Текст книги "Чумовой психиатр. Пугающая и забавная история психиатрии"

В тесноте, да в обиде

Но вернёмся с вами к средневековой Европе и посмотрим, как меняется положение и житие душевнобольных людей к моменту перехода раннего Средневековья к высокому и далее к позднему. А меняется оно, увы, не в лучшую сторону.

Почему? Как ни парадоксально, именно потому, что ширнармассам в целом жить становится лучше, жить становится веселее. Ну может быть, землю пахали без песен и плясок, но климатический пессимум раннего Средневековья (он же пессимум эпохи Великого переселения народов), который подкрался вслед за римским климатическим оптимумом, где-то к 950 году помахал всем холодной ручкой и уступил остывшее место Средневековому тёплому периоду, который продлился приблизительно до 1250 года.

А значит, и на полях заколосилось погуще, и стада стали потучнее, да и агротехнику в голодные годы успели подтянуть. Опять же, церковь не только Крестовые походы повадилась объявлять, но и о прихожанах худо-бедно заботилась, вселяя в тех робкую уверенность в завтрашнем дне. И демография просто не могла не отреагировать на такой праздник жизни: с 1000 по 1340 год население Европы вырастает почти в три раза, с 64 до 187 миллионов человек по приблизительным подсчётам. Да, позже по европейским просторам успели потоптаться все четыре всадника Апокалипсиса, но к уровню тысячного года население уже никогда более не откатывалось.

К чему такое отступление? К тому, что людей стало больше, жить стало теснее. А в городах, которые росли, как грибы после тёплого дождичка, так и подавно. Соответственно (от этого никуда не денешься) и сумасшедших стало больше. Причём не только больше: если в деревнях, как уже было говорено, их ещё можно было худо-бедно скрыть с глаз долой – опять же, не чужие ведь люди, то в городах такое шило в мешке оборачивалось конкретной занозой сразу во многих задницах.

А теперь задайте себе вопрос: сильно ли, прости господи, толерантнее были горожане той эпохи, чем их нынешние соотечественники? Особенно учитывая тот факт, что сумасшествие по-прежнему продолжает считаться либо одержимостью, либо наказанием господним, либо следствием того, что человек что-то в своей жизни сделал сильно не так – словом, сам виноват и сам дурак?

В городах, до магистратов которых доходит простая аксиома, что величина разума, отведённая на отдельно взятый населённый пункт, есть константа, а население при этом растёт, начинают принимать меры в отношении сумасшедших. Пока (благо за прецедентами далеко ходить не надо) горожане сами их не приняли. Меры эти, как вы сами наверняка уже догадались, ограничительного характера.

Куда девать душевнобольных

Если у скорбного главою в городе были родственники, то вся забота о нём ожидаемо становилась их обязанностью. Городу было неважно, какие меры примет родня: главное – с глаз долой, чтобы пациент не смущал покоя горожан и не угрожал их безопасности. Вон-де у вас на заднем дворе пристройка вместительная, да и погреб в доме глубокий, да и за домом закуток имеется – извольте держать вашего сумасшедшего взаперти. Да хоть и на цепь посадите, никто слова не скажет, лишь бы цепь была покороче и не на виду он сидел. Иначе сами понимаете, спрос будет уже с вас…

В старинном испанском кодексе тех лет было чётко прописано: помешанный, маньяк и слабоумный не ответственны за поступки, содеянные ими во время болезни; ответственность падает на родных, если они не сторожили больного и этим не воспрепятствовали тому ущербу, который он нанёс другим.

Видите – основы определения недееспособности и невменяемости законодательно закладываются уже тогда. Как и ответственность опекуна.

А что делать, если больной одинок? В Германии в таком случае заботу (пусть даже она ограничивается запертым чуланом и скудной кормёжкой) брал на себя город или какой-то из цехов. В Бретани эта обязанность вменялась приходскому духовенству.

Впрочем, бывало и так, что родственники у такого больного есть, но либо не могут, либо не хотят за ним присматривать. Ситуация вполне рядовая, причём не потерявшая актуальности и по сей день. И как быть? Можно было отдать такого пациента за оговоренную плату на содержание в другой дом: желающие подработать таким образом обычно находились. Если же родня сама едва сводила концы с концами, имелся вариант с прошением к магистрату – возьмите, мол, на себя его содержание в изоляции. Да хоть бы и в тюрьму… впрочем, о тюрьмах чуть ниже. И городские власти, кстати, порой даже шли навстречу.

К примеру, в 1427 году приехал во Франкфурт поверенный в делах маркграфа бранденбургского. Приехал – и скоропостижно двинулся глуздом. Можно было бы, конечно, поступить с ним так, как обычно поступали с сумасшедшими иногородцами и чужестранцами (чуточку терпения, сейчас и до них речь дойдёт), но неудобно как-то. Опять же, не ровён час, маркграф обидится, сделает оргвыводы, и тогда будет просто беда. Вот и решили на уровне городских властей не обострять: нашли бедолаге отдельную квартиру с крепкими дверьми и надёжными замками, наняли за счёт города сторожей – в общем, уважили.

А как обычно поступали, если в городе сходил с ума (или приходил в город уже сумасшедшим) чужак – странник, житель соседнего города, иноземец? В таких случаях город выделял провожатых и отправлял болезного домой, на родину. Ну если удавалось выяснить, где она у него, эта родина. А там либо родне на руки сдавали, либо оставляли на попечение общественности. Известно, например, что по высочайшему повелению короля Франции и постановлению парламента Экс-ан-Прованс тамошние коммуны были обязаны кормить своих бедняков и держать взаперти своих помешанных. Ну а раз обязаны – нате, берите и держите.

Ну хорошо, скажете вы, а как быть, если душевнобольной чужеземец не говорит, откуда он тут такой интересный взялся? По слабоумию не помнит, или голоса ему запрещают, или бредовые убеждения не велят – тогда как быть? Да очень просто. Как в сказке про Федота-стрельца, удалого молодца: мы посадим вас в бадью, кинем в море – и адью. Ну не то чтобы прямо в бадью и не конкретно в море, конечно, но нередко практиковалось такое, что брали помешанного под микитки да и увозили подальше от города, к самой границе владений, а там отпускали на все четыре стороны (про Рембо первый фильм все помнят? Вот примерно так и поступали).

А если упрямец возвращался в город – били кнутом без пощады и снова отвозили куда подальше. Мол, тут, в городе, своих-то не знаем куда девать, а уж пришельцев и подавно, так что будешь ушельцем.

В Нюрнберге, если верить Мишелю Фуко и его «Истории безумия в Классическую эпоху», в первую половину XV в. было зарегистрировано 62 умалишённых; 31 человек был изгнан из города; за следующие пятьдесят лет, судя по дошедшим до нас свидетельствам, еще 21 человек не по своей воле покинул город – причём речь идёт только о безумцах, задержанных муниципальными властями.

Во Франкфурте-на-Майне магистрату было проще: город стоял на полноводной и судоходной реке, так что ноги можно было не бить. В архивах города хранятся истории о выпроваживании сумасшедших за его стены. Так, в 1399 году бегал у них один такой по городу голым. Что, сами понимаете, не способствовало орднунгу и сильно смущало местных фрау и фройляйн. Вот и дали власти города распоряжение: наготу прикрыть, провожатого выделить, в лодку посадить – и дрифтен вниз по течению нах… ну вы в курсе, что и в немецком, и в русском это слово так или иначе обозначает направление. В общем, куда подальше.

Через 7 лет, в 1406 году, рыбакам велели другого помешанного аж до Майнца прокатить – а это, если кто не в курсе, уже на Рейне. В 1427 году сошедшего с ума подмастерья кузнеца дважды катали туда. Да всё без толку – оба раза обратно дорогу находил. На третий раз, одев бедолагу (ибо вернулся в город гол как сокол), дали указание – везите, мол, ещё дальше, нах… да хотя бы нах Кройцнах. Оттуда, судя по всему, подмастерье обратно уже не добрался – во всяком случае, продолжения эта история в городском архиве не имеет. Хотя как знать: может, бедолаге пошли на пользу тамошние литиевые воды…

Скорее всего, из какого-то невероятного сплава этих городских хроник и общей народной готовности к чему-нибудь мистическому (а может, ещё и мифы про Ясона с его аргонавтами подсуропили) родилась на берегах Рейна легенда про Narrenschiff, загадочный корабль дураков, который ходит по Рейну и по фламандским каналам. С его борта доносится пьяный смех и дурацкая музыка, пьяна его команда (ну чисто алконавты), и пьяны его пассажиры. Так что расти умным, сынок, – неровён час, приплывёт за тобой Корабль дураков и увезёт к чёрту на рога!

Позже легенда эта найдёт отражение и в поэме «Голубая шаланда» Якопа ван Устворена (1413), и в сатирической поэме Daß Narrenschyff ad Narragoniam Себястьяна Бранта (1494), и в картине «Корабль дураков» Иеронима Босха (1495–1500), вернее, в верхней части триптиха. А в герцогстве Бургундском Корабль дураков станет вполне себе официальным государственным мифом: мол да, плавает тут у нас.

Что касается городских тюрем, то мера эта, несмотря на ожидаемые от мрачного Средневековья ужасы и кошмары, применялась далеко не ко всем сумасшедшим подряд. Для этого надо было действительно сильно отличиться буйством или чем-то ещё, сильно мешающим горожанам, либо крепко насолить магистрату. И при этом быть одиноким либо попасть в ситуацию, когда родня не в состоянии с тобой справиться, держа от чужих глаз подальше.

Сохранилось прошение, написанное в XV веке: подмастерье ткацкого цеха просит наладить своего слабоумного брата в тюрьму. Дескать, и рад бы держать его взаперти сам, да нет никаких сил. Уже и комнату в частном доме для него снимал, но вы же сами знаете, какие нынче цены – вот и вогнал себя в расходы предвиденные, но непомерные.

Осталась в исторических документах и ещё одна ситуация. Мясник Клезе Нойт был горожанином обеспеченным, даже богатым. И родня, даже если бы и не отважилась держать его дома своими силами, уж всяко смогла бы отжалеть деньгу на наём квартиры и добрых христиан покрепче. Ан нет, в 1415 году пациента заточили в самый крепкий каземат городской тюрьмы, да аж трёх сторожей приставили, «дабы Клезе Нойт, мясник, не вырвался из тюрьмы». Видимо, сильно человек отличился.

Справедливости ради стоит сказать, что не тюрьмами едиными городские власти ограждали себя и горожан от беспокойных безумцев. Могли и просто в подвал под ратушей посадить. Ну мало ли: тюрьма переполнена или условия там не те. В некоторых городах – в Гамбурге, Брауншвейге, Нюренберге, Франкфурте, например – внутри городских стен оборудовали Tollenkisten (буквально – «ящики для бешеных»). Это небольшие такие камеры с крохотным зарешеченным окошком на улицу – в самый раз, чтобы протянуть руку за милостыней. Или нехитрым угощением: всё-таки милосердие людям было не чуждо и в те времена, а по праздникам так сам бог велел. Местной детворе, опять же, развлечение: подразнить сумасшедшего безнаказанно, нравы-то проще были.

В Гамбурге, видимо, городских сумасшедших оказалось довольно много, либо городские власти отличались методичностью подхода к их размещению – во всяком случае, в 1376 году, помимо Tollenkisten, в одной из башен городской стены оборудовали помещение размером побольше. Называлось оно на официальной латыни cista stolidorum – ящик для безумных. Или custodia fatuorum, сиречь карцер для дураков.

В Любеке Tollenkisten располагались прямо внутри городских ворот (угадайте: Бургтор или Холстентор?), благо массивность сооружения позволяла.

Тут нужно заметить, что безобидных сумасшедших – тех же имбецилов и дефектных шизофреников, спокойных и не особо смущающих покой горожан и крестьян, никто особо не пытался куда бы то ни было упрятать. Ну бродят себе по дорогам, улицам и площадям, милостыню выпрашивают – и ради бога.

Лечат как могут – но ведь и на костёр не тащат

«А что же насчёт лечения?» – спросите вы. В целом понятно, где эти больные люди содержались и как с ними обходились, но лечили-то как? Отвечу: в большинстве случаев – никак. Нет, кое-где сохраняется и передаётся по наследству от античных докторов практика применения той же чемеричной воды – и как слабительного, и как рвотного; делаются кровопускания и растирания, применяются ванны, кое-где идут в ход коррекционные люли и процедуры экзорцизма.

В Салернской врачебной школе по-прежнему готовят фаршированное лекарственными травами свиное сердце, а в горном шотландском селении Сент-Филланс, рядом с которым фейри водят свои хороводы, становятся популярными местные источники, обладающие просто чудесным успокаивающим свойством – это потом выяснится, что им они обязаны литию, присутствующему в той воде.

Правда, случаи, когда душевнобольного именно лечат, а не просто держат взаперти, всё же единичны, на заказ, так сказать. Но ведь лечат, и пусть поговаривают местами, что, мол, слуги лукавого этих людей одолевают, но всё же на очистительный костёр не тащат. Вернее, прецеденты случаются, но в большинстве мест декрет, изданный ещё при Карле Великом, всё же помнят и соблюдают.

Ну и как тут же не вспомнить одно характерное для Раннего Ренессанса суеверие и связанную с ним же занятную хирургическую процедуру! Дело в том, что в эпоху Возрождения (да, строго говоря, не только в её временных рамках) любой уважающий себя алхимик нет-нет да и задумывался: а не заняться ли поисками или сотворением философского камня? Это же такая нужная в хозяйстве вещь, не говоря уже о способе решения всех финансовых проблем и мощной чесалке для чувства собственного величия! Уже невозможно доподлинно выяснить, кому же первому, ироничному и шустрому, на контрасте пришла в голову идея о том, что раз есть философский камень, камень мудрости – значит, должен быть и камень глупости.

Но ведь не только пришла, но и прочно осела в головах. Причём настолько прочно, что в нидерландском языке осталось выражение «камень в голове» как синоним глупости, а также «вырезать камень», то бишь обмануть. Располагаться этот камень глупости мог где угодно – главное, чтобы на голове. Художники тех времён традиционно рисовали его за ухом или на лбу – как, например, сделал это Квентин Массейс в своей «Аллегории глупости», написанной где-то в 1510 году, вскоре после выхода в свет «Похвалы глупости» Эразма Роттердамского.

Но народ-то верил! И ощупывал голову в поисках таких камней, и что главное – о ужас, находил! А далее начинались мучительные рефлексии – и вот уже клиент созрел. И шарлатану от хирургии (а может, и не шарлатану, а просто чуткому к запросам клиентов или, что хуже, свято верящему в этот бред медикусу) оставалось только провести операцию, удалив липому, бородавку, а то и просто сделав разрез над шишкой и жестом фокусника явив извлеченное из разреза нечто.

Ура! Добро в очередной раз победило разум! Судя по всему, тема оказалась очень актуальной. Во всяком случае, до нас дошли несколько картин с этим сюжетом: «Извлечение камня глупости» Иеронима Босха (написана в промежутке между 1475 и 1480 годами), «Вырезание камня безумия» Питера Брейгеля-старшего (ок. 1550), «Извлечение камня глупости (Аллегория осязания)» Рембрандта Харменса ван Рейна (1624–1624), «Шарлатан извлекает камень безумия» Яна Стена (ок. 1650–1660).

И вообще, медикусов, хоть и постепенно, но всё активнее начинают привлекать к осмотру таких сумасшедших больных – хотя бы для того, чтобы можно было не просто обозвать человека дураком, а получить тому вполне официальное по тем временам подтверждение. Вот вам пример ещё одной (про Гиппократа и Демокрита я вам уже рассказывал) психиатрической экспертизы. Вернее, даже судебно-психиатрической.

Состоялась она в Нюрнберге в 1531 году, через три года после того, как Конрад Глазер, учитель арифметики, столкнул с лестницы свою мать и своего ученика, юного Крессена. Мать Конрада, увы, скончалась после падения, а ученик получил довольно серьёзные травмы. Глазера было арестовали и заточили в тюрьму, но уже через несколько дней надзиратели стали жаловаться: мол, сколько можно! Все арестанты как арестанты, а этот мало того что себе мозг вывихнул, так ведь и добрым людям выносит за компанию!

Городские власти к жалобам прислушались: чай, не звери какие и не в Средневековье каком-то живём, а очень даже в Раннем Возрождении. И перевели Глазера из тюрьмы в частный дом, под пригляд штадткнехта (что-то вроде сержанта городской полиции или даже младше чином), которому было велено держать скорбного главою учителя на цепи и глаз с него не спускать – мол, и так ясно, что не тюрьма человеку нужна, а просветление в мозгу.

Через месяц жена больного и его опекун стали просить городские власти забрать Глазера домой: мол, и ему будет спокойнее, и нам не так накладно – уж больно много приходится штадткнехту платить за роль сиделки. И пока штадткнехт присматривал за пациентом, те провели летучку, поставив на повестку дня вопрос ребром: а ну как сумасшедший сбежит? Что тогда? Обязать в таком случае жену и опекуна пациента самим сдаться в тюрьму? Или залог содрать побольше?

Сошлись на том, что деньги мотивируют сильнее, и вскоре Конрад уже сидел дома, под прочным замком, ключ от которого ежедневно сдавался в ратушу, и глядел на улицу через установленные на окнах решётки.

Родственники Крессена, впрочем, такого милосердия не оценили: мол, преступник и убийца должен сидеть в тюрьме! Началась судебная тяжба. Городские советники давили на жалость и сочувствие к заблудшей душе: мол, не надо ожесточать человека сверх меры, пусть и дальше сидит дома до полного осознания и просветления, а как придёт обратно в разум, можно будет и вовсе его освободить. Родня потерпевшего стояла на своём. Сам Глазер в апреле 1530 года тоже написал прошение к бургомистру – мол, цепи слишком тяжёлые, нельзя ли снять?

В общем, потребовалось мнение эксперта, и вот 10 мая 1531 года доктора Зеобальд Пуш и Иоганнес Шиц навещают пациента. И приходят к заключению, что здоровье его, в том числе и душевное, идёт на поправку. А чтобы совсем человеку захорошело и чтобы рецидива не случилось, прописывают ему интенсивный курс целебных клизм и прямо тут же пускают ему кровь – не всю, естественно, а тоже исключительно в лечебных целях.

По окончании курса лечения доктора пишут бургомистру подробный отчёт: дескать, всё под контролем, дорогой герр Фольккамер. Крови выпущено суммарно столько-то литров, клизм поставлено столько-то штук, больной уверенно идёт на поправку и есть надежда, что дойдёт. Вот счёт за лечение и экспертизу, с приветом, Пуш унд Шиц.

12 сентября с Глазера сняли цепи и даже разрешили ему заглядывать в церковь на проповеди и прогуливаться у городских ворот. Вернуться к преподавательской деятельности ему позволили в 1533 году, но хроническая болезнь есть хроническая болезнь, и в 1538 Глазеру снова в приказном порядке запрещают посещать рынок и прочие людные места: только из дома до церкви и обратно. Видимо, хорошенько достать успел всех.

Рождение дурдома

Да, душевнобольных в Средние века пока ещё не столько лечат, сколько стараются изолировать от окружающих, причём в основном всяк по своему разумению и возможностям, но именно Средневековье можно назвать эпохой, в которой появился первый дурдом. Именно дурдом, а не психиатрическая больница, поскольку лечение так и остаётся удачей (или неудачей, как посмотреть) единиц.

Так кого же можно назвать пионером этого благого дела? Леклерк (не тот, который гонщик, и не тот, который танк, а Никола-Габриель, медик и историк), как вы помните, уверяет, что уже в 854 году в Каире было создано отделение для душевнобольных при тамошней больнице.

А ещё он пишет, что и в других городах – в Багдаде, Дамаске, Фесе – были довольно неплохо обустроенные приюты для сумасшедших. Но, во-первых, исторические заметки Леклерка, особенно о России, ещё Иван Никитич Болтин критиковал, а императрица Екатерина II так вообще его за них скотом скучным и глупым обозвала, а во-вторых, во времена, когда писал Леклерк, было модно придавать флёр романтичности и мистицизма всему восточному, арабскому. Не исключено, что и исторические заметки этим самым флёром пропитались в ущерб объективности (хотя когда бы вы нашли её, эту объективность, в исторических трудах?).

То ли дело итальянцы с их упоминанием о богоугодном и благотворительном заведении для сумасшедших в Фельтре, что было основано аж в XII веке! Правда, сейчас ни в одном туристическом справочнике вы его не найдёте, но местные жители охотно вам покажут, где оно находилось. Если сами вспомнят.

В Швеции, в Уппсале, в 1305 году силами монашеской братии был построен Дом Святого Духа – вроде бы обычное странноприимное заведение, но поговаривают, что туда и душевнобольных определяли на постой. Занятная получилась гостиница.

И всё же, если говорить о заведениях, полностью заточенных под содержание и уход за душевнобольными, то среди самых первых стоит вспомнить о паре таковых.

Первое, если верить рукописным городским хроникам, было основано в 1326 году в Сант-Гергене, что близ тогда ещё германского Эльбинга (ныне польский Эльблонг). Не с нуля: ещё ранее там был лепрозорий Святого Георга. А уж когда он опустел, в освободившиеся дома стали селить помешанных. Правда, в дальнейшем судьба этого первого дурдома теряется в дымке истории, не оставляя каких-либо значимых свидетельств о том, что было далее. Может быть, виною тому чума, в 1360 году выкосившая только в Эльбинге 13 тысяч жителей (то есть в живых остался лишь каждый десятый)?

О втором заведении известно больше. Его основали в 1409 году в Валенсии, посвятив Святой Деве Марии; больница эта и носила имя Santa Maria dels Ignocents (а ещё Убежище Мадонны) и была предназначена именно для помешанных пациентов. Говорят, что деньги на её открытие собрал своими проповедями монах Хуан Джилаберто Хофре. Однажды он шёл на службу в церковь, и вдруг увидел, как местная шпана изгаляется над сумасшедшим. Защитить святой отец бедолагу защитил, но запало ему это в душу. Вот и взялся он за сбор средств – как говорят добрые католики, успешно. Пятью годами позже, в 1414 году, происходит два события.

Первое: в больнице чудесным образом (кто-то говорит, что сами ангелы изготовили, кто-то – что три таинственных паломника) появляется статуя Девы Марии, которую позже назовут Geperudeta, или Горбатенькая. Дело в том, что изначально эта статуя располагалась лёжа, при этом голова её лежала на подушечке: будучи защитницей обездоленных, заступницей беззащитных и отверженных, она сопровождала их в последний путь. При этом статую клали сверху на крышку гроба, и она, символизируя защиту и покровительство, провожала покойного (часто – казнённого) до самого места его погребения.

Вскоре после своего появления статуя становится знаменитой на весь город: по слухам, она исцелила от паралича жену одного из членов братства, о котором речь пойдёт чуть ниже. Позже статую Девы поставили вертикально, чтобы дать людям на неё полюбоваться, – а наклон головы, некогда лежавшей на подушечке, так и остался, будто Дева Мария заметно горбится. Отсюда и прозвище.

Второе: при больнице, которую между собою уже называют manicomio, или сумасшедшим домом, учреждается братство Cofradia de Nuestra Secora de los Locos Inocentes, Martires y Desamparados. Уже из названия понятно, что цель его – помощь безвинным сумасшедшим, мученикам и беспомощным. А также подкидышам и бесприютным сиротам – их в середине XIV века, после того как по Европе прокатилась Чёрная смерть, в Валенсии стало особенно много. Ну и приговорённым к смертной казни братья тоже оказывали духовную поддержку.

Главное же то, что вскоре после открытия больницы все психически больные люди из города и его окрестностей переместились в Убежище Мадонны. Уверяют, что брали сюда всякого пациента – вне зависимости от чина, национальности или веры. По примеру Валенсии подобные заведения открываются и в других городах Испании. Так, в 1425 году в Сарагоссе был организован госпиталь, двери которого были открыты для больных любой страны и любого вероисповедания, любого достатка, с говорящим за себя девизом urbi et orbi (городу и миру), и повреждения ума в том госпитале, со слов очевидцев, лечили работами на земле, в саду: жали пшеницу, подвязывали виноградную лозу, собирали виноград и оливки – не правда ли, транквилизирующие занятия?

Другие госпитали испанцы открыли в 1435 году в Толедо, в 1489 году в Вальядолиде и в 1540 году в Мадриде.

Брали сюда всякого пациента – вне зависимости от чина, национальности или веры. Ах да, есть ещё одно упоминание французского психиатра Жан-Этьена Доминика Эскироля о небольшой средневековой французской деревушке Гель – правда, сделано оно было в середине 19 века, но заселялась она сумасшедшими ещё тогда, в Средние века.

«Четыре пятых обитателей – безумцы, причём в полном смысле слова, и они беспрепятственно пользуются той же свободой, что и остальные её жители… Здоровая пища, чистый воздух, все слагаемые свободы – таков предписанный им режим, и подавляющее большинство по истечении года достигают благодаря ему полного выздоровления».

Вы спросите: а как же Бедлам? Известнейший и ставший нарицательным дурдом, открылся чёрт-те когда – разве он не достоин оказаться в троице первых? Может быть, может быть, но с рядом оговорок.

Вообще само название местечка – это своего рода ирония символизма. Ну кому, скажите, могло прийти в голову назвать сумасшедший дом Вифлеемом – местом, где родился Иисус? Ну ладно там американцы, которые на заре заселения страны повадились называть очередное свежеотстроенное местечко то Александрией, то Мемфисом. Но британцы-то с какого перепуга?

Всё просто. В 1246 году монашеское братство «Господа нашего из Вифлеема» построило за Епископскими воротами (позже район Бишопсгейт) лондонской городской стены странноприимный дом – нечто вроде гостиницы и общаги в одном флаконе.

Почти веком позже, в 1330 году, странноприимный дом (что, кстати, было в тренде) стал больницей. В 1377 году в этой больнице появляются и сумасшедшие пациенты – правда, немного, не больше десятка. Название (поди-ка выговори даже в трезвом состоянии и при хорошей дикции – больница, основанная братством «Господа нашего из Вифлеема»!) постепенно укоротилось до просто «Вифлеема» (или Bethlehem), а потом – и до простонародного Bedlam, то бишь Бедлама.

В 1547 году его королевское величество Генрих VIII широким жестом подарил больничку городу. Ну а городская община не стала плодить сущностей и оставила в ней дурдом, только пациентов там стало побольше: где-то порядка полусотни или около того. Нашлось куда пристроить городских сумасшедших. Нарицательным Бедлам станет позже – и о том, почему, речь ещё зайдёт.

Забегая немного вперед, в периоды Высокого и Позднего Возрождения, скажу, что именно XIV век становится веком создания сумасшедших домов по всей Европе. Почему не психиатрических больниц, я уже пояснил: пока ещё по-прежнему не столько лечат, сколько держат внутри.

Так, в Германии в 1544 году добрые жители Пфорцхайма, тогда ещё не успевшего прославиться своими часами и золотыми украшениями, написали в Эслинг прошение позволить им посмотреть своими глазами «благоустроенные помещения для душевнобольных, так как они, пфорцхаймцы, намерены завести у себя такие же».

В 1576 году в Вюрцбурге (том самом, где за 450 лет до того произошёл первый на немецких землях рыцарский турнир и где спустя полвека сожгут 900 ведьм во время Охоты) при Юлиевском госпитале организуется сумасшедший дом, примерно в эти же годы подобные дома открываются в Нюрнберге, во Франкфурте-на-Майне, Бранденбурге, Берлине, Мекленбурге, Любеке и Бремене.

Магистрат Цюриха подошёл к вопросу размещения сумасшедших со всей швейцарской основательностью: в 1570 году он постановил построить для них два приюта. И держать каждого пациента на цепи. Причём не только буйных, но и вполне себе спокойных. Во избежание, так сказать: мол, уж мы-то знаем, как суровы наши швейцарские ребята и девчата. Правда, всем постояльцам этих двух приютов ежедневно за счёт города в лечебных целях выделялось вино, что несколько примиряло бедолаг с суровой действительностью. Ну и от кишечных инфекций заодно хранило, ибо понос в дурдоме – страшнее пожара в борделе.

Городские хроники Цюриха, кстати, сохранили свидетельство о том, что в 1599 году тут, в одном из приютов, был прикован цепью за пояс к стене один портной. Ему позволяли заниматься своим ремеслом, но домой не отпускали до тех пор, пока не станет ясно, что искус (видимо, помешательство сочли именно дьявольским искусом) прошёл и подвоха с его стороны можно более не опасаться.

Надо заметить, что цепи в сумасшедших домах того времени – явление практически повсеместное. Да, лечить в этих учреждениях по-прежнему не лечат, в подавляющей массе случаев просто держат либо до скончания дней, либо до прояснения в мозгу, а если и применяются какие-то меры, чтобы это самое прояснение ускорить, то по принципу «выбить дурь из головы». То есть плети, розги и коррекционные звездюли.

И всё же, даже при таком суровом средневековом, а позже и ренессансном оллинклюзиве, заведения эти не пустуют. Причём многих пациентов даже не надо ловить и силой туда водворять: сами идут, бедолаги. Почему? Да потому что начинается эпоха Возрождения, и житьё-бытьё душевнобольных, и ранее-то на мёд ну никак не похожее, становится ещё хуже и всё чаще оказывается под большим вопросом.