Текст книги "Мой Рагнарёк"

– Ну наконец-то! – улыбнулся Аллах. – А я все ждал, когда вы перестанете притворяться обыкновенным человеком, который впервые в жизни столкнулся с необъяснимым.

– Я вошел в роль. Так старался соответствовать обстоятельствам, что немного увлекся.

– Я понимаю.

– Ладно, – кивнул я, аккуратно поставив на стол пустую чашку. – А теперь вам все-таки придется ответить на вторую половину моего вопроса. По какому поводу встреча? Или вам просто надоело, что я то и дело поминаю ваше имя всуе?

У меня действительно есть дурацкая привычка поминать беднягу Аллаха по любому поводу и вовсе без такового. Я регулярно отсылаю к нему своих горемычных собеседников, вместо того чтобы отправлять их в традиционную научно-исследовательскую экспедицию к общеизвестному анатомическому органу. Я периодически возношу Аллаху хвалу, клянусь его именем, а порой высказываю ему совершенно необоснованные претензии – и все это только потому, что слово «аллах» кажется мне забавным.

– Да нет, поминайте на здоровье, – равнодушно отмахнулся мой собеседник. – Мне от этого ни холодно, ни жарко. Я назначил встречу, поскольку хочу предложить вам работу.

– Надеюсь, вы не вербуете муэдзинов? Предупреждаю, голос у меня всю жизнь был так себе, слабенький, а слуха и вовсе нет. Я распугаю все население Ближнего Востока и навсегда отвращу этих бедняг от истинной веры.

– Не говорите ерунду. При чем тут ваш голос?

– Тогда ладно.

Тут я наконец прикусил язык, велел себе молчать и слушать. Хорош я буду, если этот красавчик обидится, справедливо сочтет меня идиотом и уйдет, а я останусь. И, надо думать, мирно скончаюсь от любопытства, прежде чем принесут счет.

Но Аллах и не думал обижаться.

– Даже не знаю, какие нужны слова, чтобы вы правильно поняли суть проблемы, – посетовал он.

– А вы просто скажите как есть, – предложил я. – И аллах с ними, со словами… Ой, простите.

Он великодушно отмахнулся от моих извинений.

– Скажите, вы знакомы с пророчествами о конце мира?

– В общих чертах. Не могу сказать, что это было мне интересно, поэтому я всегда ограничивался эсхатологической информацией, которая случайно влетала в мои уши. Апокалипсис, примерещившийся бедняге Иоанну, четверка всадников, бледный конь, труба архангела, Страшный Суд и все в таком духе. И еще в сундуках моей памяти пылится мрачная, но красивая версия из скандинавской мифологии. Там у них какая-то сволочная псина пожирает солнце, наступает тьма и начинается Последняя битва, в ходе которой гибнут чуть ли не все боги… Или сначала битва, а уже потом – тьма?.. Ай, неважно. И все это называется красивым словом “Рагнарёк”.

– Вот-вот, – оживился Аллах. – Из всех известных мне версий скандинавская, пожалуй, наиболее точно отражает истинное положение вещей. Именно об этом я и собирался с вами поговорить.

– Кстати, вы можете обращаться ко мне на «ты», – сказал я. – Извините, что не предложил раньше… Так, и что там с этой Последней битвой?

– С нею все в порядке, – будничным тоном сказал мой новый приятель. – Даже дата уже известна. Последняя битва должна состояться примерно через семь месяцев, в день зимнего солнцестояния. В этом году оно как раз совпадает с полнолунием – очень удачно! Заранее представляю, как великолепно будет выглядеть поле боя при свете полной луны. Собственно говоря, я хотел предложить вам – тебе! – возглавить одну из армий.

– Как это? – тупо переспросил я.

– Ну как. Как обычно командуют армиями. Думаю, ты быстро освоишься. На самом деле чем больше людей, тем проще с ними справиться. Человек, которому удается поддерживать дисциплину в маленькой организации, очень легко управляется с толпой. Вот наоборот получается далеко не всегда. Я знавал немало великих полководцев, которые так и не сумели навести порядок у себя дома.

– Подождите! – попросил я. – Имейте в виду, я действительно ничего не понимаю. Какая армия? Какая, к чертям собачьим, Последняя битва?! При чем тут зимнее солнцестояние? И самое главное – при чем тут я?!

– Макс, этому миру пришел конец, – жестко сказал мой собеседник.

Вообще-то он употребил совсем другое слово. То самое, которое отлично рифмуется со словом «конец» и никогда не уходит живым из хищных лап цензоров.

Услышав матерное словечко из божественных уст, я нервно рассмеялся и зачем-то уточнил:

– Полный?

Аллах нетерпеливо пожал плечами.

– А какой же еще?

– И все исчезнет? – растерянно спросил я. – Жаль. Здесь так много изумительно красивых мест.

– Думаю, я не совсем правильно выразился. Конец мира, о котором я толкую, касается только людей и еще некоторых созданий. Тех, кого люди называют «богами». Земля и небо останутся, просто станут иными. Думаю, в новом мире тоже будет немало изумительно красивых мест, так что тебе не о чем сожалеть. Кроме того, ты уже отдал свое сердце совсем другому небу, я не ошибаюсь?

– Вы не ошибаетесь. Сердце, а в придачу к нему легкие, печенку и прочий полезный для жизни ливер. И все же…

– Кстати, тебе тоже не обязательно говорить мне «вы», – заметил он.

– Да? – удивился я. – Знаете, мне несколько неловко говорить «ты» существу, которое считается богом.

– Дело хозяйское, – согласился Аллах.

Мы помолчали, наконец я снова встрепенулся.

– И все-таки, при чем тут я? Я здесь больше не живу. И вряд ли смогу принять участие в этом вашем культурно-оздоровительном мероприятии.

– Сможешь, если захочешь. Собственно говоря, именно об этом я и намерен с тобой договориться. Я собираюсь предложить тебе самое невероятное приключение, о каком ты и мечтать не смел.

– Возглавить одну из армий, да? – усмехнулся я. – Вынужден вас огорчить: я никогда в жизни не мечтал о карьере военачальника. К тому же у меня практически не функционирует тот участок мозга, который заведует честолюбивыми устремлениями. Я в этом смысле, можно сказать, инвалид.

– Не говори глупости, – вздохнул мой собеседник. – При чем тут твои честолюбивые устремления? Я же не предлагаю тебе пост главнокомандующего НАТО. Соберись с мыслями, ладно?

– Было бы с чем… Ну сами подумайте: как я могу возглавить какую-то армию, если я понятия не имею, что такое армия и как ее следует возглавлять? Между прочим, я никогда в жизни не служил в армии – даже рядовым! Даже книжки про войну не любил читать. И вообще, зачем это нужно? Неужели этот ваш конец света нельзя провернуть без моего участия?

– Нельзя, – подтвердил он.

– Вот это да! Как приятно – земную жизнь пройдя до половины, внезапно обнаружить, что без тебя совершенно невозможно обойтись в столь важном деле. А почему, собственно говоря?

Мой собеседник надолго задумался.

– По большому счету без тебя все-таки можно обойтись, – неожиданно признал он. – Но если ты откажешься, эту армию придется возглавить мне самому. А это будет неправильно.

– Почему?

– Ну хотя бы потому, что меня нет, – туманно пояснил он. – В отличие от всех остальных действующих лиц предстоящего этому миру финала, я – не настоящий бог. Так, наваждение, нечаянно осуществившаяся мечта неукротимого Вершителя по имени Мухаммед.

– А откуда вы знаете о Вершителях? – обомлел я.

– Невелика тайна. Но термин я позаимствовал из твоего собственного лексикона, вместе с кучей других полезных словечек. Так проще договориться.

Я вспомнил синоним слова «конец», несколько минут назад извергшийся из божественных уст, и виновато потупился. Но Аллах не обращал внимания на мое смущение.

– У почитающего меня народа есть миф об абдалах, так называемых «скрытых святых», тайно управляющих миром, – продолжил он. – О, эти умники, суфии, отлично знали, на что способны Вершители! Этот переменчивый мир всегда становится таким, каким вы хотите его видеть, – рано или поздно, так или иначе. Неудивительно, что он подошел к концу – вас много, а ваши желания, как правило, куда более нелепы, чем бесхитростные просьбы прочих детей человеческих. Что же касается меня – бедняга Мухаммед так хотел, чтобы я был! Дело кончилось тем, что мне пришлось возникнуть из небытия. Если уж Вершителю по-настоящему приспичит…

– Вы хотите сказать, что пророк Мухаммед вас создал?!

– Ну да. А что тут такого? Вспомни собственные наваждения, – усмехнулся он.

– Наваждения? Хотите сказать, что все, что со мной происходит…

– Я вообще ничего не хочу сказать. Но говорю, поскольку тебе кажется, что именно это я и должен делать.

– Ладно, но почему бы вам самому не сразиться в этой Последней битве? Если вас нет, значит, вы неуязвимы и можете спокойно развлекаться – чего ж еще?

– Если я возглавлю одну из армий в грядущей Последней битве, это будет очень плохо для всех. В первую очередь для меня самого, поскольку наваждение не имеет права вмешиваться в так называемые «реальные события». А Последняя битва – самое что ни на есть реальное событие, можешь мне поверить. Если я отягощу себя активным участием в делах людей и богов, я стану слишком настоящим и никогда не обрету свободу, сладкая тень которой уже давно дразнит меня своими неописуемыми очертаниями.

– Да, это уважительная причина, – признал я. – Но с какой стати вы решили, будто из меня получится хороший заместитель главнокомандующего?

– А почему бы и нет? Ты вообще идеальный заместитель. Ты просто рожден для того, чтобы доводить до конца чужие дела. Между прочим, именно поэтому тебе никогда не удавалось привести в порядок собственные. Строго говоря, у тебя вообще нет своих дел. Только чужие, зато их ты можешь улаживать с пугающей легкостью.

– И то верно, – задумчиво согласился я.

Возражать не очень-то хотелось. У меня было достаточно поводов сделать примерно те же выводы касательно своей загадочной способности улаживать чужие проблемы. При этом страшно вспомнить, сколько лет я угрохал на жалкие попытки перевернуть мир, прежде чем понял, что мне вообще не стоит выпендриваться, убеждая себя и окружающих, будто у меня могут быть какие-то там «собственные дела».

– А гибель мира, который уже давно перестал быть твоим, – и есть «чужое дело», которое просто необходимо довести до конца, – подытожил Аллах.

– Ладно, допустим. И что от меня требуется?

– Повести за собой мое воинство. То есть, еще проще: помочь Мухаммеду, который уже готов выступить в поход. Кто-то из нас должен быть рядом с ним. Он даже не может покинуть свою могилу, пока его не позовут. А позвать его могу только я. И еще ты. Для него это не имеет значения.

– Как это – не имеет значения? – насторожился я.

– Что, не верится? А вот послушай. Люди моего народа любят пересказывать историю о том, как однажды Мухаммед был у меня в гостях…

– Уже смешно, – мрачно откликнулся я.

– Возможно. Тем не менее. Считается, что в ходе его визита я скрывался за занавеской, поскольку никто из людей, даже Мухаммед, не может лицезреть мой облик. Когда перед Мухаммедом появилось блюдо с угощением, он сказал, что ему неловко есть одному. И тогда из-за занавески появилась рука и взяла с блюда горсть риса. Мухаммед узнал в ней руку своего родича по имени Али – твою руку, Макс! Не могу сказать, что эта история правдива, но как метафора она вполне годится.

– Подождите, – попросил я. – Как я могу быть родичем Мухаммеда? Я не настолько стар, чтобы фигурировать в мифах и легендах. И потом, я не так уж хорошо знаю историю своей семьи, но вполне очевидно, что мы с вашим Мухаммедом – люди разных национальностей.

– При чем тут твоя национальность? – вздохнул Аллах. – Ты говоришь ерунду и готов тараторить до вечера, лишь бы заглушить настойчивый шепот собственной памяти, которая твердит тебе, что когда-то мы с тобой были хорошими друзьями. И в те дни тебя действительно звали Али. Ты боишься этих воспоминаний, да? Они разрушают последний бастион твоего здравого смысла.

– Какой «последний бастион»?

– Твердую уверенность в том, что тебя зовут Макс и тебе недавно исполнилось тридцать три года. Кажется, ты готов до последней капли крови сражаться за право и дальше полагать куцый фрагмент своей биографии исчерпывающей информацией о себе.

– Не понимаю, – упрямо сказал я.

– Ничего страшного. Когда-нибудь поймешь.

– А как меня зовут на самом деле?

Смешно сказать, я всерьез боялся получить ответ на этот вопрос. Казалось бы, что может изменить имя, упорядоченный набор звуков, изобретенный людьми для того, чтобы как-то обращаться друг к другу?

Но Аллах только покачал головой.

– Как тебя только не зовут. Впрочем, как тебя зовут на самом деле, я не знаю. Боюсь, что вообще никак. Ты – очень древнее существо. И когда-то бесконечно давно ты нашел способ убежать от смерти, которая до сих пор страшит тебя чрезвычайно.

– Какой способ?

От всех этих откровений меня колотило так, что от попытки внятно произносить слова скулы сводило.

– Это был простой и гениальный способ. Ты выучился быть наваждением. С тех пор ты позволяешь всем кому не лень – людям, богам, другим Вершителям – снова и снова придумывать тебя. А в те дни, когда тебя звали Али, ты был моей собственной прихотью. Я выдумал тебя, чтобы ты помог мне справиться с Мухаммедом, а Мухаммеду – с дэвами, драконами и прочими напастями, которые он сам же и выдумывал с удивительным проворством. Разумеется, они тут же обретали плоть. Мухаммед был очень могущественным Вершителем. Лучшим из всех, кого мне доводилось видеть в деле… Хочешь сменить тему?

Я молча кивнул. К этому моменту я был почти уверен, что умру, если услышу еще хоть слово о своем славном прошлом. Или, чего доброго, действительно вспомню все эти вещи, о которых он начал говорить. Почему-то мне казалось, что это будет даже хуже, чем смерть.

Мой собеседник великодушно умолк. Я взял банку с тоником. Рука противно дрожала, но я собрался с силами, поднес жестянку к губам и мелкими глотками допил остатки горьковатого лимонада. Когда я поставил пустую банку на стол, рука вела себя вполне прилично. Так мило с ее стороны.

– Ладно, – вздохнул я. – Может быть, все, что вы говорите, и все, о чем вы, к счастью, умолчали, – правда. Не хочу об этом думать. Не сейчас. Но в настоящий момент я не ощущаю себя таким уж могущественным существом. И как, интересно, я буду воскрешать этого вашего мертвого Мухаммеда, вести за собой солдат, готовых умереть за мою улыбку, отдавать приказы и все в таком духе? Куда уж мне.

– Об этом не беспокойся. Если ты примешь мое предложение, я передам тебе свою связку ключей от человеческих сердец – в дополнение к твоей собственной. Я хочу сказать, что тебе предстоит получить в дар мое могущество. Все или почти все.

– Могущество – обременительная штука, – откликнулся я.

– Твое – может быть. Но не мое. Тебе понравится, обещаю.

– Да? – удивился я. – Ну, поглядим… А что за воинство мне, собственно говоря, предстоит возглавить?

– Они просто люди, – мягко сказал Аллах. Немного подумал и добавил: – Мертвые люди. Те, кто уже давным-давно умер, и те, кто все еще жив. Но их дух спит так крепко, что их тоже можно считать мертвыми.

– А те, чей дух не спит?

– О, таких немного. Они-то как раз и будут твоими противниками в Последней битве. И еще те существа, которых люди называют «богами».

– Ого! Выходит, вы предлагаете мне стать предводителем «темных сил»? Вот уж спасибо, выразить не могу, как вы меня растрогали!

– Не болтай ерунду, – сухо сказал Аллах. – Нет ни «темных», ни «светлых» сил, нет никакой битвы «добра» со «злом». Это только у людей, среди которых ты довольно долго отирался, есть старая как мир глупая история о том, как «хорошие парни» сражаются против «плохих парней». Но эта младенческая сказка не имеет никакого отношения к реальному положению вещей. Нет ни «плохих», ни «хороших» парней. Есть только мертвые и живые. В нашем случае – не просто живые, а бессмертные.

– Ну, на мой вкус, мертвые парни – это и есть плохие парни, – сердито сказал я. – А бессмертные – хорошие. По-моему, все очень просто. Я, знаете ли, ненавижу смерть во всех ее проявлениях.

– Именно поэтому я рассчитываю на твое согласие, – Аллах упорно гнул свою линию.

– Ну и напрасно. Чего я точно не собираюсь делать, так это возглавлять армию мертвецов, и уж тем более «мертвых духом». Пусть себе катятся ко всем чертям, но без моего участия.

– Сначала дослушай, – попросил он. – Как ты думаешь, зачем вообще потребовалось затевать эту Последнюю битву?

– Понятия не имею. Может быть, непостижимые силы, от которых зависит сценарий всего происходящего, обожают батальные сцены. А может быть, они просто решили, что так романтичнее.

– Не без того, – совершенно серьезно согласился Аллах. – Но есть еще кое-что. Видишь ли, для мертвецов, населяющих эту прекрасную землю, эта битва – единственный шанс стать живыми.

– Как это?

– Сам не знаю, как. Речь идет о настоящем чуде, в сравнении с которым все прочие чудеса – всего лишь прикладная магия для кухонного пользования. Мертвые станут живыми, а бессмертные встретятся лицом к лицу со своей смертью. Вышло так, что именно у тебя есть шанс привести их на порог величайшего из чудес, а потом отойти в сторону и посмотреть, что из этого выйдет. Ты же из тех ребят, которые всегда отходят в сторону в конце каждой истории, верно?

Я невольно улыбнулся, потому что это было чистой правдой. И вдруг понял, что почти готов согласиться на предложение этого красавчика.

– Ладно, – вздохнул я. – Предположим – только предположим! – что я соглашусь участвовать в этой безумной затее. Но что бы вы там ни говорили о моей удивительной природе, мне по-прежнему кажется, что я – вполне обычный человек, из костей, мяса, сухожилий и прочей ненадежной чепухи. Я не бессмертный и не мертвый, ни телом ни духом – во всяком случае, я на это здорово надеюсь. Вам не кажется, что у вашей армии будет слишком уязвимый военачальник?

– А, ну это просто уладить, – отмахнулся Аллах. – Я могу подарить тебе очень много жизней. Не бесконечно много, но до конца кампании хватит. Что ты скажешь о таком числе? – он постучал ухоженным длинным ногтем по краю белой пластмассовой пепельницы, установленной в центре стола.

Только теперь я заметил, что на дне пепельницы нарисованы три аккуратные темно-синие шестерки.

– Ничего себе! – ухмыльнулся я.

– Это смешное число? – удивился мой собеседник.

– Еще бы, – подтвердил я. – Никогда не приходило в голову, что в один прекрасный день мне предложат заделаться Антихристом. Да уж, нечего сказать, нашел себе халтурку на выходные.

– Антихрист – это термин из христианской религии? Ну да, припоминаю, кто-то вроде нашего Даджжала… – зевнул мой собеседник. И с неподдельным интересом спросил: – А вот что такое «халтурка»?

– Работа, – я пожал плечами. – Просто работа, которую можно сделать за короткий промежуток времени, в перерыве между основными занятиями, получить деньги и смыться, прежде чем в построенном тобой доме начнет рушиться потолок.

– Очень хорошее определение, – уважительно сказал Аллах. – Да, примерно это от тебя и требуется. Но учти: «смыться» можно будет не раньше, чем «потолок» действительно начнет рушиться.

– Между прочим, я еще не дал согласия на эту авантюру, – напомнил я. – И не думаю, что…

– Не обманывай себя, Макс. Ты уже дал свое согласие, с самого начала. Если бы ты его не дал, тебе бы просто не позволили родиться. Мой разговор с тобой – обычная формальность. Заранее известно, чем он закончится, так что не растягивай это сомнительное удовольствие.

– Как это – не позволили бы родиться? – возмутился я.

– А вот так, – неопределенно объяснил он. – Как это всегда бывает.

– Между прочим, вы совершенно напрасно сказали, будто вам заранее известно, чем закончится наш разговор, – проворчал я. – Я уже почти согласился, а теперь… Теперь меня здорово подмывает сказать вам «нет».

– Говори, что хочешь, – мой собеседник хранил спокойствие. – Но учти, если ты сейчас откажешься, это не будет иметь никакого значения. Ты просто забудешь о нашей беседе, как забыл о прежних, – до поры до времени. Ты и сам не заметишь, как исчезнешь отсюда, окажешься дома и будешь совершенно уверен, что проснулся и не можешь вспомнить, что тебе снилось. А потом судьба снова приведет тебя сюда, и я появлюсь неизвестно откуда, и все начнется сначала. Мы с тобой ведем этот диалог чуть ли не с начала времен. Тебе еще не надоело?

Я был склонен полагать, что он говорит ерунду, разум мой шипел, как взбешенный кот: «Чушшшь!» – но мудрое, безгласное существо, по большей части дремлющее на илистом дне сознания, отлично знало, что Аллах говорит правду. Это существо знало и великое множество других, чрезвычайно полезных в данной ситуации, вещей. Но я не дал тяжелой волне воспоминаний накрыть меня с головой, поскольку был совершенно уверен, что это удовольствие будет стоить мне рассудка, если не жизни.

– Не нужно волноваться, – мягко сказал Аллах. – Ничего страшного не происходит. Наша встреча – просто часть твоей удивительной жизни, полной невероятных чудес. Ты же сам хотел, чтобы у тебя была именно такая жизнь, разве нет?

– Пожалуй, но…

– Никаких «но». Хотел – получай. Выпьешь еще кофе? – будничным тоном спросил он.

Я молча кивнул. Кофе его был воистину восьмым чудом света, и мне следовало пользоваться случаем.

– Ну вот и договорились, – подытожил мой работодатель.

Я открыл было рот, чтобы возразить, сказать, что ни о чем мы еще не договорились и вряд ли когда-нибудь договоримся. Но тут же захлопнул свою болтливую пасть, поскольку понял, что звуки, которые способны издавать мои голосовые связки, ровным счетом ничего не изменят. Не только нечленораздельное бормотание припертого к стенке человека, но и самые могущественные заклинания бессильны, когда судьба по-настоящему берет тебя за глотку и пинками гонит вперед, в предначертанное.

Мною овладело оцепенение, впрочем, довольно приятное. Оно не было похоже на обычную минуту слабости, сопровождаемую внутренним стоном: «делайте со мной что хотите». Просто до меня наконец-то дошло, что не следует тратить силы на попытки принять какое-то решение. Все давным-давно решено, приговор несправедлив, но по-своему прекрасен и обжалованию не подлежит. Поэтому я просто молчал и ждал – что теперь?

– Теперь тебе предстоит один официальный визит. Тебя ждет Сфинкс. Она стережет твое оружие.

– Именно «она»? – уточнил я. – А разве Сфинкс женского пола?

– Ну да, а какого же еще? – Аллах немного помолчал и добавил: – Вообще-то сумасшедшая кошка совершенно помешалась на своей любимой игре в загадки, но это не беда. Может быть, она тебя убьет – что с того? Ну, останется у тебя шестьсот шестьдесят пять жизней вместо шестисот шестидесяти шести, тоже мне, проблема.

– Но я не люблю, когда меня убивают, – возразил я.

– Просто у тебя еще никогда не было такого количества жизней в запасе. Кроме того, вполне может случиться так, что ты отгадаешь ее загадку. Время от времени они бывают настолько простыми – даже не верится! Словом, как-нибудь выкрутишься.

– А что потом? – с замирающим сердцем спросил я.

– Потом – по обстоятельствам. Скорее всего, тебе придется отправиться в Медину, чтобы призвать Мухаммеда, наступив на его могилу. Словом, сам увидишь. Только сделав первый шаг, можно приступить к следующему. Ладно, все улажено, так что теперь я, пожалуй, могу попрощаться.

– Попрощаться? – удивился я. – Но вы собирались как-то передать мне свое могущество. И некую загадочную «связку ключей» от человеческих сердец…

– Они и без того принадлежат тебе, – улыбнулся Аллах. – Просто до сих пор у тебя не хватало пороху переворошить свои кладовые. Ты бы здорово удивился, если бы узнал, на что можно наткнуться, взявшись за ревизию собственного имущества.

– А шестьсот шестьдесят шесть жизней? – недоверчиво спросил я. – Сомневаюсь, что они всегда были при мне. Я всегда очень остро ощущал собственную смертность.

– Твои шестьсот шестьдесят шесть жизней? Да, действительно, чуть не забыл, – согласился Аллах. Он взял со стола пепельницу и неожиданно сильным, молниеносным движением запустил ее в мою голову.

Последнее, что я запомнил, – его неестественно красивое бледное лицо, перекосившееся в жуткой, но бесшабашной ухмылке.

Я открыл глаза и огляделся. Под ногами искрился светлый песок, над головой расторопные распорядители текущего шоу уже натянули небесный тент цвета индиго. Как и джинсовая ткань, небесная синева изрядно поблекла под лучами южного солнца, выцвела до невнятной, но вполне обаятельной голубизны.

Наверное, было жарко, но в моем теле произошли какие-то удивительные изменения: о жаре я знал только теоретически, органы чувств равнодушно молчали. Я посмотрел на ослепительно-белый шар, застывший в зените, и обнаружил, что солнечный свет больше не заставляет меня щуриться: я мог бы часами смотреть на пылающее светило, если бы мне вдруг показалось, что это необходимо.

Я произвел беглый осмотр собственного тела, дабы выяснить, как обстоят мои дела. Дела обстояли довольно странно. Со мною что-то было не так. Вернее, со мной все было не так, и мне это нравилось, по крайней мере, пока.

Я сидел на теплом камне, словно специально созданном заботливой природой в полном соответствии со всеми тайными пожеланиями моей задницы. Ни одно из многочисленных мягких кресел, с которыми мне доводилось иметь дело на протяжении своей жизни, изобилующей короткими, но нежными встречами с удобной мебелью, не шло ни в какое сравнение с этим камнем.

Потом я с удивлением обнаружил, что мои плечи укутаны ярко-зеленым плащом. Знакомый, черт побери, оттенок. Неужели Аллах любезно одолжил мне свое барахлишко?

Понемногу, словно бы разгадывая кроссворд, я вспомнил наш разговор, его диковинное предложение, мои вялые попытки отвертеться от собственной судьбы и драматический финал собеседования: круглую белую пепельницу, стремительно летящую по направлению к моей горемычной роже.

Воспоминания не вызвали у меня никаких эмоций. Я подумал, что мне, пожалуй, следовало бы испугаться, потом – рассердиться, вспомнить о своей прежней восхитительной жизни, осознать, что она закончилась – скорее всего, безвозвратно! – и взвыть от боли и отчаяния.

Я немного подождал и понял, что представления не будет – ни страха, ни гнева, ни тем более отчаяния. Бедняги Макса, способного испытывать все эти немудреные переживания, больше не было. А если он и имелся в наличии, то тихонько сидел в самом темном уголке моего сознания и молчал в тряпочку. Оно и к лучшему.

– Все уже случилось, – равнодушно сказал я сам себе. – Ты уже ввязался в эту заварушку, так что ничего не попишешь. Бедняга мексиканец – боюсь, я так и не успел заплатить по счету! Сомневаюсь, что герр Аллах потрудился исправить положение. Боги – безответственный народ.

Потом я замолчал, поскольку обнаружил, что мне больше не требуется говорить с собой вслух, чтобы успокоиться. Я и без того был спокоен, как удав, переевший крольчатины. Несколько минут – или дней? – я просто любовался сияющими песчинками под ногами, а потом обратил внимание на свои руки, аккуратно сложенные на коленях. Они показались мне чужими, но я никак не мог сообразить, в чем, собственно, разница. Поднес их к лицу. Это пустяковое движение стоило мне титанических усилий. Некоторое время я зачарованно рассматривал собственные верхние конечности, а потом наконец понял, в чем дело, и криво ухмыльнулся: на моих ладонях больше не было никаких линий. Вообще ни единой черточки.

– Допрыгался, поздравляю! – насмешливо сказал я себе. – Ну и куда ты подевал свою линию Жизни? Я уже не говорю о линиях Головы, Сердца и Печени заодно. Твоя мама была бы очень недовольна: она так старалась, рожала твое тело, а ты за ним совсем не следишь. Как еще голова на месте…

От внимательного изучения собственных рук меня отвлек слабый порыв ветра, нежно погладивший волосы на моей макушке. Я поднял глаза и увидел, что надо мной кружит крошечный самолетик, искусно сделанная миниатюрная модель двухместного аэроплана времен Первой мировой войны. Я успел разглядеть надпись на борту: голубую букву «А» и цифру «6», большие сине-бело-красные круги на серебристых крыльях и рисунок на хвосте – смешного черного кота с желтым бантом на шее. Опознавательные знаки свидетельствовали, что прототип игрушки в свое время мужественно сражался за честь британской короны.

Рот мой изумленно распахнулся. Я был готов к чему угодно, но только не к встрече с игрушечным самолетиком в самом сердце какой-то дурацкой пустыни – собственно, я даже не представлял, какой точке на карте соответствует это место. Впрочем, природа в конце концов взяла свое, и я неудержимо расхохотался вслед стремительно улетающему прочь недоразумению.

Афина лихо посадила аэроплан на плоскую вершину столовой горы. Такие горы встречаются только в Эфиопии; местные жители называли их «амбами» – в те благословенные времена, когда здесь еще были местные жители.

С некоторых пор Олимпийцы вбили в свои неразумные головы, что на земле нет иных мест, пригодных для жизни. К тому времени, когда я решил присоединиться к их компании, они прочно обосновались на амбах, каждый на своей, со слугами и домочадцами – так тут принято называть нахлебников из числа смертных, которым хватило ловкости и удачи расположить к себе одного из богов. Я заметил, что Олимпийцы привязываются к этим захребетникам и относятся к ним не в пример снисходительней и великодушней, чем к собственным родичам, то есть, чем друг к другу.

Впрочем, у Афины нет никаких домочадцев: она любит говорить, что не нуждается в компании прихлебателей. Порой мне кажется, что она и общество равных себе едва терпит – что ж, могу ее понять.

Правда, иногда к ней в гости заглядывает бродяга по имени Улисс. Хотел бы я знать, чем он занимается в перерыве между этими короткими визитами. Я бы не удивился, выяснив, что он зарабатывает себе на хлеб, латая сапоги моего бывшего побратима Локи. По крайней мере, рожа у него такая же хитрая. Улисс мне не слишком нравится, но следует признать – в нем ненамного больше человеческого, чем в самой Афине, хотя сам он почему-то упорно называет себя одним из смертных.

По мне, так его давно следовало бы отправить в Хель и забыть, где его могила, – все лучше, чем ломать себе голову, гадая, что за пакость он сейчас обдумывает. Но это не на шутку опечалило бы Афину. Улисс ее обожает, доверчиво смотрит ей в рот и охотно верит каждому слову, хотя сам непрерывно врет – и ей, и прочим, и, кажется, самому себе, все глубже увязая в паутине собственных незатейливых хитростей.

Но бродяга Улисс уже давно не совал к нам свой хитрющий нос. Так что теперь я – единственный гость Афины. Впрочем, нашу жизнь не назовешь уединенной – на ее амбе полным-полно Любимцев и Хранителей, как и у каждого Олимпийца. Честно говоря, даже я до сих пор не могу постичь диковинную суть этих тварей.

…Мои ноги наконец-то ступили на твердую землю, и это было чертовски приятно.