Текст книги "Мировая революция-2.0"

Ждать пришлось двум поколениям…

Для когов это уже не загадка. Нам очевидно, что все, происходящее нынче, имеет предтечу – 1968 год. Который начался задолго до собственно «весны» 1968-го и продолжался еще долго после него.

Но обо всем, друзья, по порядку. Для начала вчитаемся в «Анонимную войну» Кобякова, Черемных и Восканян и познакомимся, так сказать, с феноменологией современных бунтов.

Итак, мы видим, что бунты в разных странах обладают одной и той же символикой. Их уже не приурочивают к выборам (в большинстве случаев). Вожди «революций социальных сетей» не сменяют «свергнутых тиранов», а в лучшем случае становятся калифами на час. Естественно, не меняется социально-экономический строй: он пока еще остается капиталистическим (или криминально-квазикапиталистическим). Собственность народу не достается: она просто перекочевывает из одних «элитных» рук в другие.

Однако протесты не знают границ, они распространяются и в страны Запада. Отчего мировое общественное мнение (а особенно – мнение невежественной интернет-молодежи) воспринимает все это как спонтанное и «анонимное» выражение протеста, а не как плод единого вмешательства и замысла.

Везде массы уличных протестантов угодили, как кур в ощип. Например, в тех странах Ближнего Востока, где пали прежние режимы, что вышло в итоге? Там, конечно, воцарились либо старая оппозиция, либо вооруженные группировки и племена, но новая власть, как отмечают авторы «Анонимной войны», новая власть вышла неустойчивой. Прибыльные отрасли потеряли инвестиции, резко упали доходы государств, рухнули планировавшиеся проекты развития. Например, в Ливии с гибелью Каддафи ушел в прошлое план создания прибрежной зоны орошаемого экологически чистого земледелия (пермакультура), постройки городов нового типа и курортной зоны. В странах «победившей демократии» воцарились насилие и убийства, разгулялась нищета, на шее их захлестнулась долговая петля. Например, в Египте, оказавшемся на грани одновременно и банкротства страны, и голода. Естественно, «победившие демократии» угодили в еще большую зависимость от заимодавцев, что означает одно: сии страны стали еще более зависимыми и политически, и экономически.

Победившие «свободолюбцы» не смогли предложить никакой новой, успешной модели развития. Не считать же таковой бред на исламские темы или интеллигентские вопли о свободе после отстранения исламистов в Египте с помощью армии! Везде победа локальных отрядов МР-2.0 привела к такому кризису и хаосу, что собирать кости и трупы придется еще очень и очень долго.

На Западе пока побед не было (да они и не планируются пока), однако там протесты играют роль катализатора или модулятора вполне законного политического процесса. С их помощью можно давить на одних политиков, другим – давать преимущество. Кроме того, в странах ЕС с помощью социальных сетей создаются новые, совершенно нелепые, но «прикольные» партии, которые только парализуют политику. Например, как отмечают авторы «Анонимной войны», движение «Пять звезд» во главе с комиком Беппе Грильо в Италии, пройдя в парламент по итогам выборов, вызвало настоящий политический кризис, сравнимый разве что с кризисом 1992-го. Ибо ничего толкового эти партии-уродцы, собирающие голоса тех, кому «по приколу» или тех, кому все прежние политики надоели, ничего толкового предложить не могут.

Но при всей этой разнице авторы доклада видят общие признаки действа.

Как, например, накачивались энергией протестные массы? Какие мы видим стимулы для мобилизации толп? Одни и те же сходные мифологемы в медиасфере, рассчитанные на трансляцию простых эмоций. Каких эмоций?

Неприкрытой социальной зависти – вбрасываются версии о несметных богатствах лидера-мишени, его семьи, окружения и правящей политической структуры.

Эмоций отвращения – рассказы о поведении лидера-мишени, несовместимом с декларируемыми убеждениями и бытовой моралью.

Эмоций презрения – истории о недостойной личной зависимости от родственников, спонсоров, о позорном бегстве с награбленным, о постыдной болезни.

Эмоций этнорелигиозного гнева – о скрываемом происхождении лидера-мишени. О его зависимости от исторически и культурно враждебной общности или государства. Яркий пример того – слух, распространенный 14.04.2011 Реформистской партией Сирии о том, что на защиту режима президента Башара Асада прибыла 10-тысячная гвардия из Ирана, в подчинение командующего которой приведены все операции и все сирийские генералы, и Сирия «превратилась в 32-ю провинцию Ирана».

Разжигается чувство ненависти к опорным институтам режима, стесняющим массы и социальные слои в самовыражении, гражданских правах, благах, доступе к информации.

Даже семантическая, знаковая сторона протестных выступлений нового типа очень похожа в разных странах.

«…Применяются так называемые «сквозные символы», внушающие противнику угрозу неопределенностью и анонимностью наступающей стороны, непредсказуемостью ее разрушительных действий. Посмотрим на эти знаки: маска Гая Фокса, знак вопроса вместо лица в символике хакерского объединения Anonymous.

Везде есть сквозной метафорический образ раскрепощения ранее длительно подавленных побуждений: гражданских, экспрессивно-личностных, сексуальных. Есть распускающийся цветок с соответствующими фоновыми созвучиями (цвет жасмина), развевающаяся лента (полоса, strip), мажорные цвета и образы, ассоциируемые с весной, неким расцветом. И тут мы наблюдаем почти полную аналогию с 1968 годом.

Мы видим «статические и динамические эпатажные образы вызывающего и оскорбительного характера, выражающие презрение и отказ от подчинения…

…Есть образная семантика, «воздающая должное» инструментам общественного возбуждения, радикализации и массовой активности – слово EGYPT, составленное из логотипов IT-компаний…»

Наконец, есть и сквозная сигнальная семантика – наименование движений по дате первого успешного выступления. На котором, скажем, по любым причинам погибли первые жертвы. Вокруг погибших создается ореол мучеников.

Под знаменем нового мракобесия…

В этих новых протестах и революциях на первый план прочно выходит социальное. Именно социальное недовольство побуждает массы людей идти на демонстрации и даже на акты саботажа. То есть, на остановку предприятий, перекрытие транспортных артерий, а то и на акты прямого разрушения. Причем во всех этих случаях массой движет чувство несправедливости, чувство возмущения тем способом распределения материальных благ, что сложился в данном конкретном обществе. Массы возмущаются малой долей вознаграждения за труд, малыми возможностями для профессиональной и творческой самореализации. Хотя протестная масса вовлекает в себя и вполне обеспеченную молодежь.

Однако сей протест против несправедливости в массовых движениях, организуемых через социальные сети, сочетается с отрицанием любой структурированной власти. Любой иерархии противопоставляется как нужная альтернатива сетевая структура – самоуправление, самообеспечение, коллективное открытое принятие решений без какого-либо «принуждения сверху» и без персонифицированной ответственности.

На этом фоне четко проступает антирелигиозная направленность. Теперь целями протестных акций выступают не только «уличенные в роскоши или аморальных поступках крупные иерархи, но и любое духовенство, почитающее заповеди и лояльное власти (следовательно, «косное»). В то же время представители племенных меньшинств с языческими или колдовскими культами были желанными гостями и участниками протестных лагерей…»

И вот тут снова выплывают мотивы 1968-го. В бунты и протесты самым активным образом вовлекаются гендерные активисты – поборники воинствующего феминизма и борцы за права сексуальных извращенцев (ЛГБТ – лесбиянок, геев-педерастов, бисексуалов и транссексуалов). Протесты (если брать Запад и наши земли) сопровождаются яростными нападками на тех, кто отстаивает консервативные ценности (семьи, права собственности, права на личную тайну).

Все это совмещается еще и с «эколожством», с экологическим фундаментализмом. Атаке подвергаются проекты, осуществляемые «режимом», причем совершенным экологическим злом объявляются даже те из них, что очевидно создают рабочие места, улучшают транспортное сообщение или снабжение энергией. Массы накачивают самым дикой ненавистью к индустриализму, экологическим сумасшествием. Именно это стало спусковым крючком саботажа важнейших инфраструктурных проектов «в столь разных странах, как Великобритания (проект Второго транспортного коридора), Канада (нефтепровод Keystone XL), Италия (высокоскоростная железнодорожная трасса Лион – Турин), Израиль (проект высокоскоростной железной дороги – дублера Суэцкого канала), Мьянма (Бирмано-Китайский нефтепровод), Индия (Куданкуламская АЭС)…»

Доходит до бреда, до абсурда, до Кафки во плоти. В Париже выходят массовые демонстрации за полный запрет ядерной энергетики, хотя сама Франция на 80 % зависит от АЭС. И протестующие выходят, борются за свое право погрузиться во мрак, в одичание, в реальность мертвых городов, заводов и железных дорог. Они, получается, требуют снова всей современной цивилизации, дающей им возможность жить без голода и эпидемий, с водопроводом и канализацией. Кажется, массы это совершенно не смущает. Хотя упадок инфраструктуры в Великобритании, например, ставит под вопрос уже не только возможность элементарного развития ее, но и целостность страны как таковой! Это степень массового безумия, которая еще не достигла пика, но уже к нему движется. Массы голосуют за собственное массовое вымирание, если разобраться. Привет от бредового и полностью иррационального блокбастера «Аватар».

Ибо все это «экологическое беснование» с отключением рационального мышления в новых протестах часто совмещается с яростной защитой прав примитивных народов и субкультур, традиционный быт которых нарушался при промышленном освоении территорий. Интересы местных общин ставятся выше общенациональных. «Противопоставление локальных общинных предрассудков массовым общественным интересам позиционировалось как в левой (самоуправленческой), так и в правой (мелко-собственнической) идеологической упаковке…»

Новые протесты и власть имущие

Как складывается взаимодействие между правящим истеблишментом и протестными движениями? Это зависело и зависит как от целей, что провозглашаются демонстрантами, так и от их связей с политическими структурами.

«В странах Ближнего Востока объектом гнева и высмеивания становились в одном случае главы государств (Тунис, Египет, Йемен), в другом – члены правительства (Иордания, Марокко), при этом бунтарская молодежная масса оказывалась катализатором пробуждения давно сложившихся оппозиционных структур, которые и сменяли правящие режимы («Братья-мусульмане» в Египте, «Ислах» в Йемене).

В странах западной цивилизации и бывшего СССР потенциал протестной массы усиливается неформальными связями с частью истеблишмента, а также вторичным вовлечением части общественных институтов (профсоюзные[1]1
  Крис Хеджес (портал truthdig) отмечает, что в штате Калифорния, где особо активно движение «оккупантов», либеральные интеллектуалы и политики и статусные профсоюзные лидеры предпочитают высказываться в их поддержку, т. к. боятся в противном случае оказаться никому не нужными (irrelevant). – Примеч. авторов «Анонимной войны».


[Закрыть] и правозащитные структуры, малые оппозиционные партии, союзы малых предпринимателей, пацифистские и экологические организации, ассоциации меньшинств)...»

Все это сопровождается настоящим моральным террором против тех видных людей, которые не поддерживают протестующих. Их начинают травить, называть охранителями, мракобесами, реакционерами и т. д. В общем, очень знакомый нам по истории русских революций прием. Равно как и по истории драматического перерождения Запада в 1960-е.

И, конечно, протестующие и словесно, и физически атакуют правоохранительные структуры. Такой участи подвергаются либо отдельные из них (внутренняя разведка МВД в Египте), либо сословие в целом. В ответ на такой натиск силовые органы в ряде стран мобилизуются для корпоративного, цехового, сословного сопротивления «силам бунта». К делу привлекаются консервативные партии и СМИ. Доходит до того, что уже в США раздаются голоса тех, кто призывает государство применить противоповстанческие и усмирительные (countersinsurgence) операции. (Например, Эндрю Экзам, старший сотрудник Центра за новую американскую безопасность и специалист по counterinsurgence, в своем блоге Abu Mukawama всерьез поднимал вопрос о command and control (здесь: введение военного командования и управления) калифорнийских городов, ссылаясь на примеры российской политики на Северном Кавказе. Настолько его напугало движение «Оккупируй Уолл-Стрит»).

«Протестное движение, в свою очередь, использует пацифистские лозунги для интеграции ветеранов силовых структур, особенно пострадавших в ходе карательных операций («Революционные офицеры» в Египте, «Ветераны за Occupy» в США, «Шоврим штика» в Израиле)…» – пишут авторы «Анонимной войны».

Они отмечают, что на Западе создается полная иллюзия случайности и «бесконтрольности» процесса, причем именно за счет вовлечения в протесты элит и контрэлит. Например, против «оккупантов Уолл-стрит» принимаются реальные полицейские меры, и их воспринимают не как «политический театр», а как подлинный «революционный процесс», увлекающий за собою массы символикой и броскими лозунгами.

Можно ли считать такие западные протесты отражением внутренней войны в этих странах? Пока, как пишут Кобяков, Черемных и Восканян, это кажется нелепостью большей части экспертов. Однако даже если «внутренняя война» и есть, она совсем не противоречит «целеполаганию манипуляций глобального масштаба».

Авторы считают, что об этом впрямую гласит описание информационной войны, данное полковником Ричардом Шафранским из «РЭНД-корпорейшн»:

«Информационная война может быть частью сетевой войны («кибервойны») или выступать в качестве самостоятельной формы ведения военных действий, а в качестве «противника» рассматривается любой объект, чьи действия противоречат достижению поставленных целей.

За пределами своего государства это может быть «образ врага» или «не мы», а внутри – любой, кто противостоит или недостаточно поддерживает руководство («лидера»), которое управляет средствами информационной войны. Если члены группы не поддерживают цели «лидера» в ходе противоборства, внутренняя информационная война (включающая пропаганду, ложь, террористические акты и слухи) может быть использована для их принуждения быть более лояльными по отношению к «лидеру» и его целям».

Сказано предельно цинично. Можно использовать технологии мировой революции-2.0 и внутри своих стран.

Новые протесты и масс-медиа

Ну, а средства массовой информации «свободного мира» однозначно становятся на сторону новых революций и бунтов. Формируется настоящее «лобби революций».

Если речь идет о возмущениях в странах Третьего мира, то западные СМИ приступают к их полной моральной поддержке. Так сказать, под знаменем критики «авторитарных режимов», наряду с сочувственным освещением массовых протестов. При этом «революционеры» изображаются ангелами в белых одеждах, западные «рупоры» прощают им самые чудовищные жестокости. Кем обеспечивается оправдание «борцов за свободу»?

«…а) мейнстримными изданиями со сложившейся леволи-беральной репутацией (CNN в США, Guardian в Великобритании, La Repubblica в Италии, Haaretz в Израиле), б) новыми «прогрессивными» СМИ арабских стран – «Аль-Джазира» (Катар), «Аль-Масри аль-Юм» (Египет), а также СМИ, отстаивающими светский характер государства – Hurriyet (Турция).

Вместе с тем отдельная группа мейнстримных изданий (The Economist, Time, Hufngton Post) становятся общей трибуной для философов, политических стратегов и экспертов, оценивающих большинство массовых акций как позитивный, «продемократический» процесс. Аналогичные пулы возникают в странах «перспективной трансформации» (включая Россию, Украину, Белоруссию, Казахстан) вокруг контрэлитных клановых групп или транснационализированных бизнес-кругов, вовлекая порталы и блоги культурной, экологической, гендерной, антикоррупционной направленности…»

Все эти «светочи свободы слова» совершенно обходят вниманием тот факт, что после победы оных «продемократических сил» в странах Третьего мира воцаряется долгий кровавый хаос. Еще более страшный, чем господство «авторитарных правителей». Что для миллионов «осчастливленных» все это несет погружение в новую дикость, в запустение, в нищету и в почти животную борьбу за выживание. Складывается полное впечатление того, что новая стадия либеральной демократии – это превращение обширных регионов Земли в зоны вечной войны всех против всех. «Борьба за демократию» превращается в помешательство, в манию, в самоцель. Ну что толку с того, что в Йемене сменили власть? Как не хватало там пресной воды для

растущего населения, так и не хватает, хоть сто революций проводи. Как были они нищими – так и останутся ими.

В ответ на все это в прессе складывается «охранительное лобби».

«…В странах западной цивилизации трибунами «контрреволюции» становятся консервативные, праволиберальные и праволибертарианские издания (Fox News, Weekly Standard, National Review и Washington Times в США, Telegraph и Times в Великобритании, Figaro во Франции). В этих СМИ часто выражается позиция, оспаривающая догмат о глобальном потеплении (т. н. экоскепсис). В свою очередь, в странах Ближнего Востока революционным месседжам противостоят светские, в том числе и либеральные мейнстримные СМИ…»

Но очевидна сильная зависимость СМИ от транснациональных фондов, якобы-государственных интеллектуальных центров, неправительственных организаций (НПО) и квази-НПО. Как правило, представители медийного мейнстрима поют под дудку того института, с коим у них давние отношения партнерства. Например, такие печатные СМИ, как Foreign Afairs и New York Times связаны с Советом по международным отношениям (CFR), Journal of Democracy – c National Endowment for Democracy, веб-издания Центра за американский прогресс (ThinkProgress, ClimateProgress) – с Open Society Foundations.

Можно отметить самое прямое участие представителей прессы в протестном движении при попустительстве издателей.

«…Журналист, становящийся жертвой нападения со стороны объекта критики или расследования, в странах перспективной трансформации идолизируется (в случае смерти) или получает мощный карьерный лифт…»

В самом сообществе признанных и уважаемых СМИ (в том самом мейнстриме), в отличие от прошлого, бушуют невиданные конфликты. В них вовлекаются политические верхи, они переходят в кампании травли. Например, медиамагната Руперта Мердока в Великобритании.

Все же это, взятое вместе, сопровождается «сетевым шлейфом». Под этим авторы «Анонимной войны» понимают бурное размножение блогов, транслирующих месседжи-послания и бренды протестных движений. Попутно скрыто или вполне открыто идет пропаганда социальных сетей, средств приема и передачи информации, продвигаются марки-бренды их производителей. В общем, Цукерберга и прочих.

Когда мы глядим на все это, параллель с 1968 годом более чем очевидна.

Но что такое – 1968-й? Почему мы к нему все время возвращаемся? Потому что это первый успешный опыт перепрограммирования целой цивилизации, Запада. Опыт, глубоко изменивший ход мировой истории. Породивший целую казуальную цепь причин и следствий, приведших нынче к мировой революции-2.0. Если мы осмыслим, что произошло тогда (а это – одна из «запретных тем» западной истории), то без труда уразумеем, что делается сейчас по всему миру.

Глава 2
Перепрограммированный Запад. От старого 1968 года к новому

Если начать с некоторых сравнений

Запад любит порассуждать о нашем тоталитарном прошлом, о своей свободе. Феномену Сталина посвящены тонны литературы, причем откровенно тенденциозной. Но Запад не любит, когда пристально изучают его самого, некоторые интересные процессы внутри его обществ. События 1968 года относятся именно числу тех явлений, о которых на Западе говорят как бы походя, невнятно, без углубления в тему.

А ведь 1968 год – явление действительно роковое. Название сие условно, ибо понимается под этим мощное течение, начинающееся задолго до событий того года и внешне затухающее в начале 1970-х. О чем нам рассказывают? О толпах бунтующей западной молодежи и студентов, о хиппи – «детях любви». О бузе в Париже в мае 1968-го, о красивых лозунгах («Будьте реалистами – требуйте невозможного», «Запрещается запрещать!»). О каком-то диковинном коктейле из юнцов с портретами Че Гевары и цитатниками Мао, из борцов за права черных и за защиту природы, из любителей наркотиков и приверженцев свободной любви (сексуальных революционеров).

Но на самом деле речь идет о гигантской психоисторической операции, которая самым решительным образом перепрограммировала и Соединенные Штаты, и весь Запад. Фактически – изменила тамошнюю цивилизацию. Она привела к воцарению власти корпораций – корпоратократии. 1968 год окончательно надломил белую расу, стронув с места процесс ее полного вырождения, оглупления и угасания в потребительской тине.

Да и все последующие мировые события были в огромной степени предопределены 1968-м годом.

Приведем небольшие примеры.

В конце 1930-х годов Франция оказалась перед перспективой демографического краха. Женщины не рожали детей. Тогдашние демографы считали: только тогда народ воспроизводится, когда на 100 семей рождается 265 детей. То бишь, по 2,65 ребенка в среднем на семью. Ибо даже двоих детей мало: не все девочки доживут до зрелой стадии (есть детская смертность, несчастные случаи), да и часть девушек оказывается бесплодными. Сейчас политкорректно принято считать, что уровень воспроизводства – всего 2,1 ребенка на женщину (210 отпрысков на 100 семей). Но это понятно: рождаемость белых настолько низка, что пришлось, щадя умы, снизить и минимальный уровень воспроизводства. А в тридцатые годы ХХ века считали полной мерой. Итак, если в среднем на женщину приходится 2,65 ребенка, то нация только-только воспроизводится, чистый коээфициент воспроизводства равен 1 (единице). Ниже единицы – уже депопуляция, старение нации, возрастание доли стариков в ней, утрата жизненной энергии, нарастание нагрузки на экономику (растет доля немощных, которых нужно содержать), снижение пассионарности народа, падение его способности создавать новое и двигаться вперед.

Во Франции тридцатых коэффициент воспроизводства населения упал до 0,87. Эксперты всерьез опасались, что в 1985 году численность населения страны упадет с сорока до тридцати миллионов душ. А из этих тридцати миллионов восьми-девяти миллионам будет более шестидесяти лет возраста.

Но уже в 1945 году лидер новой Франции, генерал де Голль выбросил лозунг: за десять лет – 12 миллионов малышей! Обратите внимание: никто и не думал над тем, что ситуацию можно поправить, ввозя во Францию арабов, сенегальских негров, индийцев и т. д. Нет, правительство страны после Второй мировой с помощью специально учрежденных органов развернуло бешеную активность по повышению рождаемости белых, коренных французов. С помощью профсоюзов и компартии, входившей порой в правительство Франции, государство ввело поощрительные пособия для семей с детьми. И они принесли эффект! Коэффициент рождаемости в начале 1960-х повысился до 1,31. То есть, трехдетная (в среднем) семья в белой Франции тогда спасла положение. Численность населения страны в 1965 году достигла почти пятидесяти миллионов душ. Социалистические меры во имя биологического спасения нации оказались успешными… (Л.Бобров. «Поговорим о демографии» – Москва, «Молодая гвардия», 1974 г., с. 203).

Все познается в сравнении. Вы можете представить себе, чтобы современный глава Франции – хоть правый Саркози, хоть социалист Олланд – бросил бы клич: «Нам нужно 12 миллионов новых детей коренной нации!»? Вы можете представить себе такие призывы от лидеров нынешних Италии, Германии, Швеции, Англии, США и т. д.? Нет, конечно, в нынешнем мире сие невозможно. Моментально обвинят в нацизме, сделают изгоем, нерукопожатным. Безопаснее и удобнее самоотверженно драться за права лесбиянок и гомосексуалистов, яростно борясь за легализацию однополых «браков». Вызывая ради этого раскол обществ и манифестации протеста в той же Франции.

Так смерть, некрофилия и вырождение пришли на смену жизни. Причем именно в результате 1968 года.

Ибо в той же Франции уже в начале 70-х белые снова стали малодетными. И хотя сейчас в этой стране ради поддержки рождаемости среди коренных французов государство тратится на пособия, сохраняет за женщинами рабочие места и обеспечивает им даже специальную гимнастику для восстановления мышц влагалища (ради сохранения сексуальной привлекательности), все равно во Франции в среднем рождается 1,9 ребенка на женщину. Если вычесть отсюда тех чад, что приходятся на долю женщин-мигранток (арабок, вьетнамок и негритянок), то белые «галлитянки» рожают от силы полтора ребенка «на чрево». Перед Францией снова стоит тень национального угасания. С одним отличием от тридцатых: с перспективой замещения французов на арабов. Ибо еще одно наследие 1968 года – в том, что дети перестали быть счастьем. Жить, оказывается, нужно ради самих себя.

И это ведь не только Франции касается, но и всего Запада. И русских также.

Хорошо, возьмем еще один наглядный пример. Вам никогда не казалось, что американцы наших дней и янки, скажем, 1940-х годов – это даже не два совершенно разных народа, а просто обитатели разных миров? В Америке, кажется, изменилось все. Для этого достаточно сравнить книги, фильмы, нравы двух эпох. Включите воображение. Представьте себе нынешнего американца – с проколотыми ушами и губами, с гамбургером и политкорректностью, с его выражением глаз. И в этих глазах – какая-то заторможенность, потерянность. Вам этот образ хорошо знаком.

А теперь поставьте рядом с ним американца из 1943 года. Хотя бы пилота «летающей крепости», простого рабочего парня из Чикаго. С коротким «ежиком» волос, с волевым, собранным лицом. Он одет в кожаную летную куртку с меховым воротником, щегольски заломлена назад его фуражка с золотым орлом. У него даже другое выражение глаз – дерзкое и целеустремленное. А за ним маячит фюзеляж боевого «Боинга» с нарисованным на нем роскошной белокурой красоткой – грудастой, зовуще-сексуальной, полураздетой. Подойдите к этому парню из сорок третьего и попробуйте рассказать, что в его родной стране через каких-то полвека белый сильный мужчина окажется изгоем, а законодателями мод станут гомосексуалисты, что негров нельзя будет назвать черными, что молодежь США будет считать его оголтелым фашистом и убийцей, заплетая волосы в негритянские дреды-косички – и он, не раздумывая, засвистит вам в ухо с разворота.

Если вам не нравится пилот бомбардировщика, то замените его на энергичного американца пятидесятых. Вы увидите то же лицо, те же ценности, и только одежда поменяется. Классический костюм, ладно сшитое легкое пальто, безупречная шляпа. Перри Мейсон, одним словом, разительно непохожий на бесполое жирное существо из наших дней, хотя из той же страны под звездно-полосатым флагом.

Скажите ему, что в его Америке за одну попытку поухаживать за женщиной или галантно подать ей руку его в будущем обвинят в сексуальных домогательствах и мужском шовинизме. Скажите, что будет переписана сама Библия, поскольку священный ее текст ущемляет достоинство женщин и евреев. Скажите, что даже говорить в США через сорок лет придется осторожно, отказываясь от множества слов – ибо каждое из них может нарушить политкорректность и ненароком оскорбить достоинство какого-нибудь меньшинства. Что семьи будут распадаться буквально через одну, а семья с четырьмя-пятью детьми среди американцев станет диковиной.

Поведайте ему обо всем этом – и он в лучшем случае брезгливо от вас отстранится.

Не нравится и этот пример? Возьмем другое. В середине ХХ века американские мальчишки мечтали стать Флэшем Гордоном и оставить свои следы на красноватых песках марсианских пустынь. Полвека спустя мечты американских детей намного приземленней. Это, знаете ли, сродни советской напасти: если в шестидесятые мечтали стать космонавтами, то в брежневский застой – уже рубщиками мяса в магазине.

Перед нами – представители двух абсолютно разных цивилизаций. Это – две абсолютно разных Америки. Вывод: кто-то совершил невероятное и смог изменить национально-культурный «код» Соединенных Штатов. Он смог населить Америку совсем другим народом.

Но как? Идемте с нами, читатель. Исследуем один из самых загадочных и эзотеричных проектов – 1968 год…