Текст книги "Выход есть"

Выход есть
Мацота

© Мацота, 2023

ISBN 978-5-0060-3587-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Моё Место

Я не обращала никогда на внимания на своё место. То есть, не заостряла его так, будто это что-то важное в моей жизни. Но мне его всегда хотелось. Теперь я это вижу. Я анализирую свою жизнь, какие-то обрывки из детских воспоминаний. Все они ведут к тому, что мне катастрофически не хватало уединения. Возможно, эта тяга к одиночеству теперь из-за нехватки уединения в детстве? Чтобы найти себя, найти это своё место.

Попробую понять.

Когда я была маленькой, мы с мамой и папой жили в общежитии. Общежитие относилось к детсаду, где мама работала методистом. В общежитии у нас была одна комната, в которой организовали и спальню, и гостиную, и игровую, и рабочую зону. Другими словами – этих зон не было. Были потребности в них. Но помещались мы и наши потребности в комнатке 5 на 6 метров. Кухня, душ, туалет и коридор был общим. Как я теперь наблюдаю, общим в моей жизни было почти все.

В детсаду я находилась с 9 месяцев. В советском союзе (а я родилась в СССР) молодым мамашам долго побыть в декрете не удавалось, нужно было идти работать. В яслях с 9 месяцев и до 8 лет в детском саду – это следующий этап общежития. Игрушки у всех были общими. Кровати постоянно меняли местами, нас перекладывали на новые локации. За партой тоже не было своих мест – пересаживали. Чтоб не привыкали.

Когда в школу пошли – то же самое. Нет своего места. Только привыкнешь ко второй парте – пересаживают за третью.

Даже когда переехали в двухкомнатную квартиру, у меня не случилось своей комнаты. В одной жили мама и папа, там же стоял телевизор. Поэтому гостиная тоже располагалась у них в комнате.

Мне пришлось делить комнату с младшей сестрой, которая спала на большом разложенном диване, а я на раскладном кресле. После сна кресло всегда складывали.

Было несколько полок в шкафу, где лежали мои вещи. Но так как дверца шкафа открывала обзор на все полки разом, то и все остальные, кому принадлежали другие полки – могли видеть содержимое моих. И в каком состоянии находилось это содержимое всегда видели всё. За что мне часто прилетало. Потому что на полках все вещи должны были быть сложены. Всегда. Никакого интима.

Стол в комнате был один и складной. Когда нужно было делать уроки – мы по очереди раскладывали стол и доставали принадлежности из портфелей. После того, как уроки были сделаны, всё содержимое портфеля возвращалось на своё место. Своего личного стола у меня не было. В чем я очень нуждалась и отчего глубоко в душе страдала.

Как-то раз я пришла к соседским мальчишкам-братьям, что жили этажом ниже. У каждого была своя комната. У того мальчика, что учился со мной в классе, был свой письменный стол. На столе стекло. Под стеклом напоминалки-заметки. На стене карта мира и многочисленные пометки на листочках кнопками на той же стене.

Я «чувствовала» порядок, когда находилась в этой комнате. Мне было спокойно и хорошо. Я ощущала, что у этого стола есть свой единственный хозяин. Что у него есть свое пространство. Что в это пространство вряд ли кто-нибудь вторгается без стука. Дверь в комнату закрывалась плотно. В комнате стояла отдельная кровать. Своя собственная кровать, которую можно было не заправить, если тебе не хочется. Иногда, не каждое утро. Ее не нужно было прятать и складывать, чтобы кровать становилась удобным, не занимающим много места креслом.

Мне хотелось плакать от такого сравнения со своей комнатой, которую я называла «проходной двор». Походные условия больше всего убивали во мне девочку. Это я теперь точно понимаю. Даже когда я уходила из дома совершеннолетней, с собой я взяла сумку, в которую сложила пару пар носков, трусиков и футболок. Все остальное было на мне. Чисто солдатик.

Потом были съёмные квартиры моих друзей, с которыми мы и жили. Своего места там не было ни у кого. Обычно это были студенческие квартиры со всем общим.

Мне кажется, что это общежитие жило во мне, что ни у чего и ни у кого во мне внутри не было своего места. А вследствие – и во внешнем мире всё это просто отражалось.

Затем я уехала в большой город. Работала, дружила, гуляла, жила. Жила снова в общежитиях, где комнаты с койко-местами. В комнатах было по-разному – от четырех до восьми человек. Иногда это были квартиры по несколько комнат, а в комнатах по шесть-семь человек. Меня будто преследовали эти коммуналки. Ни тебе своей уборной, ни щетки в своем стакане. Ни тарелки на столе. Всё приходилось доставать из тумбочки и приносить по мере необходимости туда, куда ты шел.

С одной стороны это мобилизовало, не давало расслабиться. Ты всегда была в состоянии готовности. К чему? К чему угодно. Ведь жизнь такая непредсказуемая: некогда укладывать вещи, некуда собирать столько вещей. Я думаю, что это какая-то родовая память моих предков, которые пережили революцию или времена войны. Когда не было ресурсов на то, чтоб позволить себе отдельное жилье, если одну квартиру делили как коммуналку на несколько семей. Когда не было пространства для всех и ютиться нужно было так, чтобы было каждому, удобно и не мешать другому. Чтобы, когда очередной переезд из-за сложившихся ситуаций – быстро собирать свои пожитки и в руках их переносить. Хорошо, если их не много и они не занимают много места.

Может, у меня такие недобрые чувства ко всему, что относится к революциям, коммунизму именно от этой родовой памяти. Последствия, которые я ощущаю и до сих пор, когда минуло больше ста лет. А то и больше…

Помню моменты особенно теплые в моей памяти. Мне нравилось выйти на улицу маленькой девочкой и сесть между больших вязов. Просто сидеть и рассматривать их кору, иногда шептать стволам что-то о своей маленькой и непонятной жизни. Переживать одни состояния с этими деревьями. Я ощущала уединение, приятное одиночество. У этих деревьев есть свое место, свои корни. Уйду я или приду снова – они тут, стоят. Схожее я находила в нас, что есть у них их крона – она всегда с ними. До следующей осени точно. Есть у них свои корни, и им спокойно.

В такие моменты мне было спокойно оттого, что и у меня есть пространство моего тела, как и у этих деревьев, которые вынуждены не сходить с места. Когда вокруг все менялось. Так и у меня есть мои ручки и голова. И это мое место в них. Но, как оказалось позднее, и мое тело не принадлежало мне полностью.

И в теле я чувствовала неуютность. Будто что-то со мной не так. Будто, я какая-то не такая. Чувствовала, что на меня постоянно кто-то смотрит и, исходя от взгляда смотрящего, мне нужно играть какую-то роль. Если я не играю нужную роль, то и чувствую себя от этого некомфортно. В общем, это всё очень непонятно и неприятно. Вот что я решила.

Как говорил барон Мюнхгаузен: « Безвыходных ситуаций не бывает». И я точно знаю, что это правда.

Я начала искать выход из ситуации, где мне нет места. Где у меня нет места. Как же найти своё место? У меня ничего нет, кроме многих мыслей, идей, непонятных чувств и эмоций. Может, навести порядок в том хаосе, который есть у меня?

Если у меня совсем ничего нет, даже своего пространства ни снаружи, ни внутри. А хаос, он то у меня и есть. «Хоть это то, но есть у меня» – как пел Миша Круг во Владимирском централе.

Есть, как есть и нужно отталкиваться от данности. Вот и будем в них разбираться, так решила я.

И разбиралась, упорядочивала, понимала и находила, что бы куда сложить. Сложила в голове. Стало спокойнее.

А снаружи всё так и осталось, что нет у меня своего места. Чтобы оно появилось, я напишу то, что сложилось в голове.

Положу-ка я всё на свои места…

Жук носорог

Часть первая

Маленькая девочка сидит на ступеньках стадиона и плачет. Ей очень плохо и грустно.

Девочке лет шесть. Она убежала из дома, где ее отругала мама. Внутри всё сдавливали непонятные обидные чувства.

Да, обида тоже там.

Ужасно несправедливо казалось всё сейчас. И несправедливость тоже там.

Никто не может сейчас помочь девочке успокоиться. Она горько плачет ещё и оттого, что успокаивает себя сама, а не её мама или папа.

Рядом с ней ползает жук-носорог. «Удивительная находка! Вот это да! Папа бы сейчас удивился и порадовался вместе со мной.» Но мама отругала девочку за то, что она притащила в дом этого страшного жука.

– И вовсе ты не страшный. Я ведь знаю это. Ты снаружи такой грозный и тебя боятся все. А внутри ты маленький и добрый, как я. И понимаешь меня. Но сказать не можешь… И я не могу сказать. Не могу объяснить. Потому что такая маленькая и непонятливая еще. Что хочу сказать и как это объяснить – не знаю.

О том, что я не знаю почему и для чего делаю разные вещи, о которых меня потом спрашивает мама,

– Ты зачем это сделала?

– Посмотреть, что будет.

– О, Господи! Но что же там такого будет? – возмущается мама

– Вот и я не знаю и хочу узнать…

– Это всё глупости. Ты что, глупая? Что соседи скажут? Ты совсем не думаешь!

– Ну, конечно, я не думаю. У меня в голове очень редко думается. Я пока просто наблюдаю, смотрю. Если что-то интересно – беру и пробую что-нибудь сделать. И смотрю, что получится и что будет происходить вокруг… – думает девочка.

Но не знает, как это объяснить маме. Ведь глупой её уже объявили. Видимо, это очень плохо – быть глупой, раз уж мама так сокрушается. Да и соседи важны, значит. Если мама стыдится своего ребенка. Жаль… И некому утешить.

– И люди так же боятся тебя и злятся на тебя, потому что не понимают тебя. Они всегда злятся, когда не понимают. А ты мой… мой хороший. И вот мы вместе с тобой тут будем сидеть и грустить потому, что нас не понимают – продолжает монолог с жуком девчушка.

И слезы все сильнее капают на штанишки маленькой девочке и рядышком с жуком на бетонные ступеньки. Они как маленькие озерца боли и отчаяния, тёпленькие и солёные, как море.

Море, которое не может разразиться внутри этого маленького тельца. Оно переполняет девочку, но выразить его пока что помогают только слёзы. Которые морем через край переливаются из девочки на эти некрасивые ступеньки.

Это первая встреча девочки со своим внутренним зверем. Который, пока ещё, жук-носорог. Она и не знает, что этот снаружи потрясающий, а внутри ранимый, как она, зверь скоро будет расти. И расти будет он именно как зверь – хищный и агрессивный. Уже совсем не жук, а настоящий носорожек. У которого снаружи будет толстая броня. А внутри… никому он и не даст понять, что у него внутри. Потому что это никого не должно касаться.

А сейчас тут на заброшенном стадионе девочка плачет тихо и решает, что жаловаться и объяснять никому ничего не будет. Всё равно это глупости. Она просто отпустит жука на свободу и попытается забыть об обиде. В конце концов, маму она очень любит. И без маминой любви и внимания жить невозможно. Просто невыносимо так жить.

А носорожек пусть останется невидимым в её огромном сердце. Ведь там много что может поместиться.

Так девочка и спрятала своего зверя глубоко внутри и долго-долго его не вынимала оттуда. Даже память не вынимала об этом маленьком звере.

Носорожек. Часть вторая

Когда девочка была уже подростком, то любила компании, общение, своих друзей. Они много гуляли, играли на гитаре, слушали и пели песни. Выпивали, дурачились, даже дрались.

Когда девочка возвращалась домой с таких прогулок, она обязательно сталкивалась интересами со своей мамой. Маме не нравился образ жизни девочки. А девочка не понимала, почему мама считает её такой ужасной и её образ жизни тоже считает ужасным.

Ведь она не выходила за рамки дозволенного – училась хорошо, дома была в 8 вечера, матом не ругалась. Она и не спорила никогда с мамой о её претензиях к девочке. Она привыкла молчать и слушать. Иногда даже не слышать. Потому что слушать часто приходилось одно и тоже.

А вот от выпитого пива в такие моменты вечерних слушаний соглашаться и молчать не хотелось. В такие моменты носорожек внутри девочки настолько чувствовал, что его не контролируют и не сдерживают, что позволял себе «отвести душу по полной».

Девочка могла наговорить маме то, что считает на самом деле. Ей не было в эти моменты стыдно. Злился носорожек и злилась девочка. Он будто позволял ей выпускать те чувства, которые нельзя было чувствовать и выражать в обычном её трезвом состоянии.

Она могла замахнуться на маму, когда та била её. Всё по честному: тебя бьют – ты бьёшь. На тебя орут – ты орёшь. Всё как у животных.

Иногда родители не могли справиться с нетрезвым подростком и вызывали милицию. Они просто были в отчаянии, совершенно не знали как сладить с этой девочкой, которая так неожиданно стала неуправляемой. Родители хотели припугнуть девчонку. Если у них нет с ней сладу, может, государство поможет? Они же на него так надеются во многом.

Но девочка и на милиционеров кричит матом, чтоб шли подальше, рассказывает, какие они сякие, и как она их не любит и презирает. Устраивает дикие пляски, чтоб пострашнее. Ребята в форме крутят пальцем у виска, их такое не впечатляет. «Пусть из больницы к вам приедут, это не по нашей части. Проспится и завтра будет нормальная» – говорят.

Из психушки приезжают, тоже не впечатляются и уезжают, посоветовав уложить ребенка спать.

Так девочка мстит родителям за то, что мнение соседей, государства, чужих людей, важнее, чем она сама и её чувства, её интересы и её желания.

Носорожек учил ее какой то другой стороне жизни. В моменты опьянения носорожек приглашал девочку в другую её часть. Он приглашал и показывал ей свою жизнь. Которую девочке жить нельзя было. Это было под запретом с тех самых ступенек на заброшенном стадионе.

В этой другой части жизни, такой неотделимой от ее обычной жизни, не было морали, не было праведности и чистоты. Всё было какое то настоящее, какое-то животное. Всё было такое манящее и красивое. В ней были все чувства. И эти чувства здесь принимались. В первую очередь, эти чувства принимались ею самой. Она была счастлива.

В мире носорожка ей пахло морем, светило ярким солнцем. Она чувствовала свободу и ширь этого моря. Она закрывала глаза и представляла, будто на скорости летит над самой поверхностью моря, и капли иногда попадают на тело, освежают его. Звучала какая-то музыка, кажется, Земфира с ромашками и оркестр радостных чувств врывался в эти ощущения.

Нет, вкус алкоголя ей не нравился. Не нравилось, что приходилось «догоняться» когда его действие немного утихало. Ей нравилось в гостях у носорожка. Этот мир был ей мил. Она становилась еще больше эгоисткой. Хотя мама часто говорила, что она думает только о себе. Как же о себе – если о своих чувствах можно только думать, а переживать нельзя? Этого девочка не совсем понимала. Она еще многого не понимала. Единственное, что она могла делать, чтобы выжить в этом мире – чувствовать. И в этом е помогал ее подраставший в сердце зверь.

В мире зверя каждый был эгоист и каждый был прекрасен. Каждый любовался собой и другим таким же, кто со зверем. Если кто-то был без зверя, то он был не так интересен. В нем не чувствовалась жизнь, не чувствовался вкус к жизни.

Носорог. Часть третья

Девушка стала женщиной. Многое пережила и прожила. Она уже не живет с мамой. Она уже давно сама мама. Многие вещи о жизни девочка понимает. Будем называть ее все так же девочкой. Потому что внутри она осталась совсем той же девочкой с маленьким жуком-носорогом на ступеньках.

Иногда она злится и кричит на своих маленьких детей, на их отца тоже кричит и злится. Потом она плачет в пустой комнате о том, что ей стыдно перед этими маленькими детьми, перед мужем. Потом винит себя в том, что не хотела бы так кричать на этих самых близких людей. Которые не особо то и виновны в том, что девочка злится. Да, ее многое злит и раздражает. Она не хочет понимать, даже если понимает поступки других. Она в отчаянье.

С алкоголем девочка попрощалась много лет назад. Все же, она хорошая мать и решила, что игры с алкоголем не приведут к чему то хорошему. Да и детям это не на пользу – пьющая мать: горе в семье, любит шутить она.

Уже давно она не встречалась со своим носорогом. Она забыла как он выглядит и как прекрасно в его мире. Да и ее мир уже не мил ей. Люди кусаются. Хотя и не животные. Постоянно ждет нападения извне. Стала дерганная, нервная. Сплошной стресс. Красоту замечать перестала. Только на природе и то редко туда выбирается.

Она слишком любит близких, чтобы продолжать спускать на них своего носорога. Она будто и на других его выпускать не желает. Не то, чтобы не желает. Она боится выпустить своего носорога на этих чужих людей. На своих-то не страшно, они ее любят и поймут. Поймут и ее и ее носорога. А чужие не поймут. А девочке так хочется, чтобы ее понимали и любили все – и свои и чужие.

– Зачем же тебе эти чужие люди? Как то спросила девочку девочка. Откуда это желание всем нравиться и быть хорошей? Разве ты им нужна? Ведь у каждого свои жизни, свои судьбы. Зачем им любить тебя, ты даже не мать и не жена им? А что, если ты будешь для них плохой?

– Да… в этом что-то есть. Отвечала девочка. Для чего же мне быть им плохой? Тогда я не получу этой похвалы и принятия. Ведь людям это не нравится, когда ты плохой. Не нравится, как не нравилось моей маме…

…Значит, дело все-таки в маме.

И девочка решает поговорить со своей мамой. Она говорит с ней так же в своей голове, как и со своим носорогом. Она прекрасно знает, что мама услышит ее.

– Мам, я не хочу быть всегда только хорошей. Я расскажу почему. Я, действительно, очень хорошая. Но у меня есть носорог, которого ты не любишь и не признаешь. Этот мой носорог живет во мне. В самом сердце. Он показал мне свой мир и я влюбилась. По твоему он плохой. А мне очень нравится жить с моим носорогом. И я хочу приручить его так, чтобы он жил в моем мире. Я больше не могу разделять наши миры. Потому что они и есть один мир, в котором есть всё – и хорошее, и плохое. И животное, и мораль.

– Мам, я такая, какая есть. Позволь мне жить с этим так, как я считаю нужным. Я очень тебя люблю. Но я не могу жертвовать своей прекрасной жизнью, которую ты с папой мне подарила. Поэтому отныне я буду везде брать с собой своего носорога. И с этим придется смириться, если мы хотим видеться. Или можно не смиряться. Если видеть моего носорога тебе страшно или неприятно. Но он – часть меня, моя жизнь. Он так же близок мне, как мой муж и дети. Даже еще ближе. Он охраняет мой эгоизм.

И девочка выпустила своего носорога. Он везде рядом с ней. Поначалу было непривычно, когда девочка стала прислушиваться к чувствам носорога и своим чувствам. Оказалось, что они схожи. Потом девочка училась правильно реагировать на эти чувства и правильно их проживать. Правильно – это так, чтобы они никому не принесли вреда. Чтобы никто не пострадал. Девочка училась животным правилам мира: как ты ко мне, так и я к тебе. Никакого внутреннего коммунизма и того, как учили девочку раньше.

Носорог реагировал всегда одинаково: злость, прыгнуть, убить. Девочке эти его реакции нравились. Это так по честному. Но позволить себе кусать и убивать людей она не могла.

Тогда еще маленькой девочкой на бетонных ступеньках она не знала как быть с этим жуком – спрятать или отпустить?

С носорожеком и банкой пива, девушкой, она его отпускала и смеялась, когда он громил все вокруг.

Женщиной – она его прятала и боялась, чтобы он вдруг не выбежал из клетки ее сердца.

А теперь?

Теперь у нее есть опыт жизни. У нее есть навык и умение пользоваться теми качествами, которые хочешь-не хочешь – приобретала годами. Отчего же не попробовать приручить того, кто так мил сердцу и так радостно встречает тебя каждое утро. Кого ты встречаешь каждое утро и прощаешься перед сном. Тигров и волков дрессируют те, кто их любит. Ну и что, что носорог? А если любимый?

Если мне это нужно, значит, в этом есть смысл.

Так думает девочка.

Первая зависть
Вернее, память о первой чужой зависти…

Я хорошо училась в школе. Первый класс. Я – отличница. Сложного ничего не было, потому что я просидела лишний год в подготовишке.

Подготовишка, это последний год обучения в детсаду перед школой. Как раз родилась моя младшая сестра. Родителям было так удобно – оставить меня в подготовишке ещё на год.

Маме-то и так трудно после родов. Кто в теме, знает, что такое первый год с младенцем на руках.

А второй ребёнок подрастает и требует внимания, а тут ему еще и в школу.

Спасибо за это. Мне тоже от этого легче. Пришла в школу окрепшая морально и читала хорошо.

Первый год в школе прошел приятно. Закончила я его со всеми пятерками. Во всех четвертях.

Я чертовски довольна. Весна. Всё пахнет и распустилось уже. Птички голосят громче, чем мои мысли. Я лечу домой с прекрасным настроением. Сейчас порадую маму.

Мне уже тридцать шесть, а я помню это состояние и этот день. Маме было плохо, она спала утром, когда я ушла в школу. И спала, когда я пришла. Я сидела и ждала, когда она проснется. Нетерпение росло внутри. Но любовь к маме сильнее нетерпения. Это у меня в детско-сознательном возрасте уже было. Или просто страх наказания. Сложно сейчас сказать. В другой раз.

Именно тогда я вспомнила стих: «Мама спит, она устала, ну и я шуметь не стала…» и в памяти именно этот день, солнце за окном, мама спит, я жду её пробуждения, повторяю стих про себя. Видимо, родители готовили заранее меня к таким моментам, когда им нужно отдохнуть. Если предложили выучить именно этот стих.

Родители были довольны известием о грамоте и всех пятерках.

Мы жили в общаге. Длинный коридор. Комнат двадцать на одном этаже. Наш этаж был семейный. Дети водились. На одном этаже с нами жили две девчонки, с которыми играли во дворе. Выбирать особенно не приходилось, играли с теми, с кем соседствовали. Карина и Рита – сестры. Отец с ними не жил. А мама тетя Зина работала в нашем магазине продавцом. Продавец – это хорошо. Молоко всегда давала и хлеб. Даже когда всем говорила, что молоко и хлеб закончились. Соседи.

Мне восемь лет. Первый класс я закончила. Несколько дней после окончания школы я пребывала в эйфории. От скорого лета. Вот-вот, на днях. От того, что можно гулять с утра до вечера. Что не нужно уроков. Что я отличница и мама счастлива за меня. Невероятное ощущение счастья. Бесконечное.

Как то вечером я забежала в комнату Карины и Риты. Карина уже училась в пятом классе, а Рита окончила второй.

Чувства меня переполняли. Хотела делиться счастьем с другими. Я прибежала с дневником. Показать хотела, что у меня все пятерки, чтоб видели, а не на словах.

Рита выслушала мои речи. Не очень поверила. Проверила дневник. Помолчала и посмотрела таким странным взглядом. Я не поняла, что он значит. И она сказала что-то, типа:

– Ой. Ну ты и воображала, Люсь. Подумаешь, все пятерки. Когда в первом классе учишься, то и учиться-то толком не нужно. Да и первоклашкам всем везет – заданий домой дают мало, жалеют. Там вообще делать нечего – одно название учёба.

– Так у нас не у всех пятерки… – возразила я

– Слушай, это всё равно. Новичкам везет. И вообще, нашла, чем хвастаться. Хвастаться – это плохо вообще-то. Тебя в твоей школе не научили что ли?

Я заметила это чувство сразу…

В подсознании где-то как защита сработала: « Не хвастайся. Не хвали себя. Будут завидовать. Когда завидуют – плохо. Очень плохо. Опасно. Опасно для жизни. Друг так сказал. Потеряешь друга. Без друга жизни нет».

Я заметила, как изменилась подруга во взгляде и интонации ТАК: Рита не обрадовалась, не похвалила. Получается, даже обесценила мои достижения. Уличила в том, какой я не являлась. Просто позавидовала. Теперь понимаю.

А моё открытое сердце не было готово к такому повороту. Оно приняло к сведению. Закрылась в сердце одна маленькая створка. И потекли все слезы, которые я не исплакала тогда, прям мне на легкие.

Отчего дышать тяжело и больно в моменты, когда сдерживаешь слезы?

Они просто плачут внутрь.

Позже подошла старшая сестра Риты, выслушала, с чем я пришла и добила мой маленький мозг и огромное сердце новой порцией обесценивания и укора.

– Ой, Люсь. Все мелкие хвастаются.. Я тоже когда в первом классе была не училась совсем и получала хорошие отметки. А я уже в пятом классе. Ты не представляешь, какие у нас там задачки. И я не хвастаюсь, как ты. Надо быть скромнее, а не зазнаваться.

Внутри пробежал носорог…

– Скажу тебе по-дружбе, что не надо так хвалиться и быть выскочкой. Таких никто не любит. С тобой не будут дружить и не будут звать играть на улице. Мне неприятно было бы дружить с такой подругой – добивает Карина

Рита подтверждает. Обе провожают меня снисходительными взглядами. Даже взглядом. Одним на двоих.

Вся моя радость, счастье, настроение полета пропало. Я хочу домой к маме.

Я пришла домой. Разговаривать не хотелось. Просто пришла и была печальна. Сердце разбито. На душе плохо.

Мама все-таки спросила:

– Люсь, чего грустная? Чего случилось?

– Мам, я сказала Рите и Карине, что у меня все пятерки, а они сказали, что я хвастунья. Что ничего такого особенного я не сделала, что если даже пятерки, то не надо об этом всем говорить и даже друзьям, потому что их это может расстроить. Ну и они не порадовались со мной, а только говорили, что я зазнайка… – на глазах у Люси слезы

– Люсь… Наверное, им обидно, что они не получили всех пятерок и они не могут с тобой порадоваться.

Сами расстроены сильно. Как тут с другими радоваться-то? – сказала мама.

– И вообще, я не думаю, что ты зазнайка. Я думаю, что ты просто хотела, чтоб подруги за тебя порадовались. Не расстраивайся.

Да, мама поддержала. Но меня это не спасло. Это был мой урок. Уже тогда. Взросление. Первые социальные полусознательные кризисы.

Первый урок в отношениях с друзьями. Которые оказались не друзья совсем. Это я поняла лет 10 позже. Когда встретила Карину в городе. Мы уже переехали из общаги в квартиру. Постояла, поговорила с ней пару минут. И увидела ТОТ взгляд: неодобрения?

Будто меня обвиняют в чем-то.

Будто я плохая.

Зависть?

Я увидела зависть.

Как тогда во взгляде Ритки увидела точно ТАКУЮ же. И поняла, что это не из-за пятерок ко мне зависть. А зависть просто есть. Я тут не при чем. Я уже не хвалилась. Не выскакивала. Я хорошая подруга. Но зависть у них была будто из-за меня.

Простая зависть других людей, когда я уже взрослая женщина, заставляет меня чем-то от себя.

Заставляет меня шипеть на своих детей, когда они хвастаются во дворе новой заколкой или походом в цирк.

Заставляет меня прятать себя от других.

Заставляет не выскакивать.

Заставляет не жить.

Чужая зависть.

А ее боюсь…

…А я ее боялась. Лет с 8ми лет и до 36 лет. Скоро юбилейчик.

Не страшно завидовать. На здоровье. Я завидую тоже.

Боялась своей зависти. Но вступала в диалог с сердцем:

– Люсь, завидовать плохо. Ты же хорошая.

– Я могу побыть и плохой. Не?

– А, ну да. Можно. Будь.

– Тогда я завидую.

– Как?

– Сильно. Вот начинаю страдать, что у нее лучше, чем у меня. Я страдаю.

– Страдай.

– И теперь я ненавижу ее, что она лучше, чем я

– И че чувствуешь?

– Злюсь и ненавижу. Сильно. Прям колотит

– Злись, Злись, синьор помидор… Можно…

А что, хочешь такой же классной быть?

– Очень… хочу.

– Ну научись у нее: как она это делает.

И будь.

Не плохо то, что завидуют. На здоровье. Зависть – штука полезная. На себе тысячу раз проверила, что зависть – это только чувство. Как индикатор того, что у меня чего-то нет. А я хочу или надо. Очень надо.

Но страх зависти. Дело другое.

Любой страх нас защищает от чего-то. Помогает обрасти силой, навыками. А потом уже и избавляться от него. Как и в моем случае. Случае со страхом зависти.

Ребенком, я не могла перешагнуть этот страх. Обросла ростом, навыками и пониманием. Встала взрослой и шагнула в этот страх. А там, у каждого свое. Главное, решиться. Так теперь я это понимаю. Главное – решиться.

И спасибо маме с папой за мое детство. Спасибо им за мою любовь, которую я так любила к ним чувствовать. Особенно к маме. Спасибо Карине и Ритке, что они просто были и проявили для меня то, что защищало меня от чего-то страшного в моей жизни. Не хочу даже копаться, от чего именно. Спасибо, что выполнили эту роль. И бог с ними.

К чему это?

Это все к тому. К тому, что нужно заканчивать все начатые и открытые ситуации. Что у каждого нашего горя есть начало и конец. У каждого страха есть вход и выход. У каждого чувства есть отторжение и принятие. И не дело носить в себе горе, если его можно закончить. Не дело носить в себе чувство, если его можно прожить.

Вопрос в другом:

– Как?

– У каждого по-своему. Мы тут все слишком индивидуальны. Каждому свое как. И искать его нужно самому

– Как?

– Задай правильный вопрос. Да побольше правильных вопросов.

И слушай.

– Как?

– Очень внимательно…

Интересно. Что совсем недавно Люся встретила Ритку. Ритке уже лет тридцать пять, как и Люсе. Она заискивающе смотрела в глаза Люсе, передавала привет родителям, зачем-то рассказывала как у нее дела: что она делает ремонт, живет в деревне, у нее второй маленький ребенок, и она сейчас едет от своей матери и сестры Карины, чтобы этот ремонт закончить…

Люсе было совсем неинтересно. Но она даже не очень-то и слушала. Просто смотрела на Ритку молча и думала у себя в голове о том, как интересен человек. О том, как же он устроен. Что из-за своих чувств мы можем вести себя совершенно по-разному.

И Люся подумала о том, что именно чувства толкают нас поступить так или иначе. Добрые или злые, приятные или не очень. А как же поступать мне, когда я испытываю негативные чувства, например? Стоит ли обижать человека или стоит промолчать? Стоит высказать свое мнение или оставить при себе?

Этот вопрос и остается открытым до сих пор. Потому как жизнь настолько многогранна и непредсказуема, что в каждой конкретной ситуации и в каждом отдельном случае поступить нужно только исходя из «изнутри» этой ситуации. Без всяких шаблонов и клише.

И для каждого ответ будет свой. Для каждого из нас выход из его конкретной ситуации будет индивидуальным. Правильным только для него.

Люся улыбнулась сама себе и подумала о том, что всё правильно.