Текст книги "Союз хищников"

– Он не ворует ключи у своих жертв, – поправила его Людивина. – Мы нашли все комплекты ключей во всех домах, и родственники подтвердили, что все связки на месте.

Микелис задумчиво кивнул.

– Что за кровь возле ваших ног? – спросил Алексис.

Криминолог сделал шаг в сторону. Прикроватный коврик пестрел пурпурными пятнами. На нем виднелся маркер с номером 7.

– Криминалисты взяли образец, – пояснил Филипп Николя. – Вряд ли это кровь жертвы: пятна находятся с противоположной стороны от места, где она лежит, и стечь сюда она тоже не могла. Скорее всего, это кровь убийцы. Возможно, он поранился во время схватки.

– Это у нее под ногтями щепки от пола?

– Да, древесина та же, что и на первом этаже и на лестнице. Очевидно, он отключил ее внизу, а потом затащил сюда.

– Хотел изнасиловать на ее собственной кровати?

Микелис коротко указал на промежность женщины, которая находилась прямо перед ним.

– Я не думаю, что она была изнасилована, – сказал он, не особенно вглядываясь.

Его взгляд что-то искал, блуждал вокруг кровати.

– Почему вы так уверены?

– У предыдущих жертв уделано все вокруг. Он ищет удовольствия, он возится, трется о них, ему нужен контакт. Он агрессивно захватывает пространство, обычно повсюду обнаруживаются брызги спермы. К тому же он систематически истязает их в момент изнасилования. А здесь просто перерезал ей горло.

– Откуда тогда уверенность, что это снова он?

Микелис вперил свой холодный взгляд в молодого жандарма.

– Советую вам заглянуть в комнату напротив, – сказал он. – Если хотите узнать, что в голове у серийного убийцы, когда он переходит к делу, там вы это увидите с лихвой. Тут уж он разошелся. Отвел душу, показал себя. Во всем своем неистовстве и бесчеловечности. И вы поймете, почему эта безобидная мать семейства была готова перерезать себе обе лодыжки собственными ногтями, лишь бы освободиться.

Алексис сглотнул. Он начинал воображать худшее.

– Вам понравится, – добавил Микелис. – И здесь он впервые оставил нам послание.

15

Буквы были яркие, пестрые, склеенные из синтетических перышек цыплячье-желтого, изумрудного, розового, ярко-синего и алого цвета.

Они красовались в центре двери на высоте груди.

ИЗАБЕЛЬ.

Бенжамен, лысеющий сорокалетний мужчина, стоял спиной к двери и смотрел, как эксперт-криминалист делает снимки.

Комната вся была похожа на эту надпись на двери – пестрая, воздушная и жизнерадостная: кисейные вуали на стенах, розовая мебель с позолотой, зеркала в рамах и десятки безделушек самых оригинальных форм и оттенков. Комната девочки-подростка, которая еще растет и меняется: она пока недалеко ушла от маленькой девочки, живущей у нее внутри, но уже пытается стать женщиной.

Комната юной девушки, которую грубо швырнули в мир мужчин. В самом страшном его проявлении.

Большинство безделушек были опрокинуты, разбиты, вуали разорваны, испещрены багровыми пятнами, брызгами крови. Все рамки висели разбитые, их били одну за другой с яростью и патологической методичностью. Шкаф был открыт, обе дверцы проломлены и болтались на выдернутых петлях, одежда сорвана с вешалок и облита мочой, так что вонь чувствовалась с лестничной площадки.

Ковер пестрел алыми полосами и полуметровыми подтеками, как цветными росчерками по чистой белизне.

При каждой вспышке фотоаппарата ручейки крови мерцали серебряными жилами.

Алексис сразу же обратил внимание на кровать, стоящую в центре комнаты.

Кровь настолько пропитала верхний тонкий матрас, что местами образовались лужи, из которых проступали контуры какого-то уродливого существа.

Существо по форме и по наличию четырех конечностей смутно напоминало человека.

Женщину.

Меж раскинутых ног зияла промежность. Из влагалища вытекала какая-то вязкая светло-розовая слизь.

«Сперма и кровь», – понял Алексис.

И того и другого было много. Он долго кончал, она долго истекала кровью.

Кожа Изабель казалась смуглой, словно выдубленной, от засохших коричневатых жидкостей, которыми истекало ее тело. Кровь окрасила ее от таза до кончиков ног, превратив девушку в краснокожего индейца, – то, что было внутри, покрывало ее снаружи. Живот и ноги были изранены, бедра и руки – в синяках и кровоподтеках.

Грудь посинела от многочисленных попыток реанимации почти до черноты.

Но все в этой комнате знали, что реанимировали девушку совсем не спасатели.

Это убийца неистовствовал. Он душил ее, а затем, когда жизнь ее покидала, раз за разом делал искусственное дыхание рот в рот и массаж сердца, пока она не приходила в себя.

Чтобы он мог снова насиловать и истязать.

И потом душить.

До смерти.

До жизни. Или, скорее, до адских мук.

Фиолетовый лифчик, обмотанный вокруг горла девочки, красноречиво свидетельствовал об испытанных ею страданиях.

Ее русые волосы на две трети окрасились кровью в каштановый цвет.

Синяки широко разлились по лицу, делая ее неузнаваемой, непохожей на собственные фотографии, которые висели на первом этаже.

Губы были синими, почти черными. Кончик языка выступал сквозь желтоватую слизь засохшей слюны. Из глазниц выпирали две перламутровые жемчужины с алыми прожилками, в центре каждой – бледная яшма. Издали с такими выпученными глазами девушка казалась карикатурой, персонажем мультфильма. Горло сдавливали так сильно, что глаза почти вылезли из орбит. На большей части склеры лопнули сосуды, помутив ее и без того обезображенный взгляд.

– Близко я не подходил, но уже насчитал двадцать два удара ножом в живот и бедра, – сказал Бен вместо приветствия.

Эксперт-криминалист поднял камеру, и яркая вспышка запечатлела потолок.

Сотни мелких красных капель образовали на нем жуткую галактику.

Алексис сразу вспомнил, что путешествие в пространстве – это путешествие во времени. Здесь было то же самое. Любой эксперт, присмотревшись повнимательней к этим созвездиям, смог бы восстановить в обратном порядке хронологию случившегося. Расположение следов, их размер, направление хвостов капель – все это дало бы ценную информацию о том, откуда и с какой скоростью летели брызги. Как в детских играх, где нужно соединять точки для получения рисунка, тут тоже постепенно можно было бы восстановить точную картину атак убийцы.

Затем в свете вспышки сверкнули стразовые бусины лежащего на столе девичьего дневника.

– Это ее дневник? – спросил Алексис.

– Похоже на то, – ответил Бен.

Дневник был по-прежнему заперт на металлическую защелку. Убийцу он не заинтересовал, хотя лежал на самом виду, и вряд ли крошечная застежка могла помешать его открыть. Дневник хранил все чувства, мысли, страхи и желания девушки, возможно, ее эротические мечты. Но убийца к нему даже не прикоснулся. То, о чем она думала, кем ощущала себя в глубине души, какой надеялась вырасти, не имело для него никакого значения. Она была лишь пустой оболочкой. Инструментом для получения удовольствия. Для разрядки его влечений.

Он настолько не дорожил своей новой игрушкой, что разбил ее вдребезги, даже не прочитав инструкцию.

Алексис понял, что выбрал не то слово.

Убийца не играл ею. Он хотел причинить боль.

Уничтожить.

У этого мальчика было трудное детство, он так и не научился играть в игрушки. И радовался, только когда их ломал.

Микелис прав: все содержимое головы убийцы было прямо перед глазами.

Эксперт-криминалист повернулся к новоприбывшим и махнул им рукой, выглядывавшей из синего комбинезона.

– Тут еще вот что, – сказал он, указывая пальцем в перчатке на участок стены возле входа, который Алексис мог увидеть, только оказавшись внутри комнаты. – Можете подойти ближе, мы все осмотрели.

Молодой жандарм шагнул вперед и увидел овальное зеркало, а под ним – комод с вывернутыми ящиками. Оттуда в беспорядке свисало нижнее белье, как будто его выпотрошили.

На трусиках и разноцветных лифчиках местами виднелась белесая жидкость.

– Сперма? – спросила Людивина.

– Даю руку на отсечение, – ответил эксперт-криминалист. – Мы взяли образцы ДНК.

Алексис поднял голову.

И увидел в зеркале себя. Привычная трехдневная щетина, карие глаза, осунувшееся лицо со следами вечного недосыпа.

Над его отражением кровью были написаны слова: ЛИЦО НАСИЛИЯ.

Этим лицом был Алексис Тиме.

От сиреневых кругов под глазами лицо казалось недобрым, ожесточенным. Его озлобили увиденные кошмары. В этом взгляде как будто вот-вот вспыхнет смерть и вырвется в мир.

Фантому удалась его шутка. Издевка. Провокация. Высмеять полицейских и остаться безнаказанным.

Низкий голос Ришара Микелиса нарушил тишину комнаты:

– Послание читается легко, не так ли?

Алексис вздрогнул и пролепетал:

– Он зол на весь мир…

– Для него виновны мы все, поголовно. Его жестокость – наша жестокость, мы за нее в ответе, само общество жестоко.

– Что ж, – сказала Людивина немного устало, – это лишь подтверждает то, что мы уже знали: он не собирается останавливаться.

Микелис обвел руками комнату:

– Здесь гораздо больше, здесь вся его философия. Его портрет, глубинная суть. Холодный до крайности, безмерно озлобленный, полный ярости, сдерживаемой в тисках поразительного самоконтроля, при этом полное отсутствие эмпатии, гиперсексуальность, огромная способность к возбуждению – он эякулировал везде и, вероятно, много раз. Должно быть, он не может кончить никаким другим способом или не в такой степени. Я склоняюсь к тому, что он одиночка, что он не из тех убийц, что прячутся за маской доброго семьянина, приятного соседа. Клокочущая ненависть и маниакальное стремление контролировать все вокруг приводят к тому, что он может жить только один, а его сексуальность слишком девиантна, нормальную женщину ему не обмануть. Он ненавидит образ семьи и картины семейной жизни, о чем свидетельствуют разбитые рамки с фотографиями, отражения чужого счастья. Ему ненавистна чужая радость, она для него настоящая проблема. Он напал на этот дом потому, что здесь живет как бы идеальная семья. И вот, мы нащупываем то, что он представляет собой на самом деле. Это человек искореженный, загубленный своим безрадостным детством, атмосферой постоянного насилия. Все, что копилось, теперь вырвалось наружу. Первые две жертвы были освобождением, раскрепощением. Теперь он приступает к тому, что его действительно волнует, решает свои проблемы, получая при этом удовольствие.

– Это как-то указывает на его возраст? – предложил идею Алексис.

Микелис обернулся к молодому жандарму:

– Именно. Он достаточно зрелый человек, чтобы полностью контролировать себя, но в нем столько ярости, что ее невозможно копить десятилетиями. Я бы сказал, ему между двадцатью семью и тридцатью пятью. Далеко до сорока. Он долго взращивал свои болезненные фантазии, а потом пошел вразнос. У него возникла потребность перейти к действию. Он нападает на людей, которые чем-то напоминают ему собственное детство, собственную семью, вернее, то, чего в ней не хватало. Скорее всего, это белый европеоид. Ведь он разбил фотографии, но не зеркала. Его устраивает собственная внешность. Он уверен в себе, возможно, даже считает себя красивым. Возможно, не без удовольствия поддерживает себя в хорошей форме, следит за внешностью, чтобы смотреть свысока на других людей. Спортивный человек, которому тело нужно не только для красоты, но и чтобы легче справляться с жертвами, к тому же спорт – отличный способ выпустить пар, когда давление внутри нарастает, а план атаки еще не готов. Наверняка преступник обладает большой физической силой, он без труда одолел всех жителей дома. Накачивает мышцы.

Координатор Филипп Николя, стоявший на пороге, восхищенно присвистнул:

– Неужели создание психологического портрета преступника бывает и в реальной жизни? А не только в сериалах?

Не обратив на него внимания, Микелис повернулся к Алексису:

– Вы нашли его лобковые волосы на предыдущих местах преступления?

– Да, и волосы с головы, ДНК которых совпадает со спермой. Он брюнет.

– Это парень с острым умом, способный четко планировать нападения и проникать в дома намеченных жертв. Он хочет действовать в их мире. Он мог бы отвезти их в уединенное место, к себе домой или на съемную квартиру, где все знакомо и нет риска, что нечаянный гость застигнет его врасплох, но он хочет насиловать жертв у них дома. Чтобы полностью овладеть ими. Их плотью, их жизнью, их жилищем. У него навязчивая мысль о всевластии. Его жертвы перестают для него существовать, потому что даже у себя дома они не могут от него укрыться, они в его власти. Он их полностью контролирует.

– И на что это указывает? – спросила Людивина.

– Он чего-то ищет. Помимо сексуального наслаждения и ритуала убийства. Ему важно быть в их жизни. В мире этих женщин.

– Зачем?

– Пока не знаю. Это часть его болезненной фантазии, и нам предстоит ее распутать и понять.

– По-вашему, он хитер, однако повсюду оставляет свою ДНК, – напомнил Алексис.

– Потому что он в высшей степени нарциссичен. Это способ пометить свою территорию, оставить подпись под преступлением, застолбить жертв, унизить и испачкать их по-настоящему, и еще потому, что его фантазии носят физический характер. Почувствовать контакт с кожей жертвы, проникнуть в нее полностью, без искусственных преград: он не надевает презерватив, ведь это отделило бы его от другого человека, от контроля над ним, от наслаждения. В нем столько самомнения, что его не волнует, есть ли у нас его ДНК, он знает, что мы никогда не сможем до него добраться. И это лишний раз подтверждает, что его не арестовывали за серьезные преступления, а значит, его отпечатков пальцев и генетического материала нет в картотеках.

– Я думала, серийные убийцы – это преступники, которые идут по нарастающей, – удивилась Людивина. – Что они сначала совершают множество других правонарушений и только потом переходят к убийству, словно… этот водоворот утягивает их на дно, к непоправимому.

– У большинства из них так и происходит. И наш парень определенно нарушал закон: наверняка подростком залезал к соседям, где-то подворовывал, возможно, совершал непристойные действия или даже изнасилования… Но либо его не поймали, либо он был тогда несовершеннолетним, и потому его ДНК не попала в базу.

– Он убил Клер Нури в среду вечером, а Надью Садан – в понедельник, – напомнил Алексис, подключаясь к составлению психологического портрета. – Он безработный? Или работает по гибкому графику?

– Не безработный, ему не обойтись без денег, – тут же откликнулся Микелис. – Они ему нужны на бензин и чтобы чувствовать себя спокойно. С другой стороны, вряд ли такой человек потерпит над собою власть начальника. Либо он самозанятый, во что трудно поверить, – на это уходит много времени и бумажной волокиты, а время ему нужно для удовлетворения… иных потребностей. Скорее всего, у него профессия, которая предполагает автономность, бесконтрольность, что-то вроде объезда объектов, развозки грузов, доставки, что также дает возможность намечать для себя потенциальных жертв. Придется просмотреть банковские выписки всех погибших. Проверить, не пользовались ли они одной и той же службой доставки еды, товаров или чего-то подобного.

– Мы стали было искать в этом направлении, – подтвердил Алексис, – но ничего не нашли.

– Вероятно, ему трудно долго удержаться на одной работе, – добавил Микелис, – хотя он достаточно умен, чтобы создать о себе нужное впечатление, он понимает, что ему необходим постоянный доход, позволяющий сосредоточиться на том, что он любит больше всего: на убийствах. Что касается дней, в которые он убивает, то он мог накануне взять отгул или быть в отпуске, но я не думаю, что у нас достаточно информации, чтобы делать выводы.

Бенжамен почесал голову с остатками шевелюры.

– И что конкретно все это означает для нас? – поинтересовался он.

Микелис пристально посмотрел на него. Бен выдержал его взгляд как испытание на мужественность.

– Брюнет, около тридцати лет, – начал криминолог, – спортивный, крепкий, уверенный в себе, возможно, не урод, даже смазлив, живет один, быстро заводится, идет вразнос, ненавидит чужое счастье, хитер, эгоцентричен, имеет относительно одинокую профессию; если эксперты-криминалисты сумеют дать нам конкретные направления для поиска, хотя бы несколько улик, то, имея перед глазами список потенциальных подозреваемых, мы сможем очень быстро выйти на преступника – вот что это для нас означает. У вас есть психологический портрет. Отталкиваясь от него, вы сможете лучше представить себе этого человека, а главное, поставить себя на его место. Думать, как он.

Бен поднял брови:

– Я оставлю эту часть работы вам, сам я действую по старинке.

– Только такой ценой мы сможем опередить убийцу на шаг. Чтобы успеть предотвратить. Остановить его до того, как он снова перейдет к действию.

Тут у Алексиса зазвонил мобильный телефон.

Потом, почти одновременно, у Людивины.

Алексис прочитал на светящемся экране имя Сеньона.

– Мне звонит Априкан, – сказала Людивина.

Голос Сеньона эхом разнесся по комнате, так громко он говорил:

– Алекс? У нас проблема.

Стоявшая рядом Людивина, которая слушала полковника, побледнела.

– Что случилось? – спросил Алексис.

– Он снова перешел к действиям.

– Я знаю. Мы на месте. На этот раз три жертвы.

– Нет, Алекс, не Фантом.

Людивина не сводила глаз с Алексиса и кивала.

Тогда он понял. И закрыл глаза.

Он глубоко вздохнул, когда слова Сеньона достигли его ушей:

– Зверь. Он совершил убийство. Сегодня ночью.

16

Сеньон ждал их в офисе, на втором этаже казармы в Двадцатом округе Парижа. Он как раз прикрепил кнопками к пробковой доске распечатанные на принтере снимки.

– Вот, получил по электронной почте, – сказал он.

– Значит, сегодня ночью? – повторил Алексис, входя.

– В районе Кракова, на юге Польши.

– А как вышло, что нас так быстро известили? – удивилась Людивина.

– Просто повезло. Один из местных полицейских – офицер по связям с Интерполом в этом районе, и он накануне получил наш циркуляр с символом. Увидев тело, он узнал почерк преступления и тот же рисунок: *e.

Алексис подошел к фотографиям.

Определить, что это женщина, можно было только по голове и по одной груди. Остальное выглядело просто массой вспоротой плоти от горла до влагалища, одним багровым месивом, как будто в животе у жертвы разорвалась граната.

– Есть какие-нибудь улики, свидетели?

– Пока нет. Томаш, мой контакт, будет держать меня в курсе.

– А характеристики жертвы? – спросила Людивина.

– По всей видимости, проститутка. Брала клиентов в одном и том же районе, это промышленный пригород Кракова. Тело обнаружено на въезде в лес, недалеко от деревни, примерно в пятнадцати километрах.

– Поблизости есть автострада?

Сеньон устроился за компьютером и, сделав несколько кликов на гугл-картах, развернул экран к коллегам.

– E40, в восьми километрах.

– Дальнобойщик? – предположила Людивина.

– Во Франции все три его жертвы были найдены менее чем в тридцати километрах от автострады А4, идущей на восток. Если проследить ее путь дальше, оказываешься… в Кракове.

– Я направлю конкретный запрос немецким полицейским, – сказал Сеньон, снова разворачивая компьютер к себе. – Этот ублюдок вполне мог сделать свое дело и в Германии, а никто ни о чем не догадался.

– Мы ведь уже послали письмо в Интерпол, – напомнила ему Людивина.

– Ты что, реально просматриваешь все их циркуляры?

Она кивнула.

Алексис снова обернулся к снимкам. После всего, что он увидел в Лувесьене, глянцевая бумага фотографий позволяла дистанцироваться от своих эмоций и сопереживания, что сейчас было весьма кстати.

Хотя контуры тела были зверски искажены, Алексис отметил, что девушка была полноватой. Как и три предыдущие. В выборе жертв намечалась константа. Зверь предпочитал женщин в теле. Пухленьких. На этот раз буква *е была вырезана у жертвы на лбу. И четко видна.

Алексис постучал пальцем по крупному плану бедра, из которого был выдран значительный фрагмент плоти. Рана была округлой формы, из-под желтой пленки жировой ткани свисали волокна мышц.

– Похоже на укус акулы! – воскликнул он.

– И правда, немного напоминает, – ответил Сеньон, прекращая писать и откидываясь назад в кресле.

– У нас есть ответы по оттиску зубов этого парня от стоматологов и челюстно-лицевых хирургов?

– Все отрицательные, – ответил Сеньон.

– Эксперт говорил о моде, распространенной в среде готов, особенно в Германии, – напомнила Людивина, – когда они затачивают зубы.

Алексис внимательно всматривался в рану. Вырван большой кусок мяса. Это какой же силы был укус? Человеческая челюсть не могла нанести такой урон.

– Сомневаюсь, – пробормотал он.

Хотя он отвергал гипотезу Сеньона о животном, но после нового нападения пришлось признать очевидное: ни один человек не способен вырвать зубами столько мяса, это точно. Чтобы отхватить такой огромный кусок, надо обладать самым большим ртом в мире. И самой мощной челюстью.

– Сеньон, думаю, нам придется отработать твою гипотезу, – признался он, – с животным.

Великан нахохлился в кресле: он явно чувствовал себя неловко.

– Да что? В чем дело? – воскликнул Алексис. – Ты больше в нее не веришь?

Его коллега виновато вздохнул.

– Мне не терпелось разобраться, – признался он. – И я выяснил: это не челюсть какого-либо известного животного.

– Что-что? – поперхнулась Людивина.

– В отличие от вас, я решил не отбрасывать этот вариант и в воскресенье связался с Музеем естественной истории. Мне дали категорический ответ: отпечаток не соответствует ни одному известному млекопитающему. Подтверждение пришло сегодня утром.

Людивина выругалась:

– Что за фигня? Они говорят, что это не животное, а одонтолог говорит, что это не человек, так что же это тогда?

Сеньон широко развел руками:

– Неизвестно что!

– Кто-то из них точно ошибается, – настаивала Людивина. – Ни на одном месте преступления нет ни шерсти, ни следов лап, так что я склоняюсь в пользу деформации челюсти человека. Кроме того, это объясняет, почему в детстве он чувствовал себя отвергнутым, испытывал чувство фрустрации, был психологически неустойчивым и теперь выпускает всю сдерживаемую ярость наружу. Это штамп, но часто он соответствует действительности! Что ты думаешь, Алекс?

– Почему бы и нет… – отозвался тот, поглощенный своими мыслями.

– О чем это ты так задумался? – спросил Сеньон.

– Раз мы не понимаем, как он наносит такие специфические укусы, можно попробовать как-то интерпретировать их смысл.

– Именно об этом я и говорила! – буркнула Людивина. – Ты меня не слушаешь!

Алексис проигнорировал ее реплику и продолжил:

– У него есть потребность поглотить жертву, вобрать ее в себя. Не забывайте, что он уносит фрагменты их тел! Отсутствуют целые куски!

– Он не просто кусает, – тихо сказал Сеньон. – Он откусывает и ест…

– Это лишь наше предположение. А конкретно нет никаких доказательств, что он их ест, – напомнила Людивина.

– Но в этом есть смысл. Состояние трупов многое говорит о его душевном состоянии. Он разъярен. Он хочет уничтожить внешний образ своих жертв. Он кромсает их так, что они перестают походить на женщин. Он бьет их, переламывая все кости, вспарывает, терзает, это такое варварство, что в какой-то момент оно красноречиво раскрывает его характер.

– Причем нападает только на женщин, и цель его в принципе не изнасилование, хотя он зверски кромсает их гениталии. Его настоящая цель – образ женщины, – добавила Людивина, подхватив тему.

– Точно. Теперь, зачем ему их кусать? Зачем их есть? Чтобы чувствовать себя менее одиноким? Каннибалы часто крайне одиноки, они поглощают другого человека, чтобы он был внутри них. Что меня удивляет, так это несоответствие между бурным, неистовым характером преступлений в момент их совершения и тщательной, методичной подготовкой: он выбирает место, где поблизости нет свидетелей, следит за тем, чтобы не попасть на камеры наблюдения в соответствующем районе, он оставляет очень мало следов: мы не нашли ни ДНК, ни волоска, ни кожи под ногтями жертв – ничего.

– Судмедэксперт заметил микроскопические повреждения под ногтями одной из девушек. Он считает, что ногти были вычищены, чтобы удалить любой компрометирующий материал, – вспомнила Людивина. – Это точно доказательство хладнокровия!

– И все же у нас есть следы шин и один отпечаток обуви, – напомнил ей Сеньон.

– Да это почти ничего! – завелся Алексис. Его охватил дедуктивный азарт и раздражала мысль, что у них перед глазами что-то есть, но они не могут понять, что именно. – Он столько возится со своими жертвами, должно же от него остаться хоть несколько волосков, может же он пораниться, но нет! Даже спермы нет, он не кончает!

– Возможно, он использует презерватив, – предположила Людивина.

– Сомневаюсь. У него с ними сугубо телесный контакт, вплоть до того, что он их кусает! Ему нужно чувствовать их. Я просто думаю, что сексуальный компонент его действий заключается не в самом проникновении или оргазме, а скорее во взрыве эмоций в момент убийства.

Внезапно Алексис нахмурился.

– Что такое? – забеспокоилась его коллега.

Он бросился к своему столу.

– У нас тут есть протоколы вскрытия?

Сеньон протянул ему стопку документов в папках кремового цвета:

– Все три протокола здесь.

Алексис послюнил указательный палец и стал быстро-быстро листать страницы в поисках чего-то. После некоторого колебания, найдя нужный абзац в отчете судмедэксперта, он ткнул в него пальцем. Затем так же стал искать в отчете следующей жертвы, затем третьей.

– У всех жертв сломана грудная клетка, но изнутри! Трещины ребер, иногда переломы… Сильное растяжение грудино-ключичных мышц! Разрывы кожи!

– К чему ты клонишь?

– Он не случайно убивает крупных женщин. Ему это нужно.

– Нужно? – спросила Людивина.

Алексис кивнул и в волнении вскочил на ноги.

– Он ест их, чтобы чувствовать себя ближе к ним, трется о них, кусает, потому что не может удержаться. Вам никогда не хотелось в момент сильного любовного опьянения слиться с любимым человеком, войти в него? Именно это он и делает. По-настоящему. Он вскрывает их и потрошит, чтобы влезть внутрь. Он сворачивается в клубок у них внутри. Насколько это возможно. И неизбежно, даже если он втискивается внутрь лишь частично, тела жертв трещат и расходятся.

– Внутрь трупа?! – вскрикнула Людивина, скривившись от отвращения.

– Но зачем? – поинтересовался Сеньон. – Даже безумец не полезет… в живот к своей жертве, он же не поместится, целиком точно не влезет, это полный абсурд!

– Это его умственная конструкция. Он разрушает образ женщины, вероятно, в ответ на то, что сделала с ним мать, и в то же время пытается переиграть свое рождение, спрятаться от мира в женской утробе, уйти от реальности или, возможно, переродиться, чтобы получить второй шанс. С нашей, здраво-логической точки зрения, это выглядит безумно, но такова реакция его разума на детскую травму. Его психика увязла в болоте насилия в период становления, и теперь она неустойчива, извращена в самих своих основах, порочна, и это вынуждает его жить на шатком фундаменте. Он выстроил собственную цепочку рассуждений, которая позволила ему пережить все это, но которая не совпадает с нашей логикой, не соответствует общим нормам.

– Тридцать шестой размер! – вспомнил Сеньон. – Значит, это его нога. Он носит маленькие ботинки, потому что сам маленького роста. Стало быть, он может… влезать внутрь жертв.

– Если он так мал ростом, ему нужна большая хитрость и изворотливость, чтобы их одолеть, – заметила Людивина.

– Это возвращает нас к парадоксу между хладнокровием во время подготовки и кровожадным безумием в момент совершения преступления. После убийства он невероятно быстро восстанавливает контроль над собой.

Все в комнате ошеломленно молчали. Они силились представить себе Зверя, втискивающегося во вспоротый живот своих жертв, но это не укладывалось в голове. Мерзкая, чудовищная гимнастика была заведомо обречена на провал: слишком тесная оболочка из плоти и кожи неизменно расходилась и рвалась.

И убийца неизменно чувствовал разочарование. Ведь он стремился к недостижимому.

У него возникала потребность начинать все сначала. Снова и снова, в надежде однажды оказаться внутри одной из этих женщин. В укрытии. Спрятанным от мира. В безопасности, под защитой. Чтобы снова войти в этот мир иным, лучшим человеком, свободным от травм и неконтролируемых порывов.

Сеньон протянул руку к фотографиям:

– И теперь он переходит к действиям одновременно со своим приятелем!

Алексис кивнул:

– Они договорились, я ни секунды не верю в случайность.

– И что это? Их способ над нами поиздеваться?

– Фантом оставил нам нечто вроде послания, – подтвердила Людивина. – И на этот раз они решили действовать одновременно, между ними больше нет соперничества.

– Фантом берется за целую семью, – сказал Алексис. – Это преступление – его самое красноречивое высказывание о себе. Мало того что оба убийцы координируют свои действия, мы все лучше понимаем их характеры и личные черты. Почему они стали такими, в чем причина их отклонений.

– Ты ждешь ухудшения ситуации?

– Оно уже началось.

Сеньон выпрямился и, осененный догадкой, всплеснул руками:

– А что, если они убивали одновременно? То есть точно в одно и то же время? Совершенно синхронно!

– Они перезванивались, – понял Алексис. – Хорошая мысль! Запросим распечатки у всех телефонных операторов. Мне нужен список всех номеров, которые активировали прошлой ночью ретранслятор возле дома в Лувесьене. Мы ищем любой созвон с Польшей, входящий или исходящий.

Алексис снова вгляделся в фотографии жертвы.

Он представил себе невысокого, худощавого мужчину, настолько одержимого смертельной агрессией, что адреналин удесятеряет его силы. Он видел, как тот раздевается догола и втискивается в зияющий торс несчастной женщины, как по бокам выдавливаются внутренности. Он прямо видел, как тот ерзает и корчится, чтобы просунуть плечи, слышал, как проседает и трещит позвоночник жертвы, как расходятся ребра, как они лопаются под напором инородного тела, пытающегося втиснуться в чрево.

Как ему удается не оставить внутри ни единого волоска, ни с головы, ни с тела? Судмедэксперты не могли такое пропустить. Да еще три раза подряд!

И что за челюсть могла нанести такие укусы?

Все это было неясно. Пока неясно.

Ответы появятся, когда преступнику заломят руки за спину.

Они его арестуют.

Его и Фантома. Сейчас жандармы как никогда близки к тому, чтобы их вычислить.

Теперь это лишь вопрос дней.

Возможно, часов.