Текст книги "Любовь длиною в жизнь"

– Я с вами не еду!

Всё, перевербовали нашего друга. А мне уже было не до него. Начала болеть голова, она требовала горячего чая без сахара, и я торопился лечиться от последствий своего лёгкого поведения в виде потери контроля над дозой отравляющего вещества.

– Ок! Мы поехали. Удачи тебе!

6

Два дня разведки по поиску полковника никаких результатов не дали. Я уже начал думать, что пал мой друг смертью храбрых в тяжёлом кровопролитном бою по завоеванию женского сердца или, словно хороший коньяк, растворился в крови невозможно красивой дамы, как на третий день увидел его в саду спокойно копающим лунки под деревья.

– Ну и что? Как побывка? – Я вышел к другу через запасной ход с тыла с бутылкой свежего пива.

– Танки наши быстры и крепка броня! – Друг мой улыбнулся широкой сияющей улыбкой, и в этот миг он напоминал успешно возвратившегося с околоземной орбиты первого космонавта.

– Холостая? – спросил я, оторвав себя от бутылки с пивом.

– Разведёнка. – Улыбка не сходила со счастливого лица.

– Ну вот, это уже по-нашему, по-взрослому. А то к замужней!.. На, похмеляйся! Подогрел я пиво малость, чтобы горлу было лечение. – Я достал из-за пазухи бутылку и протянул другу.

– Я уже принял с утра лечение, но тёплое не помешает.

Мы прошли в беседку и сели напротив друг друга.

– Лет ей сколько?

– Двадцать три.

– Сколько? Двадцать три? Я не ослышался?

– Не ослышался. Двадцать три.

– Я понял. Дочери у тебя нет, и ты договорился её удочерить. Я правильно подумал?

Ехидства моего полковник не принял.

– Нет, неправильно. Удочерить уже не получится. Мы с ней двое суток из спальни не вылезали. Дорвались, что называется.

– Надеюсь, следующее свидание назначено не в загсе?

– Нет. Я сразу предупредил, что собираюсь жениться, но не на ней, а на ком-нибудь постарше. Она без претензий. Как только я найду свою, она списывается в отставку. Так и договорились.

– О! Это правильно. Это по-нашему, порядок в танковых войсках. И где она теперь?

– На работе. В торговле она работает. Договорились, что два дня она работает, а два дня у меня.

– Но разведка продолжается? Разведка боем?

– Так точно, товарищ Шамиль!

– Сан Саныч, друг ты мой, я тебе хочу рассказать одну печальную историю. Это чтобы ты лучше понимал ход моих мыслей, мою озабоченность тем, что тебе необходимо выбрать свою вторую половину и ты можешь ошибиться в этом трудном бою. По левому флангу от меня строила дом одна семья. Мужчина видный, предприниматель, образованный, адекватный джентльмен. Пока строился дом, он туда каждый день приезжал, контролировал работу мастеров, со мной общался уже как с родным. И я был в весьма позитивном настрое, что у меня будет сосед, с которым можно будет делиться радостью и горем. Жену его я не видел ни разу, пока строился дом. Но вот заселились. Появилась жена. Уродина уродиной не только по форме, но и по содержанию: крики, ругань, матерщина каждый день… Хоть ты в петлю лезь! И где он только эту поганую тварь откопал? А трясётся он от каждого её крика, как заяц перед волчьей стаей. Всё, нет мужика, нет соседа. И пришлось мне Берлинскую стену в виде бронированного забора соорудить, чтобы её не слышать. Я не хочу, чтобы между нами вспыхнула гражданская война из-за бабы. Ты меня понимаешь, Сан Саныч?

– Войны не будет, Шамиль! Берлинской стены тоже не будет. Слово офицера.

– Семья у меня большая, дружная, образованная, но она далеко. Там, на Кавказе. И дети разбежались по дальним странам. А я тут один, совсем один, полковник, друг ты мой сердечный. Друг через забор не хуже дальнего брата: он быстрее дойдёт до тебя в минуты радости и печали, чем далёкий брат. И я хочу, чтобы мы с тобой были не только соседями, а братьями близкими.

– Так и будет, Шамиль, аксакал ты мой дорогой! И ни одна баба не смеет взорвать бомбу между нами! Слово офицера как присяга! Для закрепления братства предлагаю пару рюмок коньячку. Сбегаю в кухню.

– Неси! Закрепим братство кровью винограда.

Я решил на некоторое время оставить моего друга в одиночестве. Пусть навёрстывает упущенное за много лет ратной службы со своей молодой тренершей. Да и дела подвернулись. В мою размеренную жизнь клином вторглись неожиданные проблемы житейского характера. А ещё задание получил из редакции, моего последнего места работы, изучить вопрос газификации частного сектора на примере нашего микрорайона. В вопросе я был кровно заинтересован, потому как мы стояли на очереди и что-то не очень охотно «Газпром» расширял своё агрессивное политическое влияние на наши жилища. Я почти закончил свои суетные дела и почти был готов приступить к генеральной инспекции амурных похождений моего друга, как от него поступил звонок.

– О, привет! Только думал о тебе. Рассказывай.

– Зайди ко мне.

Дом Ворошилова встретил меня с распахнутой душой. Входная дверь, как и всегда, не закрыта. Внутри идеальный, как в казарме пятикурсников высшего военного училища, порядок. Кровать заправлена, пол блестит от чистоты, обувь аккуратно расставлена в строевом порядке; из кухни валило облако пьянящего запаха вкусной пищи. Хозяин вышел в прихожую, крепко, по-полковничьи пожал мне руку и, улыбаясь, произнёс:

– Проходи.

На столе ароматными пара́ми дышали тарелки с пловом, тонко нарезанный лимон, малосольные огурцы, посреди стояла бутылка коньяка с золотой надписью: «Дагестан».

– Офигеть! – была моя первая реакция. – Где взял?

– Вот решил сделать тебе приятное. И пловом узбекским решил тебя угостить.

Сам я много лет был прописан в студенческих общежитиях, и, хочешь не хочешь, пришлось научиться готовить, а потом и вкусно готовить; ещё и по той причине я научился готовить, что в европейской кухне не хватало мне с детства привычной остроты пищи. Но плов полковника не оставил мне ни малейшего шанса не то что на критику – даже на намёк на моё мастерство в области кулинарии. Опять удивил меня Сан Саныч. И я не мог не похвалить его:

– Очень вкусный плов, Сан Саныч, очень. Приготовлен не хуже, чем у профессионального повара-узбека.

– Да вот в ожидании открытия обещанного второго фронта с чебуреками приходится давиться пловом.

– Поймал! Поймал! Ладно, хорошо, что напомнил. Будут тебе чебуреки, не хуже твоего плова. Я вот о чём подумал… Зачем тебе вообще жениться: готовить умеешь, порядок у тебя образцовый, как перед министерской инспекцией, а для сладостных утех есть уже подруга…

– Да ты что, Шамиль! А поговорить? А в театр сходить? В гости? Да и поругаться, наконец!

– Вот, мой друг! Вот! Тут я тебя и поймал. Ответь теперь: о чём ты будешь говорить со своей двадцатипятилетней курицей из торговой сети? О бабских сплетнях в их змеином клубке? О том, как ловчее обсчитывать и обвешивать покупателей? Кстати, дети есть у неё?

– Дочь. Два годика.

– Ну вот, что и требовалось доказать.

– Да не-е-ет, Шамиль, это не тот случай. Мы просто потребности укрощаем, либидо удовлетворяем. Девочка красивая, в постели хороша и ничего не требует кроме. Я тут с другой познакомился на сайте.

– Вот это уже интересно. Подробнее?

– Давай выпьем, закусим. Ты ешь, пока плов горячий, а я буду рассказывать… В общем, она музыкант, профессор, преподаёт в консерватории. Красивая дама. И пишет грамотно. Сорок лет. Сыну – двадцать. Собирается жениться.

– Замечательно! Если пишет, что сорок, значит, где-то сорок пять или чуть больше. Квартира двухкомнатная, молодой любовникаспирант. И она уже ищет, куда бы демобилизоваться от будущей невестки подальше.

– Я этого не знаю. Не спрашивал.

– А ты спроси, где жить, мол, будем и как она на работу будет ездить за пятьдесят километров? Что её заставляет эвакуироваться из столицы в нашу провинцию? И готова ли она поднять уроки музыки в средней школе до уровня консерватории?

– Надо встретиться, поговорить.

– Обязательно! Когда очная ставка?

– Завтра поеду. У неё как раз вечер свободный. На какой-то концерт пригласила меня. А там и выходных два дня.

– Ну, это уже внушает хоть скромную, но надежду. Удачи тебе, друг мой! Только не спеши с решением.

7

На следующий день полковник появился на горизонте только вечером, когда солнце, уже устав от своего изнурительного труда, уходило спать за горизонт.

– Ну что? Поговорили? Профессор поделилась темой своей диссертации? – спросил я через сетку-рабицу, обозначавшую пограничную заставу между нашими государствами-поместьями.

– Некогда было. На концерт ходили.

– И что, сразу и разбежались?

– Нет. Она у меня. Спит.

– Спит? В это время? Ни день, ни ночь! Ты так уморил её?

– Я не знаю, кто её уморил. И ночь спала, и весь день спит. В обед встала, поела – и опять спать.

– Ну ни хрена себе свиданка! Ну хоть стихи читать не пробовал ей?

– Какие стихи, если она спит всё время! А ещё Юля приходила утром…

– И-и-и? Кулачный бой женского батальона?

– Не, не дошло. Обозвала меня старым ловеласом и ушла, хлопнув дверью.

– Хорошо, что не старым пердуном. Это тебе первая награда, друг мой дорогой, за боевые заслуги на женском фронте. Их будет много у тебя. Хорошо, если места для дырок хватит на кителе. Что будешь делать?

– Отвезу домой, как проснётся. На фига она мне, спящая красавица такая? Пусть дома спит.

– Доклад принят. Одобряю. Утверждаю.

Засим я расстался с полковником и потерял его на целых два дня. Ни по телевизору, ни в газетах сообщений о нём нет. Телефон его молчит, в саду его не видать. Истекал третий день, когда я совсем уже заволновался. Объявил узкие поиски.

Всегда открытая входная дверь на этот раз была заперта. На дверной звонок не откликается. Нервно барабаню в дверь:

– Сан Саныч! Ты живой?

Щёлкнул замок. Полковник, открыв дверь, молча пошёл в кухню. То, что я увидел, меня уже не удивило, а поразило, вызвало жалость к моему другу и ярость к тому, кто это сделал. У него на лице красовались длинные, едва зажившие раны, будто следы от когтей после боя с барсом или медведем.

– Это что такое, полковник? Как? Кто посмел моего друга так?!

Я не мог найти нужных слов. Шутка тут была неуместна, а серьёзных слов, чтобы утешить друга, не нашлось в моём лексиконе. После долгого монолога на окопном жаргоне, перемешанном со светским диалектом, я уяснил себе следующее. Отвёз, значит, мой друг, как и планировал, свою спящую красавицу домой, а на обратном пути влип в историю. Ночь. Холодная осенняя изморось, на выезде из города голосует женщина. Ну как тут нормальный мужик проедет мимо! Остановился полковник. Ничего не говоря, дама села в машину. Мокрая, промёрзла до костей, дрожит, как автомат Калашникова во время стрельбы. Спаситель укрывает её тёплой курткой, снятой со своих широких плеч, и тихонько трогает с места, включив печку на полную мощность. Дама отогрелась, подсушила волосы, стала любезно улыбаться. Разговорились. Работает продавщицей в продуктовом магазине в столице. Уже темнело, когда она вышла с работы, и тут её ограбили. В отделении полиции, пока снимали показания, просидела целых три часа. Маршрутки уже не ходят, до электрички далеко, да и денег нет ни копейки: утащили вместе с сумкой…

Мой друг, понятно, утешал её как мог. Подъехали к родному городу.

– Куда вас подвезти? – спросил полковник.

Девушка посмотрела на него многозначительно и вместо ответа сама спросила:

– А к вам можно? Вы с кем живёте?

– Ни с кем. Один живу.

– Поехали к вам, если можно. Уже очень поздно. Мама будет ругаться, что я так попалась. Я боюсь идти домой. А вы такой добрый, я хочу отблагодарить вас. А маме скажу, что у подруги ночевала.

Для большей убедительности она медленно сняла с себя куртку, любезно поднесённую полковником, и её выдающиеся формы, демонстративно выдвинутые вперёд, не оставили ему выбора.

– Ладно, поехали…

8

Дома полковник достал коньячку для «сугрева», закуску и для приличия спросил:

– У меня только одна кровать. Спать как будем?

– Никак. Спать не будем никак. Будем любовью до утра заниматься. Или я вам не нравлюсь?

– Ну, давай тогда перейдём на «ты». Тебя как зовут?

– Лена я. Елена Прекрасная.

– Очень приятно. Я Сан Саныч. Ну или Саша, если тебе удобно. Я уже человек немолодой, взрослый, мне пятьдесят пять лет. Тебе это как, нормально?

– Супер! Мне всегда нравились мужчины в возрасте.

– Но… Ты без претензий на дальнейшие отношения?

– Это уже как тебе понравится. А я постараюсь, чтобы тебе понравилось.

Что происходило дальше, я не смогу описать приличными словами, да и сам Ворошилов излагал происходившее весьма эмоционально и в несвойственных ему крепких армейских выражениях. Не буду вас далее утомлять, мой дорогой читатель, предварительной словесной экспозицией предстоящей картины на самом интересном месте, а просто предоставлю слово моему герою.

Но, я думаю, что вы это поймёте: я был вынужден долго и тщательно редактировать пламенную речь моего друга, дабы и суть не потерять, не упустить главную мысль, но в то же время как-то литературно облагородить его словесную артподготовку. Итак, слушаем его длинный монолог в серьёзном сокращении.

– Ну что… Ну, зашли мы в спальню. Она разделась. Я офигел! Фигура просто бомба! Литая, мячики надутые, талия в один обхват, ниже – будто талантливый художник нарисовал, глаз не оторвать. Раздела она меня и резким толчком уронила в постель, прыгнула на меня и стала скакать верхом. Сначала медленно, нежно, а потом быстрее, быстрее. Всё было здорово, пока она не упёрлась мне в грудь своими острыми когтями. Да так больно, что я и выстрелить не мог. Аж кровь потекла по всей груди. Первую атаку я с трудом, но выдержал. Она извинялась, просила прощения, говорила, что нечаянно, что сама не заметила в минуты экстаза, обещала исправиться. Поверил. Простил. Вышли в кухню, выпили, посидели, покурили. На вторую атаку у меня уже не было настроения, страх одолевал. Но она… Чёрт возьми, как она умеет! Подняла мой боевой дух похлеще, чем замполит перед боем. И так несколько атак. Под утро я был готов приговорить её к расстрелу – так измотала меня. Уже светало. Уставший, раненый, потерявший рассудок, я согласился на последнюю атаку. Ипподром опять заработал, закричал, ор стоял такой, что я подумал: «Сейчас соседи прибегут на помощь». Она орёт и душит меня, скачет, орёт и опять душит. В последнюю секунду как схватит меня за щёки, как заорёт – и вырвала куски кожи с лица. Я скинул её с коня, обложил громким матом – и к зеркалу. И вот ты видишь, каким я вышел из боя. Она, конечно, плакала, опять просила прощения… Что ты с ней сделаешь! Вызвал такси и выгнал её. Отключил телефон, закрылся на замок… Что я скажу Юле? Она же может позвонить, прийти. Стыдно.

– Надеюсь, ты ей стихи не читал?

– Издеваешься? Какие стихи? Тут отдышаться было некогда после боя!

– Полковник, я, конечно, не без основания обещал тебе награды от женского фронта, но контузии даже сам не ожидал. Что делать, бывает! Лечись. Госпитальный режим. Ну, а если тренерша твоя позвонит мне, скажу, что ты уехал по делам на десять дней. Ты тоже позвони, скажи ей, чтобы блиндаж твой не взорвала.

Жене́ я не стал сливать эту комедию: начнёт ещё критиковать моего друга со своего женского наблюдательного пункта. Но смеялся я дома ещё два дня. И смешно, и грустно. И жалко друга. Я прямо ему тогда сказал, что это вторая медаль ему на грудь за героическую борьбу с женской непредсказуемостью и по случаю реального ранения в этом бою.

9

На долгих десять дней полковник ушёл в глубоко эшелонированную оборону. Ни телефона, ни разведывательной вылазки себе не позволял. Нет, конечно, выходил он во двор, в саду возился, заготовил дрова на зиму – с газом для отопления не успевал. Продуктовым довольствием с доставкой на дом пользовался только с помощью преданного друга в моём лице.

По истечении срока госпитализации Ворошилов пришёл к нам с тортом и цветами для моей жены. Посидели, попили чаю, поговорили – и ни слова о ранении на ипподроме. Тем более что я не сказал жене ни слова, а теперь и следов нет никаких ни в настроении полковника, ни на его лице. Я пошёл провожать его. На крыльце моего дома полковник назначил на завтра фронтовое совещание.

Вечером я пришёл к нему вовремя. Прихватил прикупленную заранее бутылку коньяка и укрытый от ветра поднос с чебуреками. В блиндаже полковника ничто не напоминало о кровавой битве минувших дней. Всё тот же порядок, чистота и опять отравляющие сознание запахи из кухни. Но только на этот раз лагман вместо плова. Потекли слюнки. Я не выдержал:

– Пахнет – с ума сойти! На, держи, – протянул я бутылку.

– Да есть же у меня коньяк, а ты тратишься, пенсионер.

– От такого слышу. Зато чебуреков нет у тебя.

– Открыл-таки второй фронт? А я лагман приготовил.

– Лагман я буду кушать, а ты – чебуреки.

– Ладно, проходи. Лагман стынет. Хуже холодной еды может быть только холодная женщина.

– Не дай бог! Холодная женщина – это приговор для мужчины!.. Давай свой шедевр сюда, уничтожим с любовью и лаской… Слушай, тебе с таким кулинарным талантом цены нет на аукционе женихов. Давай ресторан откроем. Я помогу, чем могу, что умею. А кое-что я тоже умею. Снимем приличное помещение, наберём персонал – девочек умных и красивых.

– Ну-ну! Вопрос моего семейного положения тогда точно накроется под артиллерийским огнём «катюш».

– Не накроется. Мы сделаем так. Сначала женим тебя, а потом твою жену назначим старшиной женского батальона внутри заведения, а мы с тобой займёмся стратегией и внешней политикой.

– А жену я потом не потеряю?

– Ничто не вечно под луной, друг мой юный. Одну потеряешь – другую найдёшь! В чём проблема-то? Ни Госстрах, ни твоя будущая спутница жизни не дадут тебе никаких гарантий, что вы будете жить счастливо и в любви до гробовой доски и умрёте от счастья в один день. А если женщина попадётся мудрая, ну хотя бы умная, она будет поддерживать твои планы по завоеванию желудков в городе и всячески помогать. Ну а если на замаскированную дуру нарвёшься, пиши пропало! Полная потеря суверенитета! И с бизнесом, и без бизнеса.

– Ладно. Надо сначала жену найти.

Поужинали, как обычно, за беседой и воспоминаниями: смеялись, грустили и немного подвыпившие пошли на полигон.

Ворошилов усадил меня перед компьютером и с бегающими глазами стал рассказывать, чего он достиг за дни госпитализации в вопросе поиска неземного счастья в лице прекрасного пола. Потрудился он на славу. Больше десяти претенденток на вакантную должность жены скромного инженера улыбались с экрана, демонстрируя себя в разных позах и разных местах дислокации. Я внимательно прочитал зашифрованные донесения всех подпольщиц, откинулся на спинку стула и вынес суровый вердикт военного трибунала.

Мне понравилась третья. Пишет скромно, мало. Не хвастается, не ищет принца на белом коне, то бишь миллионера на белой яхте в Испании. Обратил внимание, что посты у неё – одни рецепты блюд и фотки скромные на фоне цветов. Но если и эта не ляжет в душу, подумал я про себя, то надо полковнику выходить из подполья. Хватит скромничать. Он уже не инженер на захудалом заводе, дышащем на ладан, а боевой офицер в отставке. Фото в форме с орденами и жёсткие требования к кандидаткам, чтобы его не накрыло девятибалльным штормом писем и предложений. И теперь не его выбирают, а пусть он будет выбирать. Я изложил свои соображения другу, он искренне посмеялся и согласился.

Ворошилов уже начинал понимать, что найти свою, именно свою женщину, чтобы прожить остаток жизни в любви и согласии, – задача ой какая нелёгкая! Это танки все одинаковые – сел, завёл и поехал, а люди все разные, женщины разные вдвойне. Даже кирпичи из одного штампа бывают разного размера, а люди далеко не кирпичи: мы, человеки, растём в совершенно разных условиях, мы разные по уровню образования, воспитания и мировоззрения – попробуй тут с наскока найти свою женщину или своего мужчину. Это по молодости можно увидеть, влюбиться и жениться, ну а если не подходят люди друг другу, как часто и бывает, разбежаться через год-два. Потому и разводов много, что встретили и влюбились не в своего или не в свою. Да что я тут рассказываю вам! Всё это вы и так все знаете. Давайте вернёмся к судьбе моего друга.

10

Итак, с Ворошиловым мы расстались на добрых три или даже четыре… Нет, не помню. Надолго расстались. Я почти не выходил в сад, во двор: осенние работы в саду закончились, а во дворе собирал только опавшие листья. Его тоже не видно: занят, естественно, думал. Я был уже спокоен. Верил, что полковник вникает в суть проблемы. Да и пусть ещё погуляет, пообщается с народом, наберётся опыта. Даже если шишки в лоб заработает, тоже ничего: опыт.

– Ну что? – спросил я полковника при встрече после нашей затянувшейся самоволки. – Призыв на бессрочную службу в ряды женского батальона не состоялся, надеюсь, без меня? Повестку никому не выписывал?

– Пошли ко мне. Есть время?

В словах полковника я усмотрел некоторую грусть и даже раздражённость.

Ворошилов долго рассказывал о своих знакомствах, встречах. Мы то смеялись, то удивлялись, то, бывало, матюгались про себя. За долгим разговором мы уничтожили два артснаряда с довольно приятным химическим веществом, закусывая противной сырокопчёной колбасой и квашенной собственноручно полковником капустой. Ушёл я от него далеко за полночь и только после третьего обеспокоенного звонка жены, держась за забор от калитки до калитки. Наутро я долго собирал свои мозги в кучу, и винчестер в голове наконец-то запустился, и начал я вспоминать наш вчерашний разговор с полковником. Поразмышлял, проанализировал и нашёл необходимым сообщить об этом моим читателям. Не гарантирую абсолютную точность, но суть попробую-таки изложить.

Итак, совершив очередную вылазку из своего блиндажа, полковник встретился в кафе с миловидной дамой. Врач, специалист в области сердца. С первых же минут она устроила допрос с пристрастием. Может ли он отремонтировать забор на даче, починить крышу дачного домика, а ещё и калитка там у неё не закрывается на ключ, и смеситель в ванной сломался, и какая у него пенсия, на какой машине ездит, и почему он вообще приехал к ней без цветов, и может ли он одолжить ей немного денег? Ворошилов внимательно выслушал её, встал, положил на стол деньги за кофе, сказал доктору: «Вы, может, и неплохой врач по сердцу, но вы плохой доктор и плохой специалист по сердечным делам. Кроме сердца, у меня есть ещё душа» – и ушёл не простившись. Она так и не поняла, чем отличается душа от сердца и удивлённо изрекла вслед несостоявшемуся жениху: «Ну, подождите! Что случилось? Я что-то не то сказала?»

Некоторое время наш герой сидел в машине и размышлял, стоит ли и дальше продолжать поиски счастья в этом печальном мире женского одиночества или обречь себя на тихое уединение без любви и страстей. Уже начало темнеть, когда он всё-таки решил позвонить по очередному номеру. И этот звонок стал для полковника роковым.

Приехав по указанному адресу, мой друг попал в буквальном смысле на тёщины блины. Я не ошибся, так и есть – на тёщины блины. Назначена была встреча именно в квартире. Дверь ему открыла женщина старше потенциального жениха, представилась Марией Петровной, матерью Елены, и пригласила Сан Саныча в кухню попробовать её блины. На вопрос: «А где Лена?» – ответила, что она спряталась в спальне, что стесняется она. И дальше из донесения потенциальной тёщи мой друг узнал, что Лена её единственная дочь, что она кандидатка каких-то психических – или психологических – наук, что никогда ни с кем она не встречалась и замужем не была, что она непорочна до сих пор и что ей уже вот-вот стукнет тридцатник.

– Мне уже много лет, боюсь умереть, не увидев внуков, но никак не могу уговорить её выйти замуж, – в слезах пожаловалась мать Лены.

– Пусть бы вышла к нам, поговорили бы, – сказал полковник.

Вытирая слёзы, Мария Петровна пошла звать дочь. Ворошилов спокойно доел все блины, и ещё пришлось немного подождать, пока наконец дамы вышли в кухню. Полковник аж привстал от неожиданности: перед ним стояла красивая – ну очень красивая! – стройная девушка. Она была одета в длинное, до пят, платье и почему-то с косынкой на голове. Она отворачивала взгляд, будто виновата перед полковником, села с другой стороны стола и только шёпотом произнесла:

– Лена.

Полковник по-армейски чётко с размаху рубанул:

– Что же вы, Леночка, мать огорчаете? Она внуков ждёт, а вы… Пора бы уже!

Лена молчала, упорно глядя в пол. Вмешалась мать:

– Леночка, доченька, ну пожалуйста, езжай с Александром, поговорите, поживите вместе эти два дня выходных, может, поженитесь потом. Я вижу, Александр – хороший человек, он тебя не обидит. Ну пожалуйста, Леночка!

– Я боюсь, – произнесла наконец Лена, и на глазах у неё появились слёзы.

– Да расслабься ты, Лена! Чего бояться меня? Не съем же я тебя! Поехали. Только это… Сними платок. У тебя же красивые волосы. Никто в платках не ходит теперь. Тем более с такими волосами.

Полковник тут проявил настоящий армейский характер и командование парадом взял в свои руки, чему Мария Петровна была только рада. Поехали они, значит, домой к полковнику. По пути Лена не проронила ни слова. На вопросы не отвечала и всю дорогу смотрела в окно, где уже была полная темень.

Как и полагается настоящему мужчине, Ворошилов по пути заехал в магазин с круглосуточной вахтой, купил цветы Елене и, преподнеся их в надежде услышать от неё хоть слово, произнёс: «Елене Прекрасной – прекрасные цветы!» И представьте себе, опять ни слова! Даже бомжи, когда им подаёшь, и то благодарят, а тут… Дальше полковник прекратил допрос.

11

Приехали. Открыв дверь машины, ухажёр ждал минут пять, пока выйдет пленница. Дома она отказалась снять пальто, переобуться в домашние тапочки, прошла в зал, села на диван, прижала букет цветов к груди и произнесла:

– Мне никто никогда не дарил цветы.

«О, заговорила», – подумал Ворошилов и в сладком чувстве продолжения и дальнейшего развития событий пригласил её в кухню:

– Может, пойдём в кухню, чайку попьём, пообщаемся?

– Нет-нет, на ночь чай – это проблематично. Да и поздно уже, я спать хочу, завтра поговорим.

Несостоявшемуся жениху ничего не оставалось, как подчиниться и лечь спать. Да он уже и сам был не рад, что познакомился с ней, что повёлся на уговоры её матери попытаться найти секретную волну общения с ней. Однако ночью Елена сама разбудила его… Я пропускаю подробности волшебного соединения в одно целое двух тел, если не двух сердец, о котором друг мой рассказал с особенным трепетом, с особой теплотой и грустью.

В эти минуты полковник не был похож на самого себя. На это была у него серьёзная причина…

Проснулся полковник утром один. На позывные никто не откликнулся. В кухне на столе лежала записка:

Доброе утро, уважаемый Александр! Вы первый и единственный мужчина в моей жизни. Вы настоящий мужчина, вы Человек с большой буквы, и я очень рада, что познакомилась с Вами, что была с Вами, что провела ночь с Вами. Если я вдруг стану матерью после этой волшебной ночи, ребёнка назову Вашим именем. Но… Я Вас прошу, я прошу Вас очень, просто умоляю: не звоните мне больше никогда, не ищите меня, не приезжайте ко мне, к матери моей. Всё это я сделала ради матери, и только для матери, чтобы успеть подарить ей внука, пока не случилось то, чего она не знает. Да, она не знает, что я тяжело больна и врачи мне отвели максимум три года. За это время я надеюсь успеть оставить память о себе, о Вас моей очень любящей меня маме. Да, я молода, да, я красива, да, я умна, образованна, и мне очень, просто оченьочень хочется жить, но, увы, дважды подтверждённый диагноз отнял у меня мечты, красоту, характер, желание жить и бороться, и я опустила руки и плачу по ночам в подушку, чтобы мама не видела. Мне жалко даже не столько себя, сколько маму. Бедная мама! Как же она будет без меня?!.. Ещё раз прошу, умоляю Вас: не появляйтесь больше в моей жизни или в жизни моей мамы. У Вас должна быть настоящая, полноценная жизнь со здоровой женщиной. Я лечусь, я пытаюсь вылечиться, пытаюсь остаться в живых, чтобы выйти замуж, родить детей. Я очень хочу всего этого, но врачи мне не дают никакой надежды. Если же каким-то чудом мне удастся остаться в живых и если Вы к тому времени не будете связаны семейными узами и будете готовы принять меня, лет через пять или шесть я найду Вас. Принять меня тогда или не принять будет только Ваше право. В любом случае огромное спасибо Вам за наше знакомство, за эту сказочную ночь. Прощайте!

И на том свете Ваша Лена.

Полковник сел, задумался, перечитал записку ещё раз. «Да что за чёрт! Зачем она написала это письмо? И как теперь мне жить, зная, что, возможно, где-то есть мой ребёнок? И почему она просит, умоляет не искать встречи?»

Ворошилов несколько дней ходил так, будто его разжаловали и понизили в должности до командира взвода, и думал: «Да что такое?! Да как?! И что мне делать?»

Я, разумеется, пытался успокоить друга:

– Слушай, а вдруг это такая ловкая рыбалка, чтобы тебя на крюк посадить? Вижу по письму, что она неглупая, и, может, она интригу такую задумала?

– Ни фига себе интрига! На фига ей это? Могла вести себя просто. Красивая такая девушка, видная. И скромная. Я бы не отказался на ней жениться. Мне она понравилась. Даже очень понравилась.

– Возможно, она действительно не хочет, чтобы ты овдовел с маленьким ребёнком на руках. Но в то же время зачем она про ребёнка? Не знаю, что и думать.

Мне было искренне жаль моего друга, но и посоветовать ему я тоже не мог ничего путного. Ситуация для нас оказалась как во вражеском окружении: в плен нельзя, и застрелиться не очень хочется.

Выпал первый снег. Броневик полковника под кодовым названием «крузак» тосковал вместе с хозяином уже больше месяца. Время неумолимо пролетало мимо нас. Планы по захвату желанной жертвы в любовные объятия оказались на грани провала. Жених скучал. Скучал и тосковал. Тосковал и жалел. Жалел и грустил. Его грусть сковала и мои мысли, мои действия. Я боялся встречи с ним. Что сказать ему? Чем утешить? Этого я не знал.

Ходила к нему по-прежнему, правда, Юля, но тоже не могла утешить своего папика. Как уже позже я узнал, она даже предлагала Сан Санычу жениться на её матери, которая моложе его лет на десять и которая вполне ещё и привлекательна, и сексуальна, и хозяйственна. «А что тут такого? Ты мне нравишься, мама тоже тает от тебя! Пока поживём втроём, а когда дочка подрастёт, я тоже найду кого-нибудь и выйду замуж», – говорила она. Я даже попытался идею эту развить:

– Может, она и права? В этом что-то есть. Будут тебя окружать и любить сразу три женщины: бабушка, дочь и внучка. Дочери у тебя нет, вот и забава тебе на старости лет – расти себе дочурку.

На что Ворошилов после длительной паузы ответил:

– Шамиль, давай завтра в ресторан! Надо как-то расслабиться. А то движок скоро заклинит от всех этих мыслей.