Текст книги "Smoke and mirrors"

Часть 1. Узник совести

История, к сожалению, судит о благородстве деяний

по их удачному завершению.

Рафаэлло Джованьоли «Спартак»

Мрачновато-желтое освещение в помещении, где расположилась каморка сегодняшнего дежурного, мягким контрастом подчеркивало выцветшую серо-бежевую обстановку вокруг. Все казалось одноцветным и тусклым. «Прям как моя распрекрасная жизнь», – подумал он, склонившись над затертыми страницами журнала, лежавшего здесь, казалось, уже целую вечность. Его засаленные страницы были пересмотрены им и всеми, кто заступал на дежурство, уже битую сотню раз. Буквы в нем уже давно перестали нести хоть сколько-нибудь полезную информацию, он был просто еще одним предметом интерьера. Лежал здесь себе, всегда такой цветастый и веселый. «Когда же он стал так похож на все вокруг? Когда вдруг местная атмосфера переполнила его, и цвета начали выливаться через край, невидимыми струями унося жизнь с его страниц?», – развивал он мысль, – «Эдакий поэтический экспресс в голове, только он и способен оживить эту местность. А что еще остается делать, находясь наедине с собой, как не закрашивать белые пятна в раскраске вокруг, вооружившись воображаемыми цветными карандашами?»

Он всегда был идеалистом и проводил в мире иллюзий большую часть времени. Поступая на службу ФСИН, как и его отец когда-то, он считал это своим долгом. Даже не долгом, а просто необходимостью, ведь и мать его тоже работала в системе, только в менее проблемном месте. Она не имела непосредственного контакта с заключенными. Шестнадцатилетним подростком ему дали выбор – Академия ФСИН или один из ведущих вузов города. Академия была выбрана благодаря близости к матери. Она работала именно там. «Всегда буду сыт, окружен заботами и любовью. А еще и телки на пацанов в форме ведутся. Все к одному, выбор очевиден», – рассуждала подростковая голова, – «Хуй ли я, в конце концов, теряю?!», – закономерный итог всестороннего анализа ситуации не заставил себя ждать. Отец был против, он будто сердцем чувствовал, что добром это не кончится, ведь его сын, если и не был мямлей, то жестокостью нравов явно не отличался. А мать лелеяла дорогую ее любящему сердцу мечту о фотографии сына на стенде с доцентами кафедр, докторами юридических наук, авторами научно-исследовательских работ в области криминалистики, права и прочей бюрократической поебени. Но он просто не был способен. Вернее, в свойственной ему манере, «чувствовал», что это не его. Ведь там нужна была дисциплина. Ответственность. Послушание. Исполнительность. Прилежность. Словом, все элементы паззла с названием «Будни. Быт», запечатленном маркетологами на лакированно-блестящей поверхности коробки аккурат рядом с охранной зоной логотипа фирмы-изготовителя. А ему этот паззл не давался никогда. Он просто не в силах был не опоздать. Даже в синем сплошном комбинезончике, надетом на его шестилетнее тело, он умудрялся приходить последним в детский садик. Он очень не хотел, чтобы мама уходила. Он всегда плакал возле окошка, которое запечатлелось в памяти облитым струями дождя. Да и обращались с ним в садике не всегда хорошо. В первом был какой-то звереныш по имени Коля, который однажды раздел его при всех и стал тыкать пальцем в его сторону и кричать, чтобы все посмотрели. Нет, стыдиться и тогда было нечего. Да и в детском сознании еще даже не зародилась мысль о возможности влияния размера пениса на жизнь. Но было неприятно. Благо, он быстро ушел из этого места, получив на долгую память удар в живот от того же пидора. В другом садике было спокойнее. Если бы только не няня из другой смены. Тварь редкостная. Заставляла жрать тушеную капусту вперемешку с его же блевотиной, до того он ее не любил, капусту. И гниду эту. А однажды он был жестоко научен не всегда этичным правилам жизни: с утра в беседке расположилась компания парней постарше, а он играл с новой радостью всей детской жизни – очередной пластиковой машинкой. Она тоже была особенная. Эта цепочка, которую предложил тот тип. Обмен показался выгодным. Распаянная цепочка уже красовалась на шее, но вдруг что-то больно кольнуло в груди. Машинка оказалась более особенной, чем цепочка. «А тебя ведь предупреждали, что придется разорвать цепочку и поменяться назад не получится», – мысленно чуть не плакал он. Сколько он ни рыдал, машинку не вернули. Благо, позже эта ситуация разрулилась благодаря матери, она просто забрала у тех типов машинку, а цепочка была возвращена прежнему владельцу.

«Где-то там, видимо, и не зашла мне любовь к утру», – подумал он, приподнимаясь на локте, опертом на жесткую темно-коричневую кушетку. Нужно было неимоверным усилием воли заставить сон уйти и отправить ничего не соображающее тело на утренний сбор. «Никогда их не понимал. Людей. Ведь весь мир мучается, вставая с утра. Давайте же наконец перекроим эту отгнившую систему мышления и перейдем на 12-часовой подъем. Все страдают и молчат. Ненавижу их. И себя из-за них. Идиоты бесполезные, стадо зверей беспородных. Бесцветные твари, рабы системы. Ненавижу», – как и в любое другое утро мысленно проклинал он род человеческий. Да и работать ему, скорее, приходилось, чем хотелось. Каждое утро он ненавидел каждый атом вокруг себя. Каждое ненавистное утро. Каждый ненавистный атом. И обстановка вокруг уж точно не способствовала бодрости духа, – все эти, оставшиеся на Земле Русской вместе с бессмертным обитателем Мавзолея «монументальности», – холодные, будто сжимающие тебя в тиски стены, бледно-голый кафельный пол дождливо-серого цвета, выцветший линолеум с многочисленными черными полосками от ботинок в коридорах, бесконечно жужжащие системные блоки, снующие серьезные морды и орущие начальники. «А вот в промежутках между всем этим заложено все безудержное веселье этого мира – долгожданный сон», – размышлял он по пути в кабинет с блеклой розово-серой дверью и табличкой с номером «202».

Сутки выдались непростыми. По области объявили тревогу, связанную с побегом какого-то среднестатистического обитателя этих мест, по его мнению, и «участника известной своим бескомпромиссным отношением к жертвам, кровавыми расправами и прилюдными казнями ОПГ, главой которой считался ныне погибший Шато Тамарладзе», по мнению местных источников информации. Любят они преувеличить. Лишь бы «громко кричало». Лишь бы потенциальный потребитель не пробежал мимо жирного заголовка, отрубающего голову не только очередной жертве очередного маньяка, но заодно и правде, и объективности, растворяя эти понятия в ядовитой зловонной куче цепляющих сознание фраз и словесных оборотов. Каждый час приходилось делать обход и оставлять в дежурке рапорт по результатам. Раз в час приходилось покидать свое, хоть и не очень уютное, но вполне обеспечивающее здоровый сон, дерматиновое лежбище. Слепая к простым нуждам людей бюрократия: она не оставляет времени ни на сон, ни на еду, ни на развлечения. Лучшее развлечение, предоставляемое бюрократией – склока в очереди с таким же отупевшим от бессмысленности происходящего и отяжелевшим от усталости человеком. «А что уж говорить, когда находишься внутри этого сложного, закостенелого механизма, со скрипом раскручивающего свои древние шестеренки?», – уже более спокойным тоном рассуждал он сам собой, пропуская мимо ушей и взгляда творившийся вокруг «разбор полетов» (именно так именовались утренние сборы с подачи руководства). Как обычно кого-то заставили встать и краснеть у всех на виду, осыпая проклятиями за небольшую провинность. «Если бы никто не косячил, некого было бы и наказывать. А в этом-то и состоит основная цель этого места. Наказывать. Опустошать. Так что, если подумать, обвиняемый и обвиняющий находятся в полной взаимозависимости. Начальнику благодарить нужно этого бедолагу, а не сносить челюсть его самолюбию, делая это с явным удовольствием и чувством полнейшего превосходства. Да-а, не было бы тех, кто мусорит, не было бы и дворников», – жалел он то ли сам себя, побывав не раз на месте «бедолаги», то ли самого потупившего взгляд провинившегося.

Толчок в локоть вернул его в реальный мир. Непонимающим взглядом он огляделся, приводя в соответствие данные, получаемые из внешних источников с данными, проистекающими изнутри него. Несколько секунд потребовалось для установления контакта с окружающим миром. Только сейчас он почувствовал, что на него пристально смотрят. «Ну, пиздец», – не заставила себя ждать мысль, вслед за которой ревущий откуда-то спереди голос проорал его фамилию. Судя по всему, проорал не в первый раз. «Ну, точно пиздец», – повторил он про себя, пытаясь припомнить, где же допустил прокол. Зрители сидели на местах, шоу начиналось.

– Встаньте, покажитесь нам, что вы, как замерший от крика баран? – поступила реплика от члена труппы этого иммерсивного театра и, как назло, исполняющего роль его непосредственного начальника

В зале раздалось приглушенное хихиканье.

– Я, я… Я не баран, – только и пролепетал в ответ себе под нос, поднимаясь, второй участник представления, то есть он сам.

– Вы видели три своих последних рапорта? Подозреваю, что для Вас они представляют еще большую тайну, чем для меня, – завязка была в самом разгаре.

Снова компульсивные смешки этих «штрейкбрехеров».

– Д-да, да… Конечно, я видел их, – нехотя пытался оправдаться он, попутно вспоминая, что попросил Олю сдать три последних рапорта за него.

Оля хорошая. Он бы даже сказал, замечательная. По крайней мере, по отношению к нему. Он так и не понял, нравился ли ей или просто был меньшим из местных зол – лучшим выбором для общения. Более того, он так и не смог понять, нравится ли ему Оля. Она работала в одной из сотен служб, на которые подразделялся вышеупомянутый «механизм». И эта шестеренка располагалась в том же здании, где работал и он. Пару ночных совместных дежурств – и они стали периодически заглядывать друг к другу на чай, делится проблемами и некоторыми планами на будущее. Пару раз прибухнули вместе. Ничего больше, просто дружеское общение.

– Тогда потрудитесь объяснить, – снова вырвал его из мира собственных мыслей хриплый бас, – Для чего Вам понадобилось обучаться искусству обмана наших доблестных экспертов?

«Как, интересно, он все вывернет на этот раз?»

– Мне… Не нужно обманывать экспертов, – только и раздалось вслух.

– Прекрасно. Садитесь. Хорошо, что это так.

Он только начал подготовку к возвращению на стул, но в голове упорно жужжало: «Что-то тут не сходится». Сонный мозг был готов уступить внезапно обвалившемуся счастью.

– У меня к Вам только один вопрос остался, – как ни в чем не бывало, успокаивающим тоном, произнес все тот же голос, – Не возглавите ли Вы вновь учрежденное подразделение?

«Ну вот, спектакль в самом разгаре, все встало на свои места». Он тоже снова встал.

К-какое подразделение? – только и вырвался, как надеялся он, риторический вопрос.

– СБСРИиППЭК – Службу Бессовестного Считания Руководства Имбецилами и Подделки Почерка Экспертов-Криминалистов. То есть, вы правда надеялись оставить бдительное, премудрое, всепрощающее и всеми любимое начальство в дураках, используя столь простые методы? Вы, видимо, любите спать не только здесь, но и на занятиях по тактико-специальной подготовке в Академии вы упорно развивали именно этот навык? – продолжал свою горделивую речь потомок Спартака.

Зал неистовствовал. Нескрываемый хохот раздавался теперь из всех его уголков.

«Единственное отличие – речь Великого Революционера предполагала зависимость «угнетенный угнетенным», а не «угнетающий угнетаемым».

Оставалось только ждать, когда остроты кончатся. Он уже перестал испытывать чувство стыда при публичных выступлениях местного оратора. Еще в Академии у них отобрали это бессмысленное чувство. Там такое было не в новинку. Даже хуже: приходилось все это выслушивать, стоя перед строем из доброй сотни таких же, как ты, а не всего лишь подниматься со стула. Он еще помнил те совсем недавние времена, когда его впервые вызвали из строя и бесцеремонно так, при всех, стали крутить вокруг своей оси и показывать, как на манекене, что «неправильно». Тогдашний начальник курса потрепал его сначала за небольшую бородку, бритье которой было разумно отложено в пользу возможности успеть вовремя к своему же «эшафоту». Предусмотрительно спросив: «Что это?» (вероятно, начальник считал, что глаза ему врут) и не дождавшись очевидного ответа, он продолжал. Прокрутив на 180 градусов обессиленное и раскрасневшееся от стыда и несправедливости тело, он указал на небольшую поросль на шее. «А это что?», – снова пытливый ум полковника, лихо управляясь с речевыми средствами, не мог устоять перед открывшейся его глазам тайной. Так продолжалось до тех пор, пока каждая нашивка на его выгоревшей полевке не подверглась не выдерживающей никаких возражений критике. Опустив голову, он чувствовал себя марионеткой в руках опытного и зрелого кукловода. «Шоу «Ты – супермодель» со мной в главной роли», – ехидным тоном в голове отозвалась психика, которая выстроила защиту на основании не озвученных саркастических замечаний.

После такое случалось чуть не раз в две недели. С абсолютным большинством его сокурсников и, конечно, с ним самим. Так что краснеть перед толпой, будучи при этом объектом обсуждения, уже давно было не по его части.

– Нет, я просто не фанат исполнения придурочных приказов, – пробурчал еле слышно наш герой.

А уж этого добра было навалом: то кому-нибудь сверху придет в голову всех собрать после работы для зачитывания новых рекомендаций по поведению, разработанных специально для сотрудников ФСИН (все сводилось к тому, что этот сотрудник должен вести себя, как Дядя Степа из того рассказа, а то и лучше, причем всегда и везде: даже правила домашнего поведения регулировались этой замечательной писаниной, хранившей в себе просто невероятное количество никем не соблюдаемых правил и предписаний); то ни с того ни с сего в четыре утра нужно прибыть к месту службы, получить полный боекомплект и замереть по стойке смирно часа на три, пока всегда учебная, слава Богу, тревога не завершится и мир вокруг не воцарится («это время больше подходит для вероломного нападения, чем для проверки боеготовности», «а нас что, кто-то атакует?», «умели бы договориться, пропал бы смысл воевать» и тому подобное)

– На что вы рассчитывали? На отказ всевидящего ока руководства?, – пытался копировать замечания вышестоящего руководства наш заместитель по работе с личным составом, – Решительно не понимаю.

«На отказ одной из основополагающих, но далеко не одной из самой развитых, что парадоксально, части нашего коллективного разума!».

– Я…Я… Заносил данные по заключенным, поступившим за апрель, в сводную таблицу, которую запросил Отдел Статистики. Она должна быть готова к концу завтрашнего дня – заблестел спасительный свет маяка. Он мастерски овладел навыком не терять самообладание под шквалом криков начальства, грозой обрушивающихся на бесстрастный и холодный берег необходимой лжи. Опыт, полученный в Академии, действительно пригождался на службе. Там, не стесняясь в выражениях, начальник курса готовил их к непримиримой борьбе за душевное равновесие в реальной жизни. «Спокойствие, только спокойствие, как говаривал незабвенный человечек с пропеллером, и пиздеж прокатит». Так было проще для всех: иногда даже удавалось вывести из себя очередного распотевшегося полудурка, который, кроме муштры и неукоснительного выполнения поручений, ничего и не знал – такое, по крайней мере, складывалось впечатление. «Пиздеть с холодным сердцем – вот залог успеха». Иногда удавалось отшутиться, но в редких случаях – заебать ни за что мог в основном человек с гордо поднятой самоуверенной жизненной позицией, воспринимающей каждую шутку, как угрозу устоявшемуся в его башке строю, который невидимой тропой, строевым, конечно маршем, вел его через кулуары собственного невежества и недальновидности. Но такие ценились системой: они не задавали вопросов и были априори убеждены в правильности курса, выбранного руководством.

Как-то раз, будучи курсантами, они проходили обязательный тест на наркотики. У многих были незначительные грешки (к тому времени истории о героиновых торчках, открыто присыпающих на парах, остались только историями) – травка, табл в клубе, пару дорог спидов. Последний его раз был месяца три тому назад – раскрошенный «зеленый слоник», который толком ничего не дал почувствовать, так как вдыхался через нос, но с уверенностью действовавший на уровне плацебо. Он поссал в стакан, выездная медсестра на секунду округлила глаза, но, не проронив ни слова, отправила его восвояси. Следующее утро началось с едкого замечания старшины о почесывании носа, которое теперь-то довершило картину, созданную неокрепшим сознанием последнего (как тут окрепнуть, находясь под постоянным градом унижений и криков со стороны как переменного, в виде «подчиненных» ему курсантов, так и постоянного, в виде неумолимого и сурового полковника, непосредственного начальника, личного состава). Но в общем он был неплохой мужик. Хоть и трусоватый. В середине дня поступил приказ начальника о необходимости срочно прибыть в расположение курса. Его сняли прямо с пары. Благо, это не шокировало – он еще вчера получил предупреждение от своего друга, находившегося в более-менее дружеских отношениях с болтливым старшиной. Оказывается, тест выявил наличие в крови кокоса – вещества, которое он и в глаза-то не видывал. Но смутные опасения по поводу занюханного тэбла оставались. Вот они вместе с начальником курса и его замом мчат на служебной тачке в направлении Областного Наркодиспансера. Картинка за окном сливается в зелено-желтое, смазанное кистью скорости, однообразие. В груди покалывает. Как будто «зеленый слоник» хоботком щекочет воспоминание, но направляя его в грудь, а не в голову. Отлегло после фразы местной сестры милосердия о неправильном использовании похожей на электроградусник штуки у нее в руке. – Возможно, -заметила она, – тест был бракованным. После вынужденного похода в туалет и запуска нового «градусника» в теплую жидкость, наполнившую пластиковый стакан, отлегло совсем. Ни следа мексиканского или колумбийского перламутрового дракона. Вернувшись в Академию, он первым делом зашел в кабинет матери, которая дрожащим голосом удостоверилась в «честности и надежности» своего отпрыска. Она рассказала, как один из заместителей начальника факультета, мудак краснорожий, был пойман первым заместителем начальника Академии, находившимся в добрых отношениях с матерью, на пути к кабинету самого главного. Запыхавшийся, потными от возбуждения руками, сжимавшими рапорт, самым подробным образом описывающий всю «низость проступка» и резюмировавший факт «невозможности дальнейшего обучения», он был сражен наповал внушенной ему необходимостью сначала проверять факты, а потом уже докладывать. Надо отдать должное судьбе, через пару месяцев этот гондон пытался устроиться к моему отцу на работу. И был послан на хуй. Справедливость взяла свое. Если бы он успел тогда забежать в кабинет Главного, пиздец не заставил бы ждать. В том кабинете в основном не разбираются, а рубят с плеча. – Выкинули бы к чертям собачьим и разговаривать даже не стали, – как кто-то заметил, – И потом доказывай, что ты не верблюд. Отлегло.

– Замечательно! К концу дня отчет должен быть у меня на столе! Садитесь!

«И бля, и не бля!» – никакого отчета, конечно, и в помине не было. Вернее, данных в сводной таблице не прибавилось с того момента, как ему было поручено это задание. Пару-тройку недель назад. Теперь, вместо заслуженного суточного отдыха, компенсирующего неудобства не менее суточного дежурства, ему придется заниматься всей этой безголовой бюрократической чепухой. Оставалось придумать новую ложь, которая хоть немного оправдает предыдущую. «Нахерачить цифр с потолка». «Спросить у кого-то готовый отчет. Хотя, внизу указана фамилия заполнявшего. Вдруг кто-то все сделал, а факсимиле поставить не успел?». «Показать ту часть, которую успею завершить к концу дня». Вообще-то, если немного поразмышлять, обман был спровоцированным виктимным поведением его же жертвы. Возможно, так происходит всегда. Не задавай вопросов, на которые не хочешь получить ответов – истина, аккуратно запакованная сценаристами блокбастеров в обертку из очередного Уилла Смита или Мэтта Дэймона. Стандартная такая. Голливудская.

Бюрократии хватало. Именно она, а не желание работать и развиваться, нивелируя прошлые ошибки сегодняшними достижениями, двигала местным «прогрессом». Все эти кипы бумаг, содержащих миллионы слепых, но имеющих при этом судьбоносное значение, цифр. Как будто вдруг оказался посреди бумажного смерча, угрожающего не только, как всегда в новостях, какому-то бывшему тропическому раю, а, казалось, всему миру сразу. Бесконечный круговорот отчетов, рапортов, докладов. Лишь бы показать, какой ты охуенно деятельный. А толку-то. Говно на говне и говном погоняет. Даже если любое из этих говен прикрыть бумажкой, суть не поменяется. Останется запах, останется консистенция, но снаружи видно не будет. Этим принципом, видимо, и руководствуются, облачая вновь выпеченную говноконфетку в импозантный бумажный фрак, сшитый прочными нитями из необходимости доказать кому-то, что ты не сидел на месте, а как в зад ужаленный носился с языком на плече, чтобы подтвердить, что внутри – шоколад, а не кусок говна. «Так и живем».

Как-то летом, когда основное население маленькой государственной колонии преимущественно находилось в отпуске, его вызвала к себе маленькая начальница – одна из тех, которыми полнится любая государственная структура. Лишь бы человек был удовлетворен названием. Политмаркетологи здесь потрудились на славу: заставили человека, не изменив внешнего выражения жизни находится в полной внутренней уверенности собственной значимости. Добавить бы к этой должности приставку «микро». Микроначальник, подчиняющийся микроначальнику побольше, подчиняющемуся, в свою очередь, начальнику средних размеров по работе с личным составом отделения №3 отдела №8 УФСИН по территориальному образованию, находящемуся в пределах ареала вашего обитания, Главного Управления ФСИН, выполняющего свои функции на большей территории. Если буквально. Заваливают, суки, аббревиатурами. Где-то здесь, вероятно, и притупляется возможность критически оценить ситуацию. В связи с отсутствием личного состава, дорвавшегося, наконец, до безраздельного управления своим собственным временем, ему было необходимо провести досмотр заключенной. Законодательно это было запрещено (женщину может досмотреть только женщина), а начальнику опускаться до совсем уж микромира, представлявшемуся ей, видимо, как аналог квантового измерения, было невмоготу, непосредственно завязанную на чувстве собственной важности, возникшем на фоне недавно произошедших изменений в названии ее должности. Ее, при желании, можно было понять: она положила голову принадлежащего ей времени на плаху этого стремления. Единственно возможным способом выполнения этого поручения без выхода из зоны служебного комфорта и безопасности, она считала вызов этой заключенной в отдельную камеру с подсовыванием этой последней под нос заполненных постановлений и протоколов досмотра, в которых указывалось отсутствие или наличие (начальницей это не уточнялось) запрещенных к обороту среди заключенных предметов. «Комната допросов» (как в боевике) или просто свободная камера ожидала появления жертвы анонимного доноса, что не редко бывает в этих стенах. Свои сдавали своих, как и в любой другой социальной среде. Люди против людей. Девушка эта была вполне «обычной» заключенной. «Мужиком сидела», – если удобно употребить именно этот жаргон. Я передаю ей пачку запачканных черными символами документов, еще не до конца остывших после пыхтящего и плюющегося принтера, попутно объясняя, будто оправдываясь, причины этого поступка. Она, как ни странно, вчитывается. Видимо, жизнь чему-то ее научила. А что толку-то. Проблеск сознания всегда уступает необходимости. Даже если она совершенно не необходимая.

– Так, для отчетности, – говорю ей примирительным тоном.

А она, вместо того, чтобы поставить закорючку внизу листа, зовет меня и указывает пальцем на строку, где черным по белому написано: «при проведении досмотра обнаружено: 1. Сотовый телефон марки такой-то 2. Пластиковая шариковая ручка 3. Блокнот для записей».

– Я это не заполнял, – говорю, – да и вообще, это всего-то отчет, стандартная процедура, – продолжаю еще более успокаивающим тоном. Все вопросы к моему руководству.

– Да вы меня под статью подвести хотите! У меня и в помине этого всего нет и не было! – резонно заключает она, переходя с немного жалобного на чуть угрожающий тон.

Она достаточно молода, лет 27, не больше. Средних размеров влажные карие глаза. В общем, если бы не обстоятельства, вполне симпатичная девушка в самом расцвете сил, как и многие в этом мире, наверное, сломленная окружением и необходимостью поддерживать свое скромное существование. «Сколько их, к несчастью, было, а сколько еще будет…».

– Иди к своему руководству и говори, что я ни при каких обстоятельствах это не подпишу. Я не враг себе! – продолжает.

– Вы понимаете, что тогда вас ни при каких обстоятельствах не оставят в покое, – говорю, – и обеспечат уж очень сложную жизнь на все оставшееся время. А они это могут, вы ведь и сами все понимаете, – необходимое зло продолжает потоком литься из моего рта.

– Иди к начальству и говори, что ничего не подпишу! – переходит на тон выше.

Хуй с ней. Никогда не любил спорить с телками. Без толку. Выхожу, оставляя ее в одиночестве подумать, а сам направляюсь к детенышу начальника побольше. Еще одна баба будет сейчас доказывать свою правоту. А мне ведь похер. Я не напрашивался на этот спор, он буквально сам свалился мне на голову, напирая невозможностью отказаться. Пиздец.

– Убеждай как хочешь, – только и раздалось в ответ на мое жалобное мурлыканье.

Я честно пытался доказать бесполезность этого всего. Даже выбил некоторое подобие обещания не изменять в связи с условиями этой нелепой сделки, прямо говорящей о бездоказательном нарушении порядка, установившийся порядок существования одной из сторон, надо заметить, находящейся в зависимом положении. Еще добрых сорок минут пришлось прибегать к различным уловкам, типа «я вас заверяю, вы находитесь в абсолютной безопасности», «эта бумажка нужна только для соблюдения необходимых, установленных законом, процедур», «я с начальством договорился» (хотя договор и предполагает компромисс, достигнутый сторонами, а не безапелляционное требование). Сошлись на удалении пунктов про пластиковую ручку и блокнот и заверении в полном отсутствии последствий. Телефон устранить не удалось, как бы я ни старался. Как и убедить заложницу положения в отсутствии преступного сговора с целью ей навредить. Со стороны, конечно, было похоже. Даже слишком.

Находясь в системе, ты всегда являешься ее составной частью. У вашего организма есть мозг, которым он приказывает телу, которое, в свою очередь, должно безотлагательно распоряжения эти выполнять. Если ты выбиваешься из этой схемы такими способами, как, например, выявление ошибок в приказах или аналитическая работа, направленная на установление соответствия приказа возможности реального его исполнения – ты больной. Болезненный маленький, покрытый ржой саморезик (в лучшем случае – наггель, не обольщайтесь), который нужно либо отполировать и отправить в «голову» организма, – поначалу в нижние ее отделы, надо полагать, -либо вывернуть, выкинуть и ввернуть новый, что происходит намного чаще. «Не задавай вопросов, на которые не хочешь знать ответов, детка», – теперь красавица Зои Салдана или Алисия Викандер в ковбойских очках произносит это юному, на вид 19-летнему, сжавшемуся от ужаса мальчику-ковбою, новоиспеченному, но один раз принявшему небольшое участие в локальной такой драчке при поддержке вышеупомянутой кавалерии.

Совещание, еще, как назло, было последним за месяц. Заебут. Всех вызовут, всех достанут. Кого-то даже похвалят, возможно. Зато сегодня нам свалился кусочек счастья! Большое руководство изволили нас посетить и лично отобрать немного нашего времени. Такое действительно случается редко, но могло бы и никогда, предположим. Начальники из высшего городского звена часто неплохо выглядят, хорошо одеваются, даже, можно сказать, имеют вполне спортивный вид. Этот как раз был таким. Он смерил нас взглядом, каждого по отдельности, казалось. Они это умеют. Таким подражают начальники поменьше – замы, начальники районных отделов, отделений и служб. Только выглядят при этом по-клоунски: лишь бы голова была повыше, а голос – пониже. Двое таких подошли как-то ко мне и предложили поправить кашнэ (шарф иначе и не мог именоваться) и перестать жевать жвачку. Все бы ничего, но это происходило во время обеспечения защиты от террористической угрозы в момент проведения какого-то массового мероприятия. «Дебилы, блядь», – вторил я всегда актуальному и непременно ироничному Лаврову. Он так хрестоматийно покачивал головой в момент произнесения этих слов, что сомнений быть не могло – дебилы.

– Капитан Арзамасцев, – прозвучал, как удар в гонг, громовой голос макроначальника.

В обязанности моего отдела, помимо всего прочего, входит выявление и раскрытие преступлений, совершенных на территории пенитенциарного учреждения. Здесь, как и во многих других случаях, бал правит великая и ужасная Статистика. Она безальтернативно и бескомпромиссно угадывает, что, в каких количествах и в какой временной промежуток должно произойти в определенный, строго установленный, период. Статистика неумолимым и едва уловимым в повседневной жизни движением подгоняет все вокруг сообразно своим правилам. В нашем случае она работает так: мало преступлений – плохо, много преступлений – плохо, количество преступлений, укладывающихся в предугаданные статистикой цифры – хорошо. «Никогда этого не понимал». Этого граничащего с болезненностью желания все уложить в одну стопку. Цифры решают. Итак, тем из нас, кто уложился в «нужные» количества раскрытий, ничего не грозило, всем остальным – устные и письменные угрозы, именуемые в трудовых отношениях дисциплинарными взысканиями. «Палка», как она называется в народе. Причем тем, кому эту палку пихнули был ты сам. Причем, в пассивной роли. «Интересно, почему же это так важно? Уложится в рамки необходимого зла? Чтобы снова доказать свою работоспособность? Чтобы подпортить жизнь людям, ничего не совершившим? И с той, и с другой стороны, что интересно».