Текст книги "Парфюмер Будды"

Глава 10

Париж, Франция. 14.12

Франсуа Ли стоял в вестибюле и ждал вызова наверх. Красота доходного дома, в котором жила Валентина, заключалась в том, что движение здесь не прекращалось никогда, даже в ранние дневные и ночные часы. Никто из следивших за входом не обратил бы внимания на троих человек, прибывших сюда один за другим в течение сорока минут.

Он ногтем начал выстукивать ритм на своих часах. Запах лука и чеснока напомнили ему, что он голоден. Франсуа надеялся, что Валентина захватит какую-нибудь еду. Пропустив завтрак, он теперь чувствовал, как ворчит его желудок. Валентина должна была заботиться о продуктах на кухне, но часто об этом забывала. Она старалась, но не любила домашнюю работу, а он ее за это не винил. Валентина работала на триаду в течение почти десяти лет и хотела больше ответственности, желала быть в деле как можно чаще. Но она женщина, а организация была традиционно патриархальной. Франсуа предупреждал об этом, когда она впервые заявила, что хотела бы присоединиться. Но Валентина была упряма и уверена, что заставит их изменить свое отношение. Что она будет исключением.

– Посмотри, что я уже сделала, – говорила она и смеялась. – Ты же не думал, что я когда-нибудь добьюсь такого, верно?

Поначалу не думал. Конечно, не в морозную февральскую ночь двенадцать лет назад.

В два часа утра Франсуа закончил работу в «Крутом джазе» в Китайском квартале. К тому времени, когда он вышел из клуба, улица была пуста. Или ему так казалось, пока он не натолкнулся на что-то лежащее комочком под дверью.

Это была тощая девушка-китаянка с длинными и прямыми черными волосами. Несмотря на зимний холод, пальто на ней не было. Только испачканное красно-оранжевое платье без рукавов и черные лакированные сапоги на очень высоких каблуках. Руки ее были голыми, а отметины на них сказали ему все остальное. Склонившись, он разглядел ее лицо. Посиневшие губы и бледная кожа. Слишком бледная.

Он встряхнул ее, но она казалась бездыханной. Рядом с ней на земле ничего не было. Ни сумочки, ни пальто. На ее платье было два кармана, но и в них он не нашел ничего удостоверяющего, кто она такая. Что делать? Было поздно, холодно, он устал. Но она была такая одинокая, беспомощная; если он просто уйдет, она не выживет.

Франсуа поднял ее и донес до своей маленькой машины. Она была легкая, словно ребенок, а кожа казалась слишком липкой.

В больнице, в кабинете экстренной помощи, медсестра и дежурный врач приняли ее, уложили на каталку и спросили, знает ли Франсуа, что с ней, а когда он ответил, что понятия не имеет, быстро увезли.

Через несколько минут приемная медсестра села рядом и завалила его вопросами. Какая у нее история болезни? Похоже, что она пострадала от передозировки наркотиков. Уверен ли он, что не знает, сколько она приняла? Как ее зовут? Как зовут его? Какие у них отношения?

Франсуа решил, что правда не поможет никому. Полицейские ни за что не поверят, что он просто не смог пройти мимо и оставить ее там. Они заподозрят, что он ее сутенер. Или, еще хуже, что сам и продал ей наркотики.

– Она моя племянница, – сказал он. – Мой брат довольно жестокий отец. Они живут в Шербурге. Она убежала из дома несколько дней назад, и я подозреваю, пришла в клуб в поисках меня, чтобы я ей помог… Но найти меня в клубе ей не удалось.

– Как ее зовут? – снова спросила медсестра.

Франсуа не знал ее имени, поэтому назвал первое, что пришло ему в голову, вспомнив последнюю песенку, которую они играли в ту ночь: «Моя смешная Валентина».

– Фамилия? – продолжала медсестра.

Он назвал свою фамилию.

Следующие восемь часов, пока они спасали Валентину, он провел в комнате ожидания, борясь со сном.

На улицах было много проституток, и ему никогда не хотелось изображать святого, спасая их. Почему она? Почему он беспокоился о ней?

На следующий день ему позволили повидаться с ней. У нее были мокрые волосы и бледная кожа, покрытая потом. Все ее тело сотрясалось от ломки. Она была такая тощенькая, что совершенно утонула в голубой больничной пижаме. Маленькая, потерянная девочка.

От ее безнадежного взгляда он чуть не заплакал.

Несмотря на то что Валентина его не признала, медсестра посоветовала ему остаться.

– Ей полезно ваше присутствие, чтобы она знала, как о ней заботятся.

Он был ей чужим. Его присутствие никак не могло помочь девушке. Тем не менее он остался и сидел рядом с кроватью, а ее крутило, ломало и сотрясало от рвоты. Франсуа провел с ней весь следующий день, пока она переживала самый трудный период ломки.

Потом он стал регулярно навещать Валентину, приходя каждое утро, пока не наступало время отправляться в клуб «Крутой джаз». Ежедневно врач предоставлял полный отчет, знакомя Франсуа с препаратами, снимающими зависимость от наркотиков, и антидепрессантами, которые ей давали, и сообщал о ходе лечения.

– Не ждите слишком многого и слишком быстро, – предупредил он.

Когда Франсуа входил в ее палату, она обязательно отворачивалась от него. Если он пытался с ней поговорить, она сжимала губы и упрямо молчала. Медсестра сказала, что это результат интоксикации, что ему не стоит принимать это на свой счет или обижаться.

На пятый день ее пребывания в больнице врач сказал Франсуа, что Валентина готова к выписке, если он готов забрать ее домой.

Домой? Об этом он не подумал. Взять ее домой он не мог.

Войдя в палату, он увидел, что она сидит на краю кровати, умытая и одетая, болезненно худая, с грустным выражением на лице. Глаза ее были сухими, но он заметил на щеках следы от слез.

– Они тебя не выпустят, если кто-то не возьмет на себя ответственность, – сказал Франсуа. – У тебя есть кто-то, кто может тебя отсюда забрать?

Она молчала.

Платье, которое было на ней, когда он привез ее в больницу, красно-оранжевое, шелковое, с маленькими погончиками на плечах, в светлой больничной палате смотрелось потрепанным и слишком ярким. Высокие лакированные сапоги на стоптанных каблуках выглядели дешево.

– Тебе есть куда идти?

Молчание.

– У тебя есть сутенер? Ты с ним жила? Это он дал тебе наркотик?

Она снова промолчала, но он заметил, как запульсировала бледно-голубая вена у нее на лбу.

– Хочешь, я пущу тебя пожить на время?

Она пожала плечами.

– У тебя есть где жить?

Наконец она повернулась к нему лицом. Ярость в ее глазах испугала его.

– Хочешь, чтобы я с тобой трахалась за крышу над головой? Тебе это надо? – хрипло и грубо прошипела она. – Не буду заниматься этим снова. Никогда. Постараюсь как-нибудь сама о себе позаботиться, но только не это.

– А я и не прошу со мной трахаться, – засмеялся он. – Дорогая моя, я гей с ног до головы.

Она подняла брови.

– Тогда в чем дело? Чем мне придется заниматься?

– Ничем, разве что убирать за собой.

Подозрительность сменилась удивлением.

– Почему ты мне помогаешь? – Голос ее вдруг стал совсем детским.

Ответа у него не было. Он не знал, почему. Несколько секунд они сидели молча. Валентина на краю больничной койки, свесив ноги, которые даже не доставали до пола, Франсуа в кресле из искусственной кожи с потрескавшимися подлокотниками. Снаружи в коридоре слышался мерный шум больничной суеты, заполнивший тишину в палате.

– Я очень отличался от своих братьев и сестер, – произнес Франсуа. – Никто не дружил со мной… кроме собаки. Она должна была принадлежать всем, но по-настоящему она была только моей собакой. Даже спала со мной. Перед тем как лечь спать, я выводил ее погулять. Я всегда ждал, пока она сделает свои дела и набегается, и она всегда возвращалась ко мне. Только однажды я провел на улице всю ночь, разыскивая ее. А потом отказался идти в школу и продолжал поиски. Не переставая, думал, какая она беспомощная. Какая ранимая. Когда найти ее мне не удалось даже на следующую ночь, то я начал молиться, чтобы ее забрали хорошие люди. Мне было безразлично, что ее украли. Только бы она не валялась где-нибудь одна… раненная…

Черные глаза Валентины почернели еще больше.

Франсуа понял, как это должно было звучать.

– Надеюсь, это тебя не обидело. Только хотел сказать, что забота о ней была…

– Я пойду с тобой.

Мать Валентины была проституткой и наркоманкой, и сутенер решил заработать на ее маленькой дочери. Заставить ребенка работать на улице оказалось несложно.

Куда сложнее оказалось убедить Валентину доверять Франсуа, поверить, что у него не было никаких сомнительных видов на нее.

Первые несколько недель у него ничего не получалось, как он ни старался, пока она не поняла, что он не просто джазовый музыкант. Франсуа был специалистом по боевым искусствам и членом китайской мафии высокого ранга.

Валентина умоляла его научить ее боевому искусству и оказалась очень способной ученицей. Ее тяга к самообороне росла в процессе занятий и достигла степени одержимости.

Над ней так долго издевались, что стремление к независимости оказалось настолько же сильным, как и прежняя зависимость от наркотиков.

Как только она освоила искусство самообороны физически, она захотела узнать об организации преступного семейства, к которому принадлежал Франсуа.

Он объяснил ей, что быть частью триады – благородное призвание. Еще в первом тысячелетии до новой эры крестьяне организовывали тайные сообщества, чтобы защищаться от злых правителей. Даже китайские монахи, вынужденные сражаться за справедливость, организовывали такие тайные триады. Со временем они помогали свергать растленных императоров и преступных политиков.

Для Валентины, которая не знала ритуалов и не имела моральной подготовки, строгие конфуцианские правила этики и мистики, а также высоко символичные церемонии казались очень привлекательными. Она решила стать полноправным и признанным членом парижской триады, несмотря на то что женщин такого уровня в организации было совсем мало.

Никогда прежде Валентина не была частью семьи. Ее преданность была абсолютной. Во время церемонии посвящения, когда она приносила клятву и произносила тридцать шесть двухсотлетних клятв, голос ее ни разу не дрогнул.

– Никогда не раскрою секретов Семьи, даже своим родителям, братьям, сестрам или мужу. Никогда не выдам тайн за деньги. Готова умереть от ударов мечей, если сделаю это.

Прекрасная ученица, она вскоре стала ценным членом команды Франсуа. Но в последнее время в ней стало нарастать отчаяние. Для женщин существовало слишком много ограничений. Парижский филиал насчитывал тысячи членов только черного китайского общества, но среди женщин не было никого выше ее по рангу.

Франсуа снова посмотрел на часы. Чем Валентина занималась? Неужели он перепутал время? Он достал мобильный телефон и проверил текст:

«Она будет готова для тебя в четверть третьего сегодня. Принеси наличные».

Послания всегда выглядели похоже, но означали разное. Если вдруг у него отнимут телефон, если полиция вздумает проверить его, то они подумают, что имеют дело с очень активным ловеласом, увлекающимся проститутками и не стремящимся к более сложным отношениям. Таких встреч у него обычно было не более двух в неделю.

Парадная дверь открылась, и вошла молодая женщина, блондинка в белой блузке и узкой черной юбке. Она открыто посмотрела на Франсуа, начав с черных ботинок из змеиной кожи, медленно подняла взор по его джинсам, обратила внимание на потертую кожаную куртку и уставилась на руки – у него были тонкие длинные пальцы пианиста, что многие женщины находили очень привлекательным.

Она открыла дверь ключом, как раз когда зазвонил звонок, приглашавший Франсуа войти. Женщина улыбнулась и приветливо придержала для него дверь. Они оба были здесь ради одного: собирались за деньги кое-кого трахнуть.

Глава 11

16.43

– Ты уже целых десять минут не спрашивал, перевел ли я еще что-нибудь, – произнес Гриффин.

Уже вечерело, а они все еще работали не переставая после ленча в час дня. Робби изучал состав древних египетских ароматов по Интернету, а Гриффин пытался сложить осколки, чтобы разгадать очередную загадку.

– Не хочу действовать тебе на нервы больше, чем обычно.

Гриффин рассмеялся.

– К тому же я знаю, что когда у тебя будет что-то новое, ты не сможешь тут же не поделиться.

– А у меня и есть кое-что новое.

– Правда? – Через секунду Робби был уже рядом с Гриффином.

– Новая фраза. Думаю, как раз то, что тебе надо. – Гриффин прочитал: – «И тогда, через все времена, его душа и ее душа смогли отыскать друг друга снова и снова, когда бы ни зацвел лотос».

Робби повторил последние пять слов:

– Когда бы ни зацвел лотос… В лаборатории не подтвердили никаких следов голубой лилии, но это не означает, что ее там не было. Во всех текстах, что я видел, цветок постоянно упоминается как распространенный ингредиент в древние времена.

Чем больше он возбуждался, тем сильнее становился его акцент, и Гриффин начал с трудом понимать, что он говорит.

– Ты сказал, голубая лилия?

– Да, – кивнул Робби. – Голубая лилия. Она используется до сих пор. Называется также голубой лотос, или даже египетский лотос. – Робби взял увеличительное стекло Гриффина и внимательно рассмотрел мозаику на черепках. – Если этот ингредиент здесь указан, возможно, и остальные тоже. Понимаешь, мы должны это решить, ведь так?

Он снова был тринадцатилетним мальчиком, подпрыгнувшим от радости.

– Может быть, и так. – Теперь даже Гриффин начал верить.

Ветер в саду зашумел дверями французских окон. Робби подошел, закрыл их, потом вернулся и склонился над черепками.

– Голубая лилия, хмм-м… посмотрим. – Он сделал один глубокий вдох, потом другой и улыбнулся. – Возможно, это лишь мое воображение, но думаю, я почувствовал.

Гриффин тоже наклонился и понюхал, потом тряхнул головой.

– С того момента, как я начал работать над этим проектом, единственное, что смог унюхать, так это запах глины. Похоже, нюх у меня не очень тонкий.

– Я тоже мало унаследовал. Нюх у меня натренированный. А вот у Жас действительно волшебный дар, – Робби снова вдохнул и на несколько секунд задержал дыхание. Когда Робби выпрямился, Гриффин заметил, что он потер себе лоб.

– Что-то не так?

– Это случилось на днях. Если я нюхаю эти осколки слишком долго, у меня начинает кружиться голова. Словно готов упасть в обморок.

– Знаешь, голубая лилия – это галлюциноген, верно? – спросил Гриффин. – Если только за долгое время она не потеряла свои свойства.

– Конечно, потеряла, – сказал Робби, но голос у него был неуверенный. – Я не так много знаю об истории этого растения, меня интересовало в основном его применение для производства духов. Был ли это распространенный цветок?

– Очень популярный и распространенный, да. Его изображение можно увидеть на вершине колонн и на фресках в гробницах, есть и записи о том, что он использовался в ритуалах и обрядах. Но я бы не назвал его простым. В Египте это самое священное растение, символ смерти и возрождения. Считается, что Осирис возродился в облике голубой лилии.

Глаза Робби расширились.

– Да, еще одно совпадение в твою копилку, – сказал Гриффин.

– Если упорно продолжать называть это совпадениями.

– А как бы назвал ты?

– Знаками, изумительными, жизнеутверждающими знаками.

Когда люди растут и старятся, очень немногие сохраняют в памяти восторг и удивление, которые были им присущи в детстве. Но Робби был не таким, как все. Гриффин подумал, осталась ли Жас такой же неизменной, как ее брат.

– Расскажи, что еще тебе известно о символике лотоса, – попросил Робби.

– Согласно древней легенде мир пребывал во мраке, и правил им хаос, пока однажды утром из глубин реки не поднялась голубая лилия. Когда цветок раскрылся, в его золотой середине сидел молодой бог. Божественный свет, исходивший от него, озарил мир, а сладостный аромат уничтожил вселенский мрак. Египтяне верили, что цветок раскрывается каждое утро и гонит прочь хаос, который правит миром во время вечной ночи.

– Следовательно, он является символом возрождения. Как они использовали его в качестве галлюциногена? – спросил Робби.

– Чаще всего в виде напитка. Существует древний рецепт, для приготовления которого требовалось девятнадцать цветов, настоянных на вине. Потом вино использовали в религиозных ритуалах и как восстановительное средство во время празднеств. Часто можно видеть изображение лилий в сексуальных сценах. Тутанхамон был усыпан этими цветами.

– А как насчет галлюциногенных свойств?

– Вызывает что-то вроде эйфорического покоя. В институте некоторые из нас пробовали пить эликсир. – Робби поднял брови. – Было любопытно. Упоминания можно найти везде. Этот цветок был настолько важен, что о нем даже написано в египетской Книге Мертвых.

Гриффин стал читать наизусть: «Я космическая водяная лилия, поднявшаяся в сиянии из древних черных вод Нуна, и мать моя Нут, ночное небо. О ты, кто создал меня, явилась я. Я великий правитель вчерашнего дня, в моих руках сила власти».

Тяжелые серые облака заволокли небо. Когда ранние вечерние сумерки сгустились, окутав мастерскую густым сумраком, Робби включил настольные лампы.

– Почему что-то настолько древнее вызывает у меня головную боль, а лабораторный анализ так ничего и не выявил? – спросил он.

– Действительно, странно.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

Гриффин кивнул.

– Никакой головной боли. И, конечно же, никаких ощущений, какие были, когда я пил эликсир.

Сад внезапно осветила вспышка молнии. Электрическая змея словно загипнотизировала мужчин, наблюдавших за второй вспышкой.

– Какого черта? Ты это видел? – Гриффин указал в сад.

– Привидение? – спросил Робби.

– Ну, сомневаюсь, что это привидение, но там человек.

– В сад можно войти только через эти двери или из дома. Ты видел тень очень старого дерева справа от живой ограды. Мы с Жас называем его привидением. При определенном освещении оно похоже на человека. – Робби открыл дверь в бушующий сад. – Пойдем, я покажу тебе.

Как только он вышел за дверь, вспыхнула новая молния и начался проливной дождь. В странном свете казалось, что Робби окатило жидким серебром. Забежав обратно в комнату, Робби отряхнулся и потянулся за бутылкой «Пессак-Леоньян».

– Хочу вина. Выпьешь?

– Да.

Робби открыл бордо.

– Иногда в темноте мы представляли себе то, чего там нет. Иногда, сильно сосредоточившись, можно это оживить.

– Создать.

Робби кивнул, передавая Гриффину бокал изысканного красного вина.

– Тибетские монахи умеют создавать живых существ, они называют их тульпа. Ты о них слышал?

– Слышал. Утверждают, что монахи высокого уровня способны материализовать мысль путем медитаций.

– Похоже, что ты не веришь в это? – спросил Робби.

– Нет, конечно. А ты?

– Верю.

– Почему-то меня это не удивляет, – сказал Гриффин.

– Во что же веришь ты, мой друг?

Гриффин рассмеялся.

– Боюсь, мало во что. Если ли бы я был верующим, то верил бы в историю.

– История не является системой верований. Ты что, серьезно? Несмотря на все религии, которые ты изучил, все равно ни во что не веришь?

– Джозеф Кэмпбелл[14]14
  Джозеф Кэмпбелл (1904–1987) – американский религиовед, исследователь мифологии. Его наиболее известная книга – «Герой с тысячью лиц», в которой описывается «мономиф», базовая структура, лежащая в основе большинства героических мифов народов мира.


[Закрыть] сказал… – Гриффин замолчал. – Ты знаешь, кто такой Кэмпбелл, да?

– Конечно да, он мифолог. Жас постоянно его цитирует уже много лет.

За последние полчаса Робби второй раз упомянул имя сестры. Гриффину хотелось расспросить о ней, но он воздержался. Какая польза от знания? Оно лишь всколыхнет воспоминания о прошлом.

– Неудивительно, что Жас его цитирует. – Даже ее имя, произнесенное вслух, движение губ при звуках этого имени, все казалось неловким. – Он что-то вроде гуру для всех, кто изучает мифологию.

– Я смотрю, ты не одобряешь любви к гуру, а? – спросил Робби.

– Скажем так, я к ним настроен скептически.

– Скажем, что да, – они оба рассмеялись. Но Робби вдруг стал серьезным.

– В мире столько удивительного. Однако цинизм делает все это невидимым. Вы с моей сестрой… впитали в себя мир магии и тайны, но отгородились от него, превратили его в нечто одномерное для изучения по каталогам.

Гриффин видел телешоу Жас, но по изображению на телеэкране так и не понял, кем она стала, разве что заметил, как она прекрасна. Все еще прекрасна. У нее были длинные волосы, как и прежде, и ему понравилось, что она их не обрезала. Густые темные волосы каскадом ниспадали вдоль ее лебединой шеи. Он помнил, какие тяжелые эти волосы и как приятно было касаться их, притягивать ее к себе и целовать. Он помнил ее густые ресницы, обрамлявшие большие глаза цвета лайма, помнил, как испуганно они смотрели иногда. Этот взгляд причинял ему боль, и хотелось ее защитить. Но почему он этого не сделал?

Потягивая вино, Гриффин взглянул на головоломку из черепков. Одно дело обсуждать и разбирать древнее прошлое, и совсем другое – свое собственное.

– Так вот, Кэмпбелл писал, что если заменить слово «бог» на слово «добро» в любой истории, мифе, религиозном тексте, проповеди или трактате, то получится идеальная религия, по которой можно жить. Если бы я выбирал что-нибудь для веры, то стремление к добру вполне бы подошло.

Небо осветила очередная молния в сопровождении симфонического раската грома, от которого задрожали стекла. Дождь забарабанил по окнам еще сильнее. Лампы в мастерской мигнули раз, другой и погасли.

Робби зажег несколько ароматных свечей и расставил по комнате. В их свете по стенам заплясали длинные зловещие тени.

– Эти свечи насыщены одним из моих новых ароматов. Ты должен сказать, как они тебе нравятся.

– Просишь того, у кого такой нечувствительный нос? – Гриффин пододвинул свечу поближе к черепкам и присмотрелся к ним. Надо было еще так много сделать. Какое облегчение сбежать от проблем в Нью-Йорке. Но вечно прятаться невозможно. Надо закончить перевод и вернуться домой. Закрыв записную книжку, он снял очки и потер переносицу. – С меня хватит. При таком освещении я мало что могу. Надо позвонить в гостиницу и узнать, исправно ли у них освещение. Если исправно, пойдем поужинаем. В темноте ты тоже мало что сделаешь.

– Свет скоро включат, – ответил Робби. – Кроме того, через час у меня встреча с журналистом. Хорошо, что им нужно мое интервью о новой линии духов. Немного прессы поможет найти выход лучше, чем наш маленький магазинчик.

Свет в гостинице действительно был, поэтому Гриффин подтвердил, что на следующее утро продолжит работу часов с десяти, потом одолжил зонтик и ушел.

Когда он шел по улице, то вспомнил о кукле для Элси и что она уже дожидается его в гостинице. Как обрадуется девочка! В конце Рю де Сен-Пер фонарь перегорел, и сквозь ливень было трудно что-нибудь разглядеть. Гриффин присмотрелся: полный мрак, даже машин на дороге не видно. Он шагнул с тротуара. Вино и радостные мысли о дочери прибавили его походке легкости. Гриффин не слышал и не видел машины, выехавшей из-за угла, до самого последнего момента.