Текст книги "Попугай в медвежьей берлоге"

Глава 4

Я хорошо запомнил день первой зарплаты. Так же хорошо, как поход в военкомат за приписным листом, наложение гипса на мизинец и неуклюжий вальс на школьном выпускном.

Моросил мелкий дождь, дул противный холодный ветер, я сидел на скамейке бульвара Шевченко, ел сосиску в тесте и наблюдал за людьми в ресторане «Тарас». В ресторане было тепло, сухо и светло, на улице – мерзко. Люди в ресторане выглядели счастливыми, как ребята из рекламы зубной пасты или семейного пакета сока. Я ждал трех часов. Через дорогу от главного корпуса университета Шевченко находилось красное старое одноэтажное здание, мне сказали, что там бедолагам выдают деньги.

Зайдя в тесную комнатушку с крошечными окошками, на которых висели массивные решетки, я пристроился в конец очереди. Люди в очереди выглядели очень уставшими и очень несчастными. Было ясно, что очередь сплошь состоит из преподавателей. Через полчаса мне, наконец, удалось подойти к окошку кассы. Оно находилось низко, я видел руки неизвестного существа, длинные и пухлые пальцы, украшенные вычурными кольцами и длинными наращенными ногтями кислотного цвета.

Я засунул в желоб окошка картонное удостоверение ассистента кафедры и паспорт. Затем руки исчезли, и окошко прикрыли бумагой «Технический перерыв». Люди, стоявшие сзади, принялись возмущенно вздыхать, кудахтать, охать и недовольно цвиркать. Обернувшись, я увидел лысеющего мужчину с лицом шарпея и узнал в нем преподавателя философии. Но я никак не мог вспомнить его фамилии. Он читал у нас на третьем курсе, а экзамен мне поставил автоматом за неплохую работу об отношениях Ницше со своей сестрой.

Это сейчас все кинулись штудировать Ницше, порвали его на цитаты и так далее и тому подобное. А еще четыре года назад о нем никто и слышать не хотел. В социальных сетях про Ницше сейчас спорят четырнадцатилетние девочки и мальчики. Что они видят в Ницше и чем же он их так внезапно привлек? В Ницше они видят ненависть к человечеству как к биологическому виду и ненависть к религии. Понимаете, мода сейчас такая: ненавидеть человека и презирать божественное. Это все природа и бог! Мы ни в чем не виноваты! Через лет десять новое поколение кинется цитировать Спинозу, Спенсера и Шпенглера… ничего удивительного. Им подавай эмоцию, о хладнокровном утомительном труде они слыхом не слыхивали.

Философ достал пачку дешевых ментоловых сигарет «Прилуки» и уставился на меня.

– Прошлым летом получил путевку в санаторий на две недели, – зачем-то сообщил он. – Мы поехали с женой… санаторий от университета… под Коблево. Хорошо там, море чистое, номера новые, душ и кондиционер. Жене понравилось… не знаю, получится ли в этом году путевку выбить.

Я пожал плечами. Он вышел курить.

В школе мой одноклассник Дима постоянно жаловался на учителей. Можно сказать, он ненавидел учителей. Он говорил:

«Ну, посмотри на них. Нищие, ничего не могут. В жизни у них ни черта не получилось. Чему тебя научит неудачник? Чему тебя научит нищий? Кто не может нормально устроиться в жизни, тот идет в учителя. Чтоб на нас отрываться. Они нам мстят за собственные неудачи. Поэтому все такие злые. Лохи. Дегенераты. В реальном мире они – никто. Никому не нужны».

Дима повторял это по нескольку раз каждый день, точно мантру. Возможно, таким образом он хотел оправдать собственный провал в учебе: учился он исключительно на двойки и был худшим в классе. Теперь, глядя на людей в очереди, на этих выхолощенных истуканов, на каменных идолов с опустошенными душами, глядя на их морщины, плеши, седины, перхотные плечи, слыша их неуверенные перешептывания, вдыхая запах их приторных одеколонов с примесью табака и дождя, я понимал, что Дима в чем-то прав. Ни у одного человека из очереди нет стиля, ку-ку, они не умеют одеваться, они не умеют хотя бы казаться сильными, мужественными и сексуальными.

Я видел по пояс голого мужчину на стройке, он курил и смотрел во чрево бетономешалки, на его плече была вылинявшая татуировка. Мужчина мог запросто сыграть строителя в триллере. Я видел аптекаря в белом халате, он читал газету, привалившись к стене у входа в аптеку, он бы запросто сыграл аптекаря в фильме ужасов. Я видел полную водительницу троллейбуса в оранжевом жилете, она бы идеально подошла на роль водительницы троллейбуса в комедии.

Я осматривал преподавательский состав университета Шевченко и не видел ни одного мужчины, на которого мне бы хотелось равняться. Не видел ни одного героя. Что со мной будет через десять лет? Неужели я тоже стану такой тряпкой?

Теперь я смотрел на них глазами преподавателя, а не студента. Как я раньше не замечал, что мои учителя – глубоко несчастные, ранимые люди, трусливые мямли, а не смелые гении, кидающие вызов официальной науке, способные потрясти мир новыми открытиями?!

Во всем виноват Ницше. Точнее, не Ницше, а биографическая книга о нем, которую я украл в университетской библиотеке, это именно она натолкнула меня на мысль о преподавательской карьере. Или нет, вот еще что: был такой фильм «Игры разума», о гении математики, который свихнулся. Или что-то другое меня натолкнуло? «Побег из Шоушенка»? Черт его разберешь, я взял кота в мешке.

Интеллектуалы в костюмах, сшитых на заказ, уберменши в очках с роговой оправой, выглаженные, застегнутые на все пуговицы жилетки, фрейдистские сигары и шуточки про то, как Кнут Гамсун встретил Льва Толстого, карманные часы на изящных цепочках, пытливые умы, денно и нощно просиживающие в библиотеках… где вы, воображаемые братья мои?! Мечты и фантазии рухнули. У меня не отрастет благородная бородка, я не напишу трудов, которыми будут восхищаться лондонские востоковеды, я не стану иконой стиля. Я не смогу сыграть роль преподавателя в психологической драме, потому что я раздавлен и жалок.

Где я просчитался? Где свернул не туда? Мне захотелось убежать из тесной комнатки, и к черту зарплату. К такой-то матери паспорт и удостоверение. Невыносимый шорох дождя, предсмертные покашливания в ручку, «Технический перерыв». Я начал протискиваться к выходу и почти уже вышел, как вдруг меня окликнули…

– Молодой человек!

– Что?! – раздраженно рявкнул я.

– Ваши документы и деньги. Распишитесь.

– Не задерживай очередь, – попросил меня философ.

– Ты тут не один, – сказала бескровная курица.

– Давай быстрее, – попросил господин аляповатый шарф.

Работая локтями, я пробрался к окошку, уродливые пальцы неведомого существа мельтешили в желобе. Низко наклонившись, я заглянул внутрь и увидел жабоподобную женщину. Она сидела в просторной комнате – ее комната была в сто раз больше клетки, где мы копошились.

– Распишитесь здесь, здесь и здесь. – Ее длинный пухлый палец провел по бумагам.

Я расписался и пересчитал деньги. Триста сорок восемь гривен и пятьдесят четыре копейки. Я пересчитал деньги снова и снова.

– Здесь какая-то ошибка, – сказал я.

– Ошибка? – спросил палец.

– Здесь всего…

– Так, сейчас… у вас полставки?

– Да, – ответил я.

– Не задерживайте очередь.

– Но…

– Молодой человек!

Я сгреб деньги и документы. Копейки рассыпались по полу. Бескровная курица и философ принялись их собирать.

На улице я глубоко вдохнул и выдохнул. Машины застыли в базальтовой пробке. Было такое впечатление, будто мне хорошенько надавали под дых. Раньше я не интересовался, сколько получает ассистент кафедры, потому что корчил из себя богатого интеллектуала, Креза, который не обращает внимания на такие мелочи, как деньги. Какие деньги, господа?! Я человек науки, наука, господа, книги, доисламская поэзия. Вы когда-нибудь читали муалляки?[5]5
  Муалляки – доисламские поэмы (араб.).


[Закрыть] Вы слышали об Имру аль-Кейсе[6]6
  Имру аль-Кейс – поэт эпохи Джахилия.


[Закрыть] и движении хуррамитов[7]7
  Хуррамиты – антиисламское религиозно-политическое движение.


[Закрыть], вы видели безумных дервишей в юбках на гребне психоделической волны? Нет?! Тогда о чем с вами говорить?!

Я ожидал всего чего угодно, но только не того, что получу за работу триста сорок восемь гривен с копейками. Я мечтал о тысяче или полторушке и раздумывал, как потрачу… Но триста сорок восемь гривен?!

Тьфу, пять лет потрачены впустую.

Глава 5

В парке, по дороге на пятую маршрутку, я махал от злости и бессилия портфельчиком и матерился так громко, что прохожие оборачивались. У памятника Шевченко меня кто-то дернул за руку. Повернувшись, я захотел обругать наглеца, но увидел Лену и вмиг стал спокойным, приняв благородное, сытое выражение лица.

Дождь усилился, все свои зонтики, поломанные и целые, большие и маленькие, я растерял.

– Ты совсем не изменился, – сказала Лена.

– Неужели? – шутливо спросил я.

– Ты не повзрослел, что ли… выглядишь как школьник – Она хихикнула. – Ты теперь очки носишь?

– Это так, для красоты.

– Слушай, а может, пойдем, посидим где-нибудь? Поговорим? Ты спешишь?

Я ответил, что как раз решил все важные дела и теперь у меня уйма времени. Хоть до утра. Лена – моя однокурсница, ветреная девчонка, из арабистики она перекочевала к туркам, потом убежала к японистам, а потом немного задержалась у китайцев, после перевелась то ли на германистику, то ли еще куда, бог ее знает.

Языки ее мало интересовали, она больше увлекалась носителями языков. На втором курсе Лена уже ходила с животом – забеременела от какого-то пожилого грека. После рождения дочери грек улетел в Грецию и пропал навсегда. Тогда Лена нашла индуса-бизнесмена, он снимал трехкомнатные апартаменты в центре города, Лена прожила с ним год, и он ее возил в Нью-Дели к родственникам. Там они поженились, согласно местным обычаям, затем поехали в медовый месяц на острова. На островах у индуса случился сердечный приступ, и он двинул кони. Индус завещал Лене кругленькую сумму, она переехала жить в Испанию, на берег океана, и постоянно выкладывала в социальных сетях фотографии с кучерявыми подтянутыми смуглыми парнями в красных плавках. В Испании она встретила российского бандита, прожила с ним пару месяцев, но и тут не повезло – его грохнули из автомата в ночном клубе Кадиса, да-да, того самого бандита, физиономию которого часто крутили по новостям. С кем сейчас была Лена, я не знал. Не видел ее больше года.

Мы зашли в ресторан «Тарас» и уселись за столик подле окна, аккуратно убранного красными занавесками в белый мелкий горох. Официант принес меню и зажег на нашем столике ароматическую свечку-вонючку. В зале тихо играла классическая музыка, доносился перезвон бокалов, работала кофе-машина. Старичок с плетеной корзиной, полной алых роз, бродил от столика к столику.

Старичок спросил меня (он был одет в национальный костюм и каракулевый шапокляк):

– Не желаете купить даме цветов?

Лена демонстративно сделала скучающее выражение лица и отвернулась к окну.

Я промолчал, и старичок заковылял к следующему столику. Открыв меню, я не поверил своим глазам. Господи, боже мой, ну и цены в этой забегаловке, скажу я вам… мы что, пришли в хрустальный дворец на вершине Арарата?! Мы что, сели за столик в подводной лодке на дне Марианской впадины?! Мы что, уселись в ресторане на космолете рейсом Земля – Марс?!

Что за цены, ну и дороговизна!

Я прикинул, что моей сегодняшней получки хватит только на очень скромные посиделки, да и то были сомнения – хватит ли. Для интереса я начал искать самое дорогое блюдо и нашел лобстера за 15 000 гривен. И это был далеко не предел, напротив краба стояла сумма с таким количеством нулей, что я не смог их сосчитать.

Люди сидели в ресторане, беседовали и выпивали как ни в чем не бывало. Они не переживали, не ерзали. Может, нас обманули? Может, нам подсунули другое меню? Может, все сидящие тут люди после приема пищи совершат массовое самоубийство, чтоб не платить?!

– Могу я принять заказ? – спросил официант.

Лена заказала кофе, я ограничился стаканом разливного пива за 75 гривен. Немного выпив, я приспустил галстук и расстегнул две верхние пуговицы на рубашке. Настроение улучшилось.

– Где ты сейчас? – спросила Лена.

– Где? В нефтяной компании… контракты, договоры, постоянно по командировкам мотаюсь… столько работы, что и…

– А платят как? Нормально?

– Нормально? – усмехнулся я. – Зарплата такая, что квартиру трехкомнатную в центре снимаю. И машину купил. И на дачу вот собираю…

– А где квартиру снимаешь? – спросила Лена.

– Где-где… здесь через дорогу… вон видишь балкон? – Я ткнул пальцем в окно на жилые квартиры над музеем в здании напротив.

– Сколько комнат?

– Как сколько… три, разумеется. Тесновато, конечно, но на первое время сойдет.

– Ничего себе… – задумчиво сказала Лена. Она стала меня как-то по-другому рассматривать. – Каким ты стал… молодец… Ты таким мне раньше не казался…

– А каким я казался?

– Ну, ты всегда зубрил там свой арабский язык… ходил весь такой тихоня, постоянно сам…

– Слушай, – сказал я. – Может, мы вина возьмем? Выпьем бутылочку за встречу, а?

– Ну, не знаю, – засомневалась Лена. – Тут вино дорогое…

– О, за это не переживай… угощаю!

– Правда?

– Мне не тяжело. Я сегодня как раз получку забрал и все равно планировал где-нибудь посидеть. Знаешь, сколько получил? Пятьдесят тысяч гривен…

– Сколько?! – спросила Лена и поперхнулась.

Я махнул рукой, мол, лучше тебе, женщина, об этом и не думать. Вдруг в обморок свалишься, мало ли?

На вопрос официанта, какое вино нам принести, я ответил, что полусладкое из дорогих грузинских, да поживее, и опять брезгливо махнул рукой. Мол, каждый день здесь отдыхаю, а он, полудурок, до сих пор не запомнил мои предпочтения.

Когда официант принес вино и начал разливать его по бокалам, я заметил в другом зале ресторана, более тесном и интимном, преподавателя японского языка. Толстощекого баловня судьбы тридцати лет, он сидел с двумя молоденькими студентками необычайной красоты. Они флиртовали и тоже что-то выпивали. Преподаватель японского языка слабо разбирался в грамматике, у преподавателя японского языка было скверное произношение и скудный словарный запас, за частные уроки он брал только долларами, взятки он брал как деньгами, так и элитным алкоголем, преподаватель японского языка имел свой личный кабинет на первом этаже Института филологии и имел дочку декана – прыщавую уродливую бабенку.

Вот в чем его секрет: дочь декана была настолько страшной, что даже самые изворотливые и расчетливые сукины дети не рисковали к ней подкатить, а он подкатил, и, естественно, она ответила взаимностью, декан был не против! О нет, он только обрадовался, что удалось эту страхолюдину хоть кому-то сбагрить. Поэтому декан и закрывал глаза абсолютно на любые фокусы горе-жениха. Хоть взятки, хоть шуры-муры со студентками, только бы он не бросил его одушевленное бревно. И не думайте, что я какой-то там переборчивый касательно женщин и сужу людей исключительно по внешнему облику. Вовсе нет. Уверяю, если бы вы увидели дочь декана при свете дня, а не в филологическом мраке института, то бежали бы без оглядки несколько суток, а потом сели бы на поезд и ехали бы три недели, а после еще два месяца плыли бы на пароходе, пересели бы на самолет, а потом на ракету! До чего страшный человек! Двухнедельный утопленник, облепленный жабами, – и тот красивее.

Пока Лена что-то там болтала, я представлял, как преподаватель японского языка ложится с дочерью декана в кровать, как он затыкает нос и зажмуривает глаза, как ее руки, напоминающие пакостные болотные растения, шарят по его спине.

Теперь-то спустя несколько лет размышлений до меня дошло, почему в институте царит мрак!

К вину принесли закуску.

– Я встречалась с Сашкой месяц назад, – сказала Лена (Сашка – наш однокурсник).

– И как он?

– Нормально, работает менеджером.

– И что втюхивает? – с усмешкой спросил я.

– Продает натяжные потолки вроде.

– Ооой, – выдохнул я. – Зачем тогда было учиться пять лет? Не понимаю таких людей.

– Сашка мне сказал, что ты преподаешь в КИМО на полставки…

– Чушь! – излишне громко выкрикнул я, чем привлек ненужное внимание посетителей и персонала.

– Но он сказал, что ты…

– Вранье! Сашка всю жизнь был треплом… треплом и пьяницей! У него вечно изо рта несет, он даже зубы не может почистить!

– Так ты не преподаешь? – спросила Лена.

– Преподавать?! Ха-ха! У меня нет на это времени. За копейки горбатиться. Дебилов учить… кому это надо?

Выпив два бокала вина, Лена немного раскраснелась и схватила меня за руку.

– Я в больнице две недели лежала, – сообщила она доверительным тоном. – Так тяжело было. Думала, я там кончусь.

– Две недели? А что случилось? Что-то серьезное?

– Имплантаты ставила.

– Куда?

– В грудь.

– И как ты себя чувствуешь? Я имею в виду, они ощущаются, мешают?

– Нет, я их вообще не замечаю.

– А какой теперь размер?

– Третий.

– А был какой?

– Второй. Хочешь потрогать? – И, не дождавшись ответа, она чуть подалась вперед и приложила мою ладонь к своей левой груди.

У меня сперло дыхание, запрыгала печень и застучало в висках.

– Ну, как тебе? – спросила Лена.

– Неплохо, – ответил я, с трудом скрывая волнение. – Действительно неплохо…

(Сам-то я женские груди последний раз трогал пять лет назад на школьном выпускном, и груди эти были сморщенными и обвисшими, и вокруг сосков росли длинные черные волоски, и груди эти принадлежали пьяной, уснувшей в гардеробной учительнице пения!)

– Мне очень нравится, как доктор все сделал. Настоящий профессионал, – сказала Лена.

– Да-да, слушай, а может, потом ко мне пойдем? Домой? Посидим еще? Выпьем? – спросил я.

– К тебе через дорогу?

– Ну, да.

– Можно, – согласилась она.

Наконец, я дождался, пока Лена отойдет в дамскую комнату, обнял свой дешевый дерматиновый портфельчик и незаметно для всех выскользнул на улицу в дождь.

Глава 6

Через неделю зарплата иссякла. Я совершенно не умею экономить.

Что хорошо в работе ассистента кафедры на полставки, так это наличие свободного времени. Я позвонил в бюро переводов «Кипарис», затем позвонил в бюро переводов «Рамсес», потом позвонил в бюро переводов «Посол», и позвонил в бюро переводов «Йеп», и позвонил в бюро переводов «Азбука». Предварительно я разослал им свое резюме, где наврал с три короба про нефтяные компании, постоянные командировки и переговоры. Мне отвечали монотонные женские и мужские голоса, не имеющие ничего общего с состраданием: «Работы нет; мы с вами свяжемся; мы будем иметь в виду; спасибо, что позвонили, при первом же удобном случае; у нас есть свои штатные переводчики!»

Сколько же переводчиков арабского языка в Киеве?! Вагон и тележка. Университеты – фабрики бесполезных профессий, тьфу!

После неудачи с переводческими конторами я решил попытать счастья в агентстве знакомств с пестрым названием «Орхидея любви» и рядом других агентств, которые занимались сводничеством украинских невест и престарелых, богатых и не очень иностранцев. У них также не было работы. В институте я частенько переводил паспорта, свидетельства о рождении и разного рода бюрократические справки для сводников. Они не отказывали мне, нет, трубки брали только женщины, и, судя по голосам, очень миловидные женщины, в сладких голосах сводниц было куда больше утешения и сострадания. Я кутался в эти голоса, будто в пуховое одеяло морозной ночью. Одна дамочка из «Сиреневого прибоя» назвала несколько раз меня милым и дорогим, она даже сказала, что ей очень жаль и в случае чего я буду первым, к кому она обратится.

Разыскав в Интернете реквизиты посольств Ирака, Саудовской Аравии, Бахрейна, Ливии и других арабских стран, я после работы отправлялся в эти самые посольства и просиживал в приемных, словно в ожидании зубного врача. Можно было целый день просидеть и не дождаться от посла или хотя бы заместителя посла благосклонности. Под конец посольского рабочего дня ко мне выходили какие-то мелкие дипломатики и со скучающими рожами сообщали, что сегодня ничего не выйдет. Да и завтра ничего не получится. У нас нет для вас места. У нас свои переводчики. Целых три штуки.

Да вы что, издеваетесь, что ли?! Сколько же вы наштамповали переводчиков?!

Больше всего мне не понравился прием в сирийском посольстве. Мало того, что я прождал на улице возле будки охранника два часа, как попрошайка, так на меня еще и наорала секретарша – дамочка пышных форм, прикидывающаяся арабкой. На мою просьбу о чашечке кофе она подхватилась со стула и выпучила глаза.

– Здесь вам не кафе!

– А где же хваленое арабское гостеприимство? – поинтересовался я и вышел вон, размахивая от злости дерматиновым портфельчиком.

Нет, ну вы видели, чтобы арабская женщина себя так вела? Арабская женщина не кричит на мужчину, арабская женщина – кроткая и рассудительная. Арабская женщина осознает мужскую силу, преклоняется пред ней, арабская женщина подает кофе. Поистине, только мужчина может повышать голос, а не эта вот… Нет, все-таки нам следует кое-чему поучиться у арабов! Мне хотелось ей сказать, что до арабки ей очень далеко!

Только портфельчик мог быть моим другом, только он мне соболезновал, только он знал правду о моих мытарствах и переживаниях.

Хвала небесам, срок действия проездного на метро еще не истек, и мне не приходилось добираться в КИМО пешком. Я мог бы взять взаймы у сестры или родителей, но это бы стало серьезным ударом по моей независимости. Сестра и мать названивали мне буквально каждый вечер, я не отвечал на звонки и посылал им эсэмэски, мол, извините, сейчас очень занят, сейчас как раз сижу на важных переговорах, не могу говорить, да-да, переговоры затянутся до поздней ночи.

В один день как-то все закончилось. Закончились яйца, закончилась овсянка, закончилось масло, закончился рис, и чая осталось на две чашки. Утром я проглотил кружку кипятка с кипятком и помчал на работу. Напиток богов. Вино спартанца. Голова кружилась, подташнивало. При выходе из метро меня так скрутило, что прямо слезы брызнули. Я изо всех сил сдерживал рвотный позыв и попытался скрыться за углом жилого дома, чтобы там, вдали от людского внимания, предъявить асфальту то ли желчь, то ли воду. Желудок не смог долго сохранять интригу, и меня вырвало прямо у детской площадки через дорогу от метро. Согнувшись в три погибели, я схватился одной рукой за низкое свежевыкрашенное ограждение и сделал свое мерзкое дело в песок.

Когда же я поднялся и вытер лицо платком, то ощутил, что сзади меня кто-то стоит. Я повернулся и увидел двух своих студенток, прилежных девочек-первокурсниц, тех самых, которые рылись темными ночами в словарях, чтобы поставить меня в неловкое положение на лекции. Выглядели они взволнованными.

– Доброе утро! – придал я голосу максимальной веселости.

– Вам плохо? – спросили студентки.

– Плохо? Нет! Мне отлично!

– Вы очень бледный, – сказали студентки.

– Ничего подобного.

– У вас трясутся руки, – сообщили студентки.

Студентка с длинными черными, как душа сатаны, волосами подняла мой портфельчик с асфальта. Понравилось ли тебе прикосновение ее изящных пальцев, портфельчик? Не ври и отвечай. Знаю, что понравилось.

– Может, вам лучше присесть? Садитесь сюда, на лавочку…

– Сидеть?! Нет! Пройдемте! Какая сегодня хорошая погода! Вы подготовились к контрольной?

– А сегодня контрольная? – спросили студентки.

– Шучу!

Забрав у студентки портфель, я, насвистывая песню, зашагал к КИМО. Они не отставали от меня и шли рядом. Интересно, думал я, что они наболтают своим однокурсникам? Какая про меня пойдет молва в самом престижном вузе Украины? Скажут ли они, что я рыгал желчью на детской площадке или ограничатся тем, что мне просто стало плохо? Не по себе. По дороге, пытаясь загладить перед юными нимфами вину, я рассказывал различные истории о своих приключениях в жарких арабских странах. Рассказывал им о тайной встрече короля Саудовской Аравии с президентом Украины, о ночных перелетах в секретные города, о темных зловещих водах Нила, о мистических бедуинах и скрытом имаме. Они внимательно слушали, где надо кивали, где надо смеялись, кажется, они уже и забыли про инцидент у метро.

Часть из этих историй я слышал от других переводчиков, а часть – выдумал сам. Не исключено, что знакомые переводчики свои истории тоже выдумали.

Вот мы и пришли к воротам КИМО. Во дворе суета, студенты курят на лавочках подле входа в ад, парковка забита дорогими иномарками. Я задираю нос кверху и неспешной, степенной походкой захожу в кузницу дипломатии и, покорно склонив голову, предстаю пред двумя охранниками-мордоворотами.

Они вертят в руках мое картонное удостоверение ассистента кафедры, как использованную туалетную бумажку, как порванный презерватив, опять звонят на кафедру иностранных языков, справляются, действительно ли я преподаватель, и отпускают с миром.

Верю, настанет тот день, и мордовороты будут встречать меня у ворот. Они скажут:

– Доброго дня, профессор Матковский (звучит же, звучит! Профессор Матковский!). Мы вас заждались, профессор Матковский, позвольте провести вас без очереди. Позвольте сопроводить вас до лекционного зала!