Текст книги "Правила игры в человека"

Макс Фрай

День, когда мы убили всех толстых

День Национального Здоровья, день, когда мы убили всех толстых, празднуют двадцать пятого сентября. На самом деле, с толстыми покончили раньше, последнюю жирную мразь с перевесом целых полтора килограмма, согласно объявлению в официальном фейсбуке Национальной Полиции Здоровья, нашли по доносу бдительного пенсионера в какой-то пещере на Алтае и убили ещё весной, но правительство затянуло с объявлением праздничной даты, они тогда ждали, что к Евразийскому Кодексу Оздоровления Жизни присоединится Китай, но не дождались, косорылые передумали. Жалко, что мы их за это не разбомбили, народ выходил на митинги, требовал начинать войну, но политики выкрутились, все как один написали в своих фейсбуках, типа косорылые к нам сами просились, это мы отказались их принимать, пока не приведут законодательство в соответствие с Едиными Евразийскими Стандартами Оздоровления. А потом, когда всё утихло, подписали с Китаем контракт на поставки костей для строительства и сала для ресторанов, политика такое говно.

В тот день, когда людям разрешили убивать толстых, мне исполнилось восемнадцать лет, и новый закон стал подарком на мой день рождения; я не совсем дурак, понимаю, что так просто совпало, но всё равно сердцем чувствую, что закон был подарком лично мне. Это был самый лучший день рождения в мире, мы с пацанами выпили по четыре банки обезжиренных энергетиков и пошли в три тысячи восемьсот тринадцатую дробь фэ квартиру, где тогда жила жирная тварь, как её кличка – Катька, Наташка? – не помню. Она весила почти целых семьдесят килограммов, теперь даже представить нельзя, чтобы баба так разожралась, а тогда ещё было много таких как она и даже жирней.

Мне повезло, в нормальное время родился. А ведь совсем недавно, когда моя мамаша была молодой, все жили в страшном уродливом мире, где у жирных были права, как у нормальных людей. Этих скотов даже в школах учили вместе с человеческими детьми и в общественный транспорт пускали всего за двойную цену, и жрачку им продавали неограниченно, были бы деньги, о чём тут вообще говорить.

С жирными вообще слишком долго нянчились, либеральная пропаганда запудрила всем мозги. Даже в оздоровительные лагеря первые десять лет их отправляли только по доброй воле, тех, кто сам хотел похудеть, а потом, когда лагеря наконец-то стали обязательными, лечили их за счёт государства, страшно подумать, сколько народных денег, взятых из карманов налогоплательщиков, на них извели.

Потом, когда профессор Магдала Хиттер из Бостонского Университета доказала, что существа, склонные к ожирению, генетически отличаются от нормальных людей, поскольку наши предки специально разводили их предков как мясную породу, чтобы обеспечить свои потребности в здоровой белковой пище, а Папа Римский совместно с Патриархом Православной Церкви издали Указ о генетической предрасположенности толстых к отсутствию христианской души, либералам стало так стыдно, что многие покончили с собой. Я считаю, туда и дорога, хотя лучше бы они перед смертью больше помучились. Было бы справедливо, если бы их заживо разорвали на куски, или сварили в кипящем масле, всё-таки они чуть не погубили человечество, чуть не лишили здорового будущего наших детей.

Моя мамаша конечно та ещё дура, связалась по пьяни с жирным ублюдком; теперь, слава богу, ни хрена не докажешь, мамаша вовремя спохватилась, исправила документы, поэтому у меня в свидетельстве о рождении написано: «отец неизвестен», но я-то знаю, что он был жирный кабан, мне рассказала соседка Альбина. К счастью, у соседки Альбины был перевес почти два кило выше нормы, я сам убил эту жирную суку, и обществу польза, и меня больше не сможет шантажировать, сама виновата, что так разожралась, а то бы могла.

Но генетику мне мамаша подпортила. Мне всю жизнь было гораздо трудней оставаться в пределах нормы, чем другим. Шести обязательных часов спортивных занятий в сутки для меня маловато, приходилось хотя бы через день увеличивать до восьми. И норму калорий я добровольно снизил до тысячи восьмисот в сутки; трудно, но это лучше, чем всё время жить на самой границе нормы и перед очередным еженедельным контрольным взвешиванием инфаркт получить.

* * *

По старому законодательству, когда норму веса мужчины вычисляли по схеме «рост минус сто», а для баб работала схема «рост минус сто десять», у меня бы никаких проблем не возникло. Но тут мне подгадили феминистки, добились равенства весовых норм. Я не знаю, почему правительство согласилось вместо того, чтобы просто забанить их во всех официальных фейсбуках, это ужасно тупо, даже таким безграмотным дурам должно быть понятно, что у любого нормального мужика есть мускулы, что здоровое мужское мясо весит больше, чем больной бабий жир. Но эти сучки подняли визг на весь мир, и добились своего, теперь всех меряют бабской нормой, и это, конечно, засада. Но всё равно, лучше уж так, чем нездоровая скотская жизнь без норм.

Мне вообще грех жаловаться. Как бы там ни сложилось, но одно можно сказать уверенно: молодость у меня была отличная. Такая, какая надо. Когда ты молод, хочется убивать. Но при этом надо соблюдать законы и думать об общественной пользе. Послушание обществу – то, что отличает людей от тупых скотов. Счастлив тот, кому в юности посчастливилось убивать, принося пользу обществу! В старину такое было возможно только на войне. Но общество развивалось, стало гуманным и просвещённым, задумалось о здоровье людей, и благодаря этому наступили наши счастливые времена, когда каждый обязан соответствовать здоровым нормам. А тех, кто не соответствует, можно и даже обязательно убивать. Я знаю, что среди моих ровесников есть чистоплюи, которые не ходили в рейды здоровья, тогда это не было обязательно, каждый выбирал сам. Я на них не сержусь, хотя по их милости на плечи добровольцев легла слишком большая нагрузка. Я их даже немного жалею. Считаю, сами наказали себя. Жили в такие интересные времена, а теперь им и вспомнить нечего. И детям рассказать.

Уж я бы нашёл, что рассказать своим детям! Но у меня нет детей, в вопросе продолжения рода не повезло. С другой стороны, это даже закономерно, человеку не может везти абсолютно во всём. Главное, моя совесть чиста: я сделал всё, что было в моих силах. Памятуя о жирном папаше, подпортившем мне генетику, искал идеальную жену, с наследственным низким весом. Чтобы у всех баб в роду вес ниже допустимых пределов здоровой нормы хотя бы на двадцать килограммов. И нашёл даже лучше. У моей Анжелки был рост метр семьдесят четыре, а вес – сорок пять килограммов. Такие тёлки всегда нарасхват, но я и сам в молодости был красавчиком. И умел красиво ухаживать, никогда не лупил своих баб. Я и сейчас вполне ничего, даже жаль, что законы запрещают заводить новые интимные связи мужчинам старше пятидесяти; в этом возрасте большинство, конечно, уже ни на что не годится, но я-то ещё хоть куда.

А с Анжелкой у меня хорошо получилось, я ей сразу понравился. Я был очень спортивный, высокий, худой, мускулистый, с кубиками на животе, подружки ей страшно завидовали, понимали, что им не светит. При всём уважении к показателям здоровой нормы, скажу как есть: все они выглядели коровами, хоть и не настолько жирными, чтобы за это их убивать.

С Анжелой мы хорошо ладили. Прожили вместе почти десять лет. Тогда за сотню задокументированных убийств сразу давали отдельную квартиру, и после каждой новой сотни можно было подавать заявление на улучшение жилищных условий, так что я не в какую-то комнатушку, а в двухэтажные хоромы жену привёл. У нас даже был свой домашний спортзал для дополнительных занятий, а такой роскошью могут похвастаться только самые успешные богачи. Анжела долго не могла забеременеть, я её за это то лупил, то таскал по врачам, короче, очень переживал. Но наконец всё получилось, и я был счастлив ровно девять месяцев, пока эта сучка не родила.

Я до сих пор не знаю, как могло получиться, что в нормальной здоровой семье у нормальных здоровых родителей родился отвратительный жирный урод с перевесом. Четыре килограмма сто граммов при максимальной норме три с половиной. Его ликвидировали сразу же после первого взвешивания. Несмываемый позор. Я конечно сразу сказал Анжеле, что это она виновата, ленивая сука, говорил же я ей, что обязательно надо регулярно бегать марафон для беременных, а она, дура упрямая, соглашалась только на полумарафон. Уверен, что причина именно в этом. Но в глубине души опасаюсь, что не только в ней дело. Мой жирный папаша тоже сыграл свою роль. Может и хорошо, что я не оставляю потомства. Я генетически ущербен, риск наследственного ожирения слишком велик, чтобы продолжать род. Так что всё действительно к лучшему. Жизнь сурова, но справедлива. Только самые здоровые люди имеют право заселить своим безупречным потомством наш совершенный здоровый мир.

Сегодня День Национального Здоровья, день, когда мы убили всех толстых. Я лично много для этого сделал и очень горд своим вкладом. В этот знаменательный день я решил отблагодарить общество за предоставленную мне возможность вести здоровую жизнь среди красивых спортивных людей и своими руками убить столько жирных уродов, на сколько хватило сил. В знак благодарности я добровольно уйду из жизни на целых шесть лет раньше, чем предписано старикам, хотя мой вес позволяет мне спокойно прожить эти годы, не нарушая законодательства. Но общественная польза превыше всего. Если общественные инспекторы, которые найдут моё тело, сочтут возможным выполнить мою последнюю просьбу, я бы хотел, чтобы мои останки были использованы для удобрений полей, где выращивают безуглеводные злаки, а не проданы для дальнейшей утилизации в пунктах общественного питания в Китай или любую другую страну, где не действуют Единые Евразийские Стандарты Оздоровления. Верю, что наше общество не допустит, чтобы героя национального освобождения от толстых съели жирные твари, у которых генетически нет предрасположенности к возникновению здоровой спортивной христианской души.

Лея Любомирская

Лусия

приехала, как все – нелегально. это сейчас у вас безвиз, биометрия, а тогда покупали самую дешёвую поездку на коста-дель-соль или коста-дорада, вещей с собой брали немного, не отдыхать ехали, у кого были дети – оставляли матерям, матери плакали, которые верующие, крестили, говорили, куда тебя, дуру, несёт, в такую даль, но сами тоже понимали, что дома делать нечего, ни работы, ни перспектив.

летели чартером, все вместе, сразу перезнакомились, пили за успех домашнюю наливку, тогда ещё можно было брать в самолёт, это потом запретили. паспорта ихние все были у сопровождающего из агентства, потом должны были вернуть, как пройдут паспортный контроль, но не вернули, конечно, сопровождающий всю пачку отдал другому человеку, который встречал их с автобусом, это, сказал, для вашей же пользы, чтоб никто из вас не потерялся и документы не потерял, а то, знаете, был у нас случай в прошлом году и лицо сделал, мол, не дай бог никому такого случая.

денёк им позволили покупаться, поваляться на пляже, прогуляться по набережной, вечером отвели в ресторан, подносы с едой стояли в центре зала, креветки, ракушки, рис жёлтый, длинненький, фрукты всякие, кушай, сколько влезет, хоть по три добавки бери, если совесть позволяет, и тарелки здоровенные, не как дома, где тарелочки махонькие и плати за каждый подход. они так прекрасно тогда посидели, наелись креветок, выпили, конечно, вино там прямо на столах стояло красное и белое, не очень вкусное, несладкое, но тоже сколько хочешь, она выпила белого, знала, что к рыбе надо белое, а креветки почти что рыба, а девчонки пили красное, чокались, рассказывали, как потратят деньги, её тоже спросили, она сказала – мамке отдам, над ней посмеялись, но не обидно, она много лет потом вспоминала тот ресторан и тот вечер, а утром только встали, только она себе намазала булочку маслом, а уже пора ехать, автобус на улице ждёт. но булочку она всё же с собой взяла. булочку и ещё яблоко и банан. хотела кофе налить, но ей закричали, пойдём, пойдём, и она только сока попила апельсинового из кувшина, невкусный оказался сок, растворимый, как дома, и побежала за чемоданом.

в автобусе им сказали, что планы у них изменились, в испании сейчас работы не стало, везде иммиграционная полиция, хватает и высылает всех иностранцев и в паспорт такую отметку ставит, что с нею потом десять лет в европу не пустят, а некоторых вообще сажает в тюрьму. им сказали, кто хочет, мы вам сейчас отдадим паспорт и билет, у вас поездка на пять дней, купайтесь, отдыхайте, завтракайте в гостинице, завтрак у вас бесплатный – а через пять дней вернётесь домой. а кто домой не хочет, может ехать с нами через границу в португалию, там платят поменьше, но работы много, даже чистой, в гостинице или ресторане, и берут всех без разбора, а полиция особенно не придирается, если, конечно, вести себя тихо. одна девочка сказала, что это ещё за португалия такая, я за испанию деньги платила, отдавайте, сказала, мне мою тыщу долларов, а человек из агентства сказал, а этого не хочешь, и жест неприличный сделал, я, сказал, тебя сейчас вообще в полицию сдам, скажу, что ты приехала проституцией заниматься и тебя посадят. и всех вас, сказал, посадят, навязались шлюхи на мою голову, и едут, и едут, тогда все закричали той девочке прекрати, прекрати, какая тебе разница, где работать, и она села на своё место, но лицо у неё было хмурое, и у человека из агентства лицо было хмурое, и как-то плохо началась поездка.

а она, не та девочка, что требовала вернуть ей деньги, а про которую мы с самого начала говорили, её звали людмила, люся, а местные стали звать лусия, местные не могут выговорить люся, это мы по-ихнему всё можем выговорить, вот эта лусия сидела у окна и ела булочку и старалась не думать о плохом, но оно всё равно думалось, вдруг, думалось, их автобус сейчас остановит иммиграционная полиция и всех сразу вышлет, или вдруг, думалось, через границу их не пропустят, высадят из автобуса и скажут, возвращайтесь пешком, как хотите, а за окном бежали деревья странные, незнакомые, как будто освежёванные и в запёкшейся крови, и кусты, колючие даже на вид, и трава, вся пожухлая и сухая, и булочка была совершенно бесвкусная, от этого было страшно, и хотелось плакать.

лусия почти никому не рассказывала о тех временах, хотя жила не очень плохо, лучше других. на работы вместе со всеми её вообще не посылали, а взяли сразу на кухню готовить и мыть посуду. девчонки вначале смеялись, говорили, ты смотри, тебя, небось, хозяин для себя присмотрел, но хозяина никакого не было, а была хозяйка незлая, в первый же день начала учить её языку. показывала на дом, говорила каза, показывала на стол, говорила меза. лусия запоминала. вода была агва. картошка батата. ничего сложного. и ночевала она больше не со всеми, а прямо в кухне на большом таком ларе, только тюфяк на него на ночь клала и подушку и бельё постельное ей хозяйка дала. другие ходили обдирать кору с пробковых дубов, возвращались с изрезанными руками. лусия тоже иногда резалась, когда чистила картошку, но хозяйка сразу же промывала ей руку агвой, а на порез наклеивала пенсу – пластырь. лусия запоминала. по утрам она застилала хозяйкину постель, подметала, вытряхивала половики, вообще прибиралась. постель по-местному была кама. одеяло – манта. метла – васора. хозяйка была ею довольна, называла минья филья – доченька, но кухню на ночь запирала на ключ, а на случай, если лусии понадобится кое-куда, оставляла ей горшок. горшок был старинный, расписной, толстого фаянса. на нём были нарисованы пальмы, дворцы и человек на слоне, на которого напал тигр. лусия стеснялась делать на горшок и терпела до утра.

потом кончился сезон коры, приехал человек из агентства, забрал всех девчонок и деньги, которые им причитались. хотел забрать лусию, ты почему, сказал, ещё не в автобусе, а ну-ка быстро, быстро, но хозяйка не отдала. спросила кванту. это значило сколько. человек из агентства показал два пальца, сказал дос. это было неправильно, надо было сказать дойш, это лусия уже знала, а человек из агентства не знал или ему было всё равно. хозяйка стала с ним спорить, лусия вышла вначале из кухни, потом совсем из дома. к тому времени хозяйка её уже даже на ночь не запирала, только ворота, когда сама куда-нибудь уходила. у ворот на улице стоял автобус, в автобусе сидели девчонки, лица у всех были одинаковые, загорелые и без выражения. лусия испугалась. если хозяйка её сейчас не купит, ей придётся идти в автобус и садиться вместе со всеми, а она белая, она всё время по дому, ей некогда было загореть. из дому вышел человек из агентства, недовольный. сука, сказал. жадоба. за эскудо удавится. отпихнул лусию. чего выставилась, вали отсюда. девчонки без выражения смотрели из автобуса. лусия повернулась и ушла обратно в дом.

в доме лусия прожила три года, а потом пошла в полицию и написала заявление. никто от неё такого не ждал. хозяйка потом всем говорила, что иностранки неблагодарные твари. ты её селишь у себя, кормишь, поишь, учишь, относишься, как к родной, а она идёт и на тебя же и жалуется.

я познакомилась с лусией лет пять спустя, ей уже дали постоянный вид на жительство как пострадавшей от работорговли и эксплуатации, и она собиралась подавать на гражданство. жили они втроём с лавинией и надьей, снимали четырёхкомнатную квартиру, тэ три по-местному, три спальни и гостиная, тогда это ещё было не так дорого, не то что сейчас. зарабатывали они уборками. надья всё надеялась выйти замуж за местного, лавиния хотела открыть свою компанию, чтобы другие бы девочки убирали, а она бы утром развозила их по хозяевам, а вечером бы забирала и вела бы переговоры и бухгалтерию, а лусия ничего особенного не хотела. она съездила домой, отвезла матери денег и подарков, мать чуть с ума не сошла от радости, она уже такого передумала за те три года, что лусия жила у хозяйки. потом лусия вернулась сюда, скучно ей было дома и даже язык как будто какой-то чужой. не каза, а дом. не меза, а стол. и дочка её – у лусии была дочка, лусия её матери оставила, когда поехала на заработки, – дочка лусию узнавать не хотела и пряталась под стол, когда лусия говорила ей минья филья. трудно так жить.

лавиния пыталась уговорить лусию открыть компанию с ней на паях, заработать, как следует, а потом на всё готовое перевезти мать с дочкой. у лавинии были планы, а денег не было, а у лусии были деньги, ей тогда хозяйка всё выплатила, её по суду заставили, матери лусия отвезла половину, а половину себе оставила на обзаведение и теперь тоже зарабатывала хорошо и всё время откладывала. но лусия не знала, хочет ли она компанию с лавинией, сидела вечерами, думала, вроде, и хорошо компания, а вроде и странно.

и тут на рынке мария жоау из рыбного ряда сказала по секрету, что в большом жёлтом доме за городом ищут прислугу с проживанием. прежняя, сказала мария жоау, проворовалась, её выгнали, теперь ищут кого-нибудь с рекомендациями, и чтоб с пожилыми умел. дают комнату хорошую, все удобства, еду и униформу за счёт хозяев и ещё сто двадцать тысяч эскудо. к тому времени все уже перешли на евро, но пока ещё путались, переводили мысленно обратно в эскудо, чтоб понять, много это или мало. сто двадцать тысяч плюс проживание плюс еда плюс униформа было очень много, даже трудно поверить. вечером лусия договорилась, что надья завтра её подменит на утренней уборке, утром взяла такси и поехала в большой жёлтый дом на собеседование. потом вернулась, собрала вещи, обзвонила хозяев, сказала всем, что больше не придёт. два дома отдала надье, два лавинии, а в пятом сказали, что вообще больше не хотят никаких иностранок. лавиния обиделась, что лусия решила её бросить, но потом подумала, может, и хорошо, может, лучше она кредит в банке возьмёт, а то это лусия странная какая-то, то говорила, что с проживанием никогда, хватит с неё самой первой хозяйки, а то раз – и переезжает в жёлтый дом.

после этого я не видела лусии лет пять, наверное, или шесть. надья успела выйти замуж, родить, развестись, опять выйти замуж и опять ходила беременная, а лавиния открыла свою компанию по уборке и теперь у неё уже были постоянные работницы, шофёр, две машины и куча клиентов. она оказалась очень деловая, эта лавиния, про неё даже в газете написали, в разделе люди, сделавшие себя сами. о лусии ни надья, ни лавиния ничего не знали, мария жоау из рыбного ряда говорила, что видела её на рынке раз или два, но издалека, а поздороваться лусия не подошла. а потом мне позвонили из прокуратуры, я в те годы иногда переводила на допросах и в суде, и спросили, есть ли у меня время подъехать прямо сейчас. время у меня было, и я подъехала и увидела лусию. знакомый следователь фонсека сказал, что её обвиняют в чём-то ужасном, вроде бы, она уморила старушку-хозяйку, просто заперла в спальне без еды и воды, а сама осталась жить в большом жёлтом доме и жила все эти годы. за продуктами ходила в ближайшую лавку, расплачивалась хозяйкиной карточкой, за свет и воду тоже, а потом внезапно приехали хозяйкины родственники откуда-то из канады, ввалились без предупреждения с детьми, чемоданами и двумя охотничьими собаками. тут-то всё и раскрылось.

я спросила у следователя фонсеки, зачем ему переводчик, если лусия говорит по-местному не хуже меня. ну прямо, сказал фонсека, вообще она не говорит, я же пытался с ней разговаривать. спроси, спроси её по-вашему, понимает ли она, что происходит. лусия, сказала я по-нашему. лусия, ты что, ты зачем это. ты что, правда всё это сделала, зачем, лусия, зачем.

каза, сказала лусия и засмеялась. каза. меза. минья филья.