Текст книги "Мертвый Город"

Максим Геннадиевич Резниченко
Мертвый Город

Часть 1
Вспомнить все

Мне дороги мои воспоминания. Это все, что у меня есть. Это единственная истинная ценность.

Клиффорд Саймак

Глава 1

Где я?

Мое сознание, более не влекомое чужой волей, уже не летит сквозь мириады чужих снов, рассыпаясь на сотни и тысячи осколков недоумения, страха и растерянности. Да, я чувствую, что мое перемещение прекратилось, но глаза остаются закрытыми, потому что я просто боюсь разомкнуть веки. Мысли носятся в голове, как сумасшедшие, разбегаясь и отказываясь успокоиться.

Сухой и теплый воздух проникает в легкие, а пыль, что ветер бросает мне в лицо, попадает в нос, отчего помимо воли я захожусь в кашле, но глаза не открываю. Страх настойчиво продолжает удерживать их закрытыми, и для меня нет секрета в его источнике. Я боюсь того, что снова окажусь в кошмаре. Я боюсь, что снова окажусь беспомощным перед его ужасом и жутью. Как в том сне про Рэма. Попытаться уйти? Уйти прямо сейчас? … Уйти и убежать от своего страха?

– Нет смелости в том, чтобы по своей воле пережить кошмар, зная заранее о своей беспомощности, – заявляет мой разум.

– Нет смелости в том, чтобы убежать от кошмара, не попытавшись разобраться в нем, – отвечает ему мое что: сердце или воля? И добавляет, – Только слабость.

Секунды тянутся, но ничего не происходит, по крайней мере, ничего ужасающего я не слышу. Мои мысли успокаиваются и больше не напоминают взбешенных пчел в разворошенном улье. Первая из них материализуется в виде пистолета в моей руке, чья ребристая рукоятка приятно холодит ладонь. Следуя подсказке второй мысли, я «созерцаю». Не понял.… У меня ничего не получается! Я снова настраиваюсь, чтобы оглядеться вокруг, используя особое зрение, но, как и в первый раз, у меня ничего не получается. Я останавливаюсь на пятой попытке. Проклятье! Ни разу мне не доводилось слышать о том, что Плетущий не может «созерцать». Третьей мысли уже не возражают ни мое сердце, ни моя воля. Я начинаю процесс ухода из этого сна. Что за чертовщина! Неудача поджидает меня и здесь. На этот раз я не отступаю уже из принципа и настойчиво пытаюсь покинуть этот сон, но после почти целой минуты бесполезных усилий я останавливаюсь. Четвертая моя мысль материализует одежду, обувь, бронежилет на мне и другие вещи, необходимые для выживания. Моя пятая и последняя мысль полна холодной ярости, кроме которой у меня ничего и не остается. Ее плодом оказывается Абакан, под чьей надежной тяжестью напрягается левая рука, а правой я помещаю Беретту в набедренную кобуру.

Ни шестой, ни седьмой мыслей уже не было, потому что я открываю глаза, окунаясь в новую реальность неизвестного мира…

– Макс, ты в порядке? – чужая рука сжимает плечо.

– Что? – собственный голос кажется чужим.

– Ты в порядке, спрашиваю?

Картинка перед глазами странно плывет и двоится, словно взгляд не может сфокусироваться. Тупая боль сжимает виски, да так сильно, что невольно перехватывает дыхание.

– Что с ним? – этот голос отличается от предыдущего, но, как и первый, принадлежит мужчине.

Неестественная муть постепенно рассеивается, и так же неспешно отступает головная боль. Первое, что я вижу – это чьи-то ноги прямо передо мной. Они обуты в высокие армейские ботинки, в которые заправлены штаны в камуфляжном раскрасе. Мой взгляд скользит выше, фиксируя кобуру с пистолетом, разгрузочный жилет, автомат на ремне, широкие плечи и веснушчатое лицо, под ежиком рыжих волос. Зеленые глаза с тревогой следят за мной, и их обладатель снова обращается ко мне с вопросом:

– Макс, да что с тобой?

Пустота в мыслях и сознании наполняется вдруг радостью узнавания, и я, давясь сухим комом в горле, роняю:

– Семен…

Он не успевает мне ничего ответить, потому что в поле моего зрения появляется еще один человек. Он одет практически так же, но в отличие от Семена, это молодая девушка. Ее светлые волосы собраны в тугой узел, а с такого знакомого лица на меня с не меньшей тревогой взирают пронзительно-синие глаза.

– Максим, что с тобой? – спрашивает она.

Я делаю глубокий вдох и шумно выдыхаю.

– Не знаю, Соня, – слова царапают пересохшее горло, и я захожусь в сухом кашле.

– Возьми, – она протягивает мне полулитровую пластиковую бутылку с водой.

Какую-то секунду я непонимающе гляжу на нее, а потом как-то вдруг понимаю, какая нестерпимая жажда мучает меня. Я выхватываю бутылку, в которой плещется прозрачная жидкость, почему-то трясущимися и непослушными пальцами срываю колпачок и жадно припадаю к горлышку, делая длинные глотки.

– Фух, – выдыхаю я, чувствуя, как прохладная жидкость скользит по пищеводу, а мое горло уже не кажется таким сухим и колючим. – Спасибо.

– На здоровье, – следует ответ. – Что с тобой? Ты себя нормально чувствуешь?

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Голова раскалывается.

Меня снова начинает мутить, и я опускаюсь на землю прямо там, где стою. От страшной слабости во всем теле кажется, что сейчас потеряю сознание. В мыслях творится настоящий бардак. Я совершенно не понимаю, где нахожусь, и что вообще происходит. Чтобы как-то отвлечься и собраться, я начинаю внимательно изучать землю у своих ног, пристально разглядывая каждую щербинку и скол на вот этом булыжнике.

Так, нужно разобраться во всем по порядку, а то не хватало еще в обморок упасть и подвести остальных. А почему я их не могу подводить? Странный вопрос. Ясно же, почему. Все и без того вымотаны до предела этим экзаменом, который длится уже десятый день. Конечно, друзья меня не бросят и потащат на себе, но в таком случае уровень нашей боеспособности резко упадет. А тварям, что беспрестанно нас атакуют, безразлично, кто из нас как себя чувствует. У них одна цель – достать нас. Нет, терять сознание категорически нельзя.

Тиски боли, которые сжимают виски, вроде бы ослабевают и почти не ощущаются. Слабость все еще присутствует, но меня от нее уже не трясет, как припадочного, разве что пальцы на руках дрожат, но это не критично. Ладно, отдохнул, и хватит, пора двигаться дальше. У нас итак мало времени. Опираясь на автомат, помогаю себе подняться. Чьи-то руки подхватывают меня под локти и поддерживают. Это Рыжий. Киваю ему благодарно. Звуки шагов слева. Угрюмый и Катя подходят к нам.

– В порядке? – немногословно интересуется Сергей.

– В порядке, – в тон ему отвечаю я.

Катя выглядит уставшей, но в ее взгляде, направленном на меня, без труда читается волнение и тревога.

– Идти сможешь? – снова спрашивает парень.

– Да.

Шорох ссыпающегося щебня за спиной.

– Ого! Что это с нашим Оружейником? – весело спрашивает Клаус, спускаясь с насыпи позади меня.

Я оглядываюсь, но прежде смутное, словно дежавю, чувство сжимает сердце. Горечь потери, какая-то странная печаль, злость, необъяснимая обида, разочарование, чувство узнавания и радость от него – все это я ощущаю какой-то невероятно короткий миг. Краем глаза замечаю, как еще больше хмурится Сергей, поджимает губы Катя, недовольно отворачивается Соня и тяжело глядит мне за спину Семен.

– Тебе бы ржать да беситься, – зло бросает он.

– Ага!

Клаус спускается с насыпи и оказывается рядом со мной.

– Что это с тобой тут случилось? – интересуется он не то весело, не то злорадно.

С непонятным мне самому жадным интересом я всматриваюсь в его лицо, пытаясь найти в нем что-то, хоть что-то необычное. Да что я не видел? Каждый день имею «счастье» лицезреть эту наглую рожу. Всех уже достал своим высокомерием. Надменный и напыщенный самовлюбленный индюк.

– Все нормально, Коленька, – срывается у меня с языка помимо моей воли и к моему же собственному удивлению.

– Что? – он как-то вмиг подбирается, и из его глаз исчезает спокойная невозмутимость, надменность и превосходство, уступая место откровенной злости. Он буквально шипит, произнося следующие слова. – Повтори, как ты меня назвал?

– Я назвал тебя Коленькой, или ты не расслышал? – моя ладонь опускается вниз, на торчащую из кобуры рукоятку Беретты. Это движение не скрывается от глаз Клауса.

– Зови меня Клаусом, Оружейник, – цедит он сквозь зубы, но автомат, что висит у него на плече, остается непотревоженным. Знает, что я успею выхватить пистолет быстрее, чем он – сдернуть свой Абакан с плеча.

Я не свожу с него глаз, как и он с меня.

Я уже почти забыл, какого цвета они у него. Что за бред? Как я могу забыть, если каждый день его вижу?

Он смотрит на меня зло и настороженно, готовый, как мне кажется, ко всему. А я жду того движения, что меня спровоцирует. А он ждет меня. Так мы и стоим, уставившись друг на друга, ожидая только повода, намека на повод, чтобы начать.

Напряжение повисает в воздухе и, кажется, достаточно искры, чтобы произошел взрыв. Мир будто застыл вокруг нас. Для меня остался только Клаус, его напряженно следящие за мной глаза. Это странное хладнокровие и ледяная уверенность в собственных силах запоздалыми отголосками удивления касаются меня. Безусловно, Клауса никто не любит, но сейчас я готов к тому, чтобы без лишних раздумий выстрелить в него. Убить? Не знаю. Ранить – точно. Заставить его считаться не только со своим болезненным самолюбием, но и с мнением других – этого я сейчас хочу. Если придется стрелять в него, я ни секунды не буду колебаться – я выстрелю. Не уверен, сколько мы так простояли, меряясь взглядами, но в какой-то миг выражение его глаз неуловимо изменилось. Опасаясь, что это всего лишь уловка с его стороны, я буквально взвинчиваю собственное восприятие, уже готовясь выхватывать пистолет из кобуры. Спустя еще несколько секунд Клаус нарушает звенящую от напряжения тишину:

– Отдаю должное… Максим.

Так сразу и не могу вспомнить, когда он последний раз называл меня по имени. Клаус моргает и отводит глаза, но за миг до этого я вижу в них неуверенность и даже удивление. Его лицо покрыто испариной, и я вижу, как, оставляя на пыльной коже отчетливый след, у него со лба стекает капля пота. Мне показалось, что он хочет ее смахнуть, но он подавляет в себе это желание, не желая делать резких движений. Клаус как-то ссутуливается и отворачивается, показывая спину. Только тогда мне становится ясно, что наш безмолвный поединок окончен, и я позволяю себе вдохнуть поглубже. Вдох получается шумным и чересчур резким, и с удивлением я понимаю, что последнюю минуту не дышал.

Позволяю себе оглядеться, и первое, что вижу – взгляды друзей, скрещенные на мне. В другое время и в другом месте мое тщеславие наверняка было бы довольно теми эмоциями, что в них читаются: удивление, уважение и даже опаска, если не страх. Но не сейчас. Сейчас та небольшая и ничего незначащая победа, если ее так можно назвать, над Клаусом не приносит мне ничего, кроме раздражения. Из-за чего вообще произошла эта неуместная стычка? Я назвал его Коленькой. Откуда я взял это имя? Так мы его никогда не называли, только Любимчиком. Кто же в таком случае к нему так обращается? Кажется, я знаю, кто. Нужно только вспомнить…. Тупая боль снова стягивает мою голову огненным обручем и давит в виски, отдаваясь болезненной пульсацией по всему телу и вызывая новый приступ слабости. Отголоски смутных мыслей или воспоминаний исчезают, едва я только прекращаю попытки что-либо вспомнить.

– Макс, что с тобой опять? – поднимаю глаза на Рыжего, который обеспокоенно заглядывает мне в лицо.

– Не знаю, Сема, – отвечаю ему, – наверное, я схожу с ума.

Отмечаю, как Клаус, повернувшись, как-то странно смотрит на меня, но так ничего не сказав, снова отворачивается. Я стараюсь не показывать друзьям охватившей меня слабости, и мне даже удается выпрямиться и выпятить грудь. Надеюсь, никто не замечет моих подгибающихся ног. Перевожу дыхание, но в этот момент ко мне вплотную шагает Катя.

– Нашли время отношения выяснять, – зло бросает она, обращаясь почему-то только ко мне. – Как только вернемся, я обязательно доложу о случившемся Марине Яковлевне. Если вам так охота поубивать друг друга, делайте это после экзамена! Я не собираюсь из-за вас заново его проходить и еще целый год сидеть за партой!

Она распаляется все сильнее и сильнее, словно накручивая сама себя. Катя уже практически кричит мне в лицо, вытянув шею и крепко сжав кулаки. Глухое раздражение просыпается во мне и недовольно ворочается, но я давлю его, не давая выхода. В примирительном жесте я развожу руки, показывая открытые ладони.

– Катя, успокойся, пожалуйста, – только и успеваю вставить я, пока она переводит дыхание.

Она сразу осекается, но взгляд ее становится совсем недобрым. Она широко раскрывает глаза, в которых нет ничего, кроме откровенной злости и неуместного ожесточения. Клаус, стоящий в нескольких метрах от меня, отходит еще дальше, продолжая с ничего не выражающим лицом следить за нашей «беседой». А резкое и колючее чувство неприязни к девушке напротив, что так зло смотрит на меня и собирается дать отповедь, ропщет и пытается вырваться на волю.

– Что ты сказал? – шипит она. – Успокоиться? Я тебя сейчас успокою, идиот! Что ты о себе вообще возомнил?! Нашел время для разборок! Ты самый крутой, что ли?! Что ты тут устроил?! Если мы провалим экзамен, а мы провалим, если будут труппы, придется сдавать его через год! Понимаешь?! Через год! Сдадим его, и что хотите, то и делайте друг с другом! А сейчас будь тихим и незаметным! И не провоцируй Клауса! Иначе…

Что «иначе» она не успевает договорить. Я уже просто не в силах сдерживать рвущиеся наружу раздражение и злость. Резко и без замаха я бью ее по лицу раскрытой ладонью.

– Прекрати истерику, – даже не говорю, а выплевываю я. Весь негатив, что буквально кипел во мне, требуя выхода, еще секунду назад, испаряется, а его место занимает уже знакомое ледяное спокойствие. Я холодно смотрю в остановившиеся глаза Кати. Через секунду они наполняются слезами, которые влажными дорожками бегут вниз по ее лицу.

– Ты обалдел, что ли!? – кричит мне в ухо Семен и приседает рядом с опустившейся на землю девушкой, что-то тихо говоря ей.

– Извини, – без тени раскаяния роняю я, разворачиваюсь и шагаю прочь.

– Максим! – зовет меня Соня, но я не отвечаю и продолжаю идти. Я еще успеваю поймать на себе угрюмый взгляд Сергея и до предела удивленный – Клауса.

Шагаю прочь, не разбирая дороги. Вокруг теснятся какие-то развалины. Грязно-рыжая земля под ногами. Пыль и песок. Улицы, перекрестки, разваливающиеся стены, слепые оконные провалы. Не уверен, сколько я прошел. На пересечении двух широких улиц останавливаюсь и оглядываюсь. Нет, никого уже не видно. Сажусь на какой-то крупный булыжник и приваливаюсь спиной к стене здания. Что странно, я не чувствую никаких душевных мук. Я спокоен. Меня не волнуют ни мои одноклассники, ни их мнение обо мне. Откуда-то я твердо знаю, что способен справиться с любым из них, если возникнет такая необходимость. А со всеми сразу? Не знаю… Меня сразу коробит от этих мыслей. О чем я думаю?! Я поднял руку на Катю, на одну из самых близких для меня людей. За десять лет учебы мы стали друг другу практически семьей. Не было, и нет у нас более близких по духу друзей. Мы, как братья и сестры. Пусть Клауса никто не любит, пусть Сергей вечно всем недоволен, но друг ради друга мы готовы пойти на все. А тут такое.… Сперва эта стычка с Клаусом, когда я едва не совершил непоправимое, потом пощечина Кате… Я просто не знаю, что на меня нашло. Как я смог поднять на нее руку?

Мысли путаются и мешают друг другу. Словно два разных человека сидят во мне. Один – тот, что любит и уважает своих друзей. Второй – холодный и жесткий, его ледяное спокойствие и бесчувственный расчет поражают и шокируют мое первое Я. Прикрываю глаза, чтобы собраться с мыслями и попытаться разобраться в том хаосе, что сейчас творится у меня в голове. Тотчас напоминает о себе уже знакомая боль. Накатывает слабость и, даже, головокружение. Что со мной происходит? Тиски тупой боли все сильнее сдавливают голову, и я распахиваю глаза. Не в силах сдержать болезненный стон, обхватываю голову руками и пытаюсь абстрагироваться от всех, даже самых незначительных мыслей. Вроде, помогает. Давление сразу сходит на нет, и я судорожно вдыхаю полной грудью.

Какой-то звук. Будто кто-то шелест газеты. Громкий шелест. Я как-то не сразу обращаю на него внимание, продолжая удерживать сознание на той грани, где мысли теряют смысл, а их отсутствие приносит долгожданное облегчение. Появившийся звук не утихает, напротив, он разбавляется новым, который больше всего похож на тот, с которым сбежавшее молоко попадает на раскаленную плиту. Мое сознание все еще пребывает в некоей прострации, и управление телом, видимо, берет на себя спинной мозг. Ничего еще не понимая, прямо из положения сидя, я резко отпрыгиваю в сторону, на удивление далеко, и ухожу в перекат. А то место, где я только что сидел, буквально взрывается сотнями осколков камней, наполняя воздух пылью. Но я этого уже не вижу, потому что, только прикрыв голову руками от летящих снарядов, бегу в сторону, откуда пришел. Злое шипение с каким-то присвистом за моей спиной становится громче, и я под немыслимым углом резко сворачиваю вправо. Спустя миг земля под ногами ощутимо вздрагивает, и я чувствую, как по спине бьют десятки камней, разлетающихся в разные стороны. У меня даже мысли не мелькает о том, что нужно остановиться и дать отпор нападающему. Все мое существо громко и отчаянно вопит только одно: «Беги!» Развалины здания справа. Дверной проем. Кажется, я лечу над землей, едва касаясь ее ногами. Внутрь! Прямо! Быстрее! Стена, за ней – улица. Двери нет. Плевать! Рыбкой ныряю в оконный проем, кувыркаюсь через голову, вскакиваю и отпрядаю обратно к стене, прижимаясь к ней спиной и стараясь раствориться в ней. Так, что делать?! Шипения, ни с присвистом, ни без него не слышно никакого. Тишина. Тишина? Нет, шорох камней я все же слышу. Проклятье! Что это такое?! Заряженная ракетница появляется в моей ладони. Нужно дать знать своим. Вскидываю руку, уже готовясь выстрелить вверх красную ракету, но в этот миг вдруг понимаю, что лечу. На короткое мгновенье от сильнейшего удара в спину перехватывает дыхание, а в следующую секунду, едва успев сгруппироваться, падаю на землю. Шлем спасает голову от сильного удара об грунт. Какой-то грохот, или это у меня в ушах сердце так громко стучит? Нет, все же грохот. Вкус крови во рту. Пытаюсь подняться, вскочить на ноги и бежать, бежать отсюда, как можно дальше. Мощный удар в спину и голову. Земля, летящая мне навстречу. Тьма…

Глава 2

Первое, что я ощущаю, когда прихожу в себя – это боль. Кажется, у меня болит все, что только может болеть. В районе плеч сильно саднят руки. Ноет шея, которую я, видимо, потянул. Ломит ноги в области колен и бедер. Болит спина, словно кто-то со всего размаху влепил мне кувалдой между лопаток, и это не смотря на то, что подавляющую силу удара принял на себя бронежилет. Голова просто раскалывается, но не от той уже знакомой боли, что сдавливает виски при попытках что-нибудь вспомнить. Слава Богу, переломов нет: руки-ноги целы – похоже, обошелся даже без вывихов. Я медленно открываю глаза, но ничего не вижу. На короткий миг появляется паника, но почти сразу проходит, когда я понимаю, что не вижу ничего не из-за того, что меня подводят глаза, а потому что вокруг и в самом деле темно. Уже ночь? Или погасли все источники освещения?

Потом я начинаю чихать: раз, второй, третий – пыль настойчиво лезет в нос и рот. Марлевая повязка появляется в руке, едва я только о ней думаю. Натягиваю ее на нос, закрепляя петлями за ушами. Дышать сразу становится легче. Опираясь руками в землю встаю, но внезапно бьюсь головой обо что-то сверху. Электрический фонарик, что я «достаю», светит неожиданно ярко. Накрываю его ладонью, давая глазам привыкнуть, и через какое-то время уже изучаю место, в котором невольно оказался. Примерно в метре от земли, надо мной нависает бетонная плита, одним краем она упирается в землю справа от меня, а другим лежит на груде каких-то обломков. Меня, что, завалило? Похоже на то. Выключаю электрический свет и, настроившись нужным образом, пытаюсь «созерцать». Нет, снова ничего не выходит. Плохо. Привычным движением запускаю руку под горло, просовывая ее под одежду. И вот тут я испытываю невероятный шок, когда не могу обнаружить на собственной шее ожерелье из табичей. Потерял? Но как?! Нет и еще раз нет. Я не мог потерять табичи. Ну да, а еще я не могу не «созерцать»… Какое-то время я пребываю в настоящем ступоре. Звук собственного дыхания отражается от нависшей над головой плиты и звучит приглушенно и обреченно. В тщетной попытке я снова пытаюсь настроиться нужным образом, чтобы «созерцать». Потом долго и безуспешно выворачиваю собственные карманы в поисках табичей. Нет, ни на миг я не испугался, ни на секунду не позволил усомниться в собственных силах. Только злость, глухая и темная, просыпается во мне и с отчаянной безысходностью требует сейчас выхода.

Электрический фонарик гаснет, оставляя меня во тьме, когда я выключаю его. Успокаиваю собственное дыхание, чтобы попытаться вслушаться. Через какое-то время, когда глаза уже полностью адаптировались к отсутствию света, мне удается разглядеть узкий, едва заметный лучик света или даже не лучик, а намек на него. Он пробивается как раз из-под плиты слева от меня, там, где она покоится на груде земли и обломков поменьше. Ну что же, бетон и земля – это не должно быть сложно. Я начинаю плести, работая с тканью сна. Мысленно тянусь к этим кускам застывшего раствора, представляя, как сначала небольшие из них крошатся, теряя свою структуру, и превращаются в пыль… Не понял. Ничего не происходит! Делаю глубокий вдох, успокаивая дыхание, и, концентрируясь только на одной мысли, – превратить в пыль вот этот осколок бетона размером с яблоко. Проклятье! Ничего не выходит! Этого просто не может быть! Снова и снова я повторяю доведенные до автоматизма действия, но результат остается неизменным – материя этого сна категорически отказывается подчиняться моим манипуляциям. Это было бы понятно, если бы сон, в котором я сейчас нахожусь, принадлежал другому Плетущему, но я точно знаю, что это не так. Во время нашего экзамена таких ограничений не должно быть. Не должно быть, но это так. И что? Я не могу «созерцать», у меня нет табичей, и я не могу работать с материей этого сна. Все мои возможности ограничиваются личными потребностями: оружием, одеждой, пищей и водой. Выходит, что по всем признакам это сон другого Плетущего. Позже, все рассуждения позже, сейчас главное – выбраться отсюда и как можно быстрее.

Я протискиваюсь к тому месту, откуда идет свет, и начинаю осторожно отбрасывать в сторону камни и грунт. Включаю фонарь. Как же жарко! Чувствую, что голова под шлемом уже, но его не снимаю – потерплю, пока не выберусь. Едкий пот заливает глаза, я оттираю его ладонью, а когда смотрю на нее, вижу, что она в крови. Бутылка с водой появляется в руке. Я снимаю уже почерневшую от пыли марлевую повязку и щедро лью на лицо прохладную жидкость. Остатки я опрокидываю в рот, полощу его, избавляясь от вкуса крови, и сплевываю. На этот раз вместо марлевой повязки я «достаю» респиратор. Надеваю его. Стягиваю с ладоней обрезанные, без пальцев, перчатки и надеваю такие же, но уже с пальцами – не хочу себе еще и ногти ломать о камни. Вслед за перчатками я «достаю» саперную лопату и начинаю осторожно разгребать завал в том месте, откуда падает уже отчетливо видный луч света. Осторожно и без спешки я откидываю перемешанные с землей куски бетона. Мне везет на самом деле – толщина завала в этом месте незначительная. Отверстие, через которое снаружи попадает свет, в ширину уже не менее десятка сантиметров. Еще немного, и я смогу увеличить его до необходимых размеров и выбраться, наконец, отсюда. Мне едва удается увернуться, нелепо отпрянув назад, когда немаленьких размеров булыжник скатывается в расширяемую мной дыру. Вслед за ним скользят и ссыпаются камни поменьше, и через несколько секунд я снова оказываюсь отрезанным от внешнего мира. Проклятье! Нет, останавливаться нельзя. Неизвестно, как долго еще сможет удерживаться бетонная плита, под которой я сейчас нахожусь. Мне вообще повезло, что она оказалась достаточно прочной и не рассыпалась под весом завала.

Мою одежду уже можно отжимать – такая она мокрая от пота. Едкими каплями он лезет в глаза, и я позволяю себе только вытирать его плечом, полностью занятый созданием нового лаза. Грунт и обломки все время ссыпаются сверху, не давая толком расширить отверстие, но спустя какое-то время мне все-таки удается увеличить его почти до полуметра в диаметре. Уже ввинчиваясь в проем, думаю, что сперва нужно было как-нибудь укрепить его. Когда я выбираюсь наружу почти по пояс, начинает осыпаться земля. Ругаясь сквозь стиснутые зубы и проклиная все на свете, вырываюсь из каменного мешка и отползаю прочь на несколько метров. Из-за бешеного стука сердца, громыхающего в голове, я не слышу, как обваливается проход, через который я вырвался наружу, а только вижу, как, поднимается облако пыли. Гора завала странно оседает – видимо, плита, из-под которой я выбрался, не выдержала нагрузку и обвалилась. Все мысли о счастливом спасении потом. Сейчас я оглядываюсь, стараясь выкинуть из головы картинку обрушивающейся на меня бетонной плиты. Примерно в десяти метрах слева высятся стены какого-то полуразвалившегося здания. Справа, в двух-двух с половиной десятков метров, имеется такое же здание. Не думая ни о чем, кроме того, как добраться до ближайшего укрытия, я за несколько ударов сердца, прямо на четвереньках, преодолеваю расстояние до ближайших стен. Все-таки приходится вздернуть себя на ноги, потому что дверного проема поблизости нет. Помогая себе руками и всем телом, переваливаюсь через окно и, оказавшись за стеной, коротко перевожу дух. Не вставая, чтобы не мелькать в пустых окнах, ползу по земле, стараясь преодолеть как можно большее расстояние до того, как… что? Не знаю, но почему-то я твердо уверен, что нужно убраться подальше. И побыстрее. Углом встретившая стена здания останавливает меня, и я в изнеможении облокачиваюсь спиной о бетонную поверхность, устраиваясь между двух стен. Целую минуту напряженно вслушиваюсь в окружающее пространство, но кроме ветра, заунывно выводящего свою тоскливую песню, и собственного тяжелого дыхания, ничего не слышу. Стягиваю с рук грубые перчатки, благодаря которым мои ладони и пальцы остались неповрежденными, когда я разбирал завал, и отбрасываю их в сторону. Снимаю с лица респиратор, а с головы – шлем и наслаждаюсь прохладным сквозняком. Гляжу вверх, туда, где стены бывшего некогда здания образовывают прямоугольник, через который видны низкие багровые тучи. Вода с легким лимонным привкусом из бутылки, что появляется в моей руке, кажется невероятно вкусной, и я выпиваю ее полностью.

– И что дальше? – негромко роняю я.

– Нужно искать своих, – отвечаю себе же.

Ракетница в моей руке появляется, едва только я о ней думаю. Колеблюсь всего секунду, опасаясь, что тварь, сумевшая разрушить целое здание, сможет обнаружить меня по сигнальной ракете раньше друзей. Но, с другой стороны, вечно прятаться в этих руинах нельзя – время идет, а нам еще нужно найти зеленую дверь. Даже не мысль, а всего лишь ее отголосок, возникает где-то на периферии моего сознания при мысли о зеленой двери. Я пытаюсь ухватить ее, зацепить, напрягая память, и прикрываю глаза, чтобы легче… Тиски тупой боли даже не сдавливают, а вгрызаются в мозг, немилосердно сверля и долбя его, когда я силюсь вспомнить. У меня вырывается невольный стон, и я тотчас распахиваю глаза, надеясь, что и в этот раз этот нехитрый прием сработает. Он сработал. Не сразу, но боль отступила, оставив после себя странный звон в ушах, но и он вскоре исчезает. Делаю судорожный вдох – оказывается, я и не дышал – и обессилено откидываюсь спиной на стену. Страшно сушит горло. Я «достаю» бутылку с водой и выпиваю ее, не чувствуя вкуса. Ладно, нельзя так нельзя. Сейчас главное – найти друзей. Вскидываю руку с зажатой в ней ракетницей и жму на спуск. Хлопает, и, громко шипя, ввысь уносится ярко зеленая звездочка. Ракета достигает максимальной высоты и, оцарапав низкие тучи, зависает в воздухе на раскрытом маленьком парашюте. Ну вот, теперь нужно глядеть в оба. Вдруг раздается громкий шорох, но я успеваю увидеть взмывающую вверх неожиданно далеко ярко-желтую ракету. Мои друзья дали о себе знать, но последнее, что я сейчас сделаю – это отправлюсь к ним навстречу. Знакомое шипение с каким-то присвистом раздается совсем близко, и я, холодея от страха, понимаю, что тварь, по вине которой я совсем недавно оказался под завалом, находится по ту сторону стены, совсем рядом! Я даже чувствую, как бетонная поверхность, к которой сейчас прислоняюсь, едва ощутимо вздрагивает, когда исполинская туша монстра касается ее. Я уже догадываюсь, какой облик имеет та тварь за стеной, но сейчас это знание мне ничего не дает. Она слишком близко, а я не хочу рисковать. Если бы не мои ограниченные возможности, я бы, конечно, не стал таиться и атаковал существо, но, к сожалению, это не так, и мне остается только прятаться. Единственное, что меня радует – это то, что тварь, похоже, не чувствует или чувствует слабо мое присутствие, иначе вряд ли бы она стала медлить и попыталась меня достать. Что ей стоит развалить и эту стену, за которой я сейчас прячусь? Шипение умолкает, но шорох, напротив, звучит все громче и доносится уже, кажется, отовсюду. Каких же она размеров!? Только бы монстр не стал заглядывать сюда, пусть ползет себе дальше. Внезапно звук, сопровождающий движение монстра, утихает, и наступает неестественная тишина. Даже ветер, словно в испуге, не решается ее нарушить. Капля пота скатывается по лбу, пересекает переносицу и зависает на носу. Невероятно сильно хочется смахнуть ее. Так же, как и вытереть покрывшиеся испариной виски и скулы. Я открываю рот и вдыхаю воздух животом, чтобы даже так не выдать себя малейшим звуком.

Мне страшно, по-настоящему страшно. Я боюсь, что монстр меня обнаружит, а я не смогу даже толком защититься. Я боюсь собственного бессилия, боюсь за друзей, потому что тварь не кажется уязвимой и легкой жертвой. Я боюсь, что так и не смогу помочь Мише, своему другу, который пребывает в коме… От последней мысли у меня перехватывает дыхание. В этот момент, когда у меня по венам вместо крови бежит, кажется, чистый адреналин, когда напряженные секунды нервного ожидания растягиваются в минуты, когда время замедляет свой ход, собственное восприятие становится вдруг предельно четким и ясным. Это ощущение в чем-то схоже с тем, которое бывает, когда, находясь во взлетающем самолете, закладывает уши, и нужно лишь сглотнуть и приоткрыть рот, чтобы неприятный шум в голове пропал, а слух снова стал чистым и каким-то даже резким. Миша, мой друг из Хабаровска, сейчас пребывает в коме. Мое тело в данный момент находится в кровати на съемной квартире в Минске, куда я приехал из Киева в командировку… Еще воспоминания. Я Плетущий, я сдал свой экзамен пятнадцать лет назад. Еще… Жена и две девочки, мои дети… Искристый смех и лучи солнца, яркого и теплого…Воспоминания жестко обрываются, когда стена, к которой я прислоняюсь, едва заметно вздрагивает, а тишину этого мертвого места нарушает мощное шипение и скрежещущий шорох.