Текст книги "Попугай в медвежьей берлоге"

Глава 10

Во время коллективной готовки обеда на кухне форты моей гордости и самоуважения окончательно пали. Из-под дверной щели в комнатушку проникали невыносимые запахи жарки, парки и варки. Придворный абу Лук, амир аль-Жареный Картофель, принц Свиной абду Подчеревок, владычица Курица из королевства Духовии, всевозможные приправы, король королей гороховый шах иншах Суп, генерал устэз[15]15
  Господин (араб.).


[Закрыть]. Винегрет, царица Шарлотка с яблоками.

Помогите и спасите.

Тарелки с парующей едой кружились под потолком, я лежал на узкой кровати возле батареи и тянулся руками к тарелкам изо всех сил. Но еда издевалась надо мной, она высмеивала меня и бранила по матушке.

Дождавшись, пока закончатся приготовления, пока утихнет мойка и звон посуды, пока заглохнет духовка, пока шаркающие шаги обитателей дома, наконец, стихнут, я выбрался из кровати, открыл дверь и пошел по коридору.

Под ногами мяукали кошки, я переступал вазоны с колючими растениями. Шипы впивались в икры. Кошки шипели, выпускали когти и светили зелеными, полными гнева глазами.

Зайдя на кухню, я увидел следующую картину: молдаванин в сером белье распинал бледные сосиски, Танечка вместе с сожителем роскошествовали курицей, жареным картофелем и солеными огурцами, таксист, низко склонившись над тарелкой, уплетал подчеревок с яйцами и луком, озлобленные на жизнь супруги наказывали гороховый суп и винегрет, а хозяйка только-только водрузила на стол шарлотку.

По субботам они ели одно и то же.

Со скучающей физиономией я прошел к окну и выглянул во двор, на самом деле боковым зрением следил за едой. Соседи жрали и жрали, как свиньи… «Куда оно в них лезет?! Животные! – думал я. – Ненасытные кабаны!»

Развернувшись к столу, я придал лицу откровенно жалобный вид в надежде, что хоть кто-то из этих чревоугодников предложит мне присесть. Хотя бы просто так посидеть. Но они чавкали и отрыгивали, булькали и выковыривали ногтями мясо, застрявшее в зубах.

Людоеды.

– Скоро приедет мой коллега на джипе, – зачем-то сообщил я чревоугодникам. – Мой старый добрый партнер. У него сегодня день рождения. Мы поедем в ресторан. Меня допоздна не будет. Может, я только завтра домой попаду, черт его знает… Мой коллега любит хорошо гульнуть. А отказать я не могу… черт его знает. Да, наверное, мы потом на дачу поедем, в сауну…

Никто ничего не ответил. Они были так заняты своей проклятой жратвой, что не обращали ни на что внимания. Им лишь бы животы набить – до остального мира им дела не было.

Нет, это не мои братья интеллектуалы из КИМО, это всего-навсего шайка пещерных людей. Дети палеолита.

Работа, жратва, туалет, кровать. Простая арифметика! Легко быть вахлаком!

Таксист сдавил волосатым кулаком упаковку кетчупа, вокруг ртов озлобленных супругов образовались гороховые зеленые разводы, молдаванин доел свои поганые сосиски, смачно отрыгнул и, не вставая с табурета, достал из холодильника бутылку пива.

– Ваши останки найдут через десять тысяч лет! – заорал я.

Все оторвались от еды и вопросительно уставились на меня. Прекрасная Танечка хитро улыбнулась и подмигнула то ли мне, то ли пролетающей вороне за окном.

– Вы видели, как кружатся снежинки? – спросил я.

Соседи снова сосредоточились на еде.

– Это первый снег, да? Очень мелкий снежок… Снег, снег кружится, белая вся улица! Собралися мы в кружок, завертелись, как снежок… Можно у кого-нибудь взять утюг? Мой утюг сломался, а надо погладить рубашку… сейчас коллега на джипе приедет.

Танечка согласилась дать мне утюг. Мы прошли к ним в комнату на втором этаже. В комнате, свернувшись клубочком, мирно посапывал малыш. Танечка дала мне утюг советского образца и сказала:

– Витя (ее сожитель) сегодня уезжает в село к родителям. С ребенком.

– Спасибо за утюг, – ответил я и спешно вышел из комнаты.

Итак, из-за продовольственного кризиса моя независимость оказалась под серьезной угрозой. Бесполезный утюг лежал на столе. Открыв шкаф, я прикинул, что бы погладить. Гладить было нечего, вместо еды я получил утюг, который следовало придержать хотя бы минут на двадцать.

Через двадцать минут я постучал в комнату Танечки, мне открыл соломенный олух: блуждающий взгляд, ненавистная юношеская робость, воробьиные плечи… интересно, чем он занимается? Из чего он плетет паутину и как попалась в нее Танечка? Он молча принял утюг и прикрыл дверь.

Надев куртку, я вышел из дома и какое-то время стоял во дворе, наблюдая за кружащимися снежинками. К соседу, начинающему лысеть работнику метрополитена, приехала «Скорая». Сосед и водитель курили у калитки.

– Что случилось? – спросил я.

– Да батя… – нервно ответил сосед.

– Ты не переживай, – сказал я. – Все будет хорошо. Главное, не переживай… не переживай…

Я попросил сигарету и покурил вместе с ними.

Затем, склонив голову набок, дабы уподобиться святому-аскету, зашагал к трамвайной остановке. Выбор у меня был невелик: сяду на трамвай, думал я, и вернусь в родительский дом, в Пущу Водицу. Проведаю родителей, буду долго отказываться от еды, а потом проявлю снисходительность и все же соглашусь. Они не должны ни о чем догадаться, ни отец, ни мать, ни тем более сестричка с ее хахалем. Принимать пищу я буду медленно, нехотя. Сдержанно поблагодарю за оказанное гостеприимство и удалюсь. Таков был мой замысел.

В гордом одиночестве на остановке я простоял около получаса и продрог так, что зуб на зуб не попадал. Возле остановки в здании бывшего хлебного магазина располагалась забегаловка под скользким названием «Бочонок», подле входа стояла доска, на которой мелом корявым почерком было написано:

дни рождения

свадьбы

поминальные обеды

банкеты

юбилеи

корпоративные вечеринки

(можно со своим алкоголем!!!)

У входа в забегаловку толпились две группы людей. Группа номер один: одеты в черное, мокрые глаза, молчат, курят, женщины в косынках. Группа номер два: карнавальные шуты, некоторые мужчины в колпаках, женщины в пестрых платьях, весело смеются, шутят, прыгают на месте от холода.

Поистине смерть и рождение идут рука об руку, и в этом нет ничего вопиющего, плачу должно сопровождать смех, смеху должно напоминать, что тьма непременно уступит место свету, и возрадуется душа человеческая, даже после самых тяжких мук и лишений! И возденет человек руки к небу, и вознесет он молитву во славу замысла вселенной, и когда уясните вы, что без траура не обрести благостного умиротворения, тогда и научитесь танцевать без оглядки на насмешников!

В скорби и горе своем душа человеческая избавляется от пут себялюбия и разврата.

В радости своей человек забывает об ужасе, сквозящем из межзвездных пустот, и пытается ухватить себя за хвост, точно пес шелудивый.

Плачьте и смейтесь одновременно! Смейтесь и плачьте! Смех и плач! Плач и смех! Не стесняйтесь скорбящих! Не презирайте забавников! Братья и сестры, не уподобляйтесь зубоскалам, ибо смех их горек, как деготь! Ибо они заткнутся сами или их заставит умолкнуть гром!

Сперва я зашел на корпоративную вечеринку и присел на край стола, предо мной стояли салаты, шампанское, фрукты и мясная нарезка, только я хотел взять кусочек ветчины, как мне на плечо упала тяжелая рука. На меня укоризненно смотрел тучный мужчина. Без лишних слов я вышел из зала забавников и перешел в зал к скорбящим. На столе у скорбящих паровали борщ и жаркое, возле тарелок ютились компоты, накрытые пирожками, и рюмки с водкой. Пахло ладаном, землей и слезами. Подтянув первую попавшуюся тарелку, я начал уплетать жаркое за обе щеки. Ко мне подошла сухонькая старушка в черном платке.

– Вы с чьей стороны будете? – тихо спросила она. По ее морщинистым щекам текли слезы.

– Это большая потеря, – сказал я и взглянул на портрет усопшего. – Он был очень хорошим человеком.

Неподдельно всплакнув, я привстал и обнял несчастную.

– Берите хлебушек, – сказала старушка.

Глава 11

Последняя ночь октября.

Непростой выдался месяц, ох и непростой. Близится день второй зарплаты, впредь я буду умнее, научусь экономить, куплю только самые необходимые продукты и проездной. А квартплата? Ну, что же, буду уповать на бюро переводов и сводные агентства.

Я сижу в комнатушке, обложился учебниками, словарями и пособиями, под завывания ветра работаю над книгой для первого курса.

О, это будет удивительная книга, настоящий прорыв. Благодаря этой книге арабский язык станет доступным, я сделаю все для того, чтоб арабский перестал отпугивать студентов. Студенты, изучающие арабский язык по моей книге, оторвутся на целый корпус от неудачников, которые пользуются московскими книжонками и книжонками местных патриархов востоковедения. Представляю, как лопнет от зависти профессор Удов и компания, когда выйдет книга…

В дверь тихонько стучат. Пришла Танечка. На ней джинсы и облегающая майка цвета хаки. Танечка виновато улыбается, ее ноги обвивают пушистые толстые хвосты кошек и растения. Кошки громко возбужденно мурлычут и шипят. Одна рыжая кошка и две черно-белые быстренько забегают в комнатушку и начинают хозяйничать на кровати.

– Можно зайти? – тихо спрашивает Танечка.

– Извините, я очень занят. Работаю.

– Пожалуйста, мне так одиноко и грустно ночью. Я не буду вам мешать, обещаю.

– Вы должны вести себя тихо, – предупреждаю я. – Обычно я не работаю в чьем-либо присутствии…

– Я буду тише воды ниже травы, – обещает она.

Мы ловим кошек и выдворяем их из комнаты, особо проворная рыжая кошка залезла под кровать и притихла, я звал ее, пытался достать рукой, а потом стал на колени, но увидел лишь два зеленых глаза.

Ну и оставайся там!

Танечка скромно садится на краешек кровати. Еще ни одна женщина не садилась на мою кровать! Она наблюдает за моей работой, она разглядывает книжные полки, она разглядывает меня, мои порхающие над клавиатурой руки, она внимательно следит за тем, как я листаю словари и учебники и оставляю закладки из клетчатых листков. Какое-то время я действительно предельно сосредоточен и честно тружусь над книгой. Но потом я начинаю поглядывать на Танечку боковым зрением, ничего не могу с собой поделать. Когда же она привстает, чтобы пристальней рассмотреть ту или иную книгу, я открыто изучаю ее стройные ноги, худые руки и небольшие холмики грудей.

– Сколько же у вас книг, – шепчет она с придыханием.

– Тишина! – прошу я.

– Ой, извините, извините…

Она становится на носки и достает с верхней полки книгу без спроса, снова садится на краешек кровати и листает. Нет в мире зрелища прекрасней, чем молодая брюнетка с томиком Говарда Лавкрафта. К моему удивлению, она перестает листать в поисках картинок и действительно начинает читать. Я углубляюсь в работу: набираю текст о том, как египетские дети поехали с отцом в Киев и впервые в жизни увидели снег. Затем я делаю грамматический разбор текста, привожу синонимы и антонимы, составляю упражнения и всякого рода задания для укрепления материала… профессор Удов будет локти грызть! Профессор Удов скажет на заседании кафедры: «Я не профессор, вот Матковский – настоящий профессор. Отдайте ему мою дачу, награды и прочие привилегии. Мне еще многому надо у него поучиться. Нам всем».

– Я только что прочла рассказ, – говорит Танечка.

– И как он вам?

– Мне не понравилось. В рассказе почти нет диалогов…

– Лавкрафт не умел писать диалоги.

– Вы действительно прочли все эти книги?

– Да, – вру я (на самом деле и четверти не прочел).

Коллекционирование книг – это такая же болезнь, как грипп или брюшной тиф.

– Кем вы работаете?

– На складе… строительные материалы и все такое…

– Неправда, мой брат работает водителем на складе строительных материалов. Вы не похожи на кладовщика. У вас слишком нежные пальцы… Или вы студент?

– Студент! Какой смысл учиться?! Дурость! В наших вузах профессии не получишь, бессмысленные знания, глупые преподаватели…

– Ну, успокойтесь… Вы напряжены?

– Нет, с чего бы?

(На самом деле мне не нравится, что Танечка обозвала мои пальцы нежными, вовсе они не нежные!)

Она ставит книгу на место и подходит к столу. Я быстро закрываю учебники, тетради, словари и выключаю монитор.

– Что это за язык? – спрашивает она, глядя на золотую арабскую вязь словаря. – Хинди?

– Сядь, – прошу я.

Она послушно садится на кровать. Мы долгое время смотрим друг на друга. Она хочет что-то сказать, но я приставляю указательный палец к губам. Под завывания ветра я наслаждаюсь ее красотой: ниспадающими на плечи черными волосами, большими карими глазами на бледном лице – они как горящие во льду каштаны. Под глазами темные круги (недосыпание или почки?). А еще у нее немного курносый нос и аккуратный маленький подбородок. Увидь я ее мельком на улице, то ни за что бы не дал больше восемнадцати лет. Но на самом деле ей около двадцати пяти, возможно, и больше.

– У тебя есть выпить? – спрашивает она.

– Алкоголь?

– Да.

– У меня есть кипяток.

– С чем?

– С кипятком.

– Ты пьешь кипяток с кипятком?

– Это напиток царей и богов. Сам Крез его пил.

– Кто такой Крез?

– О Солон, Солон, Солон!

– Я могу принести бутылку вина. Только штопора нет.

Она идет за вином, я – на кухню, где тихо роюсь в тумбочке, чтоб хозяйка не слышала – Котятница ненавидит ночные посиделки. Не обнаружив штопора, я возвращаюсь в комнату, продавливаю пробку вилкой внутрь бутылки и разливаю по стаканам. Красное полусладкое, из дешевых, но довольно приятное.

– Ночью я слышу, как ты бьешь по клавиатуре. Ты вообще не спишь?

– Я? Бью? Неправда. Это кто-то другой. Я дрыхну, как медведь.

– Все жильцы слышат, как ты бьешь по клавиатуре.

– Они жалуются?

– Жалуется только молдаванин.

– Я не считаю его за человека…

– Почему?

– Он ходит в нижнем белье. Целыми днями. Курит и шастает на кухне в своих дырявых трусах.

– Что ты печатаешь?

– Как что… для склада… накладные там разные… гайки… болты… давай разденемся?

– Давай, – соглашается она.

Мы раздеваемся и садимся на пол.

– Ты слишком худой.

– Тебе не нравится?

– Нужно хоть что-то есть.

– Я ем, как бегемот.

– «Вот бегемот, которого Я создал, как и тебя, он ест траву, как вол; вот, его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его…» – произносит Танечка и поясняет: – Отец заставлял меня учить Библию.

– Твой отец служит в церкви?

– Нет, он сектант… живет в общине. Никогда не видела, чтоб ты ел. В холодильнике нет твоих продуктов…

– Я ем Солнце и Луну.

– Что?

– И вот этот вот звук… слышишь?

Мы прислушиваемся: за обрывом, по лесопарковой зоне мчится поезд, будто одноглазый дракон, утративший способность летать, разрезает плотным желтым лучом тьму, грохочет колесами, издает длинный протяжный гудок. Дрожат стекла. Подрагивает вино в стаканах на полу. Рыжая кошка с пушистым хвостом вылезает из-под кровати, усаживается между нами и начинает неспешно вылизываться…

В этот момент раздается противный резкий звон будильника на столе. Будильник подпрыгивает и захлебывается. Если и есть у геенны огненной гимн, то его, несомненно, написал будильник. Я не сразу соображаю, что это за шум, подхватываюсь и гляжу на часы: восемь утра. Ровно через час начнется пара у первого курса КИМО.

Я достаю портфель со шкафа, быстро забрасываю в него материалы, беру зубную щетку, пасту и иду в ванную комнату по холодному коридору, переступая через спящих кошек и вазоны.

Когда я возвращаюсь, Танечка спит в моей кровати, обнимая кошку.

Я вырываю листок из блокнота и пишу печатными буквами:

ТЫ ПРЕКРАСНА

Затем, подумав с минуту, комкаю листок, открываю форточку и швыряю его в пропасть. Порыв ветра подхватывает лист и уносит в другое измерение, где я, только что прогнав кошку, прилег рядом с Королевой.

Глава 12

На паре первого курса случился инцидент, из-за которого студенты меня сильно возненавидели.

Одна студентка – неисправимая прогульщица, пришла в черном и отказалась отвечать на мой вопрос о видах местоимений в арабском языке. Она вообще перестала реагировать, сидела, опустив голову, и рассматривала закрытую тетрадь. Я подошел к ней и громко выдвинул требования:

– Назовите виды местоимений!

Когда же она, наконец, подняла голову, я увидел, что глаза у нее наводнились и она вот-вот расплачется.

– Я не выучила, – сказала она дрожащим голосом.

– Это – «лебедь»![16]16
  «Лебедь» (укр., сленг) – оценка «двойка».


[Закрыть] – возмутился я. – Двойка. Кол!

– Извините, я к следующему разу подготовлюсь…

– Следующий раз меня не интересует. Может, следующего раза и не будет!

Я расхаживал по аудитории, как лев в клетке, полной спящих косуль.

– У меня уважительная причина… – не унималась прогульщица.

– Какая еще причина?

– У меня умер дедушка, – ответила она и заплакала навзрыд, закрыв лицо руками.

Сокурсницы принялись утешать ее и подали платок.

– Это вы убили дедушку? – спросил я.

Она удивленно посмотрела на меня, студенты замерли, я чувствовал себя настоящим извергом, маньяком и упивался этим!

– Нет, – ответила студентка.

– Откуда я знаю, может, и вы… если бы вы убили дедушку, тогда бы это была уважительная причина, чтоб заявиться неподготовленной на МОЮ пару. Ваш дедушка не мог умереть завтра, например? Или через неделю?

Хлопнув дверью, студентка выбежала из аудитории. Из коридора донеслись ее горестные рыдания.

Растянув улыбку до ушей, я, как истинный пифагореец, медленно прошелся вдоль парт. Обескураженные студенты растерянно шуршали тетрадями.

– Кто еще не подготовился? – спросил я.

Гробовая тишина.

– Запомните, смерть близких людей не повод для того, чтоб не готовиться к МОЕЙ паре. Близкие будут умирать, это нормально, естественно. Они сделаны из мяса и костей. Чего нельзя сказать об арабском. Арабский язык за вас никто не выучит!

После пары ко мне подошел какой-то высокий паренек и сказал, что меня немедленно просили подойти на кафедру иностранных языков. Я загрузил материалы в любимый портфельчик и, насвистывая, направился на кафедру. В тот момент я был готов ко всему: выговор так выговор, увольнение так увольнение! Пусть они хоть в Институт филологии позвонят и пожалуются. За копейки, которые мне платят, я не готов терпеть наплевательское отношение к учебе. Знают ли студенты, сколько я получаю? Если бы знали, то не трепались бы о склеенных дедушкиных ластах. Я сам себе дедушка и тоже умру. Подумаешь! Мы все умрем, так давайте сядем, сложим ручки, будем плакать и ни черта не делать!

Я стоял у доски, распинался, как проклятый, рассказывал про местоимения, а она мне говорит о мертвецах?! Забудьте, оставьте ваших покойников земле, земля лучше знает, что с ними делать.

На кафедре злой цербер Анастасия Семеновна подозвала меня к столу. Когда я подошел, она улыбнулась и сказала:

– А я всю дорогу думала, что ты очкарик беспомощный… ох и ловко же ты ее уделал!

– Ага-ага, – подтвердил добрый цербер Александра Васильевна. В ее руке, покрытой пятнами кожного рака, дымилась чашка кофе.

Глава 13

Рабочий день и не думал заканчиваться.

Сразу после того, как я покинул здание КИМО, на мобильник позвонил старший преподаватель кафедры Ближнего Востока. Взяв трубку, я отошел в лысый яблочный сад напротив парковки. Из трубки высоким фальцетом кричали что-то нечленораздельное, затем наступила полная тишина, и связь оборвалась. Я перезвонил, трубку взяла женщина и спешно сказала:

– Добрый день, Максим… алло?

– Кто это? – спросил я.

– Извините, что беспокою…

– Переходите сразу к делу. Слишком мало времени.

– Я дочь Абу Магира (так звали старшего преподавателя)… хотела у вас спросить… – На заднем фоне опять послышались крики, переходящие с густого баса на фальцет, что кричали – разобрать невозможно.

– Алло?

– Не могли бы вы заменить сегодня отца на двух парах?

– Ему опять нездоровится?

– Да… да… папа, тихо! – Крики смолкли.

– Хорошо, уже выезжаю, – ответил я.

Попроси меня кто другой, я бы ни за что не согласился сейчас ехать в Институт филологии, ведь в комнате моей спала Королева, и я мечтал присоединиться к ней, прогнать чертову кошку и лечь рядом, а когда она проснется… кто знает? Может, мы смогли бы с ней устроить пожар? Но перед Абу Магиром я был в вечном долгу, он – единственный преподаватель, которого я уважал. Настоящий профессионал, только Абу Магир мог осадить меня как по грамматике, так и по словарному запасу. Тем более он знал диалекты, а я не знал. Это за Абу Магиром я семенил, словно ободранный шакал, когда не справлялся с переводом, это Абу Магир бесплатно консультировал меня во время написания магистерской работы, это Абу Магир терпеливо посвящал меня в таинства Корана. Почему я так мало говорил об Абу Магире и старался всячески искоренить его из своих воспоминаний об университетской жизни? Почему я пытался забыть его имя и не поддерживал с ним связи?

Потому что всякий благодарный ученик должен превзойти своего учителя. Таков закон. Если ты не станешь лучше своего учителя, то усилия твои были напрасны и ты ни черта не понял.

И опять я встретился с пятым курсом, мы засели в аудитории с низкими потолками на четвертом этаже, можно сказать – на чердаке. Две пары прошли быстро и безболезненно, я предложил перевести текст о нелегких отношениях между Ираном и США, а также по просьбе слушателей расписал на доске арабские слова, имеющие происхождение из фарси. В очередной раз, отклонив предложение бакалавров бахнуть пива в парке, я сбежал по лестнице в гардеробную и, работая локтями, продрался к выдаче одежды. Старушка еле шевелилась, она спала на ходу.

– Дайте зеленую куртку! – крикнул я. – Вон там! Вон она! Нет, не та! Та, что слева!

– Молодой человек, вы здесь не один, тут вообще-то очередь, – упрекнули меня.

Изящным движением руки я извлек из внутреннего кармана пиджака удостоверение ассистента кафедры и, подняв его над головой, словно полицейский жетон, сказал:

– Все в порядке, оставайтесь на своих местах. Я ассистент кафедры!

Интересно, что сейчас делает Королева? Ждет ли она меня? Глупец и трус – вот кто я такой, почему не оставил записку на столе?! Почему испугался и вышвырнул ее?! Подарил ветру, снегу, пропасти и озерам?! Малодушие. Братья и сестры, в решительный час не уподобляйтесь мне и не будьте малодушными, да не дрогнет рука ваша, да не помутится рассудок перед решающим выбором.

Есть у меня одна проблема с курткой – она слишком короткая, из-под нее выглядывает пиджак, и студенты замечают, и мне стыдно, я мысленно обещал им обязательно обзавестись черным пальто.

А теперь домой, домой, домой, быстро домой!

Но вот снова звонит телефон, я спускаюсь к станции метро «Театральная», асфальт затянула тонкая корка льда, я скольжу, балансирую, размахиваю портфельчиком, несколько раз падаю на спину, поднимаюсь и продолжаю бежать. Что, если Королева растает?! О нет, Королева должна быть хладна и молчалива, только бы успеть!

Но вот в который раз звонит телефон, я достаю трубку из брюк и готовлюсь выслушать слова благодарности от дочери Абу Магира. Но на дисплее неизвестный номер: тройки, шестерки, нули, четверки.

– Алло? Кто это?!

– Добрый день, Максим Александрович?

– Бросьте ваши формальности, я очень занят, сразу к делу!

– Нам нужен переводчик, сегодня, через полчаса…

– Откуда у вас мой номер?

– Мне дал его профессор Удов.

– Вы шутите? Это розыгрыш?! Профессор Удов меня ненавидит, он бы меня с радостью придушил.

– Нет-нет, он о вас очень хорошо отзывался. Он сказал – вы лучший в Киеве на сегодняшний день…

– Старый болван вам не соврал.

– Простите?

– Куда ехать?

– Недалеко от станции метро «Вокзальная».

– Полчаса, я не успею…

– Берите такси, я покрою все расходы.

Стало грустно и легко. Так бывает, целыми днями вы маетесь от безделья или бездумно гуляете в парке, и кажется, будто вы никому не нужны, нет дел у вас и нет дел ни у кого для вас. И никто вам не звонит и не пишет, никто не поинтересуется: как вы там? Никто не напишет: приезжайте, вы нам очень нужны, или: мне так скучно без тебя… А потом бах! И юла опять кружится. И вы жалеете, что не ценили свободное время.

Когда такси подъехало к высотке недалеко от Южного вокзала, я набрал клиента. Через минуту из парадного вышел молодой энергичный мужчина лет тридцати в шикарном синем костюме и дал таксисту две салатовые двадцатки.

Мы стали возле парадного и перекурили, затем поднялись на лифте на восьмой этаж, и мужчина впустил меня в просторную квартиру с высокими потолками. Бог знает, сколько комнат было в квартире, но, судя по всему – не меньше пяти. Мы прошли на кухню. Там сидел смуглый араб, он громко разговаривал по телефону, вставал, подходил к балкону и давал указания об отправке какого-то груза.

– Хотите что-нибудь перекусить? – спросил мужчина.

– Нет, спасибо, – ответил я. На столе стояли коробка с восхитительными трюфельными пирожными, чашки с разводами от кофе и пепельница, полная окурков. – Давайте перейдем сразу к делу.

– Отлично, – сказал мужчина. – Меня зовут Михаил. Это – Мустафа. Сегодня у нас много работы, и мы надеемся на вашу помощь.

В кухню вошла длинноногая девица в коротком платье. Она поздоровалась со мной едва заметным кивком и спросила Михаила:

– Вы уже будете работать? Мне уходить?

– Да, – ответил мужчина. – Приходи завтра после обеда.

– Хорошо. – Она поцеловала его в губы и удалилась.

Мустафа спрятал телефон и сел за стол. Мы обменялись рукопожатиями, и он стал проверять уровень моего языка. Потом спросил, где я учился, в каких арабских странах побывал и христианин ли я. Христианином я себя не считал, но: чтобы избежать дополнительных расспросов, ответил, да, я христианин. Мустафа одобрительно закивал и сказал:

– Ты читал Коран? В вашем университете изучают Коран?

– Нет, Коран программой не предусмотрен. Я изучал Коран самостоятельно.

Наконец, мы перешли к делу. Речь шла об оптовых поставках очищенного грецкого ореха в Саудовскую Аравию. Я сразу включился в работу, достал блокнот и стал делать пометки. Мустафу я попросил говорить на литературном языке, так как раньше никогда не слышал диалекта Саудовской Аравии. Он охотно согласился, пояснив, что очень любит разговаривать на фусхе[17]17
  Фусхе (араб.) – литературный арабский язык.


[Закрыть]. К счастью, его литературный язык оказался блестящим. Он говорил внятно, правильно расставлял огласовки и не глотал буквы. Потом речь зашла о подсолнечном и кукурузном маслах, стороны озвучили цифры, обсудили цифры и сошлись на том, что поставлять данные масла в Саудовскую Аравию не выгодно ни для кого. Затем говорили о гражданских вертолетах «Строндинг Эйер» и внедорожниках «Вепрь». Суммы все возрастали и возрастали, и, похоже, никого это, кроме меня, не смущало. Однако я, как и подобает профессионалу, смущение свое засунул сами знаете куда.

Работал я практически без проколов, только иногда просил повторять цифры для полной точности. Нельзя ошибаться в цифрах во время перевода, это может дорого обойтись. Есть известная история о том, как переводчик фарси в Иране ошибся на пару нулей и его упрятали за решетку на десять лет. Могут и голову отрезать! Перевод ассоциировался у меня с партией в пинг-понг против невидимки: никогда не знаешь, чего ожидать, легкого навеса, крученого удара или соплю. Цифры – это сопли. Диалект – это сопли.

Просидели мы за столом около трех-четырех часов. Я глянул на время: без пятнадцати семь. Они выкурили по пачке сигарет и выпили пару литров кофе.

Почувствовав, что вот-вот грохнусь в обморок от недоедания и недосыпания, я согласился на кофе и трюфельное пирожное. Пирожное оказалось с сюрпризом – внутри взорвалась сладкая вишня. Радуга во рту!

Не удержавшись, я схватил еще одно пирожное и попросил извинить меня за задержку перевода.

От переговоров устали только мы с арабом, Михаил же держался так же бодро, как и в начале. Я восхищался им, его культурой, манерами и горящими глазами. Он наседал на нас, предлагал саудовцу новые и новые варианты поставок, рассказывал о страховании и налогах. Складывалось впечатление, что он знал абсолютно все.

Когда они закончили обсуждать аграрную политику Украины, Мустафа удалился в туалет, а Михаил спросил меня:

– Он тебе уже заплатил?

– Нет, – ответил я.

– Жадный козел попался, – заметил Михаил и протянул мне две бумажки.

Я, не глядя, быстро запихнул бумажки во внутренний карман пиджака и подлил еще кофе. Зачем смотреть? Ведь деньги для меня не важны, я работаю ради удовольствия, деньги у меня и так водятся в достатке! Крез не считает копейки, Крез считает только кучи золота.

– Я могу быть свободен? – спросил я, деловито закинув руку и взглянув на воображаемые часы.

– О нет, мы должны съездить в ресторан.

– Ресторан?

– А что? У вас какие-нибудь планы?

– Да, – признался я. – Дома меня ждет Королева…

– Жена?

– Нет, Королева.

– Королева Британии?

– Нет, берите выше.

– Какая Королева, признавайтесь? – Михаил подмигнул и по-дружески ткнул кулаком в мое плечо.

– Долго и непросто объяснять, – ответил я. – И осознать это нелегко.

– Ну, хорошо, может, в другой раз расскажете про Королеву? У меня вот тоже Королева. Видели?

– Она красотка, но не Королева… – ответил я.

– Как скажете, как скажете.

Михаил допил кофе одним глотком, упорядочил разбросанные на столе документы в стопку и сложил их в кейс. На кухню зашел араб, он сладко зевнул и потянулся.

Это был ресторан «Тургеньев» на Львовской площади, цен я не видел, но, судя по интерьеру и контингенту, сделал вывод, что ресторан не из дешевых. До поздней ночи Михаил с Мустафой болтали и спорили, а у меня к тому времени уже заплетался язык, я чувствовал себя мертвой мухой в киселе. Сил практически не осталось.

После посиделок мы завезли Мустафу в отель «Хаят» на Тарасовой, он, бедняга, еле ноги переставлял. Доведя его до входа, мы закурили.

– Слушай, Макс, – сказал Михаил. – Не хочешь немного повеселиться? Поедем ко мне, можешь позвонить своей Королеве. Я позвоню своей. Обещаю угостить кое-чем особенным. – Он загадочно улыбнулся.

– Тяжело осознать, кто есть Королева, – пробормотал я. – Извинюсь, но вынужден отказаться.

Холодный воздух больно колол горло. Ветер утих, и с неба начали падать большие хлопья снега.

Когда «Порш Кайен» проурчал и скрылся из виду, я полез в карман пиджака и закостеневшими от мороза пальцами извлек две бумажки. Глазам не мог поверить: это были две новенькие, будто только отпечатанные на волшебном станке пятисотки. Засомневавшись в их подлинности, я подошел ко входу в отель и проверил на свет водяные знаки.

За день я заработал больше двух месячных зарплат в университете. Будь ты проклят, университет!