Текст книги "В тени московского мэра"

Минский синдром

Юрий Михайлович, друживший одно время с президентом Беларуси Александром Лукашенко, часто летал в Минск. Визиты, как правило, были однодневными – утром вылет в Беларусь, встреча на высшем уровне, переговоры с глазу на глаз, посещение какого-нибудь завода, обед и домой.

Во время завершения очередной командировки опытные пресс-службисты Игорь и Алексей, зная, что Юрий Михайлович и Александр Григорьевич еще перекусят перед отлетом мэра в Москву, и себя решили не обидеть. Они разместились в ресторане минского аэропорта – от самолета недалеко и коньяк приличный подают. В их распоряжении, по сведениям знакомых охранников, было еще около двух часов. На столе уже компактно разместились закуски, горячий наваристый борщ дразнил мясным запахом.

– Ну, пока там Лужок с Лукой тосты поднимают – мы тут скромно, по чуть-чуть перед отлетом, – Игорь первым поднял рюмку, и они чокнулись.

– Хорошо-о! – Алексей разжевал лимонную дольку и попробовал борща.

– А знаешь, очень вкусный борщ.

– Ну так! Братья-белорусы умеют его готовить, – Игорь почмокал, отложил свою ложку и потянулся к графинчику с коньяком…

– У нас все на борту? – спросил довольный (командировка прошла без происшествий) пресс-секретарь мэра, заглянув в салон к журналистам, – Юрий Михайлович уже в аэропорту, сейчас вылетаем домой.

– Сергей Петрович, у нас все, – ответил кто-то, – только Лисаева и Зерева нет.

– Как нет? А где они?

– Они примерно час назад отстали от нас, сказали, что пообедают где-нибудь по дороге и к отлету сами в аэропорт приедут. Вылетать ведь должны были позже.

– Мало ли что были должны! Мэр уже здесь! Он их ждать должен!? Вы что, обалдели все тут! Кто старший в группе от пресс-службы?!

– Так Зерев и старший…

– Ну все, Зереву настал… Так, давайте их срочно искать. Ты, – Сергей Петрович наугад ткнул пальцем в одного из журналистов, – беги в аэровокзал, ты, – он показал на другого, – на стоянку перед аэропортом, может быть, подъехали туда. Так, ты набери мне номер Зерева.

– Сергей Петрович, у них мобильники здесь не берут, мы уже пробовали звонить.

Мобильная связь только еще становилась общедоступной, а что такое роуминг – вообще мало кто знал.

– Сколько у нас времени? – Алексей неторопливо резал ножом кусочки сала, цеплял их вилкой, макал в горчицу и отправлял в рот.

– Почти час еще, – Игорь хрустнул редиской, попавшейся в овощном салате, – но надо пораньше пойти, а то мало ли – вдруг там планы изменились.

– Это точно. А прикинь, Лужок сейчас в самолете сидит и нас ждет, а мы тут коньяк пьем. Ха-ха!

– Ха-ха-ха! Типун тебе на язык! Ну ладно, поехали, – и они с удовольствием выпили еще по одной.

Зная привычки закадычных собутыльников, журналист, посланный Цоем на их поиски в аэровокзал, обойдя все залы, не поленился заглянуть и в местный ресторан.

– О-о-о, Денис! – обрадовались разгоряченные сотрапезники. – Ну, как там обстановка? – Алексей вытер рот салфеткой.

– Коньячку хочешь?

– Обстановка, парни, не самая простая. Похоже, что вам наступил… Все, включая Лужкова, уже минут двадцать сидят в самолете и ждут только вас. А в каком состоянии Сергей Петрович, думаю, вы сами можете до-фантазировать.

– Девушка, счет! – завопил Алексей.

– А как же горячее? – удивленно оглянулась официантка.

– Съешьте сами наше горячее, а нам просто скажите – сколько денег! Округлите грубо, иначе нас, нас…

– Кастрируют вас, – вполголоса подсказал товарищ, отыскавший любителей борща.

– Вот именно! – Алексей судорожно доставал из карманов брюк смятые купюры и бросал их на стол.

– Типун вам всем на язык! – взвизгнул Игорь.

– Достал ты уже со своим типуном! Тебе твой типун, сам знаешь, на какое место! – обозлился Алексей.

Они уже бежали вниз по лестнице.

– А сдачу!? – крикнула вслед официантка.

– А деньги им теперь уже ни к чему, – бросил через плечо их ироничный коллега.

– Сережа, что происходит? Полчаса мэр сидит в самолете, а твоих бойцов нет. Я уже не знаю, как время тянуть, иди все сам объясняй Юрию Михайловичу, – говорил в это время начальник лужковской охраны Цою.

– Да… – начал тот.

– Вон, вон они по полю бегут, – спасительно крикнул в это время кто-то, вглядываясь в иллюминатор.

– Где? – Цой хищно ринулся к иллюминатору.

– Да вон, животами трясут!

Игорь с Алексеем и правда были мужчинами сытыми.

Сергей Петрович проскочил через VIP-салон, на ходу постоянно улыбаясь Лужкову, – все, все уже на борту, Юрий Михайлович, – и выскочил на трап.

Задыхающиеся от бега и нехороших предчувствий сотрудники подымались по ступенькам к ногам своего начальника.

– Так, вы еще и пили! – Сергей Петрович сам спиртных напитков почти не употреблял и чужой алкоголь чувствовал издалека.

– Мы только пообедали, Сергей Петрович…

– Так, сейчас вы проходите мимо Лужкова молча, быстро и не дыша, чтобы он, не дай бог, не почувствовал ваше амбре, а разбираться с вами я буду в Москве, – Сергей Петрович сделал страшное лицо.

Не очень умно улыбаясь большими раскрасневшимися лицами, бочком, короткими шажками, подобрав насколько возможно животы, чтобы не задеть Лужкова и его министров, провинившиеся сотрудники начали протискиваться мимо кресел. Они уже почти добрались до дверей во второй салон, когда в пакете запасливого фотографа предательски звякнуло стекло: две бутылочки терпкой белорусской «Зубровки», которые он вез в Москву на пробу. Услышав звон, оба на мгновенье замерли, а потом дернулись, неожиданно ловко и быстро протиснули свои объемные тела в узкую дверь и скрылись в своем салоне.

– Молодцы, умеют отдыхать! – услышали они за спиной веселый голос Лужкова и дружный хохот его свиты, в котором особой нотой слышался и смех Сергей Петровича.

Эта фраза Лужкова, находившегося в добродушном настроении, спасла их от кровавой расправы. По возвращении в Москву они подверглись только пытке многочасовым разговором о своем недостойном поведении.

* * *

Входная дверь звякнула колокольчиком, и в кафе вошел новый посетитель: солидный мужчина средних лет, с чуть вьющимися темно-русыми волосами и такой же бородой, с хорошо заметным пивным животом. Он остановился у входа и стал разглядывать столики.

Аркадий, обернувшийся на звон колокольчика, махнул рукой:

– Игорь, иди сюда!

Посетитель качнулся всем телом, сделал жест головой и руками, что означало «вот вы где, а я ищу», и, сказав подоспевшему официанту «спасибо, меня уже ждут», двинулся к большому, персон на восемь, столу.

Они обнялись:

– Ты один, что ли? Я думал, все уже здесь, – Игорь отодвинул стул и уселся рядом с Аркадием. – Есть пока не хочется, – сказал он предложившему меню официанту, – а вот что-нибудь выпить… Ты по пиву решил? – он посмотрел на полупустую кружку Аркадия, – хорошее?

– Да, вполне.

– Ну, тогда мне тоже кружечку, для начала. А меню оставьте, оно нам еще пригодится. Из наших звонил кто-нибудь?

– Пока нет. Ты же знаешь, долго будут подтягиваться.

– Да, Леха точно опоздает.

– Ну и ладно, нам-то уже хорошо.

Официант поставил перед Игорем пиво.

– Вот сейчас будет хорошо!

Они чокнулись кружками, выпили.

– А я тут как раз сижу, Леху вспоминаю. Первое впечатление от мэрии у меня (во всяком случае, от пресс-службы вашей) – это Леха, обменявший фотки Лужкова на коньяк. Помнишь, когда издатель Кр…в приходил?

– Слушай, на моей памяти он столько раз Лужка на бутылки менял, разве все вспомнишь. Целую коллекцию можно было бы составить, если бы все не выпили!

– Да, ты прав…

– Я другое помню – когда его Цой один раз за эти фотографии чуть не уволил. Скандал был дикий, еле его тогда отмазали, я сам ходил просить за него.

– А я что-то не помню…

– Ну, здравствуйте… Лужок в то время, ну ты помнишь, – начал Игорь, – был чуть ли не самым популярным политиком в стране, без пяти минут президент…

Торговля в убыток

Когда человек начинает набирать силу, многим хочется оказаться рядом с ним, пусть даже близость эта будет виртуальной. Фотографов в пресс-службе столичного мэра было двое, и работать они старались посменно: один с утра до обеда, а другой с обеда до вечера. Чтобы никто не догадался о таком графике работы, наивные фотографы придумали целый спектакль для своих коллег. Коллеги, правда, быстро их раскусили и тихо посмеивались, но это было не так важно: главное, что начальство не догадывалось об их двухсменной деятельности.

– Ну, ладно, я поехал за бумагой, – говорил один фотограф другому на весь кабинет в разгар рабочего дня.

– Это правильно, а то бумага уже заканчивается, – отвечал другой, приехавший полчаса назад якобы из магазина, в котором покупал реактивы для проявочной машины.

Но приходить на работу только на полдня хотелось все чаще, а благовидных поводов отъехать становилось все меньше, нельзя же три раза в неделю покупать фотобумагу… И через некоторое время, чтобы уж не выглядеть совсем смешными, фотографы стали уходить молча, ни с кем не прощаясь, так, словно вышел человек в туалет на пять минут, а вернулся только на другой день.

Но это сонное безразличие моментально сменялось бурной активностью, как только на горизонте появлялся состоятельный заказчик. «Хлебное» было время, фотоаппараты в каждом телефоне еще не придумали. А популярность Лужкова росла, и сфотографироваться рядом с ним мечтали депутаты Мосгордумы, которым предстояло идти на новые выборы, но команда мэра их уже не поддерживала, бизнесмены и даже второстепенные региональные политики, не имеющие прямого выхода на столичного градоначальника. Потом счастливчик должен был появиться рядом с Юрием Михайловичем на рекламных плакатах, в газетах и журналах (фото из личного архива) и ассоциироваться с успешностью и богатством Москвы и самого Лужкова.

– Скажите, – заискивающе спрашивал добравшийся до пресс-службы соискатель фотографии, – Юрия Михайловича вы снимаете?

– Ну да, – отвечал Алексей.

– А вы не знаете, можно ли как-то с ним сфотографироваться, чтобы рядом?

Фотограф изучающе смотрел на просителя, оценивал его финансовые возможности.

– Рядом с мэром? Вокруг него охрана, вы представляете, как это сложно!? – отвечал фотограф, если клиент вызывал доверие.

– Я все понимаю, вы сделайте. Не обижу.

– Да?

После того, как договаривались о сумме, в ход запускалась простая, но почти безотказная схема. Казалось бы, как можно снять человека рядом с мэром, когда тот этого не хочет? Но фотографы доказали, что частный бизнес, то есть работа на свой карман, эффективнее государственного. Лужков, особенно в те годы, любил бывать на самых разных общественных мероприятиях – от открытия школы и запуска фонтанов после зимы до пивного фестиваля и хануки. Охрана рядом с ним была, но, конечно, не как, например, у президента, и в большой толпе, в неразберихе, когда множество людей пыталось с ним поговорить, попросить о чем-то, случайный человек вполне мог оказаться совсем рядом с мэром. На этом и строилась бизнес-модель фотографов.

Зная график Юрия Михайловича, они предлагали претенденту на фотографическую близость к мэру появиться к определенному времени в нужном месте, а затем втереться в толпу и как можно ближе подобраться к Лужкову. Все остальное было делом техники.

Открывая, например, сезон фонтанов на Поклонной горе, Лужков по обыкновению произносил речь, а потом мог прогуляться по парку, где-то останавливаясь, разговаривая с людьми. Следовавший в шлейфе свиты заказчик во время остановки по команде фотографа должен был максимально приблизиться к мэру и улыбнуться… Если даже охрана потом оттесняла клиента, профессиональному фотографу с хорошей техникой хватало нескольких секунд, чтобы получился достойный живой кадр, на котором непосвященному избирателю или партнеру по бизнесу кажется, что Лужков и его визави – закадычные друзья. В тот же день фотографии оперативно печатались прямо в мэрии, и, что характерно, для них всегда находилась бумага.

Фотографиями Юрия Михайловича, кроме политиков и бизнесменов, интересовались и различные СМИ. Правда, в обыденных фото они не очень нуждались, для этого у них были свои фотографы, а вот за какую-нибудь редкую или архивную фотографию, да еще точно ложащуюся в сюжет актуальной статьи, они готовы были раскошелиться.

Отъехав в глазах общественности за фотобумагой, Леша дремал дома в кровати, и ему снился прекрасный сон, что он, оглядываясь по сторонам (хорошо, что никого нет), с восторгом поедает большой длинный сэндвич из свежего белого хлеба, с колбасой, сыром и салатом.

Последние несколько месяцев Алексей, под бдительным присмотром своей жены, старался худеть. Дома он ел только овощные салаты, кисломолочные продукты – ряженку или йогурт, но, к большому сожалению супруги, в объемах почти не уменьшался. Доев на завтрак свою миску зелени, сдобренной оливковым маслом, Леха уже представлял, как сейчас не торопясь примет душ, посмотрит немного телевизор, а потом перед работой зайдет в Елисеевский магазин, купит себе батон хлеба, докторской колбасы, обязательно в синюге, вкусного дырчатого сыра и майонеза. А потом вдалеке от заботливой супруги, за своим рабочим столом разрежет на зависть коллегам весь батон вдоль, выложит его кружками колбасы и треугольниками сыра.

В комнате зазвонил мобильник. Леха дотянулся до трубки:

– Слушаю.

Звонили из приемной Цоя. Знакомая секретарша сказала, что Сергей Петрович в бешенстве и требует срочно его найти:

– Мы сказали, ты там какую-то фототехнику выбираешь и через полчаса будешь. Давай быстрее, а то пока он тебя дожидается, мы за тебя огребать будем.

– А что случилось?

– Я не знаю точно. Цой вернулся от Лужка, и все забегали, заорали. Там в газете какие-то не те фотографии напечатали…

Алексей похолодел: «Так и знал, что попадусь с этой фоткой, черт меня дернул ее продать!» Мечта о бутерброде была испорчена.

Этим утром в одной из крупнейших деловых газет страны вышла статья о Лужкове, его политическом движении «Отечество» и соратнике по партии Александре Владиславлеве. В статье, кроме всего прочего, рассказывалось о том, что Юра и Саша не только политические единомышленники, но и закадычные друзья с детства, в доказательство чему прилагалась старая фотография, на которой стояли два подростка в кепках, обнявшись на фоне одной из московских окраин. Эта фотография была из личного архива Лужкова, для печати не предназначалась. Увидев ее в газете, мэр был возмущен и обижен. Сначала перепало пресс-секретарю, а потом начались и поиски исполнителя, слившего раритетный снимок.

К Алексею эта фотография попала случайно. По заданию начальства он делал какой-то подарочный альбом Лужкову и получил на время фотки из семейного альбома мэра, копии которых на всякий случай сохранил.

Варианта было только два: наглухо отпираться, что не сливал фотографию и ничего про это не знает, или с порога чистосердечно раскаяться, повиниться и надеяться на помилование. Просчитав по дороге оба, Алексей пришел к выводу, что отпираться в данном случае бесполезно, все нити вели к нему. Но, даже раскаиваясь, никак нельзя было признаваться, что он подторговывает изображениями мэра. Этого точно никто бы не простил, поэтому смекалистый фотограф соорудил версию о том, что посылал он в газету совсем другие снимки, а этот добавил совершенно случайно; надо же такому случиться, что именно его мерзкие газетчики и выбрали. Версия была не очень убедительная, но ничего более надежного в голову не приходило.

После многочасового выпаривания мозгов Алексея заставили написать заявление по собственному, и он уже собирал свои личные вещи, но через несколько дней Лужков остыл, фотография-то сама по себе была хорошая, вслед за ним успокоился и пресс-секретарь, и Леху в этот раз помиловали.

* * *

Круглотелый человек со стриженной бородой и в очках подталкивал под локоть официанта:

– …а к коньяку мне обязательно ананасовый сок и порезанный лимон. И, знаете, давайте сразу салатик – помидоры с огурцами. Есть ведь такой?

– Найдем.

– Отлично! Еще порцию свиного шашлыка. И не очень затягивайте…

Обстоятельный мужчина отпустил официанта, сделал загадочное лицо и подсел к столу.

– Вот с таким же непростым лицом он и фотки Лужка сливал, – Игорь подмигнул Аркадию и кивнул на гостя.

– Ой, ладно, Николаич, не начинай. Опять сейчас на-придумываешь чего-нибудь…

– Я придумываю!? Да кто тебя ходил к Цою отмазывать…

Аркадий наблюдал, как встреча превращается в дружескую перепалку, которая на протяжении многих лет поддерживала интерес Игоря и Алексея друг к другу.

Алексей, несмотря на свой лишний вес, был обаятельным человеком, душой компании. Не обладая сильным голосом и хорошим слухом, он мог так искренне петь в караоке, так непринужденно двигаться, что люди вскакивали со своих мест и пускались в пляс. Долгие годы Аркадий с Алексеем вместе осваивали пространство Красного дома.

Привидения Красного дома

– А я тебя все-таки сделал! Надо за это выпить.

– Ничего ты меня не сделал! Подумаешь, гаубицу взорвал, я сейчас тебя танковым броском замочу Вот за это и выпьем!

Чокнулись маленькими стеклянными рюмочками, выпили. Пока Алексей смаковал коньяк, Аркадий выпил свой залпом и успел схватить с тарелки последний кусок колбасы: демонстративно закусил, тщательно пережевывая и дразня своего друга, который без закуски выпивать очень не любил.

– Это тебе за гаубицу! – хохотнул Аркадий, любуясь разочарованием удачливого военного стратега.

Аркадий с Алексеем уже часа три резались на компьютерах пресс-службы в стратегию: русские и немецкие солдаты времен Великой Отечественной войны убивали друг друга на экране монитора с помощью пулеметов, танков, бомбардировщиков. Было уже восемь вечера, рабочий день закончился, мэрия затихла, и взрослые дяди с удовольствием предавались детской игре, запивая ее пятилетним коньяком, закусывая колбасой, сыром и лимончиком.

– Злодей ты!

– Да ладно, Леха, не морщись! Давай лучше допьем, на дне осталось, и я продолжу твой разгром!

– Как же! – Алексей откинулся в кресле. – Есть предложение получше. У меня внизу, в фотолаборатории, осталось еще полбутылочки коньячку, оливки. Можем сходить, все возьмем и тогда продолжим.

– Да ты споить меня хочешь, чтобы я тебе поддался.

– Ага, споишь тебя.

Они вышли из комнаты, прошли к лифтам, спустились на четвертый этаж и оказались в старой части здания, существовавшей еще в царское время. Освещение здесь было не такое яркое, потолки ниже, а коридоры извилистее и короче. До парадной зоны, где жили и правили московские генерал-губернаторы, они не дошли, остановившись там, где ютилась когда-то генеральская прислуга. Достав из кармана брюк связку ключей, Алексей открыл одну из дверей, и они очутились в небольшой комнате, превращенной в фотолабораторию. Когда несколько лет назад Аркадий попал сюда впервые, он спросил у Алексея:

– Все понимаю, но холодильник здесь зачем?

– Как же, мы пленку здесь храним в холоде, – и действительно достал несколько коробок с фотопленкой.

С тех пор пленку давно вытеснила цифра, но холодильник остался. Открыв его, запасливый Алексей отыскал там пол-лимона, банку оливок и банку шпрот, сыр, пакет ананасового сока, а из стоящего рядом шкафа достал полбутылки коньяка. Взяв в руки напитки и закуску, они вышли, закрыли дверь и проскрипели старым, уложенным елочкой паркетом к выложенной камнем современной площадке перед лифтами.

– В такой тишине ты скрипишь, Леха, как домовой. Сейчас призрак какого-нибудь лакея разбудишь, он тебе по башке и даст за то, что ты пьешь по вечерам.

– Да ладно, я от него коньяком откуплюсь!

На кнопке вызова зажглась красноватая подсветка, сигнализируя, что лифт уже приехал: дверцы открылись, внутри кабины проступила фигура «хозяина» Красного дома – управляющего делами мэра и правительства Москвы Александра Ивановича Чернышова, который командовал в мэрии всеми службами, начиная от охраны здания и заканчивая уборщицами, и славился непримиримым отношением к нарушителям порядка.

Возникло некоторое замешательство. Александр Иванович изнутри лифта смотрел на Алексея с Аркадием, застывших с красноватыми лицами, с початой бутылкой коньяка и характерной закуской в руках, а они смотрели внутрь лифта, будто действительно увидели привидение. Чувствовалось, что никто этой встречи не ожидал. Аркадию очень захотелось, чтобы лифт сейчас закрылся и увез куда-нибудь Александра Ивановича, а еще лучше, чтобы он вместе с ним провалился поглубже.

«Вот, откупайся теперь от него коньяком», – подумал Аркадий; а Алексей размышлял: «Надо же, накаркал, Аркашка». Встреча была настолько живописной, что говорить, собственно, было и нечего.

– Добрый вечер, Александр Иванович, – выдавил, наконец-то, Алексей.

– Здравствуйте! – подтвердил Аркадий, и двери лифта стали спасительно закрываться, не дождавшись новых пассажиров. Но Александр Иванович уезжать не захотел, он ткнул кнопку на панели управления – и двери снова открылись.

– Я смотрю, что вечер у вас действительно добрый. Заходите, не стесняйтесь.

Любители лимона и шпрот робко вошли в лифт, и за ними увязалось ядреное коньячное амбре.

– Мы вот, Александр Иванович, решили после работы немного отдохнуть, сами понимаете, – вкрадчиво говорил Алексей, прижимая к себе коньячную бутылку и пакет сока.

– Я понимаю, что вы и так уже нормально расслабились. Перебора не будет? – Александр Иванович странно улыбнулся.

– Что вы, мы чисто символически и сразу по домам.

– Ну-ну…

Двери лифта открылись на шестом этаже, и пассажиры разошлись в разные коридоры.

– До свидания, Александр Иваныч.

– До встречи, – пообещал управделами.

Суровый, по слухам, Чернышов оказался неожиданно терпим к захмелевшим журналистам, может, просто вспомнил свою юность, но последствий этой встречи Алексей с Аркадием на себе не ощутили.

Выйдя из лифта на шестом этаже, друзья повернули направо, поднялись на несколько ступенек и пошли по коридору, где на дверях кабинетов висели номера: 801, 803, 805…

Очень часто эта странная нумерация сбивала с толку людей, впервые попавших в мэрию.

– Что за ерунда? Приехали на шестой этаж, а попали на восьмой. Где комната 636, не подскажете? – спрашивали они у проходящих мимо чиновников.

Эта «мистическая» игра цифр на самом деле была продолжением истории знаменитого здания на Тверской 13, которая началась еще в 1782 году, когда по проекту архитектора Матвея Казакова начали строить дом московских генерал-губернаторов.

Историю Красного дома хорошо знал и сам Лужков, который с удовольствием рассказывал ее высокопоставленным гостям и даже лично проводил импровизированные экскурсии. Этот рассказ повторялся много раз, и журналисты, долго работавшие с мэром, выучили его почти наизусть…

– Мы сегодня принимаем вас, уважаемый господин бургомистр, в Белом – самом торжественном – зале московской мэрии, – часто начинал Лужков, приветствуя гостя, впервые оказавшегося в Красном доме. – Этот зал помнит еще генерал-губернаторов, управлявших Москвой в царские времена.

Гости с интересом начинали смотреть по сторонам.

– Кстати, в то время именно здесь давались балы, – Юрий Михайлович поднимал голову вверх, – обратите внимание, вот на этом балкончике, сохранившемся до наших дней, играли музыканты, а там, где мы с вами сейчас сидим, – мэр разводил руками, улыбался, – кружились пары.

От былой роскоши генерал-губернаторских покоев в современной мэрии осталось несколько залов. Попасть в них можно с разных сторон, но все самые важные делегации встречают у первого, парадного подъезда, выходящего прямо на Тверскую улицу и закрытого в обычные дни. Огромные двухстворчатые деревянные двери впускают в узкий высокий коридор, по правой стороне которого раскрывается широкая белокаменная лестница с массивными перилами и балясинами, ведущая на второй этаж. На площадке между первым и вторым этажами есть незаметная дверь, за которой часто прятались журналисты. Выглядывая в нее, они дожидались, когда делегация спускалась по лестнице после встречи с Лужковым, и выскакивали наперехват за информацией. Побеседовав несколько минут, они, не замеченные пресс-службой и охраной, снова исчезали за дверью в скромных интерьерах крашеных стен и скрипучего паркета.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, гости попадали в просторное помещение, в котором было несколько дверей. В этой «прихожей» красовались в стеклянных шкафах самые оригинальные подарки, преподнесенные руководителям Москвы за несколько десятилетий. Здесь были бивни мамонта от благодарных жителей севера, самоцветы с Урала, модель паровоза от железнодорожников, длинный меч в отдельной витрине.

Зимний сад примыкал к «прихожей» и был современным помещением, где царила домашняя непринужденная атмосфера. Вытянутое узкое пространство заполняли большие южные растения и аквариумы с яркими рыбками, между которыми уютно вписывались кожаные диваны и кресла. На полу валялись две шкуры бурых медведей. Вдоль стен стояли модели разных кораблей, среди которых надувал паруса стеклянный парусник и «плыла» весельная подводная лодка. В этом месте Юрий Михайлович иногда беседовал в узком кругу с очень важными гостями или, расслабившись на диване, поджидал припозднившихся визитеров.

Но чаще сами делегации ждали московского мэра, появлявшегося в «прихожей» из секретной двери, за которой тайный лабиринт выводил прямо в главный кабинет здания. После встречи, рукопожатий и обмена приветствиями делегации направлялись на переговоры. Слева от парадной лестницы располагаются три зала: Белый, Синий и Красный, названные так по цвету интерьеров. Все другие оттенки только подчеркивали их доминирующий цвет. Белый зал – самый большой, там принимают многочисленные делегации, вручают премии, награждают москвичей государственными наградами. Здесь же мэр Москвы вступает в должность и произносит клятву на верность городу. Синий зал – проходной; расположен между Белым и Красным. Во времена Лужкова его меньше остальных использовали для встреч. Красный зал был самым камерным, здесь часто принимали важных гостей, в том числе и без прессы. На его стенах, задрапированных красной тканью, висели портреты генерал-губернаторов, правивших Москвой до пролетарской революции.

Из Красного зала, нырнув в неприметную дверцу и пройдя по узким коридорам, можно было попасть в еще один старинный зал, который называли Мраморным, или Каминным. Интерьер помещения из светлого камня украшал большой камин. Здесь редко проходили встречи в присутствии журналистов, чаще гостей принимали за закрытыми дверями, что было легко вычислить по охране, появлявшейся на это время у внешней двери, выводившей к лифтам третьего этажа.

Во время генерал-губернаторства глава города не только работал, но и жил в Красном доме со своей семьей и прислугой. Здание поэтому выполняло не только представительские функции, но и было просто домом для этих людей. Внутренняя кухня сохранилась и в современной мэрии. На ней доверенные повара готовили обеды для Лужкова и его ближайшего окружения и подавали в закрытой столовой. Из этой же кухни угощения на подносах приносили в парадные залы гостям мэрии, когда это предусматривал протокол.

Если располагала атмосфера и после завершения переговоров оставалось время, Лужков мог сам предложить гостям небольшую экскурсию по мэрии, маршрут которой пролегал по историческим залам. Он рассказывал про основателя Москвы Юрия Долгорукого, показывал портреты самых выдающихся, на его взгляд, генерал-губернаторов и вспоминал любопытные детали.

– А знаете, ведь здание, в котором мы находимся, имеет очень интересную историю, – продолжал Лужков. – В тридцатых годах двадцатого века этот дом «переезжал». Да, не удивляйтесь, именно «переезжал». Когда Тверскую, – он кивал за окно, – решили расширять, то выяснилось, что здание выпирает за общую линию фасадов метров на двадцать. Чтобы расширить улицу, его надо было сносить, но дом решили сохранить, передвинув его в глубь квартала. Представьте, для дома построили новый фундамент, на котором он сейчас и стоит, потом приподняли, – Лужков взмахивал рукой, как будто сам приподнимал мэрию, – и на бревнах перекатили на другое место.

Юрий Михайлович увлеченно рассказывал о спасении здания, в котором работал сам, искренне не замечая, как исчезает за окном историческая Москва.

После того, как здание мэрии было сдвинуто вглубь, сзади к нему пристроили новое. Историческая часть была ниже и значительно меньше современной. Кажущееся единым комплексом здание внутри объединяет два разных по времени архитектурных объема, которые, как артерии, соединяют запутанные коридоры, а в лабиринтах часто теряются посетители. В старой части коридоры уже, а потолки выше, в новой все наоборот. Со стороны незаметно, но на самом деле – здание на Тверской в центре полое: замкнутое каре населенных чиновниками стен окружает большой внутренний двор. Окна многих кабинетов выходят в этот дворик, где прятались от посторонних глаз правительственные авто. В центре двора летом цвела восьмигранная клумба, а зимой появлялась большая искусственная елка, радовавшая своими игрушками и гирляндами только московских чиновников.

Юрий Михайлович, перекроивший всю историческую Москву, не мог, конечно, не оставить свой след и в архитектуре Красного дома. В начале двадцать первого века по периметру мэрии надстроили еще один этаж, почти незаметный снаружи здания. Новый этаж только добавил неразберихи в коридорах московской власти. Поднимаясь на лифте со второго, служебного подъезда человек словно двигался в машине времени, потому что лифт как раз условно делил здание на царскую и советскую части. Выходя из лифта до четвертого этажа включительно, в любую сторону можно было идти по одному и тому же этажу, а вот выше эта логика действовать переставала. Например, на шестом этаже слева от лифта начинались кабинеты с нумерацией 600, но стоило повернуть направо и подняться всего на несколько ступенек, как перед глазами появлялись двери с табличками 800. Посетитель, искавший, например, 636 комнату, естественно, разворачивался и шел обратно, но, пройдя весь шестой этаж, не находил нужного кабинета и возвращался к лифтам. В некотором недоумении он пробовал спускаться на пролет ниже и попадал в небольшой коридор без окон – двери отсчитывали 701, 702, 703. Что ж такое, спустился с шестого, а попал на седьмой!? Он возвращался на шестой и замечал узкую лестницу, ведущую наверх. Маленькая лестница сбоку от лифтов, на стыке шестисотой и восьмисотой нумерации вела в надстроенный «лужковский» этаж. Замученный уже посетитель, только что побывавший на седьмом этаже под шестым, поднимался по лестнице выше восьмого и снова оказывался на седьмом!

– Да это просто чертовщина какая-то!? Что здесь творится!?

Посетитель спускался вниз и пытался уже с пристрастием расспросить кого-то, чтобы найти нужный кабинет, и часто натыкался на журналистов, сидящих на подоконниках напротив пресс-центра. Очень часто искали именно 636 комнату, небольшой зал мест на пятьдесят, в котором проводились совещания с участием чиновников, редко бывающих в мэрии. Когда страдальцу, наконец, объясняли, куда идти, его сознание запутывалось окончательно, потому что шестой этаж ему предстояло обнаружить под седьмым этажом, который был под шестым рядом с восьмым, который в свою очередь находился снова под седьмым. Это «безумие» объяснялось тем, что в старой части мэрии, даже после сталинской надстройки, было шесть этажей, а в советской – восемь, но после надстройки лужковского периода – семь и девять соответственно. При этом потолки в царской части были заметно выше, чем в советском Моссовете, и в этой разнице прятались целых два этажа, которые придавали такую загадочность властным коридорам.