Текст книги "Хозяева жизни"

Максим Горький
Хозяева жизни

– Пойдём со мной к источникам истины! – смеясь, сказал мне Дьявол и привёл меня на кладбище.

И когда мы медленно кружились с ним по узким дорожкам среди старых камней и чугунных плит над могилами, он говорил утомлённым голосом старого профессора, которому надоела бесплодная проповедь его мудрости.

– Под ногами твоими, – говорил он мне, – лежат творцы законов, которые руководят тобой, ты попираешь подошвой сапога прах плотников и кузнецов, которые построили клетку для зверя внутри тебя.

Он смеялся при этом острым смехом презрения к людям, обливая траву могил и плесень памятников зеленоватым блеском холодного взгляда тоскливых глаз. Жирная земля мёртвых приставала к ногам моим тяжёлыми комьями, и было трудно идти по тропинкам, среди памятников над могилами житейской мудрости.

– Что же ты, человек, не поклонишься благодарно праху тех, которые создали душу твою? – спрашивал Дьявол голосом, подобным сырому дуновенью ветра осени, и голос его вызывал дрожь в теле моём и в сердце моём, полном тоскливого возбуждения. Тихо качались печальные ветви деревьев над старыми могилами людей, прикасаясь, холодные и влажные, к моему лицу.

– Воздай должное фальшивомонетчикам! Это они наплодили тучи маленьких, серых мыслей – мелкую монету твоего ума, они создали привычки твои, предрассудки и всё, чем ты живёшь. Благодари их – у тебя огромное наследство после мертвецов!

Жёлтые листья медленно падали на голову мою и опускались под ноги. Земля кладбища жадно чмокала, поглощая свежую пищу – мёртвые листья осенних дней.

– Вот здесь лежит портной, одевавший души людей в тяжёлые, серые ризы предубеждений, – хочешь посмотреть на него?

Я молча наклонил голову. Дьявол ударил ногой в старую, изъеденную ржавчиной плиту над одной из могил, ударил и сказал:

– Эй, книжник! Вставай…

Плита поднялась, и, вздыхая густым вздохом потревоженной грязи, открылась неглубокая могила, точно сгнившее портмоне. В сыром мраке её раздался брюзгливый голос:

– Кто же будит мертвецов после двенадцати?

– Видишь? – усмехаясь, спросил Дьявол. – Творцы законов жизни верны себе, даже когда они сгнили…

– А, это вы, Хозяин! – сказал скелет, садясь на край могилы, и он независимо кивнул Дьяволу пустым черепом.

– Да, это я! – ответил Дьявол. – Вот я привёл к тебе одного из друзей моих… Он поглупел среди людей, которых ты научил мудрости, и теперь пришёл к первоисточнику её, чтобы вылечиться от заразы…

Я смотрел на мудреца с должным почтением. На костях его черепа уже не было мяса, но выражение самодовольства ещё не успело сгнить на его лице. Каждая кость тускло светилась сознанием своей принадлежности к системе костей исключительно совершенной, единственной в своём роде…

– Что ты сделал на земле, расскажи нам! – предложил Дьявол.

Мертвец внушительно и гордо оправил костями рук тёмные лохмотья савана и мяса, нищенски висевшие на его рёбрах. Потом он гордо поднял кости правой руки на уровень плеча и, указывая голым суставом пальца во тьму кладбища, заговорил бесстрастно и ровно:

– Я написал десять больших книг, которые внушили людям великую идею преимущества белой расы над цветной…

– В переводе на язык правды, – сказал Дьявол, – это звучит так: я, бесплодная старая дева, всю жизнь низала тупой иглой моего ума из ветхих шерстинок поношенных идей дурацкие колпаки для тех, кто любит держать свой череп в покое и тепле…

– Вы не боитесь обидеть его? – тихонько спросил я Дьявола.

– О! – воскликнул он. – Мудрецы и при жизни плохо слышат правду!

– Только белая раса, – продолжал мудрец, – могла создать такую сложную цивилизацию и выработать столь строгие принципы нравственности, этим она обязана цвету своей кожи, химическому составу крови, что я и доказал…

– Он это доказал! – повторил Дьявол, утвердительно кивая головой. – Нет варвара, более убеждённого в своём праве быть жестоким, чем европеец…

– Христианство и гуманизм созданы белыми, – продолжал мертвец.

– Расой ангелов, которой должна принадлежать вся земля, – перебил его Дьявол. – Вот почему они так усердно окрашивают её в свой любимый цвет – красный цвет крови…

– Они создали богатейшую литературу, изумительную технику, – считал мертвец, двигая костями пальцев…

– Три десятка хороших книг и бесчисленное количество орудий для истребления людей… – пояснил Дьявол, смеясь. – Где жизнь раздроблена более, чем среди этой расы, и где человек низведён так низко, как среди белых?

– Быть может, Дьявол не всегда прав? – спросил я.

– Искусство европейцев достигло неизмеримой высоты, – бормотал скелет сухо и скучно.

– Быть может, Дьявол хотел бы ошибиться! – воскликнул мой спутник. – Ведь это скучно – всегда быть правым. Но люди живут только для того, чтобы питать презрение моё… Посевы зёрен пошлости и лжи дают самый богатый урожай на земле. Вот он, сеятель, перед вами. Как все они – он не родил что-либо новое, он только воскрешал трупы старых предрассудков, одевая их в одежды новых слов… Что сделано на земле? Выстроены дворцы для немногих, церкви и фабрики для множества. В церквах убивают души, на фабриках – тела, это для того, чтобы дворцы стояли незыблемо… Посылают людей глубоко в землю за углём и золотом – и оплачивают позорный труд куском хлеба с приправой свинца и железа.

– Вы – социалист? – спросил я Дьявола.

– Я хочу гармонии! – ответил он. – Мне противно, когда человека, существо по природе своей цельное, дробят на ничтожные куски, делают из него орудие для жадной руки другого. Я не хочу раба, рабство противно духу моему… И за это меня сбросили с неба. Где есть авторитеты, там неизбежно духовное рабство, там всегда будет пышно цвести плесень лжи… Пусть земля – вся живёт! Пусть она вся горит весь день, хотя бы к ночи только пепел остался от неё. Необходимо, чтобы однажды все люди влюбились… Любовь, как чудесный сон, снится только один раз, но в этом однажды – весь смысл бытия…

Скелет стоял, прислонясь к чёрному камню, и ветер тихо ныл в пустой клетке его рёбер.

– Ему, должно быть, холодно и неудобно! – сказал я Дьяволу.

– Мне приятно посмотреть на учёного, который освободился от всего лишнего. Его скелет – скелет его идеи… Я вижу, как она была оригинальна… Рядом с ним лежат остатки другого сеятеля истины. Разбудим и его. При жизни все они любят покой и трудятся ради создания норм для мыслей, для чувства, для жизни – искажают новорождённые идеи и делают уютные гробики для них. Но – умирая, они хотят, чтобы о них не забывали… Компрачикос – вставайте! Вот я привёл вам человека, которому нужен гроб для его мысли.

И снова предо мной явился из земли пустой и голый череп, беззубый, жёлтый, но всё-таки лоснящийся самодовольством. Должно быть, он уже давно лежал в земле – его кости были свободны от мяса. Он встал у камня над своей могилой, и рёбра его рисовались на чёрном камне, как нашивки на мундире камергера.

– Где он хранит свои идеи? – спросил я.

– В костях, мой друг, в костях! У них идеи – вроде ревматизма и подагры – глубоко проникают в рёбра.

– Как идёт моя книга, Хозяин? – глухо спросил скелет.

– Она ещё лежит, профессор! – ответил Дьявол.

– Что ж, разве люди разучились читать? – сказал профессор, подумав.

– Нет, глупости они читают по-прежнему – вполне охотно… но глупость скучная – иногда долго ждёт их внимания… Профессор, – обратился Дьявол ко мне, – всю жизнь измерял черепа женщин, чтобы доказать, что женщина не человек. Он измерял сотни черепов, считал зубы, измерял уши, взвешивал мёртвые мозги. Работа с мёртвым мозгом была любимейшей работой профессора, об этом свидетельствуют все его книги. Вы их читали?

– Я не хожу в храмы через кабаки, – ответил я. – И я не умею изучать человека по книгам – люди в них всегда дроби, а я плохо знаю арифметику. Но я думаю, что человек без бороды и в юбке – не лучше и не хуже человека с бородою, в брюках и с усами…

– Да, – сказал Дьявол, – пошлость и глупость вторгаются в мозги независимо от костюма и количества волос на голове. Но всё же вопрос о женщине интересно поставлен.

И Дьявол по обыкновению засмеялся. Он всегда смеётся – вот почему с ним приятно беседовать. Кто умеет и может смеяться на кладбище, тот – поверьте! – любит и жизнь и людей…

– Одни, которым женщина необходима лишь как жена и рабыня, утверждают, что она – не человек! – продолжал он. – Другие, не отказываясь пользоваться ею как женщиной, хотели бы широко эксплоатировать её рабочую энергию и утверждают, что она вполне пригодна для того, чтобы работать всюду наравне с мужчиной, то есть для него. Конечно, и те и другие, изнасиловав девушку, не пускают её в своё общество, – они убеждены, что после их прикосновения к ней она становится навсегда грязной… Нет, женский вопрос очень забавен! Я люблю, когда люди наивно лгут, – они тогда похожи на детей, и есть надежда, что со временем они вырастут…

По лицу Дьявола было видно, что он не хочет сказать нечто лестное о людях в будущем. Но я сам могу сказать о них много нелестного в настоящем, и, не желая, чтобы Чёрт конкурировал со мной в этом приятном и лёгком занятии, – я прервал его речь:

– Говорят – куда чёрт сам не поспеет, туда женщину пошлёт, – это правда?

Он пожал плечами и ответил:

– Случается… если под рукой нет достаточно умного и подлого мужчины…

– Мне почему-то кажется, что вы разлюбили зло? – спросил я.

– Зла больше нет! – ответил он, вздыхая. – Есть только пошлость! Когда-то зло было красивой силой. А теперь… даже если убивают людей – это делают пошло, – им сначала связывают руки. Злодеев нет – остались палачи. Палач – всегда раб. Это рука и топор, приводимые в движение силой страха, толчками опасений… Ведь убивают тех, кого боятся…

Два скелета стояли рядом над своими могилами, и на кости их тихо падали осенние листья. Ветер уныло играл на струнах их рёбер и гудел в пустоте черепов. Тьма, сырая и пахучая, смотрела из глубоких впадин глаз. Оба они вздрагивали. Мне было жалко их.

– Пусть они уйдут на своё место! – сказал я Дьяволу.

– А ты гуманист даже на кладбище! – воскликнул он. – Так. Гуманизм более уместен среди трупов – здесь он никого не обижает. На фабриках, на площадях и улицах городов, в тюрьмах и шахтах, среди живых людей – гуманизм смешон и даже может возбудить злобу. Здесь некому над ним смеяться – мертвецы всегда серьёзны. И я уверен, что им приятно слышать о гуманизме – ведь это их мертворождённое дитя… А всё-таки не идиоты были те, которые хотели поставить на сцену жизни эту красивую кулису, чтобы скрыть за нею мрачный ужас истязания людей, холодную жестокость кучки сильных… силою глупости всех…

И Дьявол хохотал резким смехом зловещей правды.

В тёмном небе вздрагивали звёзды, неподвижно стояли чёрные камни над могилами прошлого. Но его гнилой запах просачивался сквозь землю, и ветер уносил дыхание мертвецов в сонные улицы города, объятого тишиною ночи.

– Здесь немало лежит гуманистов, – продолжал Дьявол, широким жестом указав на могилы вокруг себя. – Некоторые из них были даже искренны… в жизни множество забавных недоразумений, и, может быть, не это самое смешное… А рядом с ними, дружески и мирно, лежат учителя жизни другого типа – те, которые пытались подвести солидный фундамент под старое здание лжи, так кропотливо, с таким трудом воздвигнутое тысячами тысяч мертвецов…

Откуда-то издалека донеслись звуки песни… Два-три весёлых крика, вздрагивая, проплыли над кладбищем. Должно быть, какой-то гуляка беззаботно шёл во тьме к своей могиле.

– Вот под этим тяжёлым камнем гордо гниёт прах мудреца, который учил, что общество есть организм, подобный… обезьяне или свинье, не помню. Это хорошо для людей, которые хотят считать себя мозгами организма! Почти все политики и предводители воровских шаек – сторонники этой теории. Если я мозг, я двигаю руками, как хочу, я всегда сумею подавить инстинктивное сопротивление мускулов моей царственной власти – да! А здесь лежит прах человека, который звал людей назад, ко времени, когда они ходили на четвереньках и пожирали червей. «Это были самые счастливые дни жизни», – усердно доказывал он. Ходить на двух ногах, в хорошем сюртуке, и советовать людям: обрастайте снова шерстью, – это ли не оригинально? Читать стихи, слушать музыку, бывать в музеях, переноситься в день за сотни вёрст и проповедовать для всех простую жизнь в лесах, на четырёх лапах – право, недурно! А этот успокаивал людей и оправдывал их жизнь тем, что доказывал – преступники не люди, они – больная воля, особый, антисоциальный тип. Они – враги законов и морали по природе, значит, с ними не стоит церемониться. От преступлений лечит только смерть. Это – умно! Возложить на одного преступления всех, заранее признав его естественным вместилищем порока и органическим носителем злой воли, – разве это глупо? Всегда есть в жизни некто, оправдывающий уродливое строение жизни, искажающее душу. Мудрые и сморкаются не без смысла. Да, кладбища богаты идеями для лучшего устройства жизни городов…

Дьявол оглянулся вокруг. Белая церковь, как палец скелета-колосса, молча поднималась из тучной нивы мёртвых к тёмному небу, безмолвной ниве звёзд. Густая толпа камней над источниками мудрости, одетая в ризы плесени, окружала эту трубу, разносившую по пустыням вселенной едкий дым человеческих жалоб и молитв. Ветер, напоённый жирным запахом тления, тихо качал ветвями деревьев, срывая умершие листья. И они бесшумно падали на жилища творцов жизни…

– Мы устроим теперь небольшой парад мертвецов, репетицию Страшного Суда! – говорил Дьявол, шагая впереди меня по змеиной тропе, среди холмов и камней. – Ты знаешь, Страшный Суд будет! Он будет на земле, и день его – лучший день её! Он наступит, этот день, когда люди сознают все преступления, совершённые против них учителями и законодателями жизни, теми, которые разорвали человека на ничтожные куски бессмысленного мяса и костей. Всё, что живёт теперь под именем людей, – это части, цельный человек ещё не создан. Он возникнет из пепла опыта, пережитого миром, и, поглотив опыт мира, как море лучи солнца, он загорится над землёй, как ещё солнце. Я это увижу! Ибо я создаю человека, я создам его!

Старик немного хвастался и впадал в несвойственный для чёрта лиризм. Я извинил ему это. Что поделаешь? Жизнь искажает даже дьявола, окисляя своими ядами крепко скованную душу его. К тому же, у всех голова кругла, а мысли угловаты, и каждый, глядя в зеркало, видит красавца.

Остановясь среди могил, Дьявол крикнул голосом владыки:

– Кто здесь мудрый и честный человек?..

Был момент молчания, потом – вдруг – земля всколыхнулась под ногами моими, и точно сугробы грязного снега покрыли холмы кладбища. Как будто тысячи молний рыли её изнутри, или в недрах её судорожно повернулось некое чудовище-гигант. Всё вокруг зацвело желтовато-грязным цветом, всюду, точно стебли сухих трав под гром, закачались скелеты, наполняя тишину трением гостей и сухими толчками суставов друг о друга и плиты могил. Толкая друг друга, скелеты вылезали на камни, всюду мелькали черепа, похожие на одуванчики, плотная сеть рёбер тесной клеткой окружала меня, напряжённо вздрагивали голени под тяжестью уродливо развёрстых костей таза, и всё вокруг кипело в безмолвной суете…

Холодный смех Дьявола покрыл безличные звуки.

– Смотри – они все вылезли, все до одного! – сказал он. – И даже городские дурачки – среди них! Стошнило землю, и вот она изрыгнула из недр своих мёртвую мудрость людей…

Влажный шум быстро рос – казалось, чья-то невидимая рука жадно роется в сыром мусоре, сметённом дворником в углу двора.

– Вот как много было в жизни честных и мудрых людей! – воскликнул Дьявол, широко простирая свои крылья над тысячами обломков, теснивших его со всех сторон.

– Кто из вас больше всех сделал людям добра? – громко спросил он.

Всё вокруг зашипело, подобно грибам, когда их жарят в сметане на большой сковороде.

– Позвольте мне пройти вперёд! – тоскливо закричал кто-то.

– Это я, Хозяин, я здесь! Это я доказал, что единица – ноль в сумме общества!

– Я пошёл дальше его! – возражали откуда-то издали. – Я учил, что всё общество – сумма нолей и потому массы должны подчиняться воле групп.

– А во главе групп стоит единица – и это я! – торжественно крикнул некто.

– Почему – вы? – раздалось несколько тревожных голосов.

– Мой дядя был король!

– Ах, это дядюшке вашего высочества преждевременно отрубили голову?

– Короли теряют головы всегда вовремя! – гордо ответили кости потомка костей, когда-то сидевших на троне.

– Ого-о! – раздался довольный шёпот. – Среди нас есть король! Это встретишь не на всяком кладбище…

Влажные шёпоты и трение костей сливались в один клубок, становясь всё гуще, тяжелее.

– Посмотрите – правда ли, что кости королей голубого цвета? – торопливо спросил маленький скелет с кривым позвоночником.

– Позвольте вам сказать… – внушительно начал какой-то скелет, сидевший верхом на памятнике.

– Лучший пластырь для мозолей – мой! – крикнул кто-то сзади него.

– Я тот самый архитектор…

Но широкий и низенький скелет, расталкивая всех короткими костями рук, кричал, заглушая шелест мёртвых голосов:

– Братие во Христе! Не я ли это врач ваш духовный, не я ли лечил пластырем кроткого утешения мозоли ваших душ, натёртые печалями вашей жизни?

– Страданий нет! – заявил кто-то раздражённо. – Всё существует только в представлении.

– Тот архитектор, который изобрёл низкие двери…

– А я – бумагу для истребления мух!..

– …для того, чтобы люди, входя в дом, невольно склоняли голову перед хозяином его… – раздавался назойливый голос.

– Не мне ли принадлежит первенство, братие? Это я поил души ваши, алкавшие забвения печалей, млеком и мёдом размышлений моих о тщете всего земного!

– Всё, что есть, – установлено раз навсегда! – прожужжал чей-то глухой голос.

Скелет с одной ногой, сидевший на сером камне, поднял голень, вытянул её и почему-то крикнул:

– Разумеется, так!

Кладбище превратилось в рынок, где каждый выхвалял свой товар. В тёмную пустыню ночной тишины вливалась мутная река подавленных криков, поток грязного хвастовства, душного самолюбия. Как будто туча комаров кружилась над гнилым болотом и пела, ныла и жужжала, наполняя воздух всеми отравами, всеми ядами могил. Все толпились вокруг Дьявола, остановив на лице его тёмные впадины глаз и стиснутые зубы свои, – точно он был покупателем старья. Воскресали одна за другой мёртвые мысли и кружились в воздухе, как жалкие осенние листья.

Дьявол смотрел на это кипение зелёными глазами, и его взгляд изливал на груды костей фосфорически мерцающий холодный свет.

Скелет, сидевший на земле у ног его, говорил, подняв кости руки выше черепа и плавно качая ими в воздухе:

– Каждая женщина должна принадлежать одному мужчине…

Но в его шёпот вплетался другой звук, слова его речи странно обнимались с другими словами.

– Только мёртвому ведома истина!..

И кружились медленно ещё слова:

– Отец, говорил я, подобен пауку…

– Жизнь наша на земле – хаос заблуждений и тьма кромешная!

– Я трижды был женат, и все три раза – законно…

– Всю жизнь он неустанно ткёт паутину благополучия семьи…

– И каждый раз на одной женщине…

И вдруг откуда-то явился скелет, пронзительно скрипевший своими жёлтыми и ноздреватыми костями. Он поднял к глазам Дьявола своё полуразрушенное лицо и заявил:

– Я умер от сифилиса, да! Но я всё-таки уважал мораль! Когда жена моя изменила мне – я сам предал гнусный поступок её на суд закона и общества…

Но его оттолкнули, затёрли костями, и снова, как тихий вой ветра в трубе, раздались смешанные голоса:

– Я изобрёл электрический стул! Он убивает людей без страданий.

– За гробом, утешал я людей, вас ждёт блаженство вечное…

– Отец даёт детям жизнь и пищу… человек становится таковым после того, как он стал отцом, а до этого времени – он только член семьи…

Череп, формой похожий на яйцо, с кусками мяса на лице, говорил через головы других:

– Я доказал, что искусство должно подчиняться комплексу мнений и взглядов, привычек и потребностей общества…

Другой скелет, сидя верхом на памятнике, изображавшем сломанное дерево, возражал:

– Свобода может существовать только как анархия!

– Искусство – это приятное лекарство для души, усталой от жизни и труда…

– Это я утверждал, что жизнь есть труд! – доносилось издали.

– Пусть книга будет красива, как те коробочки с пилюлями, которые дают в аптеках…

– Все люди должны работать, некоторые обязаны наблюдать за работой… её плодами пользуется всякий, предназначенный для этого достоинствами своими и заслугами…

– Красиво и человеколюбиво должно быть искусство… Когда я устаю, оно поёт мне песни отдыха…

– А я люблю, – заговорил Дьявол, – свободное искусство, которое не служит иному богу, кроме богини красоты. Особенно люблю его, когда оно, как целомудренный юноша, мечтая о бессмертной красоте, весь полный жажды насладиться ею, срывает пёстрые одежды с тела жизни… и она является пред ним, как старая распутница, вся в морщинах и язвах на истрёпанной коже. Безумный гнев, тоску о красоте и ненависть к стоячему болоту жизни – это я люблю в искусстве… Друзья хорошего поэта – женщина и чёрт…

С колокольни сорвался стонущий крик меди и поплыл над городом мёртвых, невидимо и плавно качаясь во тьме, точно большая птица с прозрачными крыльями… Должно быть, сонный сторож неверной и вялою рукой лениво дернул веревку колокола. Медный звук плавился в воздухе и умирал. Но раньше чем погас его последний трепет, раздался новый резкий звук разбуженного колокола ночи. Тихо колебался душный воздух, и сквозь печальный гул дрожащей меди просачивался шорох костей, шелест сухих голосов.

И снова я слышал скучные речи назойливой глупости, клейкие слова мёртвой пошлости, нахальный говор торжествующей лжи, раздражённый ропот самомнения. Ожили все мысли, которыми живут люди в городах, но не было ни одной из тех, которыми они могут гордиться. Звенели все ржавые цепи, которыми окована душа жизни, но не вспыхнула ни одна из молний, гордо освещающих мрак души человека.

– Где же герои? – спросил я Дьявола.

– Они – скромны, и могилы их забыты. При жизни душили их, и на кладбище они задавлены мёртвыми костями! – ответил он, качая крыльями, чтобы разогнать жирный запах гниения, окружавший нас тёмной тучей, в которой рылись, как черви, однотонные, серые голоса мертвецов.

Сапожник говорил, что он первый из всех людей своего цеха имеет право на благодарность потомства – это он изобрёл сапоги с узкими носками. Учёный, описавший в своей книге тысячу разных пауков, утверждал, что он величайший ученый. Изобретатель искусственного молока раздраженно ныл, отталкивая от себя изобретателя скорострельной пушки, который упорно толковал всем вокруг пользу своей работы для мира. Тысячи тонких и влажных бечёвок стягивали мозг, впиваясь в него, как змеи. И все мёртвые, о чём бы они ни говорили, говорили, как строгие моралисты, как тюремщики жизни, влюблённые в своё дело.

– Довольно! – сказал Дьявол. – Мне надоело это… Мне надоело всё и на кладбищах мёртвых и в городах, кладбищах для живых… Вы, стражи истины! В могилы!..

Он крикнул железным голосом владыки, которому противна его власть.

Тогда пепельно-серая и жёлтая масса праха вдруг зашипела, закружилась и вскипела, как пыль под ударом вихря. Земля раскрыла тысячи тёмных пастей и, чмокая, лениво, как сытая свинья, снова проглотила извергнутую пищу свою, чтобы переваривать её далее… Всё вдруг исчезло, камни пошатнулись и твёрдо встали вновь на свои места. Остался только душный запах, хватавший за горло тяжёлой и влажной рукой.

Дьявол сел на одну из могил и, поставив локти на свои колена, обнял голову длинными пальцами чёрных рук. Его глаза неподвижно остановились в тёмной дали, в толпе камней и могил… Над головой его горели звёзды, в посветлевшем небе тихо плавали медные звуки колокола и будили ночь.

– Ты видел? – сказал он мне. – На зыбкой, на ядовитой, на цепкой почве всей этой глупой плесени, нехитрой лжи и липкой пошлости – построено тесное и тёмное здание законов жизни, клетка, в которую вы все загнаны покойниками, как овцы… Лень и трусость думать скрепляет гибкими обручами вашу тюрьму. Истинные хозяева жизни вашей – всегда мертвецы, и хотя тобой правят живые люди, но вдохновляют их покойники. Источниками мудрости житейской являются могилы. Я говорю: ваш здравый смысл – цветок, вспоённый соками трупов. Быстро сгнивая в земле, покойник хочет вечно жить в душе живого человека. Тонкий и сухой прах мёртвых мыслей свободно проникает в мозг живых, и вот почему наши проповедники мудрости – всегда проповедники смерти духа!

Дьявол поднял голову свою, и зелёные глаза его остановились на моём лице двумя холодными звёздами.

– Что проповедуют на земле громче всего, что хотят утвердить на ней незыблемо? Раздробление жизни. Законность разнообразия положений для людей и необходимость единства душ для них. Квадратное однообразие всех душ, чтобы можно было удобно укладывать людей, как кирпичи, во все геометрические фигуры, удобные для нескольких владельцев жизни. Эта лицемерная проповедь примирения горького чувства порабощённых с жестокой и лживой волей ума поработителей – вызвана гнусным желанием умертвить творческий дух протеста, эта проповедь – только подлое стремление построить из камней лжи склеп для свободы духа…

Светало. И на небе, побледневшем в ожидании солнца, тихо меркли звёзды. Но всё ярче разгорались глаза Дьявола.

– Что нужно проповедовать людям для жизни красивой и целостной? Однообразие положений для всех людей и различие всех душ. Тогда жизнь будет кустом цветов, объединённых на корне уважения всех к свободе каждого, тогда она будет костром, горящим на почве общего всем чувства дружбы и общего стремления подняться выше… Тогда будут бороться мысли, но люди останутся товарищами. Это невозможно? Эго должно быть, потому что этого ещё не было!

– Вот наступает день! – продолжал Дьявол, посмотрев на восток. – Но кому солнце принесёт радость, если мочь спит в самом сердце человека? Людям нет времени восприять солнце, большинство хочет только хлеба, одни заняты тем, чтобы дать его возможно меньше, другие одиноко ходят в суете жизни и всё ищут свободы, и не могут найти её среди неустанной борьбы за хлеб. И в отчаянии, несчастные, озлобленные одиночеством, они начинают примирять непримиримое. И так тонут лучшие люди в тине грубой лжи, сначала искренно не замечая своей измены самим себе, затем сознательно изменяя своей вере, своим исканиям…

Он встал и мощно расправил крылья.

– Пойду и я по дороге моих ожиданий навстречу прекрасных возможностей…

И, сопровождаемый унылым пением колокола, – умирающими звуками меди, – он полетел на запад…

Когда я рассказал этот сон одному американцу, более других похожему на человека, он сначала задумался, а потом воскликнул, улыбаясь:

– А, понимаю! Дьявол был агентом фирмы кремационных печей! Конечно, так! Всё, что он говорил, – доказывает необходимость сжигать трупы… Но, знаете, какой прекрасный агент! Чтобы служить своей фирме – он даже во сне является людям…