Текст книги "Детская комната"

«Потерянные» родители

Если смотреть со стороны, выходной день у инспектора Валентины Глушенковой выглядел довольно странно. Ровно в девять она явилась на работу, что само по себе подозрительно, просидела в своем кабинете почти два часа, пару раз позвонила по телефону, после чего вышла на улицу, купила в ближайшем киоске журнал и снова вернулась в кабинет. Когда перевалило за полдень, дежуривший по отделу капитан Панфилов не выдержал и постучался к Глушенковой.

– Входи, Толя, – Валентина встретила друга улыбкой. – А я-то все думала, когда же ты ко мне явишься!

– Ты случайно не…

– У меня все нормально, – поспешила заверить хозяйка. – С мужем не ругалась, ремонт не затевала и очень бы хотела провести выходной дома.

– Так почему же ты здесь? – удивился Панфилов.

– У меня на девять была назначена встреча. Я так думала…

– А с кем?

– С родителями одного мальчика…

– Случайно, не юного ли математика?

– Его самого, – Глушенкова тяжело вздохнула. – Не понимаю, почему их нет до сих пор. Я вчера позвонила участковому в Тумботино и сообщила, что мальчик нашелся и его можно забрать сегодня в девять. Тот, кстати, сильно удивился. Оказалось, никто не заявлял о пропаже.

– Не повезло парню, – вздохнул и Панфилов. – Кто у него родители? Конченные алкоголики?

– Нет, но, как сказал участковый, сложные…

– А может, он просто забыл сообщить или время перепутал?

– В том-то и дело, что не забыл и не перепутал. Я недавно звонила, проверяла.

– Празднуют, наверное, – предположил Анатолий. – А чего ты так волнуешься? Ну, посидит твой математик пару дней в распределителе. Ничего с ним не случится.

– Понимаешь, Толя, я ему слово дала, что завтра… то есть уже сегодня, он будет на свободе. А еще я обещала разобраться с его излишне активным отчимом.

– Что, бьет парня?

– Причем регулярно! – Глушенкова стиснула кулаки. – Но ничего, у меня к таким бойцам подход имеется!

Тут в дверь робко постучали.

– Войдите, – сказала Валентина.

В кабинет зашла женщина неопределенного возраста в старом, но хорошо сохранившемся цигейковом полушубке, шали и ботах «прощай, молодость».

– Я по поводу сына… Кузяева Кузьмы, – сказала она.

– Раздевайтесь, проходите, садитесь…

Пока гостья снимала верхнюю одежду и располагала ее на вешалке, Панфилов тихо удалился.

– А где ваш муж? – спросила Валентина. – Я же просила приехать с ним.

– Федя немного приболел. У него легкие очень слабые.

«Зато руки слишком даже сильные! – подумала Валентина. – Хотя, на что я надеялась? Все эти кухонные бойцы смелы только с беззащитными. А как только на горизонте замаячит милиция, они либо отбывают в важные командировки, либо заболевают».

– А когда у вашего Федора закончится больничный? – спросила Глушенкова.

– Больничный?.. – Женщина растерялась. – Так ведь не брал он больничный-то. Дома хворает. Травами лечится и горчичниками.

Но Глушенкова и не думала отступать.

– Значит, через пару дней он сможет ко мне приехать? – спросила она.

– Наверное…

– Вот и замечательно. – Валентина достала из стола казенный бланк. – На всякий случай, чтобы ваш муж не запамятовал, я выпишу ему повестку, а вы передадите. Договорились?

– Да…

С минуту гостья испуганно наблюдала за тем, как Глушенкова выписывает повестку, но потом набралась смелости и спросила:

– А зачем вам Федя то?

– А вы разве не догадываетесь?

Из рассказа Кузьмы Глушенкова знала, что как бы сильно ни бил его отчим, каким бы пустяковым ни был повод, мать всегда находила этому оправдание. Валентина не понимала, откуда берутся такие вот матери, но знала, что такая порода есть, причем довольно многочисленная. Сейчас следовало ждать самых невероятных оправданий. Так и вышло.

– Так ведь он не со зла, – начала защитительную речь женщина. – Федя к Кузьме относится как к сыну родному, а он, словно волчонок какой-то, невзлюбил отчима с самого первого дня. А за что – непонятно. Федор и материально о нем заботится, и в воспитании участвует. Наказывает иногда, что правда, то правда. А как без этого? Без твердой мужской руки мальчишку разве воспитаешь? Нас вон с сестрой отец в детстве драл – и ничего, выросли не хуже других!

– Так то родной отец, а не чужой дядька, – заметила Глушенкова, закончив писать повестку.

– А Федя вовсе и не чужой, – собеседница явно входила в раж. – Я ж говорю вам, он к Кузьме как к сыну. А что строг с ним, так это правильно. Федя – человек справедливый. Просто так руку не поднимет. И потом, Кузьма сам не подарок. То нахулиганничает, то двойку из школы принесет. Опять же из дома сбегает…

– А по каким предметам Кузьма получает двойки? – поинтересовалась Валентина.

– По всяким. По русскому, по математике, по этой… как там ее… физике…

Валентина смотрела на собеседницу с удивлением. «Господи, бывает же такое! Это ж надо настолько не интересоваться собственным ребенком». Если бы перед Глушенковой сейчас сидела горемыка-пьяница, чьи жизненные интересы давно на дне бутылки, все было бы ясно. Но ведь нет: в глазах женщины еще теплится разум, а сердце еще способно любить. Только вот любовь эта распределена как-то уж слишком несправедливо – мужу все, а сыну ничего. Именно это и угнетало Глушенкову. По опыту она знала, что в девяноста из ста подобных случаев ребенок, оказавшись вне дома, уже никогда туда не возвращается. И дело тут не в побоях и издевательствах ненавистных мачех или отчимов. Просто дети не умеют прощать предательство.

– А где Кузьма то? – спросила женщина.

– В приемнике-распределителе, – ответила Валентина. – Это недалеко. Я вам выпишу постановление и пропуск. Паспорт у вас с собой?

Женщина пошла к вешалке, где висел полушубок. Очевидно, паспорт лежал в нем. Глушенкова ждала, когда та извлечет документ, но тут случилось неожиданное.

– Я паспорт дома забыла, – заявила вдруг женщина.

– Но без удостоверения личности вам мальчика не отдадут! – сказала Валентина.

Странно, но в глазах гостьи она прочла облегчение.

– Тогда, может, я за ним завтра приеду?

Глушенкову словно током дернуло. Она много раз слышала эту фразу, и слово «завтра» в таком контексте означало «никогда». Первым ее порывом было встать из-за стола, вынуть из полушубка паспорт и отхлестать им непутевую мать по лицу. Но гнев быстро утих, уступив место жалости к забитой, безвольной женщине.

– Может, Кузеньку в какой интернат определить? – жалобно, чуть не плача, пробормотала гостья.

Валентина красноречиво молчала.

– Знаю, что вы обо мне думаете: завела хахаля и теперь от обузы хочет избавиться. А ведь не так это! Я их обоих люблю. И сыну только добра желаю. Мы ведь все вместе уже сколько живем, и никак они с Федей не поладят. А у Феди нрав суровый. Боюсь, не случилось бы беды…

– Так бросьте этого Федора и живите с сыном вдвоем! – посоветовала Валентина.

Женщина чуть подалась вперед, видимо, хотела что-то ответить, но тут же и передумала. Время шло, а она все молчала. Глушенкова поняла: кого бросать, а с кем жить, она уже давно выбрала. И, может быть, это даже к лучшему. Валентина представила жизнь Кузьмы по возвращению домой. Первое время отчим, конечно, не станет трогать мальчика, побоится, но рано или поздно сорвется. Вновь начнутся побои, причем с каждым разом бить будет все сильнее и сильнее. И самое ужасное, что безвольная мать не будет перечить. Скорее уж наоборот, постарается оправдать наказания воспитательными соображениями. А Кузьма рано или поздно возненавидит не только отчима, но и мать. А тут уж и впрямь до беды недалеко.

«Но что делать? – спросила себя Валентина. – Не отдавать же мальчика в приют. Должен быть какой-то другой выход!.. А если упечь садиста в тюрьму?.. Нет, вряд ли это хорошая мысль. Тогда уже мать возненавидит сына. Да и вряд ли удастся что-нибудь доказать. Ведь единственный свидетель будет на стороне тирана».

Прокрутив в голове несколько вариантов возвращения Кузьмы к родным пенатам, Глушенкова с ужасом поняла, что приемлемого среди них просто нет. А в этом свете просьба матери пристроить сына в интернат выглядела не такой уж безнравственной.

«К тому же, интернаты разные бывают, – рассуждала Валентина. – Есть, например, интернат для одаренных детей, а Кузьма, несомненно, одарен. Там очень приличные бытовые условия и великолепные преподаватели. И Кузьма сможет по-настоящему развить свой математический талант».

Валентина не успела порадоваться решению – из-за двери выглянул капитан Панфилов.

– Валя, можно тебя на минутку? – попросил он.

Глушенкова вышла в коридор.

– Только что звонили из приемника-распределителя, – сообщил Панфилов. – У них там ЧП – убежали восемь подростков. Среди них и твой математик.

– Вот так сюрприз! – Глушенкова ушам своим не верила. – А они там ничего не напутали?

– Нет, все точно, – ответил Анатолий, протягивая коллеге журнал регистрации происшествий. – Вот список беглецов.

– В хорошенькой же компании он оказался! – досадливо поморщилась Валентина, прочитав список. – А когда был побег?

– В половине первого ночи.

Валентина невесело улыбнулась.

– Кузьма оказался на свободе даже раньше, чем я ему обещала. Хоть одна приятная новость сегодня…

Скажи детству «прощай»

Новый день в стане «червяков» начинался не с утренней зарядки и не с чашки бодрящего кофе, а с сигареты. Покурить натощак любили все четверо, так что Кузьма проснулся в клубах едкого дыма. Едва он открыл глаза, как услышал вопрос Пули:

– Кузя, курить будешь?

– Я не курю, – ответил он.

Пуля посмотрел на него так, будто увидел инопланетянина.

– Ну, ты даешь, блин…

Через пару минут все уже были на поверхности. Утро было ясным, из-за домов пробивались солнечные лучи. Не будь на календаре середина декабря, этому можно было бы порадоваться, но зимой яркое утреннее солнце означало только одно – сильный мороз. Первым его ощутил Шнурок, оставшийся без верхней одежды.

– Ни фига себе… жара! – невесело пошутил он.

– А че ты наверх вылез? – спросил Пуля. – Посиди покуда внизу. А мы щас сгоняем куда-нибудь и сообразим тебе новый прикид!

– Где вы без меня фуфайку найдете?

– А тебе обязательно фуфайка нужна? Куртка не пойдет?

– Не пойдет, – замотал головой Шнурок. – В фуфайке у меня вид жалостный, лучше подают!

– А без одежды еще жалостней! – неожиданно для всех и для себя самого сказал Кузьма. – Ходи так, и подавать будут еще лучше!

Все заулыбались, а Шнурок насупился. Обиделся, похоже.

– Не дуйся, – примирительно сказал Кузьма. – Я же пошутил!

Но Шнурок, оказывается, и не думал обижаться.

– Пацаны, это ж клевая идея! – весело заявил он. – Кузя – голова! Сто очков, что без одежды подавать будут лучше! Прикиньте, какую можно задвинуть разбодяжку! «Дяденька, тетенька, – плаксиво заныл он, – хулиганы куртку отобрали, помогите чем сможете!»

– Круто, блин! – восхитился Пуля. – На такую фишку любой поведется! Только без одежки быстро заколеешь!

– А пусть кто-то ходит неподалеку и носит мою фуфайку, – нашелся Шнурок. – Бабки сшибу – оденусь, а увижу лоха подходящего – тут же снова разденусь!

– И кто за тобой ходить будет? – поинтересовался Тит.

– Да вон хоть Кузя! Его ведь идея…

Все вопросительно посмотрели на Кузьму.

– Я не против, – тихо сказал он.

– Зашибись! – воскликнул Шнурок. – А теперь погнали скорей за фуфайкой. Я знаю, где ее можно надыбать. Тут недалеко…

Фуфайку добыли быстро – за десять минут, из которых девять заняла дорога до магазина «Спецодежда и инструменты». Выглядело это так. Едва компания оказалась возле магазина, Шнурок заглянул в окошко и подозвал Пулю.

– Смотри, фуфайки вон там с краю висят, рядом с камуфлированными куртками.

– Вижу, – ответил Пуля.

– Только размер бери поменьше…

– А это уж, блин, как получится, – сказал тот и направился в магазин.

«Червяки» отошли на приличное расстояние, спрятались за забором и стали ждать. Примерно через минуту из магазина выскочил Пуля с чем-то большим в руках. Следом выбежали два неуклюжих охранника.

– Во придурки! – сказал Шнурок. – Пулю догнать захотели!

Действительно, Пуля летел так, будто его выпустили из автомата. Взрослые это быстро поняли и остановились, пробежав метров триста.

– Все равно поймаем! – крикнул один из них.

– Идешь ты и пляшешь! – весело отозвался Пуля, заворачивая за забор.

Получив обновку, Шнурок тут же надел ее на себя и завопил: – Пуля, ты че за хрень принес?! Я ж фуфайку просил!

Все заулыбались. Вместо фуфайки Шнурок был облачен в камуфлированный бушлат военного образца, причем преогромный.

– Теперь у нас есть собственный омоновец! – сказал Тит. – Будем документы проверять и шмоны устраивать!

– Да пошел ты! – обиделся Шнурок, стягивая бушлат.

– Не дури! – остановил его Макуха. – Бушлат клевый! Мой батя когда-то такой же носил. В нем тепло, как в печке! Побегаешь раздетый по морозу, так тебе как раз такой и понадобится.

Против резонных доводов Шнурок возражать не стал и не без удовольствия закутался в теплый бушлат.

– Все, пацаны, хорош порожняки гонять! – сказал Пуля. – Пора, блин, работать.

Минут через двадцать «червяки» уже были на своих рабочих местах. Тит обосновался возле касс автовокзала, изображая несчастного подростка, которому не хватает сущей мелочи на билет в далекий город, где его ждет больная мать. Макуха неподалеку прикидывался сыном участника какой-то вымышленной войны, собирающим деньги на лечение для отца-инвалида. При этом он так точно описывал боевые подвиги, якобы со слов отца, что «разводил» даже военных. Пуля не побирался, поскольку был «в авторитете», то есть воровал по мелочи и защищал младших собратьев от наездов. Все это рассказал Кузьме Юрка-Шнурок, чье место было в подземном переходе. Еще недавно Шнурок просто ходил и приставал к прохожим с примитивной просьбой «подать на хлебушек», но сейчас перевоплотился в раздетого хулиганами и продрогшего насквозь мальчугана и был этому несказанно рад. После очередной удачной «операции» он подбежал к Кузьме, завернулся в теплый бушлат и дрожащим то ли от холода, то ли от радости голосом сказал:

– Прикинь, Кузя, мне щас одна крутая тетка штукарь отвалила! А сперва даже хотела отвести меня на рынок и куртку мне купить. Еле отговорил.

– А почем сейчас зимние куртки? – спросил Кузьма.

– Штуки полторы-две, наверное.

– Так чего ж ты отказался?

– А на фига мне еще одна куртка? – удивился Шнурок.

– Ее же можно сдать обратно и деньги получить. Только для этого чек нужен.

– Во лоханулся! – сплюнув, сказал Шнурок. – Молодец, Кузя! Котел у тебя варит.

Одержимый идеей сверхприбыли, Шнурок сбросил бушлат и помчался догонять щедрую женщину. Вернулся он через полчаса в добротной стеганой куртке с капюшоном.

– Ну, как тебе мой прикид?

– Улет! – с некоторой завистью сказал Кузьма. Шнурок вынул из кармана чек и, покрутив им перед лицом товарища, заявил:

– Две!

– Чего две? – не понял Кузьма.

– Куртец стоит две штуки! – пояснил Шнурок. – Пошли за бабками.

– А может, оставишь куртку себе?..

Шнурок ненадолго задумался, а затем сказал с грустью:

– Прикинь, на рынке продавцы приняли эту тетку за мою мать. А сама она меня все время Юрочкой называла. Так клево было! Моя мамашка меня Юрочкой сроду не называла – все Юрок да Юрок. А когда напьется – ЮрикШнурик. И за покупками со мной никогда не ходила…

По щеке Шнурка пробежала слеза, потом еще несколько. Он быстро вытер лицо, сурово глянул на Кузьму и сказал:

– Скажешь кому про это – убью! – Он медленно снял куртку и облачился в бушлат. – Пошли за бабками…

Когда рабочий день закончился, общая выручка «червяков» составила пять тысяч шестьсот сорок четыре рубля. Такой суммы «червяки» давно не зашибали. Основную долю поступлений в общую казну обеспечил творческий дуэт Шнурка и Кузьмы.

– Вы бы видели этих чудиков на рынке, когда я им сказал, что папаше не понравился цвет куртки! – делился Шнурок подробностями удачного дельца. – Во у них рожи-то были! Скажи, Кузя?

– Да, были…

– Кузя, ты че невеселый? – спросил Шнурок. – Тоска, что ли, заела? К мамке с папкой потянуло?

– Никуда меня не потянуло, – помотал головой Кузьма.

Ему и вправду совсем не хотелось домой. Здесь, в этом полутемном подземном жилище, в окружении жуликоватых сверстников он чувствовал себя вполне хорошо. Пару раз за вечер Кузьма ловил себя на мысли, что это и есть его настоящая жизнь, а дом в Тумботино, мать и отчим – лишь отголоски какого-то нелепого сна. Единственное, чего не доставало, так это хорошей гимнастики для мозгов – пары заковыристых уравнений или теоремы, над которой нужно как следует подумать. Но он не мог сказать об этом своим новым товарищам, боялся, что те подымут его на смех.

– А может, нам сегодня чуток раскумариться? – предложил Тит. – Затаримся пивом и…

– Тебе бы только напиться, блин! – перебил товарища Пуля. – Прошлого раза хватит!

– Может, к «обмылкам» сходить? – сказал Макуха. – Они говорили, что в сауне сегодня крутое шоу намечается! Корпоратив и все такое!

– А че пацаны, пошли, позырим! – обрадовался Шнурок.

– Я тоже «за», – согласился Тит.

– Тогда полезли, – подытожил Пуля и вытащил из стены пропитанную керосином затычку.

Первым в черной дыре скрылся Макуха. За ним – Шнурок и Тит. Пуля пропустил вперед Кузьму. Тот нырнул в еще недавно пугавшую темноту со странной легкостью и проворством. Даже переусердствовал немного на выходе, и если бы не ловкие руки Тита, барахтаться бы ему в канализационных водах. Вокруг была кромешная тьма, и только в руке у Макухи едва светился фонарик.

– Батарейки садятся, – сказал Макуха. – Сколько раз говорил, что новые нужны!

– Не ворчи, а топай вперед, – скомандовал вылезший из дыры Пуля.

Процессия двинулась по небольшому бордюру вдоль стены. Кузьма опять шел предпоследним. Один раз он спотыкнулся и больно ткнулся носом в спину Тита. При этом правой рукой он коснулся чего-то мягкого на стене, и воображение тут же нарисовало злобных крыс, притаившихся на стенах. Чтобы как-то отвлечься, Кузьма спросил:

– А кто такие «обмылки»?

– Знакомые пацаны, – объяснил Шнурок. – Они живут в коллекторе под Вознесенскими банями.

– А что у них прозвище такое странное?

– Так они соорудили в коллекторе что-то навроде душа. Мы к ним ходим иногда помыться. Они нам обмылки дают, которые в бане остаются, чтоб на мыло не тратиться и все такое.

– Понятно…

Подземное путешествие продлилось недолго. Макуха вдруг остановился и постучал по стене. Через минуту что-то заскрипело и отворилось. Туннель ненадолго наполнился светом, и Кузьма успел рассмотреть, что на стенах вовсе не крысы, а самый обыкновенный мох.

– Здорово, «червяки»! – сказал паренек лет тринадцати. – Пришли развратом полюбоваться? Как раз вовремя. Обожаю корпоративы!

Преодолев небольшой узкий коридорчик, путешественники оказались в просторном коллекторе. Там играли в карты несколько подростков. Поприветствовав гостей ленивыми жестами, они вернулись к игре. А тот, кто открывал дверь, проследовал вместе с «червяками» в темное и сырое помещение, одна из стен которого являла нагромождение сантехнических коммуникаций: труб и вентилей, фитингов и манометров. Но, в отличие от жилища «червяков», здесь все было новенькое. Кое-где в стене имелись небольшие отверстия, предназначенные то ли для слива, то ли для вентиляции. Экскурсовод поднялся на груду мокрых кирпичей, служивших чем-то вроде лестницы, и, указывая на одно из отверстий, сказал:

– Там есть блондиночка с большими буферами. Ох я б с ней…

Кузьма, как и остальные «червяки», прильнул к одному из отверстий. Его взору открылась не очень-то возбуждающая картина: пожилой мужичок справлял нужду.

– Дурила, там туалет! – прыснул Шнурок. – Номера левее.

Кузьма поменял амбразуру и увидел зрелище поинтересней: здоровенный качок в наколках развлекался с татуированной девицей, а та вскрикивала и извивалась змеей. В самый разгар действа он услышал голос Шнурка:

– Кузя, дай позырить! А то у меня там какая-то стремная курица сидит одетая и курит. Видно, у нее сегодня облом. А облом – это штука заразная…

Кузьма нехотя отодвинулся.

– Ух ты! Во дают! – восторгу Шнурка не было предела. – Мужик здоровый какой. А телка то, телка, чего творит! На нашу Ирку Мотылессу, кстати, похожа.

Тут «червяки» вдруг как по команде отпрянули от стены и переглянулись.

– А че мы тут паримся, пацаны? – спросил Пуля. – У нас же бабки есть! Пошли на Коминтерна к девчонкам… оттопыримся по взрослому!

– Клево! – хором сказали остальные и почти бегом двинулись обратно к туннелю. Кузьме оставалось только последовать туда же.

Минут через двадцать компания уже карабкалась вверх по узкой шахте, которая выходила на улицу Коминтерна. По дороге Кузьма узнал, что знаменита эта улица тем, что на ней работали «мотыльки» – малолетние проститутки, чья ценовая политика позволяла удовлетворить внезапно возникшую потребность не только коммерсу или бандиту, но и простому гражданину, в том числе и малолетнему. «Червяки», когда бывали лишние деньги, непременно заглядывали к юным работницам сферы сексуального обслуживания.

Едва они вылезли на божий свет, к ним подошла девица лет четырнадцати.

– Здорово, «червяки»! – сказала она. – Какими судьбами? Неужто на бабки разжились?

– Привет, Мотылесса, – поприветствовал девицу Пуля. – А где остальные?

– Алка-Леденец с каким-то очкариком на «газели» отъехала, а остальные девчонки по теплым норам разбежались. Погодка-то сегодня – не май месяц! А вам чего, меня одной не хватит?

– А справишься?..

– Тоже мне, секс-гиганты! – захихикала Мотылесса. – Гоните бабки, а там разберемся.

Пуля быстро отсчитал положенную сумму. Девица округлила глаза.

– Кассу, что ль, взяли? Ну, топайте за мной.

Штаб-квартира Ирки Мотылессы обреталась неподалеку, в одном из кооперативных гаражей, который она снимала у одного старичка за пару обслуживаний в месяц. Из удобств там имелась только небольшая кушетка, зато было тепло.

– Кто первый? – спросила Мотылесса, открыв железную дверь.

«Червяки», не сговариваясь, вытолкнули вперед Кузьму.

– Что-то я тебя раньше не видела, – сказала девица, когда дверь закрылась. – Ты давно с «червяками»?

– Д-два д-дня, – еле выдавил Кузьма. От волнения его зазнобило.

– Ты что, замерз? – спросила Мотылесса, быстро раздеваясь.

– Н-нет…

– В первый раз, что ли?

– Д-да…

– Ты не бойся, – улыбнулась почти голая собеседница. – Это не больно, совсем наоборот! Подойди-ка поближе…

Кузьма на ватных ногах приблизился к девушке. Только сейчас он заметил, что она и вправду похожа на ту, что была в бане.

– У т-тебя есть с-сестра? – спросил Кузьма, чтобы завязать хоть какой-то то разговор и справиться с волнением.

– Может быть, – девица уже расстегивала ему ширинку. – Надо будет спросить у папаши…

– А у тебя есть отец?

– Есть, но лучше б и не было, – ответила Мотылесса. – А чего это ты все выспрашиваешь? Лучше скажи, как тебя зовут?

– Кузя…

– Кузя, – Мотылесса улыбнулась, запустив свои теплые руки ему под одежду. – Кузьма, значит… Ты расслабься, Кузьма. Обними-ка меня покрепче и скажи детству «прощай»…