Текст книги "Человек, который пытался жить"

В эту секунду Денис Анатольевич разразился громким смехом и накинулся на меня с истерикой:

– О, и ты победил, наверное?

Он продолжил смеяться, затем достал свой идиотский шелковый лимонный платочек и сделал вид, что вытирает слезы. Денис Анатольевич открыл дверь в пустой кабинет и произнес:

– Что ты искал здесь, Фома? – он мгновенно переменился в настроении и продолжил: – Ой, я знаю, ты искал свою подружку Алису, не так ли?

Дверь громко хлопнула перед носом, и Денис Анатольевич дополнил:

– Ну, вот тебе новости, козел. Алисы здесь больше не будет.

В следующие мгновения Денис Анатольевич уже демонстративно дергал ручку, то открывая, то закрывая дверь передо мной.

– Вот так просто, – сказал он с холодом.

От серьезности Дениса Анатольевича мне стало несколько некомфортно, но он продолжал насмехаться:

– Эта дура вчера устроила пожар здесь. Ты не знал? Я поговорил с некоторыми людьми в ее отделе, и эту безмозглую дуру выперли отсюда, – Денис Анатольевич возвысился и добавил: – Да, дружочек, это я ее уволил!

Он уставил свою улыбку, полную дерьма, мне в лицо и ударил пальцем по моей груди. Если бы это не происходило со мной, я бы даже с определенным любопытством порадовался, что в каком-то человеке может быть столько мерзких качеств.

– И ты следующий, парнишка… Ох, ты очень близок к тому, чтобы стать следующим…

Денис Анатольевич закурил прямо на месте.

– Теперь приступай к работе, – он махнул рукой со словами: – Свободен, гринго.

И ушел, оставив меня вариться в дыму сигары.

Вернувшись на рабочее место, я обратил внимание на то, что не менял дату в календаре уже больше двух недель, и решил так и оставить ее в честь Алисы. Сохранить ту дату, когда она еще была здесь в каких-то метрах от меня. Злостная ухмылка не покидала мое лицо. Алиса была для меня единственным родным человеком в коллективе, теперь она ушла, а ведь я не успел спросить у нее, считает ли она нас простыми людьми. Такими простыми, что могут позволить себе запить свое горе, залечь на кушетку и пробормотать что-то про то, что все наладится. В нашем блюзе не было тонкости. Волны бросали тебя, как хищники бросают свою жертву для истощения. В соседней кабинке зазвонил телефон. Лишь бы этот урод ответил поскорее.

– Доброго времени суток, голос банка «Думинион» к Вашим услугам…

Но телефон продолжал гудеть уже на моем столе. Острый и жесткий огонь в моих глазах парализовал меня. Телефон продолжал звонить и звонить…

Я уже лежал на диване, когда меня разбудил будильник. Было восемь вечера, и за окном во всю отсвечивали фонари.

Перед тем как я заснул, я пообещал себе, что надену свою лучшую рубашку на встречу с Годардом и его ассистенткой, но уже сейчас на меня что-то нашло. Я не стал заморачиваться и оставил все, как есть. Вместо этого я подобрал гитару и завалился обратно на диван, подвинув Тита. Проведя пальцами по струнам несколько раз, я сделал шаг навстречу аду…

3

Офис Доктора Годарда был расположен на самом краю 86-й улицы Хэвенвилль, и я успел несколько раз запутаться, пока искал ее. В нескольких кварталах отсюда вы бы оказались в лагере убийц, но каким-то образом эта область не была затронута действиями преступных ястребов.

Припарковав автомобиль напротив неотесанного двухэтажного здания, к тому же скрытого в самой глуши района, я решил посидеть еще немного внутри. В салоне звучала песня «Night Shift» в исполнении Siouxsie and The Banshees, и ее мрачная до мурашек по коже басовая линия дополняла таинственность этой ночи. Ночь молчала, огни от машины являлись единственным источником света вокруг.

Я оглядел местность и заприметил, что рядом с мусорками обитали вороны. Увидев меня, они полезли в драку друг с другом. Я до сих пор не мог поверить в то, что ворон и ворона не были природной парой, и, наверное, эти две вороны начали спорить об этом. Даже среди птиц наверняка существует двойственность мнений.

Наконец, я вышел из салона и почувствовал, как прохладный ночной воздух сгустился вокруг меня. Само здание своим большим видом напоминало больницу или очень старую гостиницу. Я сделал несколько шагов в сторону уже не совсем белых двустворчатых дверей и увидел то, что до этого проскользнуло мимо моего взора: на стене была накалякана маленькая девочка с плюшевым мишкой у своих тоненьких ног. Потеки краски только придавали ей зловещий вид. Я уже был готов встретить здесь самого Бэнкси, но я все больше не хотел видеть Доктора Годарда. Разумным шагом было бы сесть обратно в машину и уехать подальше, оставив его фигуру такой же безликой, как прежде. Однако я умел убеждать себя в том, что мне что-то необходимо, поэтому я заступил ногой на территорию объекта.

Первый этаж встретил меня пустым неосвещенным лобби, которое было связано с главным залом. Здесь были только я и редкая каркающая ворона снаружи, скрипящая с леденящим эхом в темных удлиненных коридорах.

В холле я наткнулся на опустевшее гнездо. Будка сторожа была свободна, поэтому мне показалось логичным осмотреться и там. На запылившемся столе можно было увидеть лишь парочку сборников с незаконченными квадратами судоку и корку хлеба, покрывшуюся многовековой плесенью. Видимо, охранник настолько увлекся разгадыванием кроссвордов, что забыл ее доесть в 1305-ом году. Порыскав по ящикам, я обнаружил фонарик. Воспользовавшись не менее старинным методом нанесения ударов по заглохшему предмету техники, я заставил его заработать и вышел.

Я осветил барахлящим фонариком скамейку возле окон в углу большого зала и заметил две куклы, лежавшие рядом на подоконнике. Все эти второсортные попытки нагнать ужас становились немного раздражающими. Даю гарантию, что вам было бы страшно находиться одному в таком помещении и без кукол.

Пройдя мимо громоздких мраморных колонн, подпирающих потолок, я выбрался к лестничным пролетам. Вдоль стен простирался ряд закрытых кабинетов. Само здание не было грандиозной загадкой. Возможно, заброшенная школа или больничный проект. Но почему именно здесь Годард хотел со мной встретиться?

Я подошел к двери, смотревшей прямо на меня, и подергал за ручку по приглашению. Эта дверь заперта. Мне нужен ключ, чтобы попасть внутрь. Оставался только второй этаж.

Второй этаж имел такую же конструкцию с закрытыми кабинетами, разбросанными по периметру. Тут фонарик подал последние признаки жизни, а затем выключился полностью. Я подошел к случайной двери и попробовал открыть. Дверь заперта. Мне нужен ключ, чтобы попасть внутрь.

Повертев головой с подкрадывающимся отчаянием, я увидел, что напротив целого ряда дверей была всего лишь одна с прозрачными стеклами. Она вела в гигантский вытянутый коридор, который скудно подсвечивало темно-синее небо.

Далее по коридору на стене висели огромные картины и фотографии, снова разделенные чертовыми закрытыми дверьми. Я собрал как можно больше лунного освещения, чтобы осмотреть картины. Это были насыщенные руинами произведения художников-романтиков. Дойдя до конца художественной галереи, я уткнулся в такую же пластиковую дверь, как в начале коридора.

По сути, за нею было продолжение того же коридора, только уже с ответвлением. Завернув за угол, я попал в так называемый тупик здравого смысла, потому что на меня уже смотрела настоящая область тьмы. Я сделал несколько шагов ей навстречу в надежде увидеть какой-нибудь просвет, но в это время сзади раздался грохот, показавшийся мне выстрелом из пушки в столь мучительной тишине. Я стремительно перебрался обратно в коридор. Оказывается, одна из картин, висевших на стене, свалилась на пол. Я поднял ее и попытался рассмотреть нарисованное. Картина была повреждена и, очевидно, не подвергалась реставрации, потому что это все выглядело как довольно незаконная коллекция. Судя по ужасу на лицах у просматриваемых персонажей, на ней были изображены события Судного дня. Картина светилась в моих руках, как ореол вокруг головы святых.

Это сравнение противоречило реальности на целое межгалактическое расстояние. Я повесил картину обратно на стену и неторопливо подошел к окну. Отсюда я мог посмотреть на свой «Линкольн», а также рассмотреть внутреннюю площадь здания. Это была небольшая территория, окруженная холодными кирпичными стенами этого унылого особняка. Возможно, именно там играли дети или пациенты. Доктор Годард решил поиграть и со мной, но я не собирался проводить ночь в поисках подсказок, и уж тем более я бы ни за что на свете не зашел без фонарика в тот черный отсек. В следующий момент за моей спиной что-то засияло. Я развернулся и увидел, что дверь одного из кабинетов была приоткрыта. Такое увлекательное приглашение на маскарад гарантировало мне интересный танец.

Я пошел на свет и распахнул дверь.

4

Машина времени вернула меня в готический период. Я оказался в чьем-то причудливом замке. Здесь был большой антикварный стол из темного дуба, его бронзовые ручки были выполнены в форме корон, а также огромный витринный шкаф, полный книг, и на удивление миниатюрный кожаный диванчик. На стол было взвалено множество бумаг и документов, но мое внимание тут же привлекла лампа в виде титанической литой статуи гаргульи на краю стола. Она не работала, но одна ее патина озаряла все перед глазами не хуже, чем подвешенная над головой люстра. Я подошел к столу и увидел именную табличку рядом со стареньким телефоном. Прочитав имя Доктора Годарда на ней, я вдруг понял, что мы собрались вальсировать здесь свирепее, чем Анатолий Тарасов вокруг своих подопечных во время тренировки.

Я попытался найти выключатель у лампы, проведя рукой по ее горбу, но так и не нашел его.

– Вы что-то потеряли у меня в кабинете?

Внезапно глубокий, мужественный, но успокаивающий голос вторгнулся из-за спины.

Я быстро обернулся и увидел перед собой несколько забавного мужчину солидного возраста прямиком с той карточки. Он указал на меня и заговорил:

– Мистер… Вы должны представиться, я предполагаю?

Доктор Годард, если это был он, выглядел как нелепый советский ученый с его седыми усами и забытой модой рубашек, заправленных в льняные брюки. В его хрипловатом голосе можно было услышать мудрость, но эта мудрость, как будто, была заработана в пивнушках под песни пьяных шансонье и поэтов-песенников, а не ученым трудом.

Я представился ему:

– Фома.

Доктор Годард остроумно парировал:

– Как Аквинский?

– Это тоже единственный Фома, которого я знаю, – ответил я с улыбкой.

– Есть еще Неверующий. Хорошая компания, не правда ли? – посмеиваясь, сказал Доктор Годард и спросил: – Что Вас привело сюда, Фома?

Тут уже ход перешел ко мне, и я тоже постарался блеснуть остроумием перед Доктором:

– Я узнал, что уныние – это грех, вот и пришел к Вам исповедаться. Вы же Доктор Годард?

– Так точно. Последние 30 лет я являюсь именно Доктором Годардом.

Он с гордостью произнес эти слова и включил лампу на столе, потянув гаргулью за язык.

– Впечатляюще, согласитесь, – добавил Доктор, показав своим пухленьким пальцем на статую.

Помимо золотого обручального кольца Доктор носил также блестящий перстень с гранатом на левой руке, а на правой у него на указательном пальце был черный наперсток с посеребренной фигуркой ежа. Голова Годарда была округлой формы, глаза казались слегка впалыми, и его короткий нос с горбинкой немного выступал. У него были выбриты виски и аккуратная стрижка в виде небольшого ирокеза. Значительным ростом Доктор Годард наделен не был, что в совокупности делало весь его образ отчасти мультяшным.

– Присядьте, – он указал мне на диван, а сам уселся за свой письменный стол.

Я все еще не мог избавиться от внутреннего напряжения, поэтому присел осторожно, словно от этого зависел успех операции целого диверсионного отряда. Доктор в это время копался в вещах у себя на столе и проговаривал:

– Итак, мы окажемся на старте, как только я найду свои очки. Пожалуйста, проявите немного выдержки, я знаю, как Вам не терпится начать.

Он улыбнулся, и я сделал то же самое в ответ, хотя старался не смотреть долго на него. Стоило ли доверять этому человеку? Я посмотрел на Годарда еще раз, и в этот момент он поймал мой взгляд, поэтому я быстро отвернулся. Мне показалось, что Доктор продолжал сверлить меня своим сосредоточенным, магнетическим взглядом, поэтому я сконцентрировался на мысли, что у Доктора в кабинете нигде не было часов.

– Готово, – послышался голос Доктора.

Я повернул голову и увидел его в тонких очках с красно-черной пластиковой оправой.

– Кошачий глаз, – Доктор добавил, показав на оправу.

Мне это ничего не говорило. У меня еще не было проблем со зрением. Зато личность Доктора Годарда все больше увлекала меня. Он разговаривал неторопливо, спокойно и с абсолютной уверенностью в своих словах. Этот джентльмен поприветствует вас у дверей психиатрического отделения и с большим удовольствием представится вам. Они все звали его как-то странно, но готов поспорить, его звали Боб.

Спустя минуту беспорядочной возни Годард достал одну уже знакомую мне вещь. Это был блокнот, который утром заполняла надписями его ассистентка. Значит, она была здесь.

– Прежде чем мы начнем, поручик, как Вы находите квалификации моего интерна? – спросил Доктор.

– А, женщины, с которой я разговаривал ранее?

– Ох-хо, – засмеялся он, – она едва ли женщина для Вас, Фома, но да, я про нее.

– Ну, она не особо расспрашивала меня.

– И все же она узнала многое.

Доктор Годард показал мне блокнот с множеством записей, сделанных его ассистенткой и добавил:

– У нее невыразимо светлая голова, но все же она допустила одну ошибку. Она забыла представиться Вам, Фома. Ее зовут Вера.

– Я ожидал увидеть ее здесь сегодня, – я не стал скрывать это.

– Она Вам понравилась? Теперь уже как женщина, естественно.

– Нет, – эту часть я, к сожалению, скрыл от любопытного доктора, но вовремя исправился: – Это тоже она Вам сказала?

– О нет, мы никогда не говорим с ней на личные темы. Я не имею ни малейшего представления…

В этом человеке точно прятался дьяволиный ребенок Сократа.

– Кроме того, что Вы очень интересны ей, естественно.

Годард, довольствуясь законченностью своей иронии, отложил блокнот в сторону. Он посмотрел на меня и предложил приступить к сеансу:

– Ну что ж, Фома, я боюсь, что мы должны начать нашу сессию. Это Вас не беспокоит?

– Нет, – я заверил его.

– Замечательно. Сначала я задам Вам несколько вопросов, с которыми Вы, возможно, знакомы по конспектам таких славных малых, как Карл Юнг и Аарон Бек. Данный опрос проводится с целью, чтобы получить точное представление о том, с чем мы можем иметь дело.

Я молча поддакивал ему, потому что не знал, что нужно говорить.

– А затем мне хотелось бы предложить специфический метод преодоления трудностей и последующей адаптации к ним, давайте назовем его так. Доводилось ли Вам когда-нибудь слышать о таком понятии в философии и когнитивной терапии, как майевтика?

– Смутно. Я не очень люблю читать, но это что-то из Пифагора, да? – я подыграл Доктору, чтобы присоединиться к психологической игре.

– Близко. Излюбленная диалектика Сократа, но это не столь важно.

Естественно, не важно. В эту игру ведь могут играть двое, Доктор Годард.

– Наш диалог будет построен больше на вопросах, и мы будем отталкиваться от Ваших размышлений. В конечном счете мы увидим, насколько хорошо эта методика работает, ведь наша главная цель – помочь Вам двигаться дальше.

Я кивнул в знак согласия. Доктор продолжал говорить о вещах, по большому счету не значивших ничего для меня:

– Вам ведь известен один из основных принципов этики в психологической диагностике, согласно которому наша основная обязанность как специалистов – сохранять конфиденциальность всей информации, которой Вы добровольно поделились, потому как мы не вправе раскрывать какие-либо данные без Вашего согласия или юридического разрешения на это?

– Да, – этот отрывистый ответ прозвучал еще смешнее, учитывая такую длинную речь бедного Доктора.

Я сказал да, но сомневаюсь, что от этой информации может быть какая-нибудь польза.

– Хорошо, первая сессия займет около 20–30 минут нашего с Вами времени. Мы не будем спешить, потому что с этого момента Вы мой постоянный клиент, Фома.

Я молча согласился в очередной раз, и Доктор продолжил:

– В беседе с Верой Вы описали свое нынешнее состояние как «жизнь со связанными руками». Не могли бы Вы дополнить это утверждение?

Я смутился. В идеале надо было подготовиться к тому, что разговор будет про одно и то же, вместо того чтобы спать.

– Даже не знаю, – скромно начал я, но затем подхватил мысль: – Мне кажется, что я настолько осведомлен о своих собственных действиях и словах, что теперь, когда я оказываюсь перед людьми, я чувствую себя… маленьким, наверное. Как будто я и не принадлежу миру.

– И как долго это чувство беспокоит Вас?

– Может быть, со старшей школы. Но я точно стал одним с ним сейчас.

– Вы бы описали эту модель поведения или настроения как нечто избирательное, проявляющееся в определенное время?

– Возможно. У меня как-то все происходит с помощью чувств. В моем поведении нет закономерности. Я раньше был знаком с огромным количеством людей. Теперь я могу повстречать человека, разговориться с ним и забыть через какое-то время, как будто отказаться от него.

– Я Вам скажу, что у всех людей так, Фома. Нет такого универсального болтуна, умеющего подобрать ключ к каждому. Да и зачем, собственно?

– Если это так, то я просто не могу заставить себя верить, что все люди задумываются, например, о том, как их воспринимают, когда они проявляют эмоцию страха. Многие, но не все. Некоторые из нас больны на голову, не нужно это скрывать.

– А что для Вас является эмоцией страха?

– Если допустить, что на меня нападет собака в людном месте, я, скорее всего, буду думать о том, что мой страх будет высмеян, а не о том, что нужно как-то защищаться.

– В таком случае я должен спросить, на Вас уже нападала собака? – Доктор засмеялся.

– Да, в детстве мне приходилось убегать от немецкой овчарки, но это ведь не страх одной ситуации с собакой. Это связано с реакцией людей. Этот страх быть высмеянным не покидает меня.

– Интересно… А Вы когда-нибудь испытывали тревогу или приступы паники в многолюдных местах?

– Нет. Я быстро хожу и не успеваю замечать людей.

– Тогда как бы Вы заметили, что они смеются над Вами?

– Потому что это отдельно взятый момент, или потому что это мысль об их смехе.

Либо Годард притворялся, либо не мог представить такой простой мыслительный процесс, как осознание страха. Как бы то ни было, это начинало злить, и он сменил тему:

– Может, существует что-то вроде чувств презрения или враждебности, которые Вы сознательно испытываете к людям?

– Я стараюсь избегать людей из собственных соображений, и, конечно, я могу чувствовать ненависть к определенным личностям. Я бы сказал, что это довольно частое явление для всех людей.

Поезд продолжал стремглав мчаться мне навстречу. У Доктора для меня, кажется, было заготовлено около миллиона вопросов:

– Фома, ощущаете ли Вы физический дискомфорт или, возможно, переутомление организма?

– Я не чувствую каких-либо заметных проблем со здоровьем. Правда, меня иногда мучает боль в груди.

– Опишите эту боль.

– О, даже не знаю… Просто чувствую, что мою душу кто-то топчет. Это очень глупо, но я не знаю, как еще выразить это словами.

Я и вправду не знал, что это за боль. Она появлялась, когда я много думал о чем-то, связывала мою грудную клетку в плотный ком и не давала избавиться от себя. Помогали длинные выдохи, но не на долгое время, поэтому в основном приходилось просто терпеть.

– Очень глупо было бы не говорить этого, не так ли? – заметил Доктор и спросил меня: – А эта боль, она постоянная? Вы чувствуете ее сейчас?

– Сейчас? Сейчас нет. Она приходит ночью, когда я пытаюсь уснуть.

– И это можно применить к Вашему состоянию в целом? Тоска чаще находит Вас в вечернее время?

– Да. Люблю дневной свет.

– Вам бы с Шопенгауэром собраться и выпить – очень занимательная встреча могла бы быть.

Доктор, тихонько посмеявшись, сложил свои коротенькие руки на голове и откинулся в кресле. Годард-то уж точно не раз повторял этот жест, выпивая с кем-то. В таком положении он задал мне странный вопрос:

– Фома, а Вы верующий человек?

– Зависит от трактовки веры, – хорошо подумав, сказал я.

– Что Вы имеете в виду?

– Я верю в то, что Бог есть.

– Но Вы верите в него?

– Мне не нужно в него верить, – я дал Годарду ответ и продолжил: – Мне кажется, что если ты впускаешь Бога в жизнь, то вы уже не стоите с ним на одном уровне.

Я заметил, что он был несколько смущен моим ответом, но одновременно заинтригован. В этот момент я и понял, что Доктор Годард втиснулся в мою голову и распотрошил всю сущность. Никто не знал меня лучше, чем он сейчас. Единственное, что осталось нетронутым, был мой дух, который помог бы мне не расплакаться, как маленький ребенок, затерявшийся посреди рядов гаргантюанского рынка.

Доктор за это время сделал какие-то записи в злополучном блокноте и вмешался с новой порцией вопросов:

– Хорошо, давайте вернемся, Фома. Как Ваш сон?

– Нормально. Я крепко сплю большую часть времени. Лишь иногда я могу проснуться посреди ночи.

– Больше никаких беспокойств?

– Еще я заметил, что просыпаюсь на один или два часа раньше, чем прежде. Я пытаюсь уснуть обратно, но со временем уже просто начинаю думать о разных вещах.

– Когда Вы ложитесь спать? И сколько часов занимает у Вас сон?

– По-разному. Я стараюсь ложиться до полуночи, встаю в 7 утра и готовлюсь к рабочему дню.

– Хорошо. В ходе разговора с Верой Вы упомянули, что работаете в офисе, правильно?

– Да. Я работаю в колл-центре банка «Думинион».

– Помимо самой работы, имеют ли место какие-либо дополнительные физические нагрузки в Вашей повседневной активности?

– Нет… Я остаюсь дома и смотрю хоккей.

Совершенно внезапно я осознал, что все еще сидел у Доктора в кабинете в своем пальто. Этот момент был обречен на то, чтобы стать неловким, поэтому я попытался загладить свое невежество:

– Извините.

Доктор с широкой улыбкой наблюдал за тем, как я нерасторопно расстегивал пуговицы своего пальто, и прервал меня, прежде чем я дошел до низа:

– О, не переживайте, это не проблема. Очевидно, я бы попросил Вас снять его еще в начале нашей встречи, если бы я захотел.

В таком случае я не стал снимать пальто, потому что в комнату через дверь, которую Доктор Годард оставил открытой, пробивался ветерок с ночной прогулки по стенам средневекового замка.

– Видите ли, я предполагаю, что, поскольку человеческому организму необходим сон для восстановления энергии, утраченной в течение дня, а нагрузка на Ваш организм умеренно низкая, это и может быть причиной того, что Вы просыпаетесь раньше… – Доктор обратился ко мне и добавил в конце: – Но я не физиолог, так что молчу.

– Может быть, – я весьма скупо ответил, не зная, как развить эту тему.

– Вы замечали какие-либо изменения в аппетите за последний месяц?

– Нет, я ем одинаковое количество еды всю мою жизнь.

– А нарушения, связанные с памятью?

– Эм, я полагаю, что в какой-то момент она просто стала хуже, я даже не могу отследить.

– Вас когда-нибудь посещали сохраняющиеся мысли о самоубийстве?

От бесцеремонности столь неожиданного вопроса теперь вовсю заулыбался я сам. На этот вопрос у меня, кстати, всегда имелся ответ:

– Да… Просто думаю, ставлю условия, учитываю все «если». Я сомневаюсь, что когда-нибудь решительно покончу с жизнью.

– Пожалуйста, сосчитайте в обратном порядке от ста, вычитая число семь каждый раз.

Тактический гений Доктора Годарда не переставал меня удивлять. Конечно, у всякой информации в психологии бывает интерпретация, и, наверное, была какая-то причина делать это так бессвязно. Точные науки всегда создавали мне больше забот, чем пользы, поэтому стратегия Доктора сработала, ведь я с трудом выполнил его задание:

– Э-э… Девяносто три… Восемьдесят… шесть? Семьдесят девять, семьдесят два… Шестьдесят…

– Этого достаточно… – к счастью, меня остановил доктор и добавил: – Скажите, Фома, у Вас есть вредные привычки?

– Да, я курю, еще иногда выпиваю с близкими друзьями, – я сказал правду с первого раза, но подозревал, каким будет продолжение вопроса.

– Наркотические вещества?

Бинго. Мне никак не удавалось избавить людей от впечатления, что я балуюсь наркотиками, ведь помимо ужасной худощавости меня могли выдавать еще неконтролируемые гипоманиакальные вспышки. В принципе, такое представление людей обо мне не мешало мне жить, поэтому я не стал вешать на себя табличку, что я не наркоман.

– Честно, я ничего не употребляю, – я сказал это с убедительностью серийного убийцы.

– Понял, принял, предлагать не буду, – изредка у Доктора появлялась необходимость шутить, но от программы с вопросами он все равно не отходил. – Как насчет хобби? Может, спортом занимаетесь, Фома?

– Сейчас нет, но я играл в футбол, когда учился в школе, даже играл за команду города.

– А почему бросили?

– В этом городе в футбол играют только те, кому платят за это.

– Любопытный подход. А есть ли у Вас хобби в настоящее время? Вы увлекаетесь чем-нибудь?

– Ну, спортивные события, музыка и кино. Иногда я поигрываю на гитаре. Честно говоря, не стал бы называть это хобби.

После этой реплики Доктор Годард насторожился. На его лице отобразилось легкое, едва уловимое, возмущение. Сверившись с отметками в блокноте, он спросил:

– А почему Вы не упомянули то, что занимаетесь письменным творчеством?

Этот вопрос выбил меня из колеи. Я всегда стыдился, когда заходила речь о творчестве всерьез. Я попытался преодолеть смущение и ответил Доктору:

– А… Эм… Потому что мне не нравится? Из этого ничего не получается.

– Что именно Вы пишете, если не секрет?

– Разные пьески, рассказы, как-то я написал сценарий к фильму… Но я раньше писал. Теперь же все, за что я берусь, превращается лишь в незаконченные страницы.

– Почему Вы перестали писать? – Доктор Годард оставил ручкой последние заметки в блокноте и закрыл его.

– Почему перестал писать? Не знаю, наверное, потому, что мне часто приходится напоминать себе, что вокруг столько талантливых людей, которым есть что сказать о нашем мире, а когда ты пишешь исключительно о своих проблемах в этом мире – это немного дерьмово, чувак.

Еще до того, как произнести эту реплику, я решил, что закончу ее именно так. Такая откровенность вызвала у Доктора Годарда оживленный смешок.

– Вы можете поведать, о чем Вы писали? И почему, как Вам кажется, это не было воспринято всерьез? – поинтересовался у меня Доктор, его голова до сих пор покачивалась от смеха.

– Мне кажется, люди не хотят читать философию с кухни, потворствующую своим желаниям. Они не привыкли к настоящим безумцам. Но если Вы хотите обвинить меня в заблуждениях в величии, то, может, просто было плохо написано… – я ответил ему, стараясь не бросаться громкими заявлениями.

– Хм, а если рассмотреть некоторые примеры, Вы же знакомы с работами Ингмара Бергмана? Его фильмы также считаются тяжелыми, и тем не менее…

Доктор Годард заговорил о кино, и мне было что сказать про кино, но я не стал вдаваться в развернутую дискуссию:

– Больше экзистенциальной лапши, меньше глубины.

Тогда Доктор предложил еще одну кандидатуру, чтобы утешить меня:

– Ричард Линклейтер?

Два слова мгновенно распались на солидные частички эха внутри моей головы. Мне сразу вспомнился анимационный фильм «Пробуждение жизни» от этого режиссера, и мое внимание автоматически переключилось на гротескную лампу.

Если следовать идеям онейронавтики, описанным в той картине, в данный момент я вполне мог оказаться во сне. Ложное пробуждение, осознанные сновидения и все остальное, что пророчила речь укурышей. Все, что мне нужно было сделать для проверки, это дернуть гаргулью за выплавленный язык и посмотреть, выключится ли свет. Хотя эта мысль и ошеломила меня, я быстренько одумался, когда услышал голос Доктора:

– Фома?!

Выйдя из недолгого шокового расстояния, я извинился перед доктором:

– Извините, я задумался о другом… Я не знаю… Это просто плохой сценарий.

– Пожалуй, Ваш критический аппарат уж очень негативно настроен по отношению к автору.

– У меня есть основания полагать, что все мои задумки пустые, бесчеловечные. Я не хочу унижать себя, но в них нет любовного настроения, важного для любого творчества. Даже тот сценарий, который я когда-то очень хотел закончить, сейчас кажется мне слабым и неинтересным.

– Вы, конечно же, не пытались кому-то его показать?

– Не вижу смысла.

– Но при этом Вы все еще мечтаете построить карьеру писателя? – с большим интересом спросил Доктор и добавил: – Я бы отнес Вас к мечтательному типу личности. Это так?

– Если мечта – это любое желание, то нет. Я не понимаю, как многие рассматривают картинки Амстердама и мечтают жить там. На мечту всегда приходится работать. Нет, если я и мечтатель, то мечтатель о конкретных вещах, необходимых мне для дальнейшей работы, и я знаю, что не найду однажды мешок с деньгами под дверью. Под дверью больше шансов найти мешок сами знаете с чем.

– Тогда как Вы собираетесь заявить о себе, о своих трудах? Вы должны выложить себя перед теми же продюсерами, издателями, нет?

– А Вы думаете, им это нужно? У них уже все и так есть. Они бы не поняли даже, если бы Альбер Камю принес им «Преступление и наказание». Поверьте, я знаю, о чем говорю.

– Хорошо, тогда какая Ваша цель в творчестве? – Доктор заинтересованно посмотрел на меня и поинтересовался.

– Я хочу выстрелить в лицо сразу. Я хочу, чтобы тысячи зрителей застыли и начали плеваться от дыма замешательства, – я постарался дать ему исчерпывающий ответ. – Мне не нужна любовь, мне нужна девственная сущность всего этого.

– Вам не кажется, что здесь возникает какой-то парадокс контркультуры? Вы хотите многого, но знаете, что Ваши работы – это не для всех?

Здесь можно было согласиться с Доктором.

Я жаловался на отсутствие любовного настроения, хотя сам никогда не любил. Для меня всегда было интересно запутать потенциального читателя или зрителя, поэтому, вытянув свой длиннющий указательный палец к небу, я воодушевленно произнес:

– Организованный художественный хаос.

Я улыбнулся, и Доктор Годард улыбнулся вместе со мной, поддержав мой энтузиазм. Организованный художественный хаос являлся основополагающим постаментом концепции моего собственного постмодернизма. Ее миссия заключалась в том, чтобы сохранить черты авангардизма и маргинальной этики в создаваемом искусстве, но при этом сделать предлагаемый предмет искусства доступным для любой аудитории, то есть постараться избавить субъект искусства от сложности понимания содержания. Это получалось не всегда.

На этой ноте Доктор Годард вскинул руки вверх со словами: