Текст книги "Стрижам"

«Если я погрешил, то, если возможно, погрешил избытком патриотизма. Пусть те, кто негодует на мою статью, вникнут хорошенько в источник своего негодования, они убедятся, что оно происходит из затронутого народного самолюбия; а именно это самолюбие заговорило во мне и нашло в моей статье, может быть, слишком резкое выражение. Есть самолюбия, которые удовлетворяются малым; ужели же можно обвинить меня за то, что я пожелал для России слишком многого, что я выразил нетерпеливое ожидание нравственной победы России над Европою?»

Не грустно ли это? Не грустно ли видеть такую путаницу недоразумений? Человек хотел самым резким образом выразить свое народное самолюбие, свой патриотизм, и что же сделал?

Он не хотел удовольствоваться тем, что «обыкновенно делается»; он желал совершить нечто необыкновенное; он хотел «основательно» осудить поляков и простереть свое осуждение на величайшие их святыни. Но зачем же это? Боже мой! Зачем такое осуждение? Зачем такая анафема? Поляков осуждают вовсе не за цивилизацию их, не за религию их. Никакой надобности и никакого права не имеем мы осуждать их за это. Поляков осуждаем мы за те притязания их, которых удовлетворить мы не можем и которые должны встретить с нашей стороны самый несговорчивый, самый решительный, самый энергический отпор во всех отношениях.

Возымев намерение основательно осудить поляков, автор «Рокового вопроса» пожелал с неменьшею основательностью возгордиться своею народностью; он равномерно пожелал простереть эту гордость глубже, чем это обыкновенно делается, и обратить свое благоговение на русские начала, на глубокие духовные силы русского народа. Уверяем г. Страхова, что если б он удовольствовался тем, «что обыкновенно делается», если б он не погружался в глубину с своею гордостью и с своим благоговением, то и народная гордость его вернее нашла бы себе удовлетворение, и благоговение его не превратилось бы в кощунство и наругательство.

«Наши мыслители (т. е. стрижи) сочинили свою космологию, и имеют ее в виду, когда толкуют о происходящем в мире действительном: можно представить себе, сколько происходит отсюда всякой нелепости. По учению этих мыслителей, существуют какие-то два мира, из которых один называется Европой, или Западом, а другой – Россией, и эти два мира не имеют между собою ничего общего и взаимно исключают друг друга. Может быть, эта космология и очень хороша сама по себе, может быть, и в самом деле было бы очень приятно и желательно устроить два такие мира; но, к сожалению, в действительности ничего подобного не оказывается».

Говорят, г. Страхов вовсе не хотел писать письма «Русскому Вестнику», но стрижи, и между прочим г. Достоевский, заставили его, и таким образом сделали насилие его перу. Потом пронесся еще один потрясающий слух, будто даже г. Страхов обиделся ответом «Русского Вестника» и хотел возражать на него, но стрижи, между прочим и г. Достоевский, не хотели печатать возражения будто бы г. Страхов ежемесячно умоляет их о напечатании возражения и все без успеха. Подтверждение этих слухов я вижу в том, что в «Эпохе» не появляется почти ничего против «Русского Вестника», и таким образом, вероятно, стрижи совершенно запретили г. Страхову оправдать и очистить себя; но, несмотря на это, г. Страхов, по своему добродушию и незлобию, верно служит стрижам и кропает статейки под рубрикою «Заметки Летописца»; меня уверяли, что большая часть их принадлежит г. Страхову, хотя они и не подписаны; и действительно, во многих из них г. Страхов так и пахнет из каждой строки.

Помните, наконец, стрижи, «Современник» когда-то советовал вам не ершиться перед г. Катковым и не грубить ему, говорил: «прихлопнет и не пикнете». Вы тогда посмеялись над этим благоразумным советом и похвастались так: «В нас вовсе нет настолько слишком уж самоохранительного и виляющего до малодушия благоразумия». И как жестоко вы обличили теперь свое хвастовство, как ловко виляете теперь перед «Русским Вестником»!

Посторонний сатирик, автор «Стрижей».