Текст книги "Русский царь"

Максим Горький
Русский царь

…В Царском Селе принимают не очень ласково, но оригинально.

Как только я вошёл, меня окружила толпа жандармов, и руки их тотчас же с настойчивой пытливостью начали путешествовать по пустыням моих карманов.

– Господа! – любезно сказал я им, – я знал, куда иду, и не взял с собой ни копейки!..

Но они не обратили на эти слова ни малейшего внимания, продолжая ощупывать моё платье, обувь, волосы, заглядывая мне в рот и всюду, куда может достигнуть глаз человеческий. Приёмная, в которой происходило это исследование, была убрана просто, но со вкусом: у каждого окна стоял пулемёт, дулом на улицу, перед дверью – скорострельная пушка, у стен – стойки с ружьями. Обыскивали артистически, видно было, что люди занимаются делом не только знакомым, но и любимым. Я вертелся в их руках, как мяч. Наконец, один из них отступил от меня шага на три в сторону, окинул мою фигуру взглядом и скомандовал мне:

– Раздевайтесь!

– То есть – как? – спросил я.

– Совершенно! – категорически заявил он.

– Благодарю вас! – сказал я. – Если вы хотите меня мыть – это лишнее, я брал сегодня ванну…

– Без шуток! – повторил он, прицеливаясь мне в голову из револьвера. Это нисколько не удивило его товарищей, напротив, – они тотчас же бросились на меня и в один миг сняли с моего тела платье, точно кожу с апельсина. Начальник их снова молча и тщательно осмотрел моё тело и, когда, наконец, все убедились, что со мной нет бомбы и я обладаю шеей, вполне удобной для того, чтобы повесить меня, – сказали мне:

– Идите!

– А… одеться – можно?..

– Не нужно!

– Но, позвольте…

– Не рассуждать! Марш!

Двое из них, обнажив сабли, встали у меня с боков, третий пошёл сзади, держа револьвер на уровне моего затылка. И мы молча пошли по залам дворца.

В каждом из них сидели и стояли люди, вооружённые от пяток до зубов. Картина моего шествия была, видимо, привычной для них, – только один, облизывая губы, спросил у моих спутников:

– Пороть или вешать?

– Журналист! – ответили ему.

– А… значит – вешать! – решил он.

Меня провели в большую комнату без окон и с одной дверью, той, в которую я вошёл. В потолке горела матовая лампа, обливая комнату ровным, мутным светом. Под лампой стояла небольшая пушка, и, кроме неё, в комнате не было ничего. Эта скромная обстановка на месте роскоши, которую я ожидал встретить, не понравилась мне. В ней было что-то унылое, что-то отягчало душу мою невесёлыми предчувствиями.

– Нечего здесь рассматривать! – заметил мне конвойный с револьвером.

– Я вижу… – ответил я.

Мои конвоиры крепко привязали меня животом к дулу пушки, но руки оставили свободными. Затем один из них прицепил к замку пушки шнурок электрического провода с сонеткой на конце, отнёс его к стене комнаты впереди меня и там положил на пол. Его товарищи ощупали верёвки, соединявшие меня с дулом.

– Руки вверх! – скомандовали мне.

Я поднял руки. Все трое обошли вокруг меня и исчезли. Заскрипела дверь сзади меня. Кто-то спокойно сказал:

– Готово!

Наступила тишина. Я чувствовал, как на голове у меня растут волосы. Сталь пушки, упираясь мне в живот, распространяла по всему телу дрожь холода. Голые стены с трёх сторон угрюмо смотрели на меня. Я думал:

«Неужели это последнее моё интервью?»

И мне становилось скучно при этой мысли. Мне захотелось опустить руку и погладить сталь пушки, как гладят собак…

Но в это время под полом, впереди меня, раздался странный шум – как будто кто-то вздыхал глубоким вздохом усталости. Один из квадратов пола вдруг исчез, в отверстии явилась небольшая рука и быстро схватила сонетку. И вслед за нею передо мною выскочил из-под пола, как пробка из бутылки, сам русский царь со всеми своими титулами и весь в железе.

От неожиданности я вздрогнул, и рука мои опустились.

– Руки вверх! – раздался тревожный голос царя.

Я увидел, что палец его готов нажать кнопку сонетки, и мои руки взлетели к потолку, подобно крыльям мельницы под ударом вихря.

– Вот так! – сказал царь, и на лице его отразилось нечто подобное улыбке. – Когда Мы видим руки подданного около карманов, Нам кажется, что он хочет бросить в Нас бомбу, даже тогда, когда он намерен дать Нам рубль…

– Ваше величество! – сказал я, – со мной нет карманов…

– Да, да! Мы видим, – ответил он, – но всё же держите руки вверх… Люди стали так же изобретательны, как и злы…

– О да, ваше величество! – искренно согласился я.

– Вас не очень стесняют эти маленькие предосторожности, принятые для охранения Нашей жизни? – спросил он.

– Нет! Не беспокойтесь, пожалуйста!.. Я привык… – отвечал я ему, не сводя глаз с его пальца, лежавшего на кнопке сонетки. Ничтожное движение одного сустава – и мне в желудок высыплется из жерла пушки штук триста картечи. Ожидая каждый миг такого угощения, – невольно делаешься галантным.

– Как видите – Нам самим не очень удобно, но Наш долг перед богом приказывает Нам страдать! – сказал он, грустно качая головой.

Весь с головы до ног закованный в броню, подобно древнему рыцарю, он, как все властители народа в наши дни, сидел на троне из штыков. Но костюм его был слишком тяжёл, и трон не казался прочным. При неосторожных движениях царя штыки колебались, угрожая развалиться, и он неловко балансировал на них.

– Мы читали ваше интервью с Василием Фёдоровичем, королем Германии и братом Нашим, – заговорил царь, мечтательно полузакрыв глаза. – Вот король! Он король даже тогда, когда у него расстроен желудок… А Мы не можем сказать это про себя! – вздохнув, прибавил он и поднял наличник шлема тщательно вымытой левой рукой, потом достал откуда-то из-под брони бумажку и, бегая по ней глазами, – заговорил:

– Ум человеческий – убийца богов и королей – имеет в короле Германии непобедимого соперника… Да, это король! Он твёрдо знает, что верною подругой вождей народа всегда была богиня Глупости…

– И лжи, ваше величество! – добавил я.

Он взглянул на меня и сухо произнёс:

– Речь Царя не должно прерывать!.. Да, вы хорошо, правдиво написали о короле Василии Фёдоровиче… Однако это не даёт вам права перебивать Наши речи… Всякий должен знать своё место!.. Царь – на троне, подданный – у его ног. Но – не смущайтесь этим замечанием – Мы понимаем, что вы не можете припасть к Нашим ногам… И знаем Мы, – прибавил он, вздохнув, – что прошло то время, когда подданные бросали к ногам королей свои сердца… как рассказывают об этом придворные историки… Но придворные историки стали непопулярны в народе… вот где ясно виден вред грамотности!.. Подданные швыряют в ноги Царей всякую дрянь… Это называется прогресс техники!.. Сколько силы воли и мудрости должны иметь Цари, чтобы задерживать течение времени, чтобы вводить поток мыслей в русло почтения и страха пред богом и Царём… – Он вздохнул, тревожным жестом поднял руки к лицу и, прищурив глаза, внимательно осмотрел их, двигая пальцами. Ноздри его нервно вздрагивали, точно обоняли какой-то острый, колющий запах.

Лицо царя совсем не поражало величием. Это было лицо человека прежде всего болезненно трусливого, а потом уже злого и неумного…

Его руки бессильно упали, обе сразу, на его колена – железо налокотников задело о броню, наполнив комнату холодным, резким звуком. Царь вздрогнул, оглянулся и продолжал, скользя глазами по бумажке:

– Вот, говорят, что руки у Царя всегда в крови народа… какая ложь! Как это можно видеть? Ведь Мы не сами льём эту кровь?.. К тому же Мы каждый день, раз по пяти, а иногда и больше, моем руки в воде, горячей и с духами, чтобы даже запах крови был не слышен… да! О! Как бы Мы хотели, чтобы кто-нибудь поведал миру правду о Нас. Благодаря дурацкой болтовне газет Европа к Нам относится предубеждённо и несправедливо… Никто не знает, как искренно тревожит Нас судьба народа нашего… как жжёт Нам сердце мысль, что он, народ, самим богом отданный во власть Нам, – ныне восстаёт против бога, отрицая власть Царя.

– Я могу правдиво повторить всё, что вы скажете, ваше величество, – предложил я.

Он внимательно посмотрел на меня и красноречиво указал глазами на сонетку в своей руке.

– Да, вы поставлены в такое положение, в котором можно говорить только правду!

И, вынув из-под брони бумажку, стал читать но ней:

«В газетах пишут, что Мы убиваем невинных десятками и сотнями, – неправда это, как всё, что напечатано в газетах и десять лет тому назад, вчера, сегодня и даже завтра и через год в них напечатают, всё это ложь и будет ложью, если не послужит во славу доброте и мудрости Царя России. Европа Нас считает деспотом, тираном, злым гением России, чудовищем, которое сосёт её живую кровь и гложет мясо русского народа»…

Он замолчал, читая про себя, потом пожал плечами и вполголоса заметил:

– Зачем он это написал? Дурак!.. Гм… да, вот где начало…

«…Разумным людям всем известно, что всякий честный Государь, власть над народом получивший с неба из рук владыки мира, – обязан сохранять свой божий дар во что бы то ни стало. А для сего Царям необходимо и убивать и вешать всех, кто дерзновенно отрицает святое право Царской власти над жизнью и имуществом людей. Царь, как наместник бога на земле, есть верный пастырь своего народа. Источник мудрости, дарованный от бога, – Он должен охранять сердца людей от вредных мыслей, которые в них сеет дьявол. Для всякого Царя необходимо, чтобы народ его был целомудренно наивен и всё, что вытекает из смысла Царской власти, он принимал как милость, ниспосланную с неба, – молитвенно, покорно и безмолвно»…

Царь прервал чтение, закрыл глаза и, улыбаясь довольною улыбкой, с минуту помолчал. Потом вздохнул с наслаждением и воскликнул:

– Как хорошо написал, бестия! Большой талант – чужие мысли излагает так, как будто бы он с ними родился!.. Да, недаром из полка его прогнали за шулерство… каналью!..

– Могу я узнать, ваше величество, кто автор этой поэмы? – спросил я у царя.

– Один жандармский офицер… большой прохвост… как, впрочем, все жандармы из поэтов… Мы хотели прочитать эту речь перед Думой, как Нашу тронную… но Нам сказали, что поэзии в политике – не место. Притом же эти члены Думы – народ покуда ещё дикий, неприрученный… глядят, как волки, и, видимо, совсем не понимают, что значит – Царь! Все они – ребята довольно прилично одетые, но не имеют орденов и потому – неблаговоспитаны. Со временем Мы, может быть, дадим им ордена… если это поможет им исправить свои недостатки. Мы всё-таки сказали им речь, написанную кратко и доступно для их ума одним лакеем Нашим… Лакеи – самый верноподданный народ; воруют – много, но престолу служат – как лакеи. Потом хотели Мы их разогнать из Думы, но Нам министры отсоветовали, – рано, говорят… Наш Трепов, как искренний радикал, рекомендует расстрелять их… но с этим можно и не торопиться, Мы думаем… Теперь Мы через вас пускаем эту речь в печать, чтобы весь мир знал правду о вожде русского народа. Будем продолжать… Где Мы остановились… «молитвенно, покорно и безмолвно»… ага! Попробуем читать на память…

Он закрыл глаза и продолжал:

«Мы повелели убивать» – не то! Забыл… «Мы убивали народ без счёта» – нет, не так! Речь без бумажки трудно говорить!.. К тому же Нам теперь необходимо говорить ритмической прозой – она лучше затемняет смысл речи и придаёт ей величие… А научиться этому трудно. Ну… продолжаем:

«Доверенный владыки неба по управлению народом на земле, – Царь должен быть и строг и грозен, но – справедлив. Молва о том, что будто Нами, Царём России, какие-то «невинные» убиты, – конечно – клевета. Мы лично никого не убиваем, Нам некогда заняться этим делом… Рука Царя не обладает ни временем, ни силой для истребления народных масс. Крестьяне и рабочие в России убиты солдатами и казаками. Солдаты и казаки, Мы полагаем, прекрасно видят, кто прав, кто виноват: убитые – их братья и отцы. По долгу службы избивая своих родных, они, наверно, знают, кто должен быть убит, кто изувечен, кто – только разорён… И, наконец, – невинно убиенный, он – в рай идёт! Зачем же тут кричать о зверствах, преступлениях»… и прочее? Не всякий может в рай попасть так дёшево и быстро, как верноподданный Царя России, наместника Христова на земле и сына православной церкви… И – далее: «что значит для страны с таким огромным населением хотя бы миллион убитых? А Мы за целый год трудов по укрощению народной воли убили меньше полумиллиона… И всё-таки газеты всей Европы кричат, что Мы – тиран, Мы – изверг… Нас в Италию социалисты не пустили, предполагая освистать… Свистать Царю! Да разве это плохой актёр? Вы позабыли, как недурно Мы играли роль доброго Царя и Миротворца почти пять лет? И вся Европа верила, что Мы действительно «добрейший малый»…

Здесь царь остановился, подумал и сказал, нахмурив брови:

– Ну, это лишнее… Как смеет он, Наш подданный, оправдывать деяния своего владыки? Осёл!.. И почему он тут поставил многоточие? Поэт, а знаки препинания неверно ставит… идиот! Дальше…

«Армяне на Кавказе перебиты руками верноподданных татар. Но этому событию был придан вид вражды национальной, и нужно было верить, что так оно и есть, что это – правда. Но как могло случиться, что армяне и татары, века проживши вместе, как друзья, вдруг сделались непримиримыми врагами? Что ж тут мудрёного? Ведь и землетрясенья бывают тоже вдруг… Когда султан турецкий заставил курдов и своих солдат уничтожать армян – их уничтожили десятки тысяч, а шуму было меньше… Подумайте, – ну где тут справедливость? Евреев перебили? Но – ведь не всех же! И потом: причина избиения евреев лежит в прогрессе христианства. Сознавшие себя детьми Христа и православной церкви немедленно же начинают истреблять евреев за то, что не хотят они признать за истину учение Христово о милосердии и о любви ко всем. Это ясно для каждого, кто не социалист. Идею христианства годами долгими в народе развивали чиновники, шпионы и попы, и вот – идея эта даёт свои плоды… При чём тут Мы? Ещё писаки дерзкие Нам ставят в вину кровавый день… девятого января»…

Царь замолчал и, прочитав про себя несколько строк, недовольно заметил:

– Он снова не выдержал ритма… какая небрежность! Это надо заметить. У вас нет карандаша? – обратился он ко мне, но тотчас же вскричал: – Не надо! Не надо! Руки… не двигайте руками!

Он отметил неправильность ритма речи ногтем на бумажке и продолжал:

«Но обвинять Царя за это»… гм!.. болван! «за это дело – разумный человек не должен. Мы – Царь. И если Мы велели стрелять в народ, то, значит, у Нас причины были стрелять. А если бы Мы пожелали беседовать с народом, то Мы бы стали беседовать. Надеемся, что это ясно! Народ не должен забывать, что в руки Царские господь вложил не только скипетр и державу, но также меч, то есть штыки и пушки».

Царь остановился и сказал:

Здесь он забыл о пулемётах… вот бестия рассеянная! Штыки, и пушки, и пулеметы… да…

«Употреблять сии орудия войны и мира Царь может, как Он хочет, а потому девятым января колоть глаза Нам незачем. Мы правы всегда. Мы, может быть, и сами не понимаем, зачем перестреляли в этот день так много верноподданных… но то, чего не понимает Царь, – понятно богу. Царь лишь орудие в его святых руках, как человек – орудие в руках земного бога, то есть Царя. И всё, что недоступно порою разуму Царя, должно быть признано внушеньем бога, а то, чего не понимают люди, понятно только разуму Царя»…

Николай II поднял голову, увенчанную тяжёлым шлемом, тщательно осмотрел руку, вытер ею пот со лба и сказал, щёлкнув пальцем по бумаге:

– Вы подумайте над этим! Гора мудрости! Мы даже сами не можем уловить здесь смысла… но чувствуем, что это превосходно! Каналья, написавшая такую речь, будет министром внутренних дел, вы увидите. Он ещё молод теперь, но уже состоит на содержании у двух старых графинь и одной балерины, близкой к Нашему двору… Но – вы не вздумайте сообщать газетам и эти интимные подробности!.. Это Наше частное дело… слышите?

– Ваше величество, – сказал я, – у меня опускаются руки!

– А вы можете двигать ими?

– Не могу…

– Опустите их… Однако, если хоть одна рука у вас пошевелится, – заранее прошу Нас извинить! – но Мы лишим вас живота! Жизнь Наша нужна русскому народу, он так дорого платит за неё!.. Кончим речь… Где Мы остановились? Да, вот…

«Вот краткий список Наших скромных дел, которые газетчики раздули до размеров преступлений Ивана Грозного и прочих государей, несчастие которых было в том, что подданные их не признавали всей необъятной власти, ниспосланной от господа царям. Всё остальное, что Мы совершили, ничтожно, и не стоит вспоминать о тех деяниях, без коих власть Царская не может быть крепка, народы счастливы и мирны… Так, например, от время и до время необходимо расстрелять рабочих, дабы убить их подлые мечты о главенстве рабочего народа над обеспеченным и праздным людом, опорой государства. Крестьяне требуют, чтоб их порою секли или стреляли в них из ружей. Это должно их убедить, что Государь не забывает и о них, что пред Его лицом – все равны! Купцы, дворяне, духовенство, рабочие и мужики в Моей демократической стране – все равные права имеют пред законом на штык и петлю. А Мы имеем право гордиться этим. Мы Нашу речь закончим напоминанием о том, что только бог, помазавший Царя на царство, имеет власть судить Его дела»… Вот и всё! Кратко, сильно, всем понятно… Вы запомнили?

– Да, – ответил я.

Николай II поднял палец кверху и продолжал:

– Но, после всего сказанного, Мы всё-таки конституционалист…

Он вздохнул.

– Потому что абсолютному монарху теперь никто не даёт денег… Вот Мы завели у себя парламент… Н-да! С этим можно помириться… если члены парламента будут, как Мы им приказали, ревностно служить отечеству и немедленно же увеличат налоги… Но они, кажется, Не понимают своих ролей…

Он вытащил откуда-то ещё бумажку и сообщил по ней:

«В чём смысл истинной конституции? В том, что между Царём и народом встают несколько десятков людей и вся тяжесть ответственности за управление народом, которая падала на голову монарха, отныне падает на головы этих господ». Это должны быть твёрдые головы… и эластичные спины. Ибо, когда бьют по голове, – нужно быстро наклониться… Мы это знаем…

– Вы о японской шишке вспомнили, ваше величество? – спросил я.

– Япония? – сказал он гордо. – Будь у Нас деньги, хорошая армия и талантливый полководец – Мы отплатили бы Японии за эту опухоль на Нашей голове… Да, так вот… Дума… Если она намеревается вести себя и впредь так дерзко, как начала… от неё не будет пользы отечеству!.. Мы разгоним её штыками Нашей доброй гвардии…

– Но, ваше величество, народ… – начал я.

Он перебил меня, подняв палец кверху, и вытащил ещё бумажку из-под шлема. Он был набит бумажками, как поросёнок кашей.

«Народ есть воск в руках Царя – и только! Против народа, который дерзнёт встать на защиту Думы, – у нас верноподданные, которые покажут Нам преданность свою Царю… Татары уже испорчены влиянием враждебных Нам веяний… но у Нас есть калмыки, башкиры и киргизы… Стоит им позволить, и они начнут и жечь, и грабить, и убивать не хуже казаков. Всё это примет вид внезапно вспыхнувшей вражды племён и даст Нам право сказать Европе: «Когда Мы были неограниченным монархом – Мы своею сильною рукой умели сдерживать инстинкты дикие, а конституция ослабила узду – и вот, смотрите, к чему ведёт свобода, которой жаждут всегда и всюду одни бунтовщики! Отсюда – простой и ясный вывод: Россия слишком некультурна и дика для европейских форм правленья, она может благоденствовать только под скипетром Царя, в руках которого – сосредоточена вся власть… Покуда существует вера в бога – абсолютизм Царя всегда докажешь, покуда существуют дикари – Царь власть свою сумеет и поддержать и доказать»…

Он замолчал, кротко улыбнулся мне и сказал:

– Мамаша и Победоносцев – они Нас прекрасно обучили думать по-царски!.. К тому же Нам помогут… великие князья, придворные… а сколько губернаторов, чиновников, воров, убийц, шпионов при конституции останутся без дела! Они ведь понимают, что для них законность и порядок – петля. И разве можно ожидать, что эти люди пойдут с народом против Царя? Нет, Мы ещё поцарствуем немножко.

Он даже развеселился, но это не сделало его лица красивее и не прогнало тревогу из беспокойных глаз.

– Но, ваше величество, а где же вы возьмёте денег?

– Деньги? Деньги достанет Дума. Под это учреждение дают в Европе по восемьдесят восемь за сто, хотя оно не стоит и десяти, Нам кажется…

– А если Думу вы разгоните?

– Тогда продам Василью Фёдоровичу Польшу… Быть может – Францию ему Мы продадим, когда она не станет давать Нам денег… Зачем она тогда, не правда ли? Кавказ продать полезно… Он очень много Нам стоит, но ничего не даёт, всё только беспокойства, восстания, бунты… Сибирь – американцы купят, – ссылать людей в Архангельск можно, там очень много места для этого. Прохладно и пустынно… Россию можно округлить, подобно яблоку, и так зажать её в кулак, что она, наконец, успокоится…

Он замолчал, задумался. Его бледные губы вздрагивали, пальцы рук шевелились, как ножки паука, а глаза всё бегали по стенам, и уши двигались, как уши кролика.

– Быть может, Мы уступим для начала… Да, может быть! Нам многие советуют, чтобы Мы дали им немного из того, что они просят… И, когда они начнут делить подачку, – тогда Мы нападём на них врасплох… и руки Наших верноподданных сумеют вырвать языки из глоток этих дерзких болтунов, которые считают, что воля безграмотного и голодного народа превыше воли Самодержца, Помазанника божия… и прочее, и прочее…

Он немножко взволновался, его бескровное лицо вновь вспотело… Успокоясь и отерев его дрожащими руками, он закончил:

– Ну, достаточно однако! Мы всё поведали для мира, всё, что Нам написали на бумажке… и даже несколько лишнего… Но лишнего из уст Царя никто не слышит! Вы слышали лишь только то, что Нами прочитано было с бумажки… Ступайте благовестить миру о мудрости и доброте сердца того, кто наградил вас счастьем беседы с Ним наедине. Идите!

Он бросил в сторону сонетку и, прежде чем я мог послать ему счастливого пути, провалился под пол вместе троном.

Но передо мною в полутьме этой комнаты всё ещё блестели его тщательно вымытые руки и беспокойно бегали глаза. Сквозь них был виден мрак его души, сморщенной тревогами жизни, как печёное яблоко. Какой-то серый тёпленький кисель наполнял эту душу. В нём медленно копошились маленькие червячки честолюбия и, как испуганная ящерица, метался страх за жизнь.

Душа ничтожная, душа презренная, опившаяся кровью голодного народа, больная страхом, маленькая, жадная душа – коптела предо мной подобно огарку свечи, наполняя страну мою смрадом духовного разврата и преступлений…