Текст книги "В. А. Поссе"

Максим Горький
В. А. Поссе

Очень рад был получить вести о тебе, скучаю я о твоей милой роже. Ехать лечиться заграницу – считаю преждевременным. Нездоровье моё не особенно сильно, а погода здесь, право, недурная, и я думаю год или даже два подождать с переездом в Италию. Из Нижнего я уехал 7-го ноября с большой помпой. Задавали мне ужины, читали адреса, делали подношения, точно артисту, а в заключение – устроили на вокзале демонстрацию с пением «Марсельезы» и всякой всячины в этом стиле. Полиция была очень смущена и благоразумно бездействовала. Проводив меня, демонстранты с вокзала отправились пешком в город, прошли по всему нижнему базару, по всей Б. Покровке, всю дорогу пели и на площади около думы говорили речи, принятые публикой очень сочувственно. Народу было около 400. По дороге в Москву я узнал, что и в этом городе готовится встреча, а так как я боялся, что подобная штука преградит мне дорогу в город, – в котором мне необходимо было прожить дня три-четыре, – то и слез с поезда на станции Обираловка в расчёте, что демонстранты, не дождавшись меня, разойдутся. Поступил глупо, ибо на Рогожской поезд, в котором я ехал из Обир[аловки], был остановлен жандармами, в мой вагон явился ротмистр Петерсон и спросил меня – куда я еду? «В Крым». – «Нет, в Москву». – «Т. е. в Крым через Москву». – «Вы не имеете права ехать через Москву». – «Это вздор, другого пути нет». – «Вы не имеете права въезда в Москву». – «Чепуха, у меня маршрут через Москву». «Я уверяю вас, что не могу допустить посещения вами Москвы». – «Каким образом сделаете вы это?» Он пожимает плечами и указывает мне на окно вагона. Смотрю – на станции масса полиции, жандармов. «Вы арестуете меня?» – «Да». – «Ваши полномочия?» – «Я имею словесное приказание». – «Ну, что ж? Вы, конечно, арестуете меня и без приказания, если вам вздумается, но только будьте добры сообщить вашему начальству, что оно действует неумно, кроме того, что беззаконно». Тут меня, раба божия, взяли, отвели в толпе жандармов в пустой вагон второго класса, поставили к дверям его по два стража, со мной посадили офицера и – отправили с нарочито составленным поездом в г. Подольск, не завозя в Москву.

Когда меня вели по станционному двору, какие-то люди, видимо, рабочие, кланялись мне, большая толпа народа стояла молча и угрюмо, видимо, недоумевая – что такое творится?

«Видите, – сказал я жандарму, – как вы содействуете росту моей популярности? Разве это в ваших интересах? Вы поступили бы гораздо умнее, если б дали мне орден или сделали губернатором, это погубило бы меня в глазах публики». Он засмеялся и сказал: «Знаете, я тоже не считаю этого задержания… остроумным».

Жена в это время была отведена в трактир на Рогожской и там ожидала поезда в Москву. Сидя в трактире, она видела, как на Рогожскую пришла большая толпа демонстрантов с адресом и большим портретом Л. Толстого, предназначенным к подношению мне. Пошумев и узнав, что меня увезли куда-то, они возвратились в Москву, а вслед за тем со всех дворов высыпала масса полиции и последовала за ними. Обошлось, как и в Нижнем, беэ драк и арестов.

Впрочем, в Нижнем 9-го ноября арестована курсистка Богуш за то, что в театре, во время спектакля, крикнула публике о моём задержании, 11-го в Нижнем, в театре же, была вновь маленькая манифестация. Шла пьеса Гауптмана «Перед восходом солнца». Когда Лот в разговоре с Еленой начал перечислять «несправедливости», с галёрки кто-то (Я. М. Свердлов – Ред.) закричал: «Несправедливо выслали Гор[ького]!» Раздались дружные аплодисменты – чему? Вообще Нижний вёл и ведёт себя прекрасно. Ну, еду дальше. Везде на вокзалах масса жан[дармов] и пол[иции]. В Харькове – мне предложили не выходить из вагона на вокзал. Я вышел. Вокзал – пуст. Пол[иции] – куча. Пред вокзалом большая толпа студентов и публики, пол[иция] не пускает её. Крик, шум, кого-то, говорят, арестовали. Поезд трогается. Час ночи, темно. И вдруг мы с Пятницким, стоя на площадке вагона, слышим над нами, во тьме, могучий, сочный такой, знаешь, боевой рёв. Оказывается, что железный мост, перекинутый через станционный двор, весь усыпан публикой, она кричит, махает шапками – это было хорошо, дружище! Мост – высоко над поездом, и крик был такой бурный, дружный, бодрый.

Всё сие рассказывается тебе, товарищ, не ради возвеличения Горького в твоих глазах, а во свидетельство настроения, которым всё более проникается лучшая часть русской публики. Будируют всюду и при всяком удобном случае, иногда даже смешно будируют. Одни лишь бедняжки либералы чувствуют себя неважно. Скверное у них положение! От «эпохи великих реформ» с каждым днём понемножку отламывается, введение магистрата в Питере и Москве свидетельствует о серьёзном намерении начальства окончательно облагодетельствовать Русь, и у либералов – совершенно ускользает почва из-под ног. Охранять им – нечего. Остаётся одно: или, примиряясь с фактами, отходить направо, или же – не мириться и идти – налево. Быть же либералом уже невозможно, нет средины! Они, несчастные, мечутся из стороны в сторону и говорят о необходимости конституции. (Есть слухи, что будто бы питерское начальство тоже бы не прочь дать плохонькую конституцию, но не видит – кому можно её дать? И действительно – кроме Стаховича – некому.) В ответ на их мечты и платонические желания им говорят: «Валяйте, просите!» – «А вы?» «А мы – посмотрим, что вам дадут». – «Вы как будто враждебно относитесь к нам?» – «Безразлично, ибо вы – бессильны. А когда вам дадут хоть 0,001 конституции, – вы схватитесь за этот призрак – станете консерваторами, усилите престиж начальства и – будете нашими врагами». Они этого не любят, злятся, топорщатся, и всё сильнее растёт их желание получить конституцию.

Более серьёзно, чем либ[ералы], заняты вопросом о «ней» старообрядцы. Пока они предполагают хлопотать об автономной церкви с представителями в синоде. Некто из их числа написал любопытный проект о необходимости учреждения «министерства вероисповеданий» и устранения свят. синода. Вообще в этой области творится очень много любопытного и даже такого, что уже совсем невероятно. Ты, впрочем, знаешь, что Русь-матушка привыкла издавна жить слухами, а не делом.

В Питере гг. Мережковский с женой (Мережковский Д. и Гиппиус З. реакционные писатели-декаденты – Ред.), Розанов (В. В. – реакционный критик, сотрудник газеты «Новое время» – Ред.), Меньшиков, Скворцов – известный прохвост из миссионеров православия, редакт[ор] «Миссионер[ского] обозрения» – и наш друг Миролюбов затевают некое религиозное общество. Так как ты тоже однажды писал мне, что «без религии жить нельзя», то я считаю долгом товарища известить тебя о затее сей достопочтенной компании юродивых и жуликов, дабы ты, душечка, понял, кому именно без религии нельзя жить. Очень прошу тебя отметить в сердце твоем тот факт, что по нынешним дням склонность к религии сильно растёт и что основателями религиозных о-в являются всегда либо прохвосты и мерзавцы, либо безличные, а то юродивые людишки. В Москве основано теософическое о-во гг. Батюшковым и Философовым (Д. В., реакционным критиком и публицистом – Ред.). Г. С. Петров сотрудничает в сытинском «Русском слове» под псевдонимом «Русский» и очень восхваляет «Русское о-во», основанное Грингмутом (В. А., редактором «Московских ведомостей», ярым черносотенцем-монархистом – Ред.) – Комаровым (В. В., реакционным журналистом, редактором газеты «Свет» – Ред.) Сувориным.

А. П. Чехов пишет какую-то большую вещь (рассказ «Архиерей» – Ред.) и говорит мне: «Чувствую, что теперь нужно писать не так, не о том, а как-то иначе, о чём то другом, для кого-то другого, строгого и честного».

Полагает, что в России ежегодно, потом ежемесячно, потом еженедельно будут драться на улицах и лет через десять – пятнадцать додерутся до конституции. Путь не быстрый, но единственно верный и прямой. Вообще А. П. очень много говорит о конституции, и ты, зная его, разумеется, поймёшь, о чём это свидетельствует. Вообще – знамения, всё знамения, всюду знамения. Очень интересное время. Гора – пыжится, топорщится, – посмотрим, какова будет новорожденная мышь. Познакомился с Бальмонтом (К. Д. (1864–1942) поэтом-декадентом. После 1917 г. – белоэмигрант – Ред.). Дьявольски интересен и талантлив этот нейрастеник! Настраиваю его на демократический лад, ибо – жить здесь скучно.

Я очень проиграл, забравшись сюда, нужно было ехать в Вятку, Вологду, Пермь – куда-нибудь в город. Здесь я пока чувствую себя не у дел, за штатом, что после довольно бурно прожитого лета – утомительно и обидно. Пиши мне на Ялту, доктору Леониду Валентиновичу Средину. Без передачи. Пришли Средину какую-нибудь одну – две – хорошую фотографию Борнемауса (местности около Лондона, где жил В. А. Поссе – Ред.), не наклеенную и небольшую. Ты повергнешь его этим в восторг, а мне облегчишь кое-что. Если тебе понадобятся деньги для себя – спроси у Пятницкого. А для других надобностей – я буду хлопотать.

До свидания, товарищ.

Тороплюсь кончить, ибо уезжает она. (А. Н. Борман, приезжавшей из Лондона для переговоров с Горьким и др. о продолжении издания журнала «Жизнь» за границей. – Ред.)

Твой друг верный.

Ноябрь, после 14 [27], 1901, Олеиз