коленях. Заклинает именем матери и той любовью, которую питали ко мне – вы. Спасите моего супруга! Спасите моего сына!

– Твой супруг выбрал свою судьбу сам, бросив вызов герцогу Бургундскому, – безжалостно ответил герцог Бурбонский, – он был слишком горд, чтобы склонить голову, так пусть теперь склонит голову перед палачом. Вопреки моей воле ты вышла замуж за Д,Арманьяка, но это ещё полбеды. Ты своим отказом унизила герцога Бургундского, моего друга. Ты предпочла Д,Арманьяка – бургундцу, что ж, теперь пожинай плоды своего поступка. Я же и пальцем не пошевелю в защиту твоего супруга.

– Мой сын… спасите Филиппа… он ничего плохого не сделал – графиня заломила руки, в голосе послышались едва сдерживаемые рыдания.

– Выродок Арманьяков! – вскричал герцог Бурбонский, – пусть он умрёт, ибо для меня он никогда не был внуком. Он заслуживает смерти, не меньше, чем его отец, только тем, что появился на этот свет. Пойди прочь непокорная дочь. Самое большое что я сделаю, это поеду завтра на казнь, чтобы посмотреть, как прольётся кровь твоего супруга и твоего сына.

Дюше, слышавший каждое слово, произнесённое герцогом Бурбонским, не выдержал и ворвался в кабинет. Он поднял обессиленную графиню Д,Арманьяк, и придерживая за плечи повёл к двери. Бедняжке ничего не оставалось, кроме как покинуть дом отца, где она не нашла, ни понимания, ни сочувствия. Уже выходя, Дюше негромко бросил.

– Монсеньор, я от всей души надеюсь, что не наступит тот день, когда один из Д,Арманьяков придёт к вам вернуть долг, за оскорбление графини, ибо тогда этот день станет для вас, ещё более худшим, чем сегодняшний день, стал для миледи, вашей дочери.

Не дожидаясь ответа, Дюше вывел графиню на улицу.

Некоторое время, они простояли возле ворот дворца. Дюше отдал бы всё на свете, чтобы избавить графиню от той глубокой печали, которая владела всем её существом и ясно читалась в каждой чёрточке её лица.

– Я пойду к королю! – неожиданно сказала графиня.

– Миледи! Король вот уже несколько месяцев не принимает. Он болен. К тому же, он давно перестал интересоваться делами государства.

– Я знаю, знаю – у графини вырвался всхлип, но что мне ещё сделать, как им помочь, – графиня упала на грудь Дюше и разрыдалась.

– Проклятье – прошептал Дюше, пытаясь утешить графиню, я предпочёл бы быть на месте вашего супруга, а не на вашем, ибо вы страдаете неизмеримо больше.

Оставим на время графиню и Дюше. Обратим свой взгляд на Шатле, крепость – тюрьму, построенную для содержания государственных преступников.

Именно сюда, на верхний этаж поместили графа Д,Арманьяк, Филиппа и Ги де Монтегю. С первых минут своего заточения, мысль о побеге не покидала узников, однако они находились в Шатле, а это значило, что нечего было даже мечтать о побеге. Высокие каменные стены и железные двери, не оставляли никакой возможности для побега. К тому же, охрана на этаже, во внутреннем дворе и на стенах, бдительно следила за поведением заключенных. Существовала надежда, что можно будет договориться с охраной, подкупить её, но она настолько враждебно относилась к узникам, что они вынуждены были и эту мысль отбросить. Всё что им оставалось – это ждать. Что они и делали.

Камера была довольно просторной. На полу лежала большая охапка сена, на которой почти всё время полулежали граф Арманьяк и Ги де Монтегю, размышляя о всевозможных способах побега. Филипп, не участвовал в разговорах, больше того, он не произнёс ни слова, с момента ареста. Целыми днями напролёт, он, прижавшись лицом к решёткам маленького окошка смотрел на Сену. Все попытки заговорить с ним, заканчивались неудачей. Филипп упорно молчал. Но подавленным отнюдь не выглядел. Скорее это можно было назвать равнодушием. Если Филипп и был ко всему равнодушен, граф ломал голову. Он искал выход, чтобы спасти жизнь сына. О своей жизни он не думал. Но к его глубокому отчаянию, выхода не существовало. Они все, в том числе и Филипп, были обречены. За день до казни, Филипп по прежнему смотрел не отрываясь в окно, а его отец с Ги де Монтегю в тысячный раз перебирали все возможности побега. Они вели приглушённую беседу, но Филиппа совершенно не интересовала эта беседа. Стража, с утра вела себя непозволительно наглым образом. То и дело слышались оскорбления в адрес арестантов, которые приводили последних в ярость. Они вскакивали с места и подскакивая к двери, громко кричали;

– Дайте нам меч и мы покажем вам, чего стоят ваши насмешки! Подлецы! Мерзавцы!

На один из таких порывов, охрана с хохотом ответила:

– Лучше взгляните на своих друзей, они как раз проплывают мимо!

Услышав слова стражи, Филипп впервые отошёл от окна и присел на корточки в углу камеры, скрестив руки. Граф Д,Арманьяк и Ги де Монтегю бросились к окну. У них почти одновременно вырвался крик ярости. Течение Сены несло мимо них несколько мёртвых тел.

– Они плывут, все эти дни! – раздался тихий голос Филиппа.

Граф опустился на колени перед сыном.

– Господи, Филипп, все эти дни ты смотрел… – слов не хватало, граф обнял сына. Филипп крепко обнял отца.

Монтегю тоже опустился на колени и воздев руки, прошептал;

– Господи, не за себя прошу, а за Филиппа. Спаси ему жизнь, спаси…молю тебя, ибо только тогда я умру зная, что ни один из врагов наших не уйдёт от наказания.

Утро казни неумолимо наступало. Отец и сын о чём то тихо беседовали. Монтегю поглощённый, собственными мыслями о вечности, не слышал их. В одиннадцать часов, двери камеры со скрипом отворились, пропуская священника, в сопровождении стражи.

– У вас ровно один час, – предупредил стражник, затворяя за собой дверь.

Священник пристально оглядел приговорённых к смерти. Взгляд священника чуть дольше задержался на Филиппе. Через некоторое время после прихода священника, раздался его негромкий голос:

– Я отец Себастьян, прислан исповедовать вас, перед долгой дорогой, к отцу нашему небесному. Дети мои, для вас настал час исповеди. Облегчите свои души, перед длительной дорогой, дабы создатель наш всемогущий, открыл перед вами двери царства своего и принял в свои объятия.

Ги де Монтегю опустился на колени перед священником.

– Раскайся в грехах своих, сын мой, облегчи душу, прими господа нашего в своё сердце. Благословляю тебя от его имени. Во имя отца! Сына! И святого духа!

Священник осенил Монтегю, чем немало удивил его.

– Я ведь ещё не начинал исповеди, святой отец!

– Ты чист душой и сердцем, сын мой! И господь видит это!

– Надеюсь, – пробормотал Ги де Монтегю, начиная исповедь, – отец я грешен. Я убивал людей, но никогда из личных выгод. Я изменял своей бедной жене, и в эту минуту раскаиваюсь в содеянном. Я был плохим отцом моему сыну. Я оставил его одного, перед лицом коварных и могущественных врагов и это тяготит меня, ибо я не смогу более служить ему защитой.

– Господь защитит! Продолжай.

– Мне нечего добавить святой отец. Я прожил тридцать пять лет и прожил достойно.

Священник перекрестил Монтегю.

– От имени и во имя господа нашего, отпускаю грехи твои сын мой. Пусть мир и спокойствие воцарятся в твоей душе. Умри без страха сын мой, ибо господь пошлёт своих ангелов навстречу тебе. Благословен будь. Именем господа нашего, Иисуса Христа, – священник вновь перекрестил Монтегю.

Монтегю поцеловал руку священника и уже усаживаясь рядом с Филиппом, пробормотал себе под нос;

– Странный священник, клянусь честью!

– Во имя отца, сына и святого духа – священник перекрестил графа Д,Арманьяк.

– Святой отец – мучительно заговорил граф Арманьяк, – я грешен, ибо обрекаю своего единственного сына на смерть. Я один буду виновен в его смерти. И я потерян. Я не знаю, что мне делать. Смерть не страшит меня, но груз вины за моего сына невыносим. Меня гнетут и сотни других жизней, погубленных по моей вине. Я тот человек, который должен был защитить их. Но я не смог. Кровь безвинных на моих руках.

Священник выслушал откровение графа.

– Отпускаю грехи твои сын мой. Господь всё видит. Ты не повинен в том, что безвинные люди погибли. Ты не повинен в том, что сын твой единственный ждёт смерти, ибо поступил как истинный католик, верующий в Бога. Ибо сделал всё возможное, пытаясь спасти жизни безвинных, жертвуя своей жизнью и жизнью сына своего. Это ли не высшая добродетель? Господь всё видит и воздаст тебе по заслугам, в доме своём. Пусть мир и спокойствие воцарятся в твоей душе! Во имя отца, сына и святого духа! Отпускаю все твои грехи! – священник вновь перекрестил графа.

Граф отошёл, уступая место Филиппу, но тот не сдвинулся с места, окидывая священника холодным взглядом.

– Подойди, сын мой! – позвал Филиппа священника.

– Исповедоваться следует не мне, а таким как вам. Лицемерам в монашеской одежде, – резко ответил Филипп.

– Филипп, ты богохульствуешь – прикрикнул на него отец, – поцелуй руку святого отца и прими благословенье божье.

– Поцеловать руку? – Филипп устремил гневный взгляд на священника, – такая же рука закрыла дверь перед сотнями людей, обрекая их на смерть.

Священник печально улыбнулся.

– Самое страшное в твоих словах то, что они правдивы. Это я был за дверью церкви Святой Катерины. Взобравшись наверх, я наблюдал сражение. Каждый из вас, ежеминутно совершал чудеса, неподвластные человеческому разуму, во имя спасения безвинных людей. Вы жертвовали своими жизнями, когда мне надо было, всего лишь отворить дверь церкви. Я видел, как вас связали и увезли, но вы не видели, что происходило потом на ступенях святой церкви. Блажены дети, которые не увидели смерть своих матерей. Блажены матери, которые не увидели смерть своих детей. Стоны невиноубиенных до сих пор стоят у меня в ушах. Я позволил им свершить это злодеяние. И за это, ни господь, ни я сам, себе не прощу. Я единственный грешник среди вас. Я покидаю лоно церкви сегодня, ибо мира в моей душе и прежней веры нет. Будьте благословенны!

Священник перекрестил всех и покинул заключённых.

Глава 11

Казнь

На улицах Парижа творилось нечто невообразимое. Тысячи горожан, вышедшие в то утро из своих домов, исступлённо выкрикивали:

– Смерть Д,Арманьякам! Слава герцогу Бургундскому!

Казнь должна была состояться на площади Пилори, где проводились казни чаще всего. Площадь находилась в непосредственной близости от Шатле.

За день до казни, на площади соорудили деревянный помост. В середине помоста поставили плаху. Вокруг помоста, полукругом, соорудили длинные деревянные скамьи, которые имели в высоту несколько рядов. Таким образом, каждый следующий ряд возвышался над предыдущим. Сделано это было для того, чтобы высшая знать, для которой и соорудили эти скамьи, могла свободно наблюдать за казнью. В середине этого сооружения, поместили два кресла – для короля и королевы. Мало кто верил в то, что король Франции, заточивший себя во дворце Сен-Поль, и не покидавший его стен, несколько месяцев, приедет на казнь. Тем не менее, кресло для него было приготовлено.

Уже к семи часам утра, близлежащие улицы к площади, были забиты народом, который в эти дни буквально сходил с ума, выражая свою преданность герцогу Бургундскому. Все лавки Парижа, в которых продавалась красная, или лиловая ткань – опустели. Парижане покупали всё, что даже отдалённо напоминало цвета Бургундии. Множество людей находящиеся на улицах в это утро были облачены в одежды ярко – красно покроя. Немало людей прикрепили к своим плечам живые цветы. У других на груди красовались Андреевский кресты. Все эти детали равно воздавали дань восхищения новому властителю Парижа, да и наверно большей части Франции, ибо не было более могущественного человека, нежели герцог Бургундский. Весь народ с нетерпением дожидался полудня, назначенного времени для казни.

Ближе к одиннадцати, когда в тюрьме Шатле, осуждённые начали исповедоваться, к площади начали съезжаться кареты со знатью. Знать немедленно занимала места вокруг помоста. Народ слабо приветствовал знать. Знать их не интересовала.

Появление королевы и что совершенно удивительно, короля Франции, было встречено приветственными криками. У короля, по всей видимости, настало временное просветление, которое чередовалось с приступами безумия. Мало кто ожидал его появления и меньше всех королева. И тем не менее, с её уст не сходила счастливая улыбка. Королева выглядела так будто безмерно счастлива присутствием его величества.

Король первым вышел из кареты и не оглядываясь на королеву, что выглядело несколько грубовато, в сопровождении небольшой свиты, прошёл к своему месту. Один из придворных короля – Буа-Бурден, предложил королеве руку, на которую она и опёрлась, выходя из кареты. Он же проводил королеву до её места рядом с королём. И только после того, как она села, удалился.

Едва королевская чета заняла свои места, как раздался мощный взрыв приветственных криков.

– Да здравствует герцог Бургундский!

– Слава Бургундии!

– Слава великому герцогу!

Герцог Бургундский ехал на белом коне, облачённый в блестящие доспехи, на которых был выбит крест святого Андрея. Андреевский крест лилового цвета так же был вышит на плаще, прикреплённого к плечам сзади. Герцога сопровождали двадцать рыцарей, роскошное облачение которых намного превосходило облачение королевской свиты.

Приветствуя парижан благосклонной улыбкой, которая почти не сходила с губ Герцога бургундского и под несмолкающие крики, он спешился и направился на отведённое ему место, рядом с королевой Франции.

– Ваше величество! – герцог поклонился королю, тот в ответ кивнул.

– Мадам! – герцог Бургундский поцеловал протянутую руку королевы, задержав её, чуть дольше положенного. В этом был весь герцог. Он считал, что ему положено немного больше нежели всем остальным смертным.

Королева сделала попытку покраснеть, но у неё не получилось. Герцог Бургундский сел справа от королевы, чуть ниже её.

– Я у вас в долгу! – шепнула ему королева, – вы избавили меня от этого несносного Д,Арманьяка.

– Надеюсь, Мадам, – герцог Бургундский устремил на королеву страстный взгляд, – вы найдёте способ отблагодарить меня?

– Я думаю над этим! – королева кокетливо улыбнулась герцогу Бургундскому.

– Я слышал, вы были в плену кузен?! – не вовремя раздался голос короля, – крестовый поход закончился плачевно. Турки разбили вас под Никополем. Надеюсь, вы не слишком страдали в плену, у турок?

Герцог Бургундский, был явно озадачен словами короля.

– Я пробыл в плену менее года, Сир. К тому же эти события имели место одиннадцать лет назад.

– Время скоротечно кузен! – король вздохнул, погружаясь в обычное состояние полного безразличия.

Никто из тех, кто слышал слова короля, так и не понял, что он имел в виду.

По новому взрыву криков и проклятий, все поняли, что осуждённые покинули Шатле. И действительно, ровно без четверти двенадцать, повозка, запряжённая двумя чёрными быками, в которой, стоя везли заключенных, покинула стены Шатле.

Впереди заключенных, следовала небольшая процессия. Вся процессия была облачена в престранные одежды. У всех на головах были венки из роз. Процессия пела какую то весёлую песню. В общем, создавалось впечатление, будто затевается некое торжество, а не казнь. Повозку с заключёнными сопровождали десять стражников, ехавших по обе стороны. Люди, сыпля проклятиями в адрес осуждённых нехотя расступались перед процессией. Проклятия сыпались на заключенных не переставая, отчего в воздухе повис, непрекращающийся гул. Но люди не ограничились одними проклятиями. У многих в руках оказались гнилые помидоры и яйца, которые тут же были пущены в ход.

– Смерть подлым Д,Арманьякам! Смерть изменникам!

Все трое сохраняли невозмутимый, а правильнее сказать – равнодушный вид. Ни яйца, ни гнилые помидоры, ни многочисленные проклятия, никак не сказывались на выражении их лиц. Лишь граф Д,Арманьяк изредка бросал на сына обеспокоенный взгляд. Филипп держался с непоколебимой твёрдостью. Со стороны казалось, будто он вообще ничего не замечает.

Всё верхнее одеяние осуждённых состояло из белой рубашки, на которой после попадания яиц и помидоров то и дело оставались следы желтоватого и красноватых оттенков.

Осуждённые, под непрекращающийся град проклятий, достигли площади Пилори. Их вывели из повозки и подвели к помосту с плахой. Огромного роста палач, с крепкими ручищами, в которых легко умещалось древко топора, стоял на помосте и следил за осуждёнными.

Гилберт де Лануа, распорядитель казни, поднялся на помост и коротко бросил палачу;

– Приступай!

– Среди них ребёнок! – последовал неуверенный ответ палача, – мне не приходилось казнить детей.

– Придётся! – коротко ответил Гилберт де Лануа, покидая помост.

Палачу не понравились эти слова. Сквозь прорезь маски, глаза палача с неприязнью следили за мрачной фигурой Гилберта де Лануа.

Герцог Бургундский встал со своего места и взмахнул белым платком.

Ги де Монтегю поднялся на помост. Прочитав короткую молитву и бросив последний взгляд на своего друга, он встал на колени и положил голову на плаху.

Палач одним уверенным ударом, отсёк ему голову.

– Прощай мой друг! – тихо прошептал граф Арманьяк, – скоро мы вновь увидимся.

Он снял со своего пальца перстень – символ дома Д,Арманьяков и протянул Филиппу.

– Пусть недолго, но ты станешь графом Д,Арманьяк!

Отец с сыном крепко обнялись.

– Прости меня! – прошептал граф, когда подручные палача повели его на казнь.

Огромная толпа замолчала, в ожидании того, как падёт голова, главного из Д,Арманьяков.

Граф Арманьяк встал на колени и собирался положить голову на плаху, когда услышал голос сына:

– Монсеньор, для меня было честью жить рядом с вами. Для меня будет честью умереть рядом с вами!

Светлая улыбка осветила лицо графа. Не колеблясь, он положил голову на плаху.

– Бернар, муж мой! – раздался душераздирающий крик.

Женщина с растрёпанными волосами пыталась пробиться к плахе, но стража её не пускала. Палач опустил топор, на глазах рыдающей графини и на глазах Филиппа. Толпа приветствовала смерть графа Д,Арманьяк восторженными криками. Филипп, не ожидая когда его поведут на помост, легко вскочил на него и пока убирали тело его отца, гневно закричал в толпу.

– Замолчите, слышите вы, все замолчите. Имейте уважение если не к графу Д,Арманьяк, который в жизни не сделал ничего плохого, так хотя бы к сыну потерявшему отца.

Филипп стоял на помосте, в крови собственного отца и весь его облик пылал гневом и яростью. Он смотрел прямо в толпу. И люди, поражённые необыкновенной смелостью и непредсказуемым поведением мальчика, невольно один за другим замолкали. Дождавшись, когда наступит полная тишина, Филипп повернулся к палачу и с твёрдостью, поразившую свидетелей этой сцены, бросил:

– Я в вашем распоряжении мэтр!

Герцог бургундский встал, собираясь подать сигнал к казни, но был остановлен графиней Д,Арманьяк. Несчастная женщина бросилась к ногам герцога Бургундского.

– Пощадите моего сына, пощадите, – умоляла женщина. – Великодушный герцог, пощадите его, Герцог Бургундский поднял за плечи графиню Д,Арманьяк. Её тут же оттащил в сторону. Графиня ни на миг не переставала молить о помощи.

Герцог Бургундский выждал короткое время, а потом громко заговорил.

– Жители славного города Парижа, я не хочу стать детоубийцей. Поэтому я согласен пощадить последнего из Д,Арманьяков, хотя он собственноручно убил пятерых бургундцев.

При этих словах, Гилберт де Лануа обменялся беспокойными взглядами с Кабошем, который более всех предвкушал смерть Филиппа, потому что узнал в нём того, кто лишил его части руки.

– Если этот мальчик поклянётся мне в верности, я пощажу его! – закончил герцог Бургундский, совершенно довольный собой.

– Клятву! Клятву! – раздался нестройный хор голосов.

Филипп видел горестное лицо матери и слышал её слова.

– Клянись Филипп, клянись!

Филипп поднял правую руку. Всё вокруг него мгновенно затихло. Люди с нетерпением ждали, когда он заговорит. Филипп не заставил себя долго ждать.

– Клянусь! – громко и отчётливо заговорил Филипп, – клянусь вам, герцог Бургундский, если вы помилуете меня… Филипп сделал паузу, глядя на довольную улыбку герцога Бургундского, – клянусь, где бы вы не были, где бы не прятались, я настигну вас и убью, не дав времени на покаяние, – голос Филиппа взлетел высоко. – Гордость и Честь! Слава и Доблесть! Бесстрашие и Отвага! Вот девиз Д,Арманьяка! А теперь делайте то что должны, мэтр! – Филипп встал на колени и положил голову на плаху. Потрясённые зрители не верили происходящему. Столько мужества было в Филиппе, что все вокруг просто растерялись. Все за исключением герцога Бургундского, который с перекошенным лицом взмахивал белым платком, к великой радости Лануа и Кабоша.

– Филипп, мой мальчик, Филипп….. рыдающую графиню никак не могли оттащить от помоста.

Время шло, но палач почему-то медлил. Он не подходил к осуждённому. Видя медлительность палача, герцог Бургундский снова взмахнул белым платком, подавая сигнал к началу казни. И тогда Париж увидел нечто неподдающееся никакому воображению. Палач выпустил из рук топор. Потом медленно снял с головы маску, скрывающее его лицо и опустившись на колени, протянул руки в сторону короля, произнося всего одно слово:

– Милости!

Толпа взорвалась.

– Слава Капелюшу! – кричала толпа. – Слава Парижскому палачу!

– Приказываю казнить Д,Арманьяка – заорал во всё горло герцог Бургундский.

– Замолчите кузен! – раздался спокойный голос короля Франции, – палач не к вам обращается!

Никто не ожидал этих слов и менее всего герцог Бургундский. Король встал.

– По закону славного города Парижа, палач единожды за всю свою жизнь имеет право просить помилования для осуждённого на смерть. И никто, даже король Франции, не вправе отказать ему. Палач воспользовался своим правом, мы же воспользуемся своим. Поднимитесь с колен, граф Арманьяк, де Фацензак, де Родез, герцог де Немур! Отныне вы свободны!

– Да здравствует король! – толпа восторженно приветствовала слова короля, ибо нет для парижанина, ничего дороже законов города. По этой причине слова короля нашли глубокий отклик в сердцах у горожан. В этот миг, Д,Арманьяки перестали быть врагами Парижан, впрочем они ими никогда и не были.

Герцог Бургундский мрачно поглядывал на короля, который унизил его прилюдно. Такого герцог Бургундский никому не прощал.

Филипп протянул руку палачу, спасшего ему жизнь. Тот с необычайным благоговением пожал протянутую руку, словно это было рука короля или принца крови, впрочем, знатностью граф Д,Арманьяк не уступал ни тем ни другим. Все зрители наблюдали, как посреди помоста с плахой, мальчик пожимал руку палача и все услышали слова, которые он произнёс:

– Я прощаю вас за смерть моего отца. А за то, что вы дали возможность, отомстить за него, я буду благодарен вам, всю свою жизнь, – и уже спускаясь с помоста, Филипп добавил, – я вернусь за телами моего отца и Монтегю.

Едва Филипп сошёл с помоста, как сразу же попал в объятия своей матери, которая беспрестанно целовала его, а затем, взяв за руку потащила за собой.