Книга: Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования - Максим Семеляк

Летов умер в сорок три года в статусе легенды, его песни «Все идет по плану» и «Про дурачка» слышали почти все, даже те, кто питал к его музыке отвращение. В момент создания этих песен ему удалось максимально сблизиться с окружавшей его народной стихией и выразить ее суть настолько сильно, что эти песни буквально врезались в массовое сознание вопреки всему — прежде всего вопреки манере исполнения, которая противоречила не только устоявшимся в СССР представлениям о том, как следует исполнять песни, но и новым, ориентированным уже на западную рок- и поп-музыку веяниям. Его надрывный, нарочито не отшлифованный упражнениями вокал был по-своему трогательным и мог считываться как элемент сибирского панка — стиля, канувшего в забвение вместе со смертью Летова. Куда радикальнее он был в текстах: здесь он не щадил чувствительный к обсценной лексике слух, порою просто свирепствовал, никогда никому не пытаясь угодить.

Музыка его еще более беспощадна: она не вписывается уже ни в какие каноны, это была стихия, которую Летов создавал вокруг себя как наиболее естественную для существования среду. Он вызывал огонь на себя, чтобы укротить его, и в большинстве случаев у него это получалось, но, видимо, цена, которую ему приходилось платить за то, чтобы осознать себя повелителем стихии, была немалой. Из книги следует, что Летов, столько раз заклинавший смерть, столько раз обращающийся к ней напрямую, все же не желал ее скорейшего наступления. Она настигла его в тот момент, когда он был еще полон планов, по меньшей мере на написание собственной биографии. С этого Максим Семеляк начинает свою книгу — с того, что она написана взамен той, которая могла бы быть написана под диктовку Летова, и они уже договорились встретиться в Омске. Семеляк все же приехал в Омск, но не на интервью с Летовым, а на его похороны.

Смерть Летова не стала громким событием. Ее никто не ждал. И не подвергая сомнению статус легенды, никто не понимал, каким образом следует идентифицировать его культурный статус. И до сих пор этот вопрос остается открытым. Любая попытка вписать Летова в какие бы то ни было скрижали выглядит нелепо, не говоря уже об идее присвоить его имя чему-бы то ни было в том же Омске, где он родился и умер. Культ Летова до сих пор не сложился, несмотря на то что музыка его доступна везде, где только возможно, его книги издаются, его тексты принято цитировать к месту и не к месту, его биография написана и опубликована, еще раньше вышел документальный фильм. Не хватает только фильма художественного, но и его однажды, скорее всего, снимет Кирилл Серебренников. Всего лишь вчитываясь в бегло пересказывающую основные вехи биографии Летова книгу Семеляка, мы словно заглядываем в черную бездну, в которую Летов сам смотрел так пристально, что в конце концов слился с нею. А разве можно придать статус черной бездне?

Когда читал вторую половину, ехал в поезде и слушал треки, которые упоминались в книге, так она ощущается еще ярче. Первая половина шла хуже, из-за опять же цитирования песен и моего неправильного настроя. Надо просто вместе с автором пройти через его молодость и попробовать поставить себя на его место. В целом, рекомендую к прочтению

Семеляк травит байки, развенчивает мифы, например мне понравился момент: «За завтраком Летову попался под руку прошлогодний Rolling Stone с репортажем из его квартиры, где в частности было отмечено: «Около подъезда встречаем отца Летова. Мы здороваемся; Егор, будто не замечая его, проходит мимо». Летов, зачитывая этот отрывок, впал в веселейшее негодование: «Вот, *****, репортерская находка! Что значит «проходит мимо»? Да мы утром виделись на кухне я по сто раз на дню, что ли, должен с ним раскланиваться?!». Мощно, интересно чей это кусок, Коблова или Акимова? Журнал кстати сохранился. Несколько кусочков показались не подходящими под контекст, местами пытаясь в зауми, как мне кажется, Семеляк перебрал: «Книга была переведена на русский не слишком аккуратно и местами своевольно, но ему это как раз нравилось — своим ощущением несуразной повышенной точности».

В целом не душно и почти душевно.

ПС: Обложка книги, которую подготовил Максим Балабин, попала в список Дэйли Афиша «Самые красивые обложки мая».

Впрочем, чего придираться к словам! Самое главное, что все это неуклюжее теоретизирование действительно кажется излишним; может быть, оно требовалось для чего-то самому автору в его внутренней работе, но любим мы его не за это. Лучшие "афишевские" тексты про ГрОб - это чуть претенциозные, но искренне восторженные признания в любви или обещания вечной верности; они были хороши не ссылками на Can и Psychic TV (или Латура), а вот этой захлебывающейся удивленной любовью, с трудом выражавшей себя в словах и неизбежно скатывавшейся в цитирование самого героя: вселенская большая любовь, моя секретная калитка в пустоте, семь шагов за горизонт, радуга над прахом, сияние, обрушившееся вниз, оооо моя оборона. Семеляк же когда-то и написал, что для "нас" (и к этому "мы", пожалуй, не стыдно пристроиться) Гражданская Оборона была в буквальном смысле обороной, невидимой броней; и вот эта исповедальная лирика так и остается самым мощным и пронзительным слоем в его книге. А затеянная (видимо) деконструкция как-то не очень задалась. Здесь есть много любопытных и забавных воспоминаний и баек (почему-то лучшие из них почти всегда связаны с животными) и довольно метких наблюдений (например, про летовский почти гностический анти-эротизм или про предположительные кислотные истоки "военной" образности на поздних альбомах), но как только они превращаются в полноценное теоретизирование, в тяжеловесную "аналитику" - читать это все становится немножко неловко. Лучше еще раз перелистнуть на страницу о покупке игрушечного барсука в Америке.