Текст книги "Тропа Джексона"

Глава 3

Когда Джексон забежал за тополя, шум погони обрушился на него с ревом горного потока. Здесь же, среди стройных деревьев, он нашел мустанга таким же, каким его оставил Барнс: голова животного была опущена, дрожащие ноги подгибались.

Это была конченая лошадь, вымотанная вконец, готовая рухнуть в любую минуту. Окинув ее опытным взглядом, Джексон покачал головой и слегка скривил губы. Однако не стал мешкать – сделав шаг, он никогда не шел на попятный! Подхватив поводья, парень легко, не касаясь стремян, вскочил в седло.

Ощутив на себе вес, не идущий ни в какое сравнение с тяжестью туши, которую ему недавно пришлось нести на спине, мустанг тем не менее зашатался и чуть не упал. Стиснув зубы, Джексон терпеливо выжидал, когда он восстановит равновесие, затем пустил его через тополиную рощу.

Он не пользовался ни шпорами, ни плетью, однако сумел собрать воедино готовую рассыпаться лошадь, как собрал в руку поводья. Казалось, будто по натянутой узде, подобно электрическому току, в измученное животное хлынули новые силы, подпитывая ее ослабевшие мышцы и сухожилия.

Джексон не направил коня на открытое место, где можно было бы скакать быстрее, а поехал напрямик, петляя между деревьями. И пока мустанг мало-помалу возвращался к жизни, услышал, как шум погони уже достиг тополей, приглушенные густой листвой и стволами голоса преследователей раздавались уже среди деревьев.

Лошадь бросило в дрожь. Животное достаточно долго убегало от этих звуков, чтобы не уяснить, что они несут опасность. Не переставая дрожать, мустанг немного приподнял голову. И воспользовавшись этим, Джексон пустил ее легкой рысью. Наконец они выбрались из-за завесы деревьев на лужайку, где щипали траву два десятка его собственных лошадей.

При виде их из груди парня вырвался невольный стон. Лошади были его гордостью – он столько бился, выводя эту породу. В их крови не было никаких примесей. Это были мустанги в чистом виде, однако полученные в результате тщательного отбора. Древняя добрая кровь берберийских и арабских лошадей, завезенных в Мексику еще конкистадорами, теперь проявилась в них во всей красе. Подобно садовнику, который неустанно пропалывает цветник, удаляя сорняки, Джексон не покладая рук бился над улучшением табуна, поклявшись, что все же добьется и выведет породу лошадей, достойных своих далеких и славных предков.

Что это будут за лошади? Уже сейчас, глядя на животных, которые паслись на сочной траве, можно было не сомневаться, что они оправдают самые смелые ожидания. Нет, рослыми назвать их было нельзя, но по степени выносливости о них с полным правом можно было сказать, что они выкованы из железа, а их мышцы и нервы отлиты из жидкой стали. Неутомимые, умные, они казались скорее дикими созданиями, чем домашними – покорными слугами человека.

Джексон даже и не пытался их приручить. Он пускал мустангов бегать на свободе. Знал, что, когда настанет время укротить этих лошадей, он сумеет справиться с этой задачей, но только всему свое время. Интуитивно он чувствовал, что их первозданная дикая красота, благородство и гордость неизбежно пострадают, если он попытается влиять на них и понемногу приручать к себе. Джексон хотел, чтобы они росли у него на ранчо такими же неподатливыми, дикими и неприхотливыми, как вольные парни на Западе, которые с детства не расстаются с седлом и учатся распознавать запах пороха еще до того, как знакомятся с ароматами цветов.

Вот почему, выбравшись из-за деревьев и пересекая лужайку, Джексон взирал на своих же лошадей с такой болью и любовью. Он мог бы выбрать любую из них, оседлать и затем открыто посмеяться над потугами отряда охотников, загнавших беднягу Ларри Барнса.

Джексон не мог пойти на это. Его задачей было сбить преследователей со следа, увести в сторону на лошади Барнса, не дав догадаться, кто на самом деле оставил их с носом.

А что они сделают с ним, если поймают? Ну, тогда он попадет в такой переплет, что ему не позавидуешь! Репутация Джексона была далеко небезупречна, поэтому его конечно же незамедлительно обвинят в содействии побегу закоренелого преступника, обвиняемого в убийстве, опасного для общества.

Джексон продолжал понукать мустанга. Он должен был пересечь лужайку и успеть углубиться в лес еще до того, как преследователи выберутся из тополиной рощи и успеют его заметить. Ведь при одном взгляде на него любой из них сразу догадается, что перед ними больше не маячит массивная и грузная фигура Барнса.

Он торопил лошадь, но, почти достигнув густой кромки леса, начинающегося за лужайкой, преследуемый все усиливающимся позади собачьим лаем, все же не выдержал и, обернувшись, глянул в сторону дома.

Те самые пять минут, по прошествии которых Мэри должна была вернуться в комнату, почти истекли. Он представил, как она войдет с высоко поднятой головой и улыбкой, излучающей уверенность. И что же подумает, когда обнаружит, что комната пуста? Станет озираться в отчаянии, отказываясь верить своим глазам? И какой же сделает вывод, когда до нее дойдет смысл случившегося? Неужели подумает, что он сбежал, как побитая дворняжка, вместо того чтобы, используя предоставленную ею возможность, взять и, как подобает мужчине, честно объявить, что изменил свое решение?

Осознание этого для Мэри станет страшным ударом, а уж то, что с ее любовью к нему будет раз и навсегда покончено – это наверняка!

При одной только этой мысли пот заструился по лицу Джексона.

Теперь оставалось только одно – как можно быстрее закруглиться со всеми этими делами, связанными с отрядом шерифа и Ларри Барнсом. Однако сердце томили недобрые предчувствия. Не случайно все это произошло с ним в день свадьбы – такое вполне можно рассматривать как перст судьбы. Однажды, хотя это было давно, ему уже помешали почти так же. И вот вновь разлучили с Мэри, как тогда Джексон убеждал себя, что на этот раз разлука не продлится долго, и все-таки не мог не терзаться сомнениями, не испытывать опасений, что его ожидают серьезные неприятности.

Он уже достаточно углубился в заросли, когда, еще раз оглянувшись, увидел смутные силуэты псов, продирающихся между стволами деревьев. Собаки здорово устали, но все же не бросали преследование. Следом за ними показались и всадники на лошадях. Их тоже шатало от усталости, они едва держались в седлах, но упорно продолжали продвигаться вперед и вперед.

И вдруг, словно по команде, морды всех псов оторвались от земли. В их разноголосом лае послышалась новая, ликующая нотка, а хвосты встали торчком. Все они ринулись вперед к одному и тому же месту. Всадники, находящиеся позади них, в тот же самый момент начали перекликаться, указывать куда-то, а затем с воплями стали пришпоривать лошадей и хлестать их плетьми.

Для Джексона все это не было загадкой. Он сразу понял, что собаки заметили его, прежде чем он успел скрыться среди деревьев. До этого у него был один шанс из десяти ускользнуть на такой лошади от погони. Сейчас соотношение резко изменилось не в его пользу – хорошо, если был одни шанс из тысячи. Он знал это и, более того, понимал, что в лесу, наполненном игрою света и тени, люди из отряда шерифа вряд ли заметят разницу между ним и тем, кто сидел в этом седле до него. И не было никаких сомнений, что они сразу же откроют огонь, чтобы ранить, а то и убить не только лошадь, но и всадника. Они уже достаточно наездились верхом. Их усталость ни в чем не уступала мучительной измотанности Барнса.

Все это промелькнуло в голове Джексона, пока он понукал мустанга двигаться вперед.

Справа от него стеной стояли деревья; в прогалинах между ними рос плотный высокий кустарник, слева пролегало русло ручья с крутыми берегами. В густых кустах любой из прогалин можно было с легкостью спрятаться самому и укрыть лошадь. Но Джексон не мог себе этого позволить, так как в преследовании участвовали собаки.

Что-то в завывании псов доводило его до бешенства. Он даже дернулся в седле, чтобы было поудобнее обернуться и пристально вглядеться в то, что происходит сзади. Пальцы нервно пробежали по прикладу ружья, высовывающегося из чехла, притороченного к седлу возле колена. Его охватил такой приступ дикой ярости, что он почти готов был выхватить винтовку и открыть огонь в просветы между деревьями.

А что если уложить вожаков собачьей своры?

Нет это невозможно, как все другое, что потом может быть инкриминировано как преступление. Самое малейшее, самое ничтожное нарушение закона может стать отягчающим обстоятельством к тому, что он уже сделал, свести на нет все его мечты обрести счастье с Мэри.

На самом деле сейчас он сел на коня и вступил в борьбу вовсе не ради Ларри Барнса, а ради самого себя, чтобы, испытав судьбу в последний раз, доказать свое право находиться в обществе честных людей. Прежняя жизнь его больше не привлекала, чтобы там ни говорила девушка. Наоборот, Джексон скорее испытывал страх, что его вынудят вновь в нее окунуться.

Вслушиваясь в лай и завывание собак, в треск ломаемого кустарника, сквозь который продирались лошади, парень знал, что его быстро настигают, и, однако, ничего не мог добиться от мустанга сверх его вялой, вымученной рыси на заплетающихся ногах. Он чувствовал, что, если попытаться принудить лошадь двигаться быстрее, она просто грохнется на землю и больше уже не поднимется.

Он подался в сторону ручья. В переплетении колючих растений и кустарника, густо покрывающих его крутые берега, могли и даже должны были быть тропки, проделанные дикими животными. Это оказался сущий лабиринт. Однако для специально натасканных собак густые заросли вряд ли могли стать неодолимым препятствием. Тут они спокойно могли взять след.

Упорно продвигаясь вперед, лихорадочно шаря тревожными от страха глазами по сторонам, время от времени поворачиваясь в седле, Джексон внезапно наткнулся на место, где несколько лет назад упала огромная канадская ель, образовав как бы мостик через ручей. Правда, сейчас ствол ее здорово провис, но концы ели по-прежнему крепко упирались в берега.

При виде этой картины у Джексона перехватило дыхание. А еще через секунду он понял, что не в силах противиться пришедшей в голову мысли. Она всецело захватила его, заставив трепетать одновременно и от восторга и от страха.

А что, если заставить мустанга пройти по этому осевшему древесному стволу? Вряд ли есть смысл спешиваться, вести животное в поводу, ведь по оставшемуся запаху от сапог собаки снова могут взять след.

Кроме того, времени было слишком мало, чтобы слезать с седла, а затем пытаться принудить вконец измученного мустанга следовать за собой, изо всех сил натягивая поводья.

Джексон направил лошадь прямо к выступающему над берегом комлю дерева – туда, где вывернутые корни образовали нечто вроде лестницы, ведущей к стволу.

Мустанг помедлил, опустил морду и напряг все четыре ноги.

Глава 4

Казалось, в этот момент животное прочитало мысли седока. А Джексон, глянув на ствол по всей его длине, увидел, что он не столь широк и надежен, как ему показалось вначале, и тяжело вздохнул.

Видимо, многие звери и животные перебирались через расселину по стволу рухнувшего дерева. Его кора обвисла клочьями, а в некоторых местах оказалась и совсем содранной. Находясь постоянно в тени, ствол, скользкий от лишайников, которые успели кое-где на нем нарасти, был теперь не более надежен, чем камень, облитый маслом. Даже Джексона бросило в дрожь от того, что предстало его глазам.

Но уже через мгновение он умело заставил лошадь забраться по вывороченным корням, как по ступенькам, на основание ствола. Никто не мог бы сказать, как ему это удалось, но факт остается фактом – и на этот раз обошлось без шпор, без плети. Хватило уверенного подергивания поводьев да интонации голоса, в которой слышались решимость и ободрение наряду с понуждением. Джексон отдавал команды негромко и спокойно.

Ступив на ствол, животное тревожно насторожило уши, явно опасаясь предстоящего пути. Затем прижало уши к голове, решительно отказываясь сделать следующий шаг. Возможно, парню и не удалось бы заставить его двигаться вперед, если бы не собаки, приближающиеся все ближе и ближе. Именно их лай и вой, раздавшиеся в этот момент, все-таки принудили мустанга из двух зол выбрать меньшее. Он двинулся по стволу, семеня ногами, делая мелкие осторожные шажки.

Бока лошади дрожали, но теперь уже не от слабости, а от отчаянного желания во что бы то ни стало не потерять равновесия. Животное опустило голову вниз, однако на этот раз не от усталости, а чтобы обнюхать поверхность, на которую предстояло ступить.

Двигаясь таким образом, они преодолели расстояние от комля до той части ствола, которая, прогнувшись, висела над самым глубоким местом расселины, образованным ручьем. Но мустанг, даже не остановившись, двинулся дальше с той же скоростью.

Когда от лая и воя собак задрожали ближние кусты, лошадь тоже бросило в дрожь. Она пробежала по ее крупу от головы до копыт и хвоста, но не изменила ритма движения. Джексон сидел в седле так, чтобы внушить животному уверенность, что он твердо держится на его спине и вместе с тем достаточно свободно, чтобы на случай, если лошадь сорвется, иметь возможность спрыгнуть на любую сторону и при падении попытаться уцепиться за ствол дерева.

Шанс, что это ему удастся, был ничтожно мал. Хватит и малейшего толчка, чтобы свершилось самое страшное. Прикинув на глазок огромную глубину расселины, он лишний раз уверовался – сорваться вниз означает верную гибель и для него, и для коня, причем мгновенную.

И вдруг Джексона охватил приступ фатализма. Ему показалось – и пусть со стороны такое выглядит несусветной глупостью, – что ветер вывернул это дерево с корнями и уложил здесь исключительно для того, чтобы оно стало для него ловушкой. И все эти годы ствол подтачивала сырость, покрывала плесень только затем, чтобы усовершенствовать уготованную ему западню.

Еще Джексону почудилось, будто он уже не раз проходил по этому стволу и при этом всегда ощущал дуновение несчастья. Вот как и сейчас пахнуло сыростью и холодом из глубины расселины. А висевший в воздухе запах сырой земли и гниющих листьев напомнил о могиле.

Между тем они продолжали потихоньку двигаться и уже почти достигли самой середины этого нерукотворного моста, как пес, которому удалось намного опередить остальных собак, вскочил на комель ствола и с воем бросился вслед за ними.

Мустанг задрожал и остановился. А Джексон с максимальной осторожностью повернулся в седле, стараясь не сместить при этом ни на волосок центр тяжести, и вручил свою судьбу в свои же руки – достал револьвер и выстрелил. Пуля разнесла череп огромного, пестрой окраски зверя, и он рухнул как куль в зияющий под ним глубокий проем, похожий на бездонный колодец.

Парень развернулся обратно, лицом вперед, но пока делал это, почувствовал, как у мустанга соскользнуло одно копыто. Какое-то мгновение не оставалось никакой надежды, что лошадь сможет удержаться на трех ногах. Однако ей это удалось. Она не только удержалась, но и двинулась дальше, а увидев, что спасительная полоска земли становится все ближе и ближе, обрела новые силы, пошла быстрее и, наконец, прыжком перенесла себя и седока на надежный, безопасный, показавшийся таким приветливым противоположный берег расселины, на дне которой далеко внизу бурлил ручей.

Не теряя времени на то, чтобы оборачиваться и оценивать опасность, которую только что удалось избежать, Джексон поспешил укрыться в ближайших кустах и уже там услышал, как выскочившие на противоположный берег верховые разразились воплями гнева и изумления.

Кусты шевелились за его спиной, выдавая движение мустанга, и дюжина пуль не замедлила просвистеть вслед ему в гуще веток. Но парень не стал углубляться дальше в кусты и деревья. Он почувствовал, что лошадь оседает под ним, словно бурдюк, из которого выпустили воду, поэтому направил бедное животное в укрытие – за здоровый обломок ствола на самом краю расселины.

Там, спешившись, Джексон уселся на широкий выступающий корень и тут вдруг обнаружил, что у него дрожат руки. Правда, не сильно – слегка, но и это жалкое зрелище заставило его до боли закусить нижнюю губу. Неужели он становится неженкой, слабаком? Осознание этого больно кольнуло в самое сердце. В прежние времена опасность – пусть даже такая грозная, как сейчас, – никогда не выбивала его из колеи. Да, определенно, он стал неженкой!

Парень слышал, как те, по другую сторону расселины, свистками подзывают собак. Одна за другой они карабкались на предательский ствол поваленного ветром дерева только затем, чтобы, добравшись до середины, вернуться обратно, поджав хвосты и дрожа всем телом. У преследователей не было сомнений насчет того, куда вел след, как и насчет того, что пойти по нему означает верную гибель. А так как Джексон находился совсем близко от них, то вполне отчетливо слышал, о чем они говорили.

– Думаю, он снюхался с Джексоном, чтобы поменять лошадь, – громко произнес грубый голос.

Ему ответил более низкий и хрипловатый:

– Джексон не станет связываться с такой свиньей и убийцей, как этот Барнс.

Услышав его, тот, о ком шла речь, – Джексон собственной персоной – даже рискнул высунуться из-за укрытия, чтобы посмотреть на говорящего.

Да, это был маршал Текс Арнольд – прямой, поджарый, как всегда, кажущийся выкованным из железа. Сердце парня дрогнуло: он предпочел бы иметь у себя на хвосте целую армию взамен одного этого человека. Его присутствие тут же объяснило, почему, испытав столько трудностей и лишений во время долгого и безостановочного преследования Ларри Барнса, отряд шерифа до сих пор не распался.

– Вообще-то он ходил в дружках Барнса, – возразил первый.

– Знакомый – да, был, – поправил его маршал Арнольд. – Но другом – никогда! Джексон ни за что не опустился бы до того, чтобы завести друзей среди таких подонков, как Ларри.

– Однако все-таки водил дружбу со странными типами, – не сдавался первый.

Маршал ответил так, словно ставил точку в споре:

– Джексон в некотором роде был великим человеком, Том. Лучше оставь его в покое и не болтай языком, как баба! Я бы отдал десять лет жизни за то, чтобы его поймать, когда он находился в своей лучшей форме, – более неутомимого и быстрого, пожалуй, трудно было сыскать. Да вот только судьба так и не предоставила мне такого шанса. Видать, не заслужил такой чести. Не повезло… – Он в сердцах выругался и добавил: – Все-таки у меня никак не укладывается в голове, как такой пентюх – я про этого громилу Барнса – мог набраться духу, чтобы решиться верхом проехаться по этому дереву?

– Загони крысу в угол – она начнет кусаться, – отозвался его собеседник.

– Здесь это не подходит, – возразил маршал. – Ты можешь загнать крысу в угол – и она набросится на тебя, но не приобретет крылья и не начнет летать. Барнс мог бы встретить нас лицом к лицу с оружием в руках. Но ему и в голову бы не пришло проехать на лошади по такому стволу. Для этого требуются мозги и нервы на порядок выше.

– Может, и так, – с сомнением произнес Том. – Только вот он взял да и проехал. Сам видишь или глазам своим не веришь?

– Нет, у Барнса для этого кишка тонка, – со странным упорством продолжал стоять на своем Текс Арнольд.

– Будь по-твоему. Значит, он этого не сделал, – сухо заметил Том. – Может, ангел спустился с небес и повел его лошадь в поводу? Вот так они и перебрались.

– Том, насколько мне известно, с нервишками у тебя все в порядке, да и в седле ты держишься так, словно в нем родился, верно? – спросил маршал.

– Ну, и к чему ты клонишь? – поинтересовался тот.

– Да к тому, что ты ни за что не решился бы проехать верхом или хотя бы провести лошадь в поводу по такому мостику. Или я ошибаюсь?

– Я?! – воскликнул Том. – Да никто, кроме сумасшедшего, не решится на такое. Есть же предел, за который, как мне кажется, любой нормальный человек не должен заходить.

– Иного ответа я от тебя и не ждал, – подытожил Арнольд. – Но в том-то и дело! У Ларри Барнса есть свой предел, и из ума он пока еще не выжил. А это – за пределом того, на что он способен. И не пытайся меня убедить в обратном. Я уверен, проехаться по этому дереву – выше его возможностей.

– Против фактов не попрешь, – не сдавался Том. – На комеле отчетливо видны отпечатки подков. Это все, что я могу сказать. А я верю тому, что вижу!

Но маршал все же продолжил настаивать на своей точке зрения.

– Может, мои слова тебе кажутся смешными, – начал он, – но я остаюсь при своем мнении, которое уже высказал. Есть во всем этом что-то чертовски странное… И я хочу докопаться до сути. Только и всего! – И, помолчав, добавил: – Среди нас нет никого, кто решился бы проехаться по этому дереву. Да я бы никому и не позволил – это равносильно самоубийству. Но есть одна вещь, которую мы можем сделать. Надо спуститься ниже по руслу ручья до места, где его берега отлогие. На сегодня Ларри Барнс для нас потерян, но завтра мы его поймаем. У нас есть собаки и лошади, так что нет никаких причин, препятствующих его поимке, кроме разве того, что на его стороне фортуна. Фортуна и еще что-то еще. А вот что, я пока не понял.

Джексон услышал достаточно, да и мустанг успел малость отдышаться. Поэтому он начал медленно удаляться от укрытия, ведя за собой лошадь, принимая все меры предосторожности, следя, чтобы обломок ствола дерева постоянно скрывал его от глаз людей из отряда шерифа.

Он не спешил, потому что знал, что им придется далеко спуститься вниз по ручью, чтобы найти место, где можно перебраться на другой берег без риска. Однако тревожные мысли его не покидали. Чтобы увести преследователей от Барнса – а тот вымотан до такой степени, что в ближайшие двадцать четыре часа вряд ли сможет прийти в себя, – ему придется пользоваться лошадью, доставшейся от этого изгоя. И измученный мустанг – единственный в его распоряжении инструмент, с помощью которого ему предстояло решить нелегкую задачу.

Без него Джексон подвергался бы меньшей опасности, гораздо меньшей – пешком в лесу легче пробираться. Но он не мог себе этого позволить! Он был обязан не расставаться с лошадью, чтобы дать собакам возможность взять ее след. Правда, прокладывая этот след, подвергнет собственную жизнь огромному риску. Но Джексон не привык отступать. Он должен сделать все, чтобы дать мустангу немного отдохнуть, а затем заставить его двигаться дальше и во чтобы то ни стало перехитрить маршала!

А между тем дома его ждет Мэри. Нет, пожалуй, теперь уже больше не ждет. Наверняка убедила себя в страшной и неверной мысли, что жених сбежал, променяв ее любовь на возможность жить прежней вольной жизнью.