Текст книги "Огонь на воде"

Глава IV

Юное бледное лицо в обрамлении черного платка – найти ее в социальной сети оказалось совсем не сложно. Девушка смотрела со своей страницы с такой несокрушимой, безрассудной, самоотверженной решимостью, словно ее поднятый вверх палец указывал на то единственное, что заменило ей и рассудок, и жизнь. Удивляло то, как много читалось в этом простом жесте: непостижимость мироздания, разрушительность человеческих заблуждений, бесценность и ничтожность одной жизни. А может, он всего лишь отвлекал внимание от того, кто стоял за всем этим.

Амина лайкнула фото. Айшат – так звали девушку – ответила почти сразу, будто ждала этого.

«Привет». – «Привет, красивое фото! Тебе идет хиджаб». – «Спасибо! А ты тоже мусульманка?» – «Да, но я хотела бы больше узнать об исламе. Мои родители не соблюдают, и мне не у кого спросить». – «Кто ты по национальности?» – «Даргинка. А ты?» – «Тоже. Если хочешь, я могу рассказать про ислам все, что тебе интересно. Только, может, созвонимся? Писать долго».

Амина застыла над телефоном. По коже холодом пробежал страх. Нет. Она все решила и не отступит. Амина до боли сжала кулак, задавив сомнения. Нервные пальцы написали номер телефона.

Зазвучал видеовызов. Амина сдернула висевший на стуле палантин и накинула на голову.

На экране появилось лицо Айшат в черном платке.

– Ас-саляму алейкум, сестра. – Ее голос был намного мягче, чем угадывалось по внешности.

– Ва-алейкум салам.

– Ничего, что я по видео звоню? Не помешала?

– Все нормально.

– Ты одна живешь?

– С родителями, – соврала Амина.

– Понятно. Далеко от центра?

– На Некрасова. – Ей снова пришлось соврать.

– А я на Московской. Можем даже увидеться.

Амина улыбнулась и неопределенно кивнула.

– Ты ходишь в мечеть? – спросила Айшат.

– Нет, я дома делаю намаз.

– Если хочешь, можем ходить вместе. Только я не в городскую хожу, а в другую… это недалеко… Там имам из Саудовской Аравии. Он проповедует истинный ислам.

– Истинный? А бывает какой-то еще?

– Есть много течений. Они все искажают Коран, как им удобно. Но только первоначальный ислам – чистый. Мы, муваххидун, признаём только его.

– Ты так много об этом знаешь… А что такое муваххидун?

– Это значит «единобожники». Если интересно, могу рассказать подробнее. Так что насчет встречи?

– Даже не знаю… Я учусь, все время занята.

– На кого учишься?

– На экономиста.

Айшат кивнула. Приготовленные заранее ответы звучали убедительно.

– А где?

– В Северо-Кавказском.

– Так, может, встретимся в перерыве? Попьем кофе, поговорим.

Амина ответила не сразу. Судя по настойчивости девушки, личный контакт был очень важен. И отказаться – значило вызвать подозрения.

– Надо посмотреть расписание. Я позже скажу, хорошо?

– Договорились, сестра. Надеюсь, увидимся.

Амина стащила с головы платок и посмотрела на фотографию брата, стоящую на полке. «А если она поймет, что тогда? Сменю номер… Хотя… Что мне может сделать эта девчонка? Пока это опасно только для нее самой. Главное сейчас – подготовиться, тогда все будет нормально. А когда я попаду в их гнездо, она уже будет мне доверять».

Амина набрала в поисковике «муваххидун» и склонилась над телефоном. Она пробежала первые строки, и в глаза бросились несколько слов: «муваххидун», «единобожники», «самоназвание ваххабитов». Значит, она не ошиблась.

* * *

Амина оставила машину в небольшом переулке и пешком прошла несколько кварталов. Она заметно нервничала, но прохладный весенний воздух немного успокоил ее, и когда она входила в кафе, волнение уже улеглось.

Она оглядела тускло освещенный зал, и не найдя никого, кто мог бы ее ждать, направилась вдоль столиков. Ее взгляд остановился на грубом мужском лице, угловатом, с короткой черной бородой. Напротив мужчины спиной к Амине сидела небольшого роста девушка в покрывавшем голову и плечи черном платке. Когда Амина поравнялась с ними, кавказец поднял на нее стальные напряженные глаза из-под нависающих бровей.

Амина ответила на его взгляд и повернулась к девушке.

Платок плотно обхватывал ее лоб, спускался от висков к подбородку, закрывал скулы и шею, волнами ложился на плечи. В контрасте с чернотой свежее чистое лицо казалось единственным, что в ней осталось живого. На вид ей было не больше семнадцати. Она радостно улыбнулась.

– Салам, Амина. Присаживайся. Это Расул, мой брат.

Мужчина кивнул, и пока Амина вешала куртку, наблюдал за ней мрачно, с недоверием.

– Сестра сказала, ты хочешь исповедовать ислам? – Его низкий хриплый голос с южным акцентом немного ломал слова.

– Да. Я хотела поговорить об этом с Айшат. Не ожидала, что вы придете вдвоем.

– У нас женщины не ходят одни.

– Я рассказала о тебе, и Расул тоже захотел пообщаться. Извини, что не предупредила.

К столику подошла официантка и все заказали кофе.

– Так почему ты к Айшат обратилась? У вас в семье не соблюдают? – Расул явно был настроен вести разговор сам.

– Родители верят по-своему, но в мечеть не ходят, – Амине было не по себе под тяжестью его свинцового взгляда. – Они говорят, что там религию искажают.

Расул смотрел на нее испытывающе и снисходительно кивал.

– Всё правильно говорят твои родители. В мечетях сейчас кого только нет.

Он облокотился о стол и немного подался вперед.

– Но если тебе это правда нужно, мы можем рассказать про истинный ислам.

Если до сих пор Амине удавалось обманывать подступающий страх, убеждать себя, что Айшат безопасна, то теперь все проступило осязаемо и объемно. Она ощутила прохладную гладкость стола, едва различимый запах табака в воздухе, рассмотрела бурые брызги на хищном лице, на радужках нависших над ней сизых глаз. Перед ней сидел исламский вербовщик, и сердце колотило в попытках достучаться до разума.

Официантка принесла заказ, и некоторое время все молча пили кофе.

Расул заговорил первым.

– Ты что-нибудь знаешь про ваххабитов?

– Немного… А почему ты спросил? – Амина наконец справилась с волнением, и удивление в ее голосе прозвучало неподдельно.

Расул самодовольно усмехнулся.

– Хочу тебе объяснить, как исламом манипулируют. Например, ваххабизм – это самый чистый, справедливый ислам. Но по разным причинам, в основном политическим, его выставляют радикальным, опасным, потому что им невыгодно, чтобы в мире была справедливость. А мы всего лишь защищаем свою религию.

Амина сосредоточенно слушала, кивала и старалась, чтобы на лице не промелькнула ни одна из ее мыслей.

– Значит, все, что о вас говорят – неправда?

– Да. Кафиры[1]1
  Кафир (араб.) – неверующий, иноверец.


[Закрыть] извращают и ислам, и все понятия, которые мы считаем священными: джихад[2]2
  Джихад – понятие в исламе, означающее внутреннюю и внешнюю борьбу за веру.


[Закрыть], таухид[3]3
  Таухид (араб.) – единобожие.


[Закрыть], шариат[4]4
  Шариат – система нравственных ценностей у мусульман.


[Закрыть] и другие.

– Но… джихад, это ведь война против неверных? Или это тоже неправильно?

– Ты потише говори. – Расул немного пригнул голову и воровато осмотрелся по сторонам. Потом кашлянул и продолжил с прежней развязностью: – То, о чем говорят по телевизору, – военный джихад – это пропаганда. Они хотят настроить людей против нас. На самом деле никто не ведет войну с неверными просто так. Применять военный джихад мы можем, только когда угрожают нашей религии.

Подкатившее отвращение встало в горле. Чтобы перевести дыхание, Амина сделала несколько глотков кофе. Внутренний голос требовал молчать, но она не сдержалась:

– А в России ведется военный джихад?

– Нет, зачем… – Расул насторожился, но сразу вернулся к незаконченной мысли: – Вообще джихад означает, что мы должны распространять ислам, рассказывать о его справедливых законах. Это обязанность каждого мусульманина.

– Джихад начинается с борьбы со злом внутри себя, – подхватила Айшат. – Коран учит нас бороться в первую очередь с собственными слабостями. Правильно, Расул?

– Да, все верно.

Амина мельком взглянула на Айшат, и, не обратив внимания на ее слова, снова повернулась к Расулу.

– А как человек приходит к джихаду? Ведь обычно люди не углубляются в религию настолько. Они верят, но живут обычной жизнью.

– В смысле «приходит»? Каждый мусульманин с рождения живет по этим законам. А кто добровольно принимает ислам – изучает священные книги, общается с мусульманами, прислушивается и постепенно сам начинает свой джихад. Но мы никого насильно не заставляем, это решение должен принять каждый самостоятельно.

– Ты говоришь о джихаде вообще. Но я имела в виду именно военный джихад. Что должно произойти, чтобы человек пошел на это?

Амина произнесла это и поняла, что должна остановиться прямо сейчас.

Расул смерил ее оценивающим взглядом, но все же ответил, криво улыбнувшись.

– Когда джихад – это высшая цель, все происходит само по себе. Для правоверного сражаться во имя Аллаха – это честь. Шахиды, мученики – все равно что святые. Они попадают в рай, Инша-Аллах[5]5
  Инша-Аллах (араб.) – буквально «если на то будет воля Аллаха».


[Закрыть].

Расул закурил и пытливо прищурился.

– А ты почему спрашиваешь? Зачем тебе?

Амина смущенно пожала плечами.

– Хочу понять, зачем нужен джихад. Мне кажется, главное – верить в Аллаха, а остальное не так важно.

– Нет. Джихад обязателен. Мы, как истинные мусульмане, должны сделать мир исламским, чистым. А для этого его сначала нужно вылечить, – он зло ухмыльнулся и процедил: – от всей этой кафирской грязи.

– Думаешь, это возможно?

– Как сказать… – Расул затянулся и откинулся на спинку дивана. – Бывают болезни, которые не лечатся. Тогда их нужно удалять. – Он с вызовом посмотрел на Амину.

Над столом расползались дым и молчание.

Зазвучала мелодия вызова, и Расул ответил на неизвестном ей языке. Пока он разговаривал, можно было рассмотреть его. Дорогая одежда, смартфон последней модели, на столе – брелок от BMW; в глаза бросился длинный заточенный ноготь мизинца. И этот человек считал весь цивилизованный мир опасной патологией, обвинял в развращенности, вел свой джихад ради его уничтожения. Амина подумала, что в озлобленном фанатике должно быть больше отрешенности. Но, видно, для Расула это было лишь хорошо оплачиваемой работой. Проповедуемые им идеи – чем-то вроде психологического оружия, поражающего мозг. А цель, стоявшая надо всем этим – не столько в следовании канонам, сколько в борьбе с теми, кто им возражал.

Айшат оторвала ее от мыслей.

– Ты читаешь Коран?

– Иногда читаю. Кстати, я хотела у тебя спросить: в Интернете есть несколько переводов, какой лучше?

Айшат достала из сумки две брошюры, напоминающие студенческие методички, – они были напечатаны на сложенных пополам листах, – и протянула их Амине.

– Вот, возьми. Это Коран с правильным переводом и еще одна очень древняя книга. Только читай сама, никому не давай. Хорошо?

– Конечно. Спасибо. – Амина положила брошюры в сумку.

Расул закончил разговор и снова нацелил на Амину пронизывающий взгляд.

– Ты вроде неглупая… Ты сама как считаешь, в нашем мире есть справедливость?

Она ответила не сразу.

– Сложно сказать. Конечно, часто страдают невиновные. Но бывает и так, что люди получают по заслугам. Поэтому нельзя утверждать, что мир несправедлив.

– Но ты и справедливым его назвать не можешь?

– Не могу.

– Все правильно. Только мир несправедлив не потому, что так создан. Его таким делают люди, которым это выгодно. А ислам построен на справедливости. – Он многозначительно помолчал и продолжил: – Вот скажи, разве ты не хотела бы жить в справедливом государстве? Где о людях заботятся. Где ресурсы принадлежат народу, а не олигархам.

Амина улыбнулась, хотя внутренне вся напряглась.

– Каждый этого хочет.

– А что по факту? Хоть в этой кафирской стране, хоть в любой другой, даже мусульманской, хорошо живут только те, кто у власти. А для простого человека нет никаких возможностей. К примеру, ты на кого учишься?

– На экономиста.

– А чем потом будешь заниматься?

Он явно наводил на ответы, и Амина решила говорить то, чего от нее ждали.

– Пока не знаю. Говорят, с работой сейчас сложно.

– Видишь? Ты учишься, а возможностей нет. Потому что государство не помогает молодежи. Зато дети чиновников вместо учебы ходят по клубам, а потом родители пристраивают их на хорошие должности. Справедливо это?

– Нет.

– Ты сама все понимаешь. И остальные понимают, но ничего не меняется. А мы делаем конкретные вещи. Но нам мешают. И всё переворачивают так, чтобы нас ненавидели.

Немного помолчав, Амина нерешительно спросила:

– А справедливое государство – это халифат?

Расул и Айшат переглянулись.

– Да. Единое исламское государство со справедливыми законами. Там не будет бедности, преступности, коррупции. Хотела бы в таком жить?

Амина через силу улыбнулась.

– Конечно.

Нервы гудели, подергивались, и немного мутило. Амина покрутила в руках пустую кружку. Хотелось запить вставшую в горле липкую полуправду. Кто знает, сколько людей, потерявших опору, увязло в этом болоте, прикрытом суррогатами идеалов. Когда правда работает на ложь, легко не заметить, где заканчивается одна и начинается другая.

Она подумала о брате. Достаточно найти слабое место человека, пообещать то, чего ему не хватает, – и ты получишь власть над ним. Умело обращаясь с этими рычагами, можно править и одной судьбой, и всей историей.

Потерянные, лишенные надежды, не нашедшие места в мире, – вот почва, вспаханная несправедливостью, осушенная нуждой и готовая жадно впитывать обещания, оплодотворять и вынашивать семена лжи. Ее покорная твердь тысячи лет подпирает равнодушие идолов, ненасытность алтарей, ханжество крестов, беспощадность скимитаров-полумесяцев.

Расул усмехнулся.

– Загрузил я тебя, да?

– Нет-нет, все нормально. Я рада, что мы познакомились. Оказывается, я об исламе многого не знала. А для вас это не только вера, а еще и целая миссия. – Она посмотрела Расулу в глаза прямо, спокойно, собрав все силы и до боли сжав руку в кулак: – Вы всё делаете ради справедливости.

* * *

Когда Амина возвращалась к машине, ее не отпускало чувство нависшей угрозы. В глазах фанатика было столько ненависти к миру, к людям, к жизни, что теперь, казалось, она повсюду, копится и выжидает, медленно закипает в идущих мимо. Таксист, перебирающий четки, шумная стайка парней с вороными шапками волос, девушки в длинной одежде. Кто из них уже надел свой пояс шахида?

Всю дорогу Амина осторожно оглядывалась, и только когда села в машину и сбросила с головы платок, вздохнула с облегчением. Она успокоилась и постаралась припомнить все, о чем спрашивала, как отвечала, и убедиться, что ничем себя не выдала.

Хотелось скорее вернуться домой и закрыть за собой дверь счастливого мира, где не нужно воевать ради справедливости и убивать ради жизни. Спрятаться от безумия человечества и перестать быть его частью.

Амина понимала, что как только она вышла из кафе, брат и сестра заговорили о ней. Для них она была добычей, и могла только надеяться, что на вопрос Айшат: «Что скажешь?» брат одобряюще кивнул. Она не могла знать, что его недоверчивый взгляд провожал ее через витрину кафе, а когда она скрылась из виду, мысли вербовщика еще долго гнались за ней.

– Что-то с ней не так, – Расул не смотрел на сестру. – Вопросы странные задает.

– Может, тебе показалось? – Айшат хотелось, чтобы брат ошибался.

– Может… Но такое чувство, что она что-то вынюхивает. – Он задумчиво потер заросшие скулы. – Пообщайся с ней еще, подкинь какую-нибудь тему и посмотри. Если вцепится – сливайся.

Амина ехала по узким коридорам улиц, и снова тысячи слепых темных стекол, темных пустых душ смотрели и не видели, открывались и не впускали, бесконечно отражали друг друга. И сама она была такой же прозрачной и темной, как эти окна.

А дома ее ждал уютный желтый свет и запах жареной картошки. Саша стучал посудой на кухне и не слышал, как она вошла. Амина заперла дверь в их безмятежный мирок и стояла, прислонившись к ней, не решаясь потревожить покой этого места.

Саша вздрогнул, когда она прижалась к его широкой спине и обвила руками.

– Привет. Не слышал, как ты пришла.

– Как вкусно пахнет…

– Картошки захотелось. Ты голодная?

Амина кивнула, потершись щекой о его футболку.

– Как же хорошо дома…

Она вошла в комнату и застыла перед зеркальной дверцей шкафа.

Раньше ей нравилось «макси», но сейчас будто бы какая-то сила заявила свои права на ее тело и, обернув юбкой как пологом, закрыла от мира.

Амина медленно потянула подол вверх, остановилась выше колена и осмотрела себя. Метр от несвободы до свободы. Она натянула юбку на голову, окаймила лицо по подобию платка Айшат и посмотрела себе в глаза. Оставшийся фрагмент лица глядел как узник сквозь окошко темницы. Страх, отвращение, гнев разом поднялись в ней. Она с яростью сорвала с себя все, как липкую паутину, приставшую к телу, и замерла перед своим отражением – голая, настоящая, с горящими живыми глазами.

В несколько шагов она оказалась на кухне, рывком повернула к себе Сашу и впилась в его губы. Он засмеялся, подхватил ее и понес в комнату.

Глава V

Темные бугристые стены коридора, выкрашенные жирной синей краской, уводили все дальше, и каждая решетка, каждый лязгнувший замок отрезали слой за слоем внешний мир.

Тяжелая металлическая дверь скрипнула, и Амир шагнул в духоту нечистот, пота и заношенной одежды. Над столом расползался грязно-желтый свет – его едва хватало, чтобы окрасить тем же цветом лица людей на лавках, а там, где начинались ряды металлических двухъярусных кроватей, стояла рассеянная мгла.

– Ас-саляму алейкум, – Амир устало смотрел перед собой.

– Алейкум салам, – отозвалось несколько голосов.

Плечистый парень с окаймляющей смуглое лицо короткой бородой повернулся к Амиру.

– За что заехал?

– По сто пятой.

– Первоход?

– Да.

– Как имя? – Кавказец вышел из-за стола.

– Амир.

– Ва-алейкум салам, братуха. – Парень хлопнул Амира по плечу. – Ты давай проходи. Чай попей, пока старший отдыхает.

Люди за столом молча подвинулись, и так же без слов кто-то поставил на стол две кружки.

– Меня Магомед звать. – Плечистый уселся на прежнее место и взял кружку. В глаза бросилась арабская надпись, набитая на тыльной стороне руки.

– Аль-Хамду ли-Ллях[6]6
  Аль-Хамду ли-Ллях (араб.) – хвала Аллаху! Слава Богу!


[Закрыть], ты к своим попал, брат. Мы, мусульмане, тут как семья живем, хлеб ломаем.

Амир молча отхлебнул из кружки. Он знал, почему едва знакомый человек назвал его «своим», почему люди у стола отводили от них глаза, и от этого понемногу успокаивался. Нараставший всю дорогу до барака гул в груди теперь замедлялся и выравнивался.

Густой горячий чай унял озноб в теле и мыслях. Магомед не задавал много вопросов, как позже понял Амир – из-за соседей за столом. Три «семьи» разных и чужих людей, живших в одной камере, посменно занимали стол и кровати, почти не общались и старались не мешать и не замечать друг друга.

По одному люди за столом менялись – проснувшиеся подсаживались и пили чай, другие шли занимать освободившиеся шконки. С Амиром здоровались, смотрели кто с интересом, кто с безразличием. Теперь его окружали лица с одинаковыми короткими черными и рыжеватыми бородами, у нескольких на жестких волосах плотно сидели тюбетейки.

Невысокий худой парень со среднеазиатским добродушным лицом, хозяйничавший у шкафа с чаем и посудой, наклонился к Магомеду и коротко сказал что-то. Тот поднялся и кивком позвал Амира следовать за ним.

Они прошли вдоль ряда тесно выстроенных кроватей в дальний угол камеры.

– Саид, вот он. – Магомед пропустил Амира вперед.

На застеленной домашним покрывалом кровати под светом небольшой лампы сидел мужчина лет пятидесяти, плотного телосложения, с рябыми от пробивавшейся седины волосами. Он держал перед собой книгу, и, когда Амир поздоровался, поднял глаза от заплетенных арабской вязью страниц, не меняя выражения лица, словно продолжал читать что-то и в лице Амира.

Старший задал ему те же вопросы, что и Магомед, и отложил книгу.

– Ты дагестанец?

– Даргинец. По отцу.

– А мать?

– Русская.

– Откуда сам?

– Местный.

– Мусульманин?

– Да. – Амир ответил не сразу, и прозвучало неуверенно.

– Соблюдающий? – Саид спросил спокойно, но как-то иначе.

Амир пожал плечами.

– Когда как.

Старший поднялся с кровати и посмотрел Амиру в глаза.

– Значит нет.

Его гипнотический взгляд лучом прошел насквозь. Саид двинулся к проходу между кроватей, и Амир посторонился, чтобы пропустить его, а потом пошел следом.

Они сели за стол и все тот же среднеазиатский парень поставил перед Саидом чай и сладости.

– Джазака Ллаху[7]7
  Джазака Ллаху (араб.) – да воздаст тебе Аллах.


[Закрыть], Юсуп.

– Ва Ийаки[8]8
  Ва Ийаки (араб.) – и тебе.


[Закрыть]. – Юсуп уважительно кивнул.

Саид сделал глоток и посмотрел на Амира.

– Если ты мусульманин, держись с нами. Мы все брат за брата. Будешь один – будут проблемы. Здесь только кажется, что никому ни до кого нет дела. Все всё видят и помнят.

Амир молча кивнул. Саид продолжил:

– Но ты должен соблюдать шариат. Аль-Хамду ли-Ллях, для нашей уммы сделали молельную. Ходи вместе со всеми. Делай намаз. Ты Коран читаешь?

– Нет.

– У меня есть на русском, возьмешь потом.

Амир кивнул и отвел взгляд.

– Смотри, решать тебе.

– Я понял. Спасибо, брат.

– Если что-то будет нужно – обращайся к Магомеду или ко мне. Ты что-нибудь ел? Может, чаю?

– Уже попил. Спасибо, Саид. От души.

Саид кивнул и достал из кармана телефон. Амир отвернулся к окну.

За прутьями решетки тянулась серая перспектива гаснущего дня. За восемь месяцев в СИЗО простая геометрия корпусов, оград, проволочных гирлянд перестала резать глаза и душу и вросла в единый массив реальности. Из чувств остались только обида на мать, тоска по маленькой сестре и болезненная угасающая надежда.

* * *

Барак работал в цехе тротуарной плитки – холодном ангаре старой постройки с высокими поросшими пылью окнами, уходящими под самую крышу. Редкие батареи скудно цедили тепло, которое выливалось в открытые двери, когда выходили нагружать тачки песком и щебнем.

Амир курил, оперевшись на штабель готовой плитки, и наблюдал за работающими. В гуле прессовального станка заключенные угрюмо двигались по цеху, махали лопатами, закидывали что-то в бетономешалку. Амир ни дня в своей жизни не работал ни на кого, кроме собственной семьи, и не представлял, что можно чувствовать, отдавая все свои силы чужой сытой жизни. Наверное, заключенные просто не думали об этом, чтобы не подливать горечи к и без того несъедобной тюремной баланде.

И справедливость, и несправедливость нашей жизни дозируются беспорядочно – кому сколько попадется. Кто-то из этих людей заслуживал и более сурового наказания, кто-то не заслужил никакого, но все равно скреб лопатой по заскорузлому корыту. Зато на таких полигонах для отходов цивилизации, где все метафизическое теряет власть, а людьми управляют такие же люди, стихийные силы судьбы укрощены, упорядочены и построены в шеренги, а справедливость – такой же ликвидный товар, как сигареты или колбаса.

Амир мог заплатить и заплатил. Выкупил для себя ту долю справедливости, которую так и не получилось выторговать у прокурора. Теперь он хоть и сочувствовал работающим, но все более отстраненно, как обычно и бывает, когда попадаешь в особый круг – ты отделяешься и постепенно перестаешь замечать остальных.

Амир докурил и растер окурок о земляной пол. К нему быстрым шагом направлялся Магомед.

– Все, ты теперь в конторе. – Он кивнул в сторону теплушки в углу цеха. – Можешь идти, там все наши. Телик посмотри, чай попей.

– Сао, братан.

Амир хлопнул Магомеда по плечу, и они вместе пошли вдоль штабелей.

– Сегодня после работы намаз. Пойдешь?

Амир пожал плечами, потом неуверенно кивнул.

– Поверь, брат, ты все правильно решил. Потом сам увидишь – кафиры нас боятся. Блатные, мусора – пофиг. Они видят, что мы вместе держимся и чувствуют силу.

Они остановились около конторы.

– Давай, до вечера, – Магомед махнул рукой и пошел к выходу.

Амир посмотрел ему в спину. В колонии Магомед мог с каждым договориться, но при всей независимости все равно оставался доверенным Саида, – имама местного джамаата, будто был спаян с ним общей фанатичной религиозностью. Должно быть, так действовали стены. У Амира и раньше были друзья среди мусульман, но на воле он ни в ком не встречал такой одержимости. О вере здесь говорили часто и настойчиво и требовали ее от всех, как будто только это и определяло человека.

* * *

Когда вечером возвращались в жилой корпус, на входе часть колонны отделилась и повернула в противоположное крыло. Амир шел рядом с нервозным осунувшимся кабардинцем Муратом, с которым весь день смотрел футбол. Когда кто-то в конторе напомнил про намаз, Мурат недовольно фыркнул.

Строй по команде остановился у двери с надписью: «Молельная комната». Входили по четверо, разувались, мыли ноги над низкими поддонами в небольшой боковой комнате, босиком шли по ковролину в светлую молельную и рассаживались на полу.

Амир никогда не был ни в мечетях, ни в молельных. Он почувствовал себя случайным свидетелем странного ритуала, и почему-то испытал стыд за этих людей. Он отошел в сторону и наблюдал: убийцы, насильники, воры, наркодилеры безропотно и покорно сутулили плечи перед величием силы, которая должна была снисходительно принять их мольбы. Амир безрадостно ухмыльнулся: теперь-то они чего у него просят? УДО?

Чья-то сильная рука легко подтолкнула его вперед.

– Надо омыть ноги перед намазом. – У него за спиной стоял Магомед.

– Я, наверное, не буду заходить. Как-то это все… не знаю… не для меня, короче.

Магомед наклонился к нему.

– Да все нормально, брат. Просто посидишь со всеми. Я понимаю, что тебе непривычно, но здесь ничего такого.

Не хотелось спорить перед всеми. Амир вздохнул и нехотя пошел за Магомедом.

Когда он вошел в молельную и сел у стены, Саид заметил его, подозвал русского долговязого парня в тюбетейке и указал ему на Амира.

Парень подошел к Амиру и протянул листок.

– Возьми, это слова намаза. Саид сказал, пока можно читать. Потом надо будет выучить.

Амир взял лист. На нем русскими буквами были напечатаны нечитающиеся слова.

С Амиром поздоровался устроившийся рядом немолодой сухощавый человек со страдальческим лицом и заросшими ввалившимися щеками.

– Первый раз здесь? Я раньше тебя не видел.

– Да, первый.

– Араш. – Сухощавый протянул морщинистую руку.

Амир уже отвык от этого жеста и замешкался, но все же пожал теплую мозолистую ладонь. Он недавно стал замечать, что здесь человека узнаёшь чутьем, подсознательно считываешь что-то, сигналящее – сила в нем или слабость. Наверное, чем меньше чувствуешь в себе человеческое, тем сильнее обостряются инстинкты. Он вспомнил, как мальчишкой шел с отцом мимо полей и замер в страхе перед сворой бродячих собак. «Собаки никогда не нападут, если идешь ровно и прямо, – объяснил тогда отец, – а стоит опустить голову, ссутулить плечи – сразу кинутся – почуют добычу». Несмотря на изможденный вид, Араш держался спокойно и твердо, а в улыбающихся глазах теплилась доброта. Наверное, именно глаза напомнили Амиру об отце.

Араш кивнул на лист у Амира в руках.

– Раньше не делал намаз?

– Нет.

– Значит ты, как и я. Попал сюда, чтобы прийти к Всевышнему. Такой путь он для нас выбрал, Аль-Хамду ли-Ллях.

Саид поднялся с места и повернулся лицом на восток. Заключенные сделали то же самое. В молельной стало тихо.

«Алла-а-аху Акбар[9]9
  Аллаху Акбар (араб.) – бог велик.


[Закрыть]!» – Саид протяжно, нараспев несколько раз повторил восхваление. Остальные вторили ему одними губами.

«А’узу би-Лляхи мин аш-шайтани р-раджим[10]10
  А’узу би-Лляхи мин аш-шайтани р-раджим (араб.) – прибегаю к защите Аллаха от проклятого шайтана.


[Закрыть]», – пропел имам. Его голос вибрировал, то взмывая выше, то скатываясь вниз. В этих перекатах было что-то ошеломляющее и гипнотическое, и Амир не отрываясь смотрел на его седеющую чуть склоненную голову, полную покорности и достоинства.

Саид читал заученные слова, подносил руки то к груди, то ко лбу, становился на колени, склонялся лбом к полу, и все двигались вместе с ним так синхронно, словно происходящее обретало смысл только в общих движениях и словах.

Люди молились с закрытыми глазами, и Амир мог рассмотреть, какими разными делала их молитва. Магомед сидел через два ряда перед ним, и Амир видел, как порывисты и отрешенны его движения. Он нашел глазами Мурата – тот сидел неподвижно, стиснув губы, прислушиваясь, и, казалось, с нетерпением ждал конца. Русский парень в тюбетейке старательно, сосредоточенно повторял слово за словом и кивал в такт каждому. Араш часто поднимал лицо кверху – он будто видел то, что можно разглядеть только с закрытыми глазами, и каждый раз лицо его озарялось.

Амир посмотрел на лист с молитвой, попытался найти место, до которого дошел Саид, но не смог разобрать слова. Что они значили? Что значило их повторение изо дня в день? Желание убедить в преданности кого-то или самих себя? Надежда, что просьбы будут услышаны и выполнены? Или попытка забыться, отстраниться от реальности?

* * *

Когда все выходили из молельной, Саид стоял в дверях и что-то говорил каждому. Он остановил Амира:

– Я хочу с тобой поговорить, брат. Подожди, пока всех провожу.

Амир отошел в сторону и в ожидании рассматривал развешанные по стенам небольшие ковры, вышитые арабскими надписями. За окнами уже стемнело, и в разгоревшемся свете ламп вязь отсвечивала золотым.

Наконец Саид закрыл дверь и направился к небольшому шкафу в углу комнаты.

– Тебе понравился намаз? – Он взглянул на Амира.

– Даже не знаю… Для меня это непривычно. О чем здесь говорится? – Он кивнул на листок с молитвой.

Саид достал из шкафа книгу в зеленом переплете, подошел к Амиру, взял листок и, водя пальцем по строкам, прочел: «Направлен мой лик к Создателю небес и земляной тверди. Я не поклоняюсь кому-либо еще, потому как, воистину, моя вера, молитвы, воздаяния, просьбы, нрав, жизнь и смерть, – все это принадлежит Аллаху, Господину, который не имеет никакого сотоварища. Это то, что мне велено совершать. Я воистину мусульманин».

– А вот здесь… – Он пропустил несколько абзацев. – «О наш Господь! Просим Тебя подарить в этом мире и мире Вечном добро. Также просим защиты от Ада и его мучений». – Он поднял глаза на Амира. – Ну как? Хорошие слова?

Амир смущенно пожал плечами.

– Наверное.

– Я рад, что тебя заинтересовал их смысл. Это о многом говорит.

– Например, о чем?

– У тебя нет стадного чувства, как у многих. Ты решаешь все сам, а не ждешь, что другие это сделают за тебя. Я прав?

– Да, прав.

– И что ты на счет этого решил? – Он обвел взглядом комнату.

– Пока ничего. Надо подумать.

– Это правильно, – Саид многозначительно кивнул. – Это правильно.

– А это тоже молитвы? – Амир показал на ковры.

– Суры из Корана.

– Красиво. Здесь все так… по-другому. Даже забываешь, где мы, – Амир усмехнулся.

– Да. Это место меняет и нас самих, и все, что нас окружает.

Они вышли в пустой тусклый коридор. Амир на секунду остановился в нерешительности: охраны не было, но Саид, казалось, не заметил этого и спокойно пошел вдоль синих стен.

– Я хотел с тобой поговорить, чтобы лучше понять тебя и объяснить, что мы здесь никого ни к чему не принуждаем. Ты, может, и сам заметил – некоторые приходят сюда потому что все идут, потому что так надо, потому что здесь они под защитой. Мы их не прогоняем. Аллах велит нам заботиться о своих братьях, и для него мы все равны. Но вера должна исходить изнутри, а не из внешних обстоятельств. Понимаешь?